Текст книги "Взведенный курок"

Автор книги: Сергей Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Агальцов

Взвизгнул Мушкет. И, словно споткнувшись, ткнулся мордой в землю. Гомозков мгновенно вскинул руки с автоматом к груди и тотчас почувствовал острейшую боль в левой, той, что успел прикрыть сердце. Вражеская пуля ударила в приклад и отрикошетила в кисть руки. Он упал между кочек так, как падают сраженные наповал точным единственным выстрелом в десятку.

«Бесшумный пистолет», – успел подумать Глеб, и тут же мысли его метнулись назад – ведь Агальцов идет шагах в двадцати за ним и через несколько секунд выйдет на кочкарник, на открытое пространство.

«Я не могу пошевелиться – он меня видит и думает, что я убит, – иначе вторая пуля. Что же делать?»

Он вдруг представил себе широкоскулое курносое лицо Агальцова с чуть раскосыми, всегда смеющимися глазами и совсем уже некстати вспомнил, как в первый же день своего появления на заставе Алексей заработал взыскание от старшины Ивы Недозора...

Стена, возле которой стояла койка Агальцова, буквально на следующий день оказалась оклеенной вырезанными из «Огонька» репродукциями.

– Это шо? – спросил старшина, увидев уголок Эстета.

– Вершина эстетического наслаждения, товарищ старшина, – невинно улыбаясь, с готовностью пояснил солдат. – Люблю, знаете, портретную живопись. Особенно восемнадцатый-девятнадцатый век. Какие люди жили! Ведь все в глазах прочитать можно... Умные глаза, знаете ли. И с достоинством. Рокотов, например... его серия портретов.

– Это шо таке? – грозно повторил свой вопрос старшина.

Агальцов молчал. И тогда старшина приказал пограничнику выйти во двор заставы. За ними потянулись любопытные.

Во дворе заставы Ива Недозор, торжественный и строгий, вскинул руку и обратил внимание солдата на сложенную из красного кирпича трубу. На трубе было гнездо аистов.

– Когда летит аист или даже стоит – это красиво. Живая красота, товарищ Агальцов. А знаете ли вы, товарищ эстет, что аисты жили здесь и до войны. Немцы заставу сожгли, а труба и печь остались. Мы вернулись – заставу отстроили... И красота в лице аистов обратно прилетела.

Агальцов смотрел на аистов и посмеивался.

– А теперь, товарищ боец Агальцов Алексей Иванович, идем до казармы, биографию будешь рассказывать.

– Да ведь она ж у меня в анкете изложена, товарищ старшина.

– В анкете – это правильно. Меня интересуют подробности.

На заставе знали эту привычку старшины въедливо интересоваться жизнью человека до призыва в армию. Наводящих вопросов у Ивы Степановича было великое множество, и беседы продолжались с перерывами не одну неделю. Такой уж был у Недозора принцип – знать о солдате как можно больше.

...Жалобно и протяжно, как человек, застонал Мушкет.

«Живой! – мелькнула радостная мысль. – Где же Агальцов?» И вдруг... Не померещилось ли?

В стороне от стожков, на правом фланге, отчетливо послышался треск и шорох, словно там разыгрывалась кабанья схватка.

«С ума он, что ли, сошел?» – ругнулся про себя Гомозков и внезапно понял: Агальцов отвлекает на себя нарушителя, он обо всем догадался, когда взвизгнул Мушкет.

Ближний стожок вздрогнул. Маневр Агальцова удался. Нарушитель переключился на второго преследователя. Но шевельнуться Гомозков все равно не мог. Он лежал на открытом месте, и всякое движение было бы замечено.

А треск уходил вправо, вроде бы затихая, пока не смолк совсем. Гомозков догадывался, что сейчас сделаем Агальцов, – он ползком вернется к стожкам и затаится, ожидая, пока враг обнаружит себя. «Он вернется, потому что совсем не уверен, что я убит».

И не так прост этот ершистый смешливый парень. Есть в нем и хитринка, и сообразительность, и отчаянность, без которых не обойтись на границе.

«Не умирай, пока живешь», – вспомнил вдруг Гомозков любимую поговорку Агальцова и решился. Осторожным неуловимым движением протянул правую руку к выпавшему автомату.

– Глеб, живой ли? – услышал Гомозков откуда-то сбоку еле слышный шепот.

Следопыт не успел ответить. В наступивших сумерках от крайнего стожка метнулась высокая нескладная фигура человека. И тотчас ударил автомат Агальцова.

– Бей в ноги! – крикнул сержант и, вскочив, рванулся к нарушителю.

Человек бежал, словно пьяный. Его шатало, он делал неверные движения и, не оглядываясь, стрелял из пистолета наугад, посылая раз за разом пули в небо.

«Ранен, что ли?» – мелькнуло у Гомозкова. И тут преследуемый обернулся, тяжело взмахнул руками, выронил пистолет с длинным стволом, качнулся и рухнул на колени.

– Иезус Мария, они меня убили, – услышал подбежавший Гомозков предсмертный шепот человека в толстой непромокаемой куртке. И увидел его лицо. Оно было искажено страшной внутренней болью. Гримаса боли не разгладила черты и после смерти.

– Пуля? – спросил подошедший Агальцов. – Неужели моя?

– Нет. Скорее всего, цианистый калий, – угрюмо отозвался следопыт, – а может... Постой-ка...

Гомозков наклонился к мертвому нарушителю, достал нож.

– Похоже, здесь сработал другой яд, – сказал он через минуту. На его ладони лежали две целехонькие ампулки с прозрачной жидкостью.

– Побудь тут. Я к Мушкету, он живой был, перевязать нужно...

Гомозков с сожалением осмотрел свою распухшую, контуженную пулей руку и достал индивидуальный пакет.

Мушкет был жив, но потерял много крови. Пуля скользнула по черепу, разорвала кожу и сильно контузила животное. Перевязав собаку, следопыт подключился к замаскированной в зарослях розетке и доложил на заставу о случившемся.

– Добро, Глеб, – сказал Недозор, – жди капитана, он рядом.

Гомозков вернулся на поляну, где Агальцов, сидя на корточках, рассматривал холодное, безжизненное тело.

«А ведь для него все это впервые», – вдруг подумал сержант и спросил:

– Обыскивал?

– Нее. Вот пушку осмотрел... Стрельнуть бы из нее... Интересные игрушки делают на Западе.

Гомозков прикрыл утомленные глаза, поморщился от ноющей боли в руке, негромко обронил:

– Спасибо тебе, Алексей, за выручку...

– Да ну, чего там, обыкновенное дело... Спрашиваем – отвечаем: сколько будет дважды три, умноженное на девять?..

Сержант усмехнулся, достал фляжку, глотнул ледяной колодезной воды.

– Ты знаешь, что однажды сказал один умный и старый человек о нашей службе? – Сержант помолчал, собираясь с мыслями, а может быть, вспоминая сказанное. – Нигде, как на границе, не чувствуешь, как дорог простой миг бытия, дорог друг, глоток свежей воды. Нигде, как на границе, не познаешь, как неестественны трусость, ложь и лицемерие, как они бессмысленны. Только на границе людям часто случается видеть собственную смерть – в облике ли респектабельного цивильного человека, или озверевшего, готового на все бандита. За годы службы на границе этот человек видел сотни смертей...

– Недозор, что ли? – догадался Агальцов.

– Да. Ива Степанович... Вот ты сегодня первый раз видел свою смерть. – Гомозков кивнул на мертвого нарушителя: – Он мог тебя убить...

– А тебя?

– И меня. Но не в первый раз...

– Ладно. Что не случилось, то не считается, – весело сказал Агальцов. – Думаю, что этот гигант был не один, товарищ сержант, а изображал из себя Буцефала, проще говоря, лошадь Александра Македонского. Но седок не оставил ля тряс...

– Чего не оставил? – вскинулся Гомозков.

– По-французски ля тряс – след. Так седок его не оставил.

– Разбираешься... – задумчиво протянул следопыт.

Гомозков и капитан Стриженой

Дожидаясь капитана, Гомозков не сидел без дела. Укутал Мушкета в бушлат, обшарил на всякий случай поляну в поисках следов. Не обнаружив таковых, вернулся к мертвому нарушителю и тщательно обыскал его. Две полные обоймы к бесшумному пистолету, плитка черного шоколада, белые таблетки в целлофановом пакете, сигареты «Мальборо», стеклянная плоская фляжка с коньяком. И никаких документов. Похоже, на прогулку собирался человек.

Для Гомозкова сегодняшний поиск – повторение пройденного. И все же этот долгий бег по лесу и короткая схватка на поляне как бы заново волновали следопыта, заставляли взглянуть на себя со стороны, оценить каждый шаг, выявить ошибки. На поляну он выскочил опрометчиво. То, что торопился достать нарушителя, – не оправдание. Возможность засады нужно было предвидеть и обойти стожки по кромке леса. Капитан, конечно, выскажется по поводу контузии и ранения Мушкета.

Строг Стриженой, но справедлив. А последнее время совсем засуровел капитан. И тому есть причина. Уехала жена. Красивая женщина, ничего не скажешь. Полгода всего и прожила на заставе. По его, Гомозкова, рассуждению, женщине на границе делать нечего – никаких тебе развлечений. Пообщаться, поговорить – разве что с Агальцовым. Капитан весь в делах и заботах, участок-то трудный, ох трудный. Гомозков знает это по себе, на таком участке не заскучаешь.

И опять же привычка. Кто вырос в большом городе, тому к пограничной тишине трудно привыкнуть, а тут иной раз комара слышно. Случаются тревоги, так тоже для городского человека не сахар. Шум среди ночи, газики ревут, солдаты топают, команды рвут эту самую пограничную тишину. Захочешь потом уснуть – не уснешь. Все равно ждать будешь: что там, как там? Большой город, большой город... Гомозков и сам тосковал иногда по своему Саратову.

С капитаном у сержанта сложились дружеские, добрые отношения: вместе решали шахматные задачи, до которых Стриженой был охоч, вместе думали, как плотнее закрыть границу, вместе бегали тренировочные кроссы – готовились к тому, что случилось сегодня.

Серьезный, хитрый, дерзкий прорыв. И то, что нарушитель отравлен медленно действующим ядом, подтверждало опасения следопыта – где-то затаился второй, тот, что не оставил следа. Придется вызывать отрядного проводника с собакой. И пройти но обеим сторонам ручья. Дождь и время – вот что работает на второго. А может быть, вспугнутый боем на поляне, он уже выскользнул за рубеж.

Обследовать контрольно-следовую на всем протяжении – такую задачу поставит капитан, если уже не распорядился осмотреть КСП.

Капитан с Заборовым вынырнули из зарослей с юга, откуда Гомозков их не ждал. Вымокшие до нитки, словно их окунали в глубокую воду, Стриженой и Заборов привалились к крайнему стожку, давая отдых натруженным ногам, и не спеша закурили – сначала капитан, потом солдат.

Стриженой выслушал доклад Гомозкова. Недовольно нахмурился, узнав о ранении Мушкета, и подошел к лежащему на боку нарушителю.

– "Мальборо", говоришь, и коньяк... На пикник собирался... И заметь, Гомозков, погоду для этого выбрал подходящую. «Лошадка», что и говорить, мощная... И все же не поверили «там», что при крайней необходимости человек этот воспользуется ампулами с цианом, подстраховались... ровно настолько, чтобы дать второму уйти, а «носильщику» наследить...

– Выходит, «рядовой» тут лежит, а «генерал» ушел, – вставил Гомозков.

– Выходит так, Глеб. Отряд поднят по тревоге, дружинники тоже не спят... – Капитан аккуратно спрятал окурок в портсигар. – Куда ж ему деваться?..

– Возьмем, товарищ капитан, – улыбнулся Гомозков. – Вот только дождь некстати...

Гомозков

Дождь размыл контрольно-следовую полосу до стыка с соседней заставой. В низинах стояли огромные лужи, и ни о каком прочтении следа не могло быть и речи. В двух местах дикие свиньи так вспахали полосу, что даже Гомозков только развел руками, глядя на глинистое месиво. Отрядный следопыт Тарас Карун с собакой Найдой метался вдоль КСП, поглядывая на высокое начальство с опаской, но все это были дежурные пустые хлопоты. Собака, как и предполагалось, след не взяла.

Офицеры из отряда во главе с начальником штаба подполковником Жуховым поглядывали на Гомозкова, ожидали, что скажет лучший следопыт. Они прошли пешком весь участок, подолгу ждали, пока сержант колдовал над мало-мальским отпечатком на залитой водой КСП. То он долго измерял и исследовал лунку, образовавшуюся на самой середине полосы, то уходил немного в тыл и просил Каруна поработать с Найдой. Гомозков едва не стер колени, ползая вдоль размытой ручьями, побитой косыми сильными струями дождя КСП.

Он двигался впереди группы, чтобы видеть дозорную тропу чистой, незатоптанной, и остро чувствовал отсутствие Мушкета. Нет ничего хуже слепого поиска. Гомозков не верил в обратный прорыв. Предчувствие подсказывало ему, что второй где-то рядом, затаился и ждет, пока затихнет шум, поднятый дерзким нарушением.

А шуметь бы не нужно. Все должно быть наоборот, тихо, незаметно, без суеты. Засады на тропах, ведущих в тыл, наглухо закрытые подходы к шоссе. И ждать. Второй сам обнаружит себя. Сколько можно сидеть в убежище? День, два, неделю. Выходить-то все равно придется. Прочес силами отряда, соседних застав и сельских дружинников не дал желаемого результата. Ни следа, ни даже намека на след, ни малейшей детали, которая хоть как-то сказала бы, что второй здесь, в этих четырех квадратах леса, гор и болотцев.

Гомозков все чаще возвращался мыслями к ручью, куда первоначально направился «носильщик». Разгадка исчезновения второго крылась где-то здесь. Но ведь сержант сам пропахал чуть ли не на животе пространство, примыкавшее к ручью. Проклятый дождь. Ливень смыл всякое подобие следа.

– Ну что? – спросил Жухов, как только следопыт вернулся к кабаньим следам.

– Обратной дороги не было, товарищ подполков ник, – твердо сказал Гомозков.

– Может быть, ты и прав... – задумчиво произнес Жухов, – но все же стопроцентных гарантий нет. А?

– Их почти никогда нет, товарищ подполковник... Но в данном случае... такую погоду использовали для прорыва, и вдруг обратно... И смерть «носильщика»... Человеком пожертвовали...

– Все правильно, сержант, – сказал подполковник, – боюсь только, не спугнули ли вы с Агальцовым второго стрельбой у стожков. Ведь прорыв-то рассчитан был чисто, шум в планы не входил.

Гомозков слушал Жухова и думал о Мушкете. Ему нужно было подтверждение своей версии, а подтвердить ее мог только старый четвероногий друг, которого он так неосторожно подставил под пулю.

Поважный

Начальник отряда Серафим Ильич Поважный сидел в комнате Стриженого напротив хозяина и сокрушенно покачивал бритой головой.

– Что же получается, Андрей Павлович? – хитро помаргивая большими, чуть навыкате, глазами, говорил Поважный. – Нарушитель глотнул яду на сопредельной стороне, а к нам пошел умирать...

– Он всего лишь «носильщик», товарищ полковник, – спокойно сказал Стриженой, – опасного человека нес. Думаю, ему не хватило времени нарушить границу в обратном направлении...

– Все это так, товарищ капитан. От вашего Гомозкова убежать трудно. И мы теперь знаем, что «носильщик» был с грузом. Где второй? – Полковник остро взглянул на Стриженого, насупился: – Выкладывай свои соображения, и без фантазий.

– Есть, выкладывать соображения, – подчеркнуто серьезно сказал Стриженой. – Тщательное изучение обстановки, данные поиска, анализ следов на контрольно-следовой полосе – все говорит за то, что второй нарушитель проник далеко в наш тыл до того, как был заблокирован участок.

– На крыльях он летел... – сыронизировал Поважный.

– Может быть, и на крыльях, – невозмутимо отозвался капитан, – а может быть... Ему ведь важно было выиграть время. И если он местный, а Гомозков считает его таковым, то к шоссейке нарушитель бежал кратчайшим путем.

– Так уж и бежал все двадцать километров... – проворчал полковник.

– Гомозков это расстояние покрывает за час с небольшим, тренированный человек с хорошо поставленным дыханием сможет пробежать дистанцию быстрей...

– Ночью, в дождь, по скользким тропам... – усмехнулся Поважный. – Фантазируешь, Андрюша... Вари свой знаменитый кофе и прикажи принести сюда карту участка. Будем ставить точки на уязвимых местах, искать и думать. Я не верю, как, впрочем, и твой Гомозков, что нарушитель ушел обратно за кордон. Не за тем его посылали. Кроме того, наши чехословацкие друзья предупреждены и дали бы знать. Твоя версия ближе к истине, но и в ней не все сходится. Есть думка, что он затаился. И сделал это так хитро, что мы прошли мимо. Нужно бы как следует посмотреть все крупные деревья, пригодные для оборудования «гнезда». На участке много столетних грабов с большими дуплами. А кое-где прощупать землю, как делали это в сорок седьмом и сорок девятом, когда искали оуновские схроны. И развалины замка. Они хоть и на виду, но стены простучать еще раз нелишне. Кстати, в хозяйстве Недозора есть сарай для сена или чего-то там еще. Стоит на отшибе. Небось не догадались заглянуть?

Стриженой улыбнулся.

– Не шучу, – сказал полковник. – Загляни и сделай это осторожно. Не было в твоей практике? А в моей было. Так что считай, что я приказал осмотреть сарай.

– Есть, осмотреть сарай...

Поважный наблюдал, как Стриженой разжигал крошечную спиртовку и потом колдовал с джезвой, засыпая в нее из банок смолотый кофе и сахар.

– По-турецки, товарищ полковник?

– Давай по-турецки... Главное, чтобы покрепче... Когда еще к тебе в гости выберешься...

Начальник отряда маленькими глотками отпивал кофе и разглядывал карту участка, принесенную расторопным Агальцовым.

Поважный служил в отряде с конца войны. Начинал начальником заставы. Как говорится, знал службу изнутри. Порой был резок, вспыльчив, но вряд ли кто за долгие годы сделал для границы столько, сколько он. Рассказывали, что Поважный мог нарисовать словесно, как выглядит каждый погранзнак района и когда его подновляли последний раз. Лощинки, бугорки и неглубокие ущелья в счет не шли. Граница долгие годы лепила и закаляла этого человека, учила выдержке и воле.

И сейчас он сидел и хмурился, растирая бугристый лоб ладонью, словно хотел стереть многочисленные глубокие морщины – следы давних ночных раздумий. И Стриженой подивился внезапно переменившемуся лицу Поважного – на нем застыло выражение твердости и холодной вдумчивости.

– Расширим петлю на двадцать километров по окружности и будем снова тщательно прочесывать местность, каждую щель, каждую копешку и каждое дупло. Шоссе закроем до конца поиска. Щупы привезут саперы. Гомозков возглавит поиск, пусть ищет так, как подсказывают ему опыт и интуиция. Выделить ему в помощь двух следопытов с собаками. – Поважный положил тяжелую руку на карту. – Нет у нас альтернативы, Андрей Павлович. Волк заброшен к нам матерый и, по всему видать, живым не дастся.

– А если повторный прочес окажется холостым? – осторожно спросил Стриженой.

– Не окажется. Не должен оказаться. Будем искать, если нужно, неделю, а то и две. Мы отвечаем за границу. И должны использовать все средства...

Поважный запнулся, по лицу его прошла легкая судорога, и он, стряхивая с себя суровость, улыбнулся и весело спросил:

– Ксения Алексеевна в гости не собирается?

– Мама написала, что приедет в конце месяца, перед выездом даст телеграмму.

– Опять Недозор встречать будет?

– Он, Серафим Ильич. У них с матерью традиция – обязательно пройти через Черный бор.

– Да-а, – протянул полковник. – Такая уж удивительная женщина, Ксения Алексеевна. Всегда завидовал твоему отцу... Рад буду встрече. Меня-то она первого навестит, тоже, знаешь, по традиции – первому представляться начальству. Давай-ка еще по чашечке твоего знаменитого да поеду к соседям...

Агальцов и Гордыня

Прошло двенадцать суток, как поднятые по тревоге пограничники вели поиск. На тринадцатые пришел приказ: отряду вернуться на исходные. Массированные прочесы, засады на тропах не дали результатов. Но заставы продолжали жить напряженной жизнью. Стриженой с «тревожной» патрулировал близкий тыл, оставив секреты на лесных потайных тропах; спал урывками, проводя все время на участке. Он не верил установившейся тишине. Гомозкову прислали Барса – широкогрудого красивого пса, и пограничник пропадал с ним у разбухшего от дождей ручья, на что-то надеясь, а может быть, просто приучая собаку к заболоченному квадрату земли.

После длительных проливных дождей наконец установилась теплая солнечная погода. Ефрейтор Иван Гордыня и Агальцов совершали очередной дозорный поиск в ближайшем к КСП тылу. Молчаливый неулыбчивый Гордыня шел впереди головным дозора и всматривался в полегшую, уже начинавшую жухнуть траву. Всякую пограничную работу он делал сосредоточенно и добросовестно. А работы этой на границе Иван переделал за два года столько, что вспомнить приятно. У себя в колхозе Гордыня слыл отличным трактористом, и здесь, на заставе, никто лучше его не мог вспахать и заборонить ленту земли, называемую контрольно-следовой полосой.

Иван умел сложить печь, поставить дом, настлать пол, сварить отменный обед на всю заставу. Он пользовался безграничным доверием старшины Недозора и уважением всех, кто жил с ним бок о бок, ходил в дозоры, мчался в газике, когда вспыхивал тревожный свет сигнала на пульте дежурного.

Сзади бесшумно скользил Агальцов. Почти две недели поиска иссушили его и без того поджарое тело, под глазами залегли синие тени. Он сдружился с Гомозковым и по его рекомендации стал «верхолазом». Следуя по маршруту, он выбирал самое высокое дерево и делал его своеобразной обзорной вышкой – взбирался на самую вершину и надолго замирал там с биноклем. Придумка Гомозкова позволяла вести наблюдение за обширным квадратом территории, где всякое движение должно быть замечено.

Агальцов облюбовал старый, в три обхвата, бук с раскидистой кроной.

– Стой! Смири гордыню, о Гордыня, ты будешь рядовым отныне... – громким шепотом продекламировал пограничник.

– Ну и трепач, – восхищенно пробормотал ефрейтор.

Захлестнуть веревочную петлю на толстом суку было делом привычным и не заняло много времени. Когда Агальцов исчез среди ветвей, Гордыня бесшумно лег в траву.

Агальцов устроился на вершине бука почти с комфортом – крона оказалась своеобразным зеленым, слегка пружинящим креслом. Алексей подстраховал себя веревкой и крутнул на бинокле барабанчики наводки. Сильные стекла-линзы мгновенно приблизили дальнюю кромку Черного бора, блеснувшее зеркальце небольшого озерца. Некоторое время Агальцов всматривался в просеку, ведущую к шоссе, потом развернулся в «кресле» и обратил свой взор на юг. Взгляд его заскользил вдоль ручья и дальше – к знакомой ольхе, где он две недели как обнаружил след.

С такого ракурса Алексею еще не приходилось просматривать склоны ручья. Он взял выше – там, где склоны холма падали почти отвесно, – и увидел щель. Она лежала, как рубец на теле горы. Ее словно нарисовали. Агальцов увидел большие царапины на гладкой каменистой поверхности склона и догадался, что все это проделал камнепад, вызванный ливневыми дождями. Камнепад что-то сдвинул в огромном теле горы и образовал щель. Агальцов был уверен, что сможет просунуть туда руку по локоть. Смутная догадка пронзила мозг: «Может быть, это...»

Алексей заспешил вниз. Он только и сказал, отвечая на удивленный вопросительный взгляд Гордыни:

– Теперь быстро...

Никогда в жизни Агальцов не бегал так быстро. Тяжелый ефрейтор безнадежно отстал. Алексей успел крикнуть ему, чтобы тот подключился к розетке и сообщил на заставу о возможном убежище второго нарушителя на крутом склоне возле ручья.

Агальцов не был до конца уверен, что открыл убежище второго, но что-то подсказывало ему – тревога будет поднята ненапрасно.

Чувство опасности заставило его залечь на подходе к склону. Остаток пути Алексей проделал ползком, сняв автомат с предохранителя. Пограничник уже поднялся, чтобы сделать последний рывок к щели, когда увидел след. Он был еле заметен на скользкой хвойной подстилке, но дальше, в низине, где подстилку смыло дождем, след отчетливо пропечатался, и, припав к земле, Алексей различил его – он уходил от склона в наш тыл. Значит, второй ушел, и бункер пуст. Все еще не веря в неудачу, Агальцов взбежал по склону и рванул сдвинутый камнепадом обломок скалы, скрывающий лаз в пещеру. Заглянул внутрь и отшатнулся – таким смрадом ударило из каменного схрона. И все же, преодолевая тошноту, он спустился в пещеру.

В ней не было ничего, если не считать спального мешка и с десяток пустых консервных банок.

Агальцов выбрался наружу и достал из подсумка ракетницу. Выпущенные подряд две красные ракеты вонзились в небо, оповещая границу о новой тревоге.