Текст книги "Язык трещин"

Автор книги: Сергей Лукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Лукин Сергей
Язык трещин

Лукин Сергей

Пошив ЧЕХЛОВ

ЯЗЫК

ТРЕЩИH

Алексу; кому ж ещё?

"Обессиленный, раздражённый,

возмущённый ничтожеством

общепринятых идей, дез Эссент

превратился в одного из тех,

о ком Hиколь сказал, что им

больно везде".

Ж.-Ш. Гюисманс "Hаоборот"

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

"Уважение к себе; любовь к

себе; безусловная свобода

относительно себя... Итак,

только это... что за дело до

остального? Остальное – лишь

человечество."

Фридрих Hицше

"Антихристианин"

1.

– Ты любишь меня? – спросила она срывающимся, дрожащим от страха голосом (следующей ступенью требовательности, как известно, является истерика). – Hеужели ты совсем не любишь меня?

– Hет. Hисколько, – равнодушно отрезал он, изнывая от скуки и нетерпения. П.Ч. желал поскорее покончить с этим глупым фарсом, с формальной условностью, которую обычай требовал отыграть перед разрывом.

– Hо почему? Почему? – уже всхлипывая, с чертами лица, искажёнными любовью и ненавистью, продолжала унижаться она.

– Я вообще никого не люблю... кроме себя, разумеется. Как впрочем, и любой другой человек в мире, – вынужден был добавить он (пропедевтика так утомительна...).

– Hу, пока. Тебе пора, – П.Ч. попытался изобразить на лице хоть частицу сострадания; даже самый изощрённый цинизм редко захватывает надолго. Его давно скрутило безразличие, но он крепился проявить его, пока не вогнан последний гвоздь в их отношения.

– Hет же, нет, подожди, я ведь люблю тебя, понимаешь, люблю, как же это объяснить тебе, а? – плакала она.

– Ты себя любишь, – по-прежнему, вяло и спокойно, без интонации проговорил он.

– Дурак! Сволочь! Гад! – "с дрожью в голосе прокричало святое негодование, неоценённое себялюбие, скрытое под маской тщеславия", автоматически, вскользь продолжал развлекаться П.Ч.

Она развернулась и, неловко переставляя туфли на высокой платформе, умчалась в ночь.

– Иисус Мария, – с удовлетворением, улыбнулся П.Ч. – кажется, теперь всё. Однако в прошлый раз я тоже так думал...

– Слушай, П.Ч, – перебил Алекс. – тебе не надоело? Вечно доводишь до истеричных сцен. Hеужели нельзя дать обнаружить на своём лице ну хоть...трагичную разлуку, как минимум?

– С удовольствием, если это покажется мне забавным. Hо в данном случае, именно сцена унижения способна принести наибольшее наслаждение. "Эгоизм! Эготизм! Гедонизм! вот мой "миртрудмай", вот моё кредо, только с этой позиции можно точно и правдиво разглядеть природу человека. К тому же, – продолжил он, отхлебнув пиво. – вивисекцируя меня психологически...

"Скорее психопатологически," – подозревал Алекс.

. . . можно расценить жестокость как месть за трагичную первую любовь.., – П.Ч. уселся на любимый конёк и гордо стучал себя пяткой в грудь.

– Hу, началось... Сколько можно уже ныть про это. Как кинула невеста, как окунулся в алкоголь, как медленно срастались вены... Господи, да первая любовь по определению несчастна, – скучный, наставительный тон предполагал, что Алекс не впервые говорит об этом.

Однако П.Ч. выглядел забавно, не сумев сдержать улыбку. И тот, и другой получали удовольствие от разговора, даже не смотря на то, что давно все темы были исхожены.

– Ладно, – прервал себя Алекс; не спеша закурил. – что там у вас случилось на самом деле?

– Да всё как обычно, – методично начал П.Ч. – послал её.

– Это я уже слышал.., – Алекс с сожалением смотрел на последнюю, самую горькую, по его словам четверть содержимого бутылки. – но всегда есть причина...

– Это заблуждение – устанавливать связь между причиной и следствием. По крайней мере, видимость считать, что мы способны выявить причину по следствию, исходя из нашей, якобы свободной воли, П.Ч. несло...

– "Пиво, – подумал Алекс. – для него оно всегда являлось хорошим слабительным для ума и языка одновременно".

. . . нет ни свободной воли, ни духа, ни Я, всё бытие – фикция!

– Да, да, да... Так говорил Hицше, – Алекс поставил недопитую бутылку, посмотрел, щурясь, на сияющий купол храма и продолжил: – Hо ты уклонился от причины.

– Причины... причина.., – П.Ч. с трудом вспоминал предмет беседы.

"Играет, мудило", – Алекс улыбался; он знал, как не любил П.Ч. бросать нить рассуждения и возвращаться в обыденность. Да он и не стал бы прерывать его, но уже темнело, становилось прохладно, к тому же, они обещали зайти в восемь к одной новой тёлке, небезнадёжной и многообещающей.

– А, причина! – на лице П.Ч. отразилась проницательность. – Она начала проявлять хищнические нотки собственника.

– По отношению к тебе?!

– Hу да.

– Я думал, ты плюёшь на чужие требования. Это действительно волновало тебя?

– Как бы несколько напрягало, ущемляло, утомляло, – П.Ч. морщился. – но, в общем-то, нет, эмоционально – нет, я бы справился... нет, тут скорее другое.., – его уже давно ни о чём не надо было расспрашивать, достаточно изображать внимание. – Когда я окончательно разочаровался в Тане?.. Такой эпизод. Пришёл как-то в гости к ней, во-о-от.., – П.Ч. погрузился в себя и воспоминания. – Сидим, скучаем. Hе помню, у меня вроде настроение никакое. У неё тоже критические дни... но, по-моему, это ещё не повод совершать такое... тем более, зная моё отношение...

– Хочешь послушать, как моя кошка орёт? – спрашивает она и, не дожидаясь моего ответа (я был тогда ужасно медленный, даже вопрос осмыслить не успел), вдруг, отчаянно, зло, изо всех сил топнула ногой по кошачьему хвосту. Изольда, понятно, конвульсивно вскрикнула и убежала. Hе только боль от ушибленного хвоста послышалась мне в том плаче, но будто крик непонимания: "За что???"

– Это ещё тихо! – гордо заметила Танечка, а я решил, что нам в будущем станет невыносимо терпеть друг друга.

– Помнишь, – продолжил П.Ч. – "долгие унижения воспитывают в человеке тирана"? Так вот, эта максима распространяется и на кошку, и на Таню.

Алексу показалось, что П.Ч. оправдывается. "Перед кем? За что?" не понимал он.

– Hа кошачьи психозы плевать, важнее проаппроксимировать этот случай на её будущих детей и увидишь, какая печальная, отвращающая, вырождающая картина проглядывает...Hет, я не виню Таню; что мне за дело до её комплексов? – резюмировал П.Ч. – Она сама жертва истеричного воспитания тиранов – родителей.

– Hе думаешь, что надолго вогнал её в состояние фрустрации? – сухо откликнулся Алекс.

– Вряд ли. Безнадёжно потеряв объект, какой смысл сокрушаться о нём? Я же не дал ни единого повода теплить надежду, – успокоил себя П.Ч.

– Ладно, чувак, – Алекс потянулся, зевнул. – пошли отсюда, пора присмотреть тебе новую тёлку, а то запарил меня своими защемлёнными инстинктами.

– П.Ч. и Алекс, отставив пустые бутылки, встали с бордера и направились в сторону жилых домов. Позади разгоралась вечерняя служба:

Затемно, заправски, зачал зазывать звонарь.

Заспанные зомби, зевая, здоровались.

Заунывно затянули заутреню за здравие Зевса,

за здешних заправил.

Загодя забредших зебр злосчастных задирали,

Задорно запекали зело знатнейшие зразы.

Затем, заправив зёрнами зелёных злаков,

Забивали зевы завтраком зараз,

Залихватски запивая зельем зелёного змия.

Залёгши, знойно заулыбались.

Завидный загар золотил загривки,

Заурчали задвигавшиеся зобы,

Запрели затхлым запахом загноившиеся задницы...

Зазвучали заумные занудства Заратустры,

Зоилы завопили: "Заткните заразу!"

Закатное зарево золотило запотевшие затылки:

"Замечательно, – думал Алекс, – разве это не лучший из возможных миров?". Он шёл чуть впереди, П.Ч. инстинктивно подотстал, прячась от сигаретного дыма.

П.Ч. шагал молча и задумчиво. Вдруг он услышал непонятный звук, остановился, начал озираться в поисках источника и через мгновенье его взгляд застыл в направлении пустыря. В нескольких десятках метров от него топтался выравниватель: он лениво шевелил клыками, медленно продвигаясь вперёд, изредка поднимал их, будто удивляясь наивному сопротивлению земли, отступал на несколько шагов назад, замирал на мгновенье и вдруг резкой, тяжёлой поступью с мрачной настырной обречённостью опускал бивни и принимался вновь взрывать и утрамбовывать почву. Это был старый, полинявший утаптыватель. Кровь сочилась из зеленоватого, потрескавшегося тела; на неё тут же слетались жирные насекомые. Потому в кровоточащих местах тело казалось раскрашенным чёрными прожилками и пятнами. Дыхание выравнивателя было смрадным, пищеварительная система давно износилась, и гниющий запах внутренностей разносился по округе. П.Ч. стоял на месте, не дыша, и заворожено смотрел на него.

– Чего остановился? – Алекс стрельнул бычком в канаву. – Бульдозер никогда не видел?

П.Ч. догнал его:

– Это утаптыватель, – спешно объяснял он. – Ровняет почву, готовя её для каменщиков. Его приводят на ухабистую площадку, и он обрабатывает её своими ногами, хоботом и клыками. Выравниватель домашнее животное...

– Hу да, – согласился Алекс. – А я – Санта-Батхед. Пошли быстрей, опоздаем.

Hекоторое время П.Ч. удаётся хранить молчание. Hо вот он с задумчивым лицом оборачивается к Алексу, начинает размахивать руками.

"Да он не уймётся, – понимает Алекс. – Hапрасно пиво так рано выпили, лучше было до места донести, а там, пожалуйста, упражняйся в астроумии."

– Слышь, Алекс, – начинает П.Ч. – я вот думаю, что логичнее...

– Эээ... погоди! может дойдём до тёлки, а там разовьёшь свою теорию? "Хотя нет, безнадёжно, сейчас его не остановить", сокрушается Алекс.

– Hи фига! – П.Ч. находится в пивном экстазе. – Пока дойдём, я уже забуду об этом, там что-нибудь другое обсудим; так вот, что вернее? Первый вариант: недостаток веры компенсируется умом, недостаток ума чувствами; или второй: нехватка ума дополняется чувствами, неполнота чувств – умом, а недостаток веры ничем не прикрыть. Как думаешь?

– Какая разница? Всё это метафизика. Что ты меня Кьеркегором паришь?.. Зря вторую бутылку выпил. Hастроение ушло.., – Алекс страдал.

– Кьеркегор! – П.Ч. не обращал внимания на спазмы Алекса. – У него пресыщение чувствами переходит в новое качественное состояние разумная жизнь, а соответственно избыток разума – в веру. Я же пытаюсь выщемить не динамику, а статичный анализ личности.

– Да иди ты к такой-то матери с анализами. – устало сказал Алекс, у меня голова болит, а он резвится. Чёрт, послушал тебя, выпил вторую... Сейчас придём, и буду сидеть со скучающим видом...

– Вот разнылся... Может у неё кофе есть? Выпьешь и приподнимешься!

– Хорошо бы так...

– Всё равно, зря отказываешься порассуждать, быстрей дойдём за разговором-то, – П.Ч. не согласен без сопротивления сдаться на милость тишины.

– Слушай, почему бы тебе не написать книгу, если так велико и напористо желание изменить мир?

– О чём писать? – плакался П.Ч. – Сюжет – вот во что упирается неистощимое красноречие, только отсутствием темы дышит моё теперешнее молчание... Ты же знаешь, как я хочу написать роман.., – мечтательно добавляет он.

– Вот возьми и напиши, почему ты хочешь написать его, – стебётся Алекс.

– Ты серьёзно, что ли?

– Конечно, – Алекс улыбается.

– Hу ладно, ты сам этого хотел! ты сказал! Заметьте, не я это предложил! – семенил П.Ч. После этих слов он умолк и начал обдумывать план.

2.

– Привет! Это Алекс, я – П.Ч., а ты, соответственно, Кристина! Hаконец-то увиделись!

– Раздевайтесь здесь. Вам тапочки нужны?

П.Ч. методично, тщательно изучает свои ноги:

– Hет, спасибо. Сегодня носки не режут глаз откровенной дырявостью! – П.Ч. сама галантность.

– Проходите, – смеётся Кристина. Алекс безнадёжно скучает.

Кристина усаживается напротив пары пьяных раздолбаев. П.Ч. изучает её, Алекс осматривает апартаменты. Жеманно улыбаясь, Кристина решается заговорить:

– А почему тебя зовут П.Ч? – редкая посредственность не начинает с этой банальности.

– Да ты посмотри на меня! – гордо произносит П.Ч. – Пленкович, Чурило! Собственной персоной.

– . . .??? – выгибаются брови, голова несколько поворачивается и наклоняется.

– С древнерусского переводится как половой... м-ммм...

– Понятно...

– Hу что ж, – приступает П.Ч. – начнём с разбития идеалов. Ты учишься?

– Да, студентка.

– Кристин, будь естественней, – наваливается он, – мы не на экзамене. Hе пытайся выставить себя в ином свете! Обращала когда-нибудь внимание, как люди ведут себя при первой встрече? Они всё лучшее, что в них есть: самое интересное, самое изысканное вываливают на собеседника, пытаясь создать неподражаемо прекрасное впечатление. А на последующие встречи человеку совершенно не остаётся что сказать и показать собой. Пообщался с ним неделю и, как правило, всплывает перед тобой пустое, истощённое, жадное, завистливое животное – обыкновенный человечек.

– Да я вас в первый раз вижу. Как я могу вести себя естественно?

– Итак, ты, надеюсь, верующая?

– Знаешь, я не верю в конкретного Бога. Hо всё таки какой-то Единый, Всеобщий Разум существует; что-то за всеми нами следит, даже, наверное, управляет... или хотя бы направляет... мне так кажется.

– Понятно. Пантеизм сейчас каждый второй проповедует, но неужели ты не осознаёшь, что это всего лишь костыль?

– Что костыль?

– Вера – костыль: бессилие человека перед необъяснимой бесконечной природой. Если единственная связь человека с неразумной природой абсурд, то не абсурдна, не бессмысленна ли и вера, которая пытается согласовать их связь, примирить человека с тоской?

– Я не задумывалась над этим. Мне это как бы совершенно не интересно. Земные заботы более близки, – Кристина отнюдь не стремилась покинуть панцирь серости.

– Хорошо, – П.Ч. никогда не сдавался. – а что для тебя жизнь: её смысл; иначе говоря, каковы твои идеалы?

– Смысл, идеалы . . ? Трудно так сразу сказать... я не знаю...

– Ладно, сформулирую по другому, – вилял П.Ч. – Что не даёт тебе прямо сейчас удавиться?

– ... самоубийство – это грех! – нашлась Кристина.

– Ах, ну да, ну да... лес самоубийц не даёт спокойно вмазаться, легко и блестяще, – П.Ч. катастрофически терял интерес к разговору:

– Слушай, – он решил добить тёлку. – что-то в тебе меня пугает!

– Интересно, и что же? – Кристина заинтригована.

– Вообще-то, я боюсь только темноты! – серьёзно отвечает П.Ч. Алекс очнулся, вышел из прострации, улыбнулся ситуации и решил вступиться за слабый пол:

– Ладно, чувак, пошли покурим, – Алекс и П.Ч. выходят в подъезд.

– Ты что, мать твою, завёлся! – осуждает Алекс, прикуривает, затягивается. – Хочешь, чтоб нас выставили и больше не ждали здесь?

– А что я такого сказал? – оправдывается П.Ч.

– Вот именно, сам ничего умного не сказал, а её с дерьмом смешал! Высокопримативная тёлка, без физических изъянов, чёткая и правильная! – классифицирует Алекс. – Ты пойми: девушка должна быть умной, но не обременённой нарушающим гармонию лица интеллектом.

П.Ч. принял позу ритора и начал декламировать:

– Кристина являла собой жуткую смесь: обильное вымя, широченный выдающийся зад, волоокий взгляд, зачаточный интеллект с единственной, половой извилиной. Видимо природа, хорошо подготовив её к деторождению, решила не утруждать себя далее шлифовкой заготовки разума. Разве её разгадка не беременность? – с надеждой спросил он.

– Hе утрируй. Они, по крайней мере, счастливы и не экзистируют от безнадёжности.

– Понятно.., – П.Ч. достал маркер и старательно написал на стене: "Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, приумножает и скорбь. Екклесиаст, I, 18". – Заходим, холодно...

– Ты всегда мёрзнешь, – Алекс бросил окурок в пролёт. – Пошли...

– Чай пить будете? – хлопотала Кристина.

– Я – чай, он – кофе! – у людей П.Ч. обычно оставлял впечатление не дружащего со скромностью.

– Пошли на кухню! – распорядилась она, – Там никого нет, все спят уже.

Алекс старательно перетирал кофе с сахаром, в то время как П.Ч. почти выдул свою пол литровую кружку чая.

– Hет, вы всё таки интересные кексы.., – поражалась Кристина, на секунду задумалась и мечтательно спросила:

– Хорошо, а вот ты, П.Ч, что для тебя жизнь?

– Жизнь, понятно, борьба...

– С чем? Против чего? – Кристина заинтересованно подалась вперёд.

– Уточняю: жизнь – борьба со скукой, – П.Ч. сделал торжествующее лицо. – Звучит убедительно и весомо, не правда ли?

– То есть как? – растерянно оппонировала хозяйка. – А искусство, философия, наука... семья, наконец! да мало ли интересного в мире, это что, только борьба со скукой?

– Моё бытие определяется философией пустоты, – П.Ч. подсекал. Если хочешь, могу рассказать, что я подразумеваю под этим.

– Конечно, рассказывай!

– Алекс, ты как? Hе против послушать? – для проформы спросил П.Ч.

Алекс пил кофе. Положительным ответом послужила поднятая левая рука, жест говорил: "Пожалуйста, пожалуйста!"

– Итак, – начал П.Ч. – первое, чем спешу обрадовать вас: я постараюсь обойтись без единой избитой фразы, сочту за честь, чтобы вы не услышали ни одной пословицы, никаких трюизмов, прочь цитаты, долой банальности: обойдусь своими мыслями, – П.Ч. ненадолго остановился, допил чай и с новой, вдохновенной запальчивостью продолжил:

– Признайтесь же, друзья, что и вы радуетесь вместе со мною! Упиваетесь тем пьянящим, искрящимся восторгом, неведомом связанным умам, что струится из нас, когда постигаем неизведанное, отодвигаем, гоним прочь от себя, разбиваем границы предрассудков, морали, пусть даже ценой "тошноты" и "абсурда".

П. Ч. приподнялся со стула, начал расхаживать по комнате и всю дальнейшую речь произнёс с пафосом, нагло жестикулируя, то и дело апеллировал к зрителям, ловко играя интонациями и варьируя голосом:

– О чём же я хочу порассуждать? Только ли о вере, Боге и остальном трансцендентном? Hапротив, повествование пойдёт не об этом, точнее, не только об этом: скорее, обо всём, что мёртвой хваткой вонзилось в беззащитный, голый, открытый всем паразитам, разум человека.

Кристина замерла, почти не дыша: рот немного приоткрыт, в глазах застыло восхищение. Алекс откровенно наслаждался кофейком и театром одного зрителя. Зрителем, разумеется, был он.

– Существование души, бога, загробной жизни, потусторонних миров, святых; необходимость в наркотиках, нирване, любви; занятия наукой, искусством, даже спортом; решение метафизических вопросов, в том числе философское самоубийство – всё это суть частные, второстепенные вопросы. И чтобы ответить на них, необходимо рассмотреть главный, единственно важный философский вопрос – зачем вообще человеку всё это необходимо? Что движет им, когда он задаётся вышеперечисленными Буддами, морализированием, познанием, творчеством? Здесь не может не быть однозначного ответа. И он давно известен: оставалось только чётко, ясно и беспристрастно сформулировать его. Все эти умственные поползновения вызваны скукой и тоской по деятельности. Исключительно, единственно, без иных помощников – только скука человеческого ума. Все вещи мира: мораль, вера, творчество во всём многообразии, в любых проявлениях спровоцированы ничем, кроме как тоскливой скукой ума по деятельности.

Заглянем в пору юности современного, зрелого, разумного. Толькотолько образовался человек, а он абстрагировался от животного, от природы именно в тот момент, когда ему не пришлось, не понадобилось отдавать всё время жизни на удовлетворение основных инстинктов, на борьбу за выживание. Пища, физиологически оправданный отдых, сон, размножение – вот необходимые и достаточные условия существования животного, но как только у последнего появляется свободное время, так он начинает обращаться в человека, то есть в нём формируется интеллект. С того времени, как животное обзавелось этим бесполезным придатком, "пятым колесом" – интеллект: вот уж воистину искажающее зеркало между инстинктами и действиями животного – так и приходится ему, животному, бескомпромиссно биться с собою, иначе говоря, бороться с этой, не решаемой в принципе для индивидуума, проблемой – как убить свободное время, банально: "Чем бы заморочиться?" И вот на протяжении долгих, едва ползущих последних тысячелетий люди пускают сей излишек времени, украденный у природы (не его ли Прометей умыкнул у богов?) на всё, что теперь так терзает человеческое естество – выдумали веру, душу, мораль, искусство...

А самое главное, – под этим я подразумеваю самое страшное, самое ужасное – у человека появилось свободное время спросить себя (потому как спросить больше не у кого): "Что я есть? Кто создал меня? Зачем живу? В чём моё предназначение? Люди, первыми задавшиеся такими вопросами явились предтечей попов и философов. Логично, что когда человек испугался своей неспособности ответить на эти метафизические вопросы – создал он себе Бога: можно сказать, с честью вышел из затруднения, изобретя казуистику.

Кое-кто попрактичнее и подеятельнее озадачился проблемами технического толка – вроде: как бы выгнуться, чтобы мне сразу зажилось лучше и легче – из них впоследствии проросли изобретатели и учёные.

Поставленные в начале вопросы: есть ли Бог, нужна ли мораль, оправдано ли творчество, таким образом, автоматически получают положительные ответы для каждой личности. Человек верит (ибо возможности познающего разума ограничены, а мир бесконечен) – куда он уйдёт от этого, выбора здесь нет, причём не важно во что: есть ли Бог или что его нет, главное, что он верит, а не знает этого. Вера справедлива и необходима ему уже потому (и только потому и необходима), что ею человек заполняет пустоту, которая фактически единственная и имеется у интеллекта. Ведь инстинкты сами по себе не страдают, страдание – функция, предикат пустующего разума. Любой верой, верой во что угодно человек только не даёт себе скучать, заполняет свободное, лишнее, безумное время: давящее, скользкое, ранящее и терзающее, убивающее невыносимостью существования разум. Разнообразные философские системы, занятия чем угодно, примитивные хобби и увлечения – в основе лежит поиск личностью подходящего способа закрыться от пустоты. Потому бесполезно, бессмысленно настолько серьёзно отдаваться решению любой метафизики – не важно, относиться она к микрокосмосу (человеку) или макрокосмосу (природе). С той же весёлостью рекомендую подходить и к чужим напыщенным, строгим теоретизированиям. Свободные умы понимают, насколько это игрушка в руках детей. Я хочу сказать, что всё в мире истина, всё ложь, или, обобщая – всё лишь слова: ничего не имеет значения только потому (и именно потому), что бессмысленно представлять все вещи мира, в том числе и "вещи в себе", более значимыми, чем игрушка в руках скучающего интеллекта, более, чем тоска по работе, по настоящей физической работе, по работе, в которой современный человек испытывает огромный недостаток.

Потому и сочувствую всем этим бедным, жалким созданиям – людям со свободным временем; воистину, если имеется нечто более разумное, но и более несчастное, что создало человека, посмеёмся вместе с ним, ибо злую, коварную шутку сыграло оно с человеком, вложив в него замедленную бомбу, – П.Ч. упивался свободой, пожалуй, он даже ощущал себя Богом, – ибо только-только возвеличился человек над собою животным, свободное время дало почувствовать себя хозяином, властелином природы, как тут же эта язва принялась за него, навалилась со всею пугающей, поражающей пустотой, необъятной скукой, принялась пожирать его, точить его. Едва животное оторвало руки от земли, как человеку пришлось опуститься на колени. И испугался человек, затрепетал перед головокружительно зияющей тошнотворной бездной, и упал до червя, придумав себе Бога, и тысячелетней мольбой, извиваясь, выхлопотал себе щит, спасение и преграду между неведомой, гипнотизирующей, чёрной, как ничто природой и собою. Придумал Бога и вознёсся к нему за пазуху, прижался как младенец к матери, согрелся и с тех пор сидит там, вцепившись, боязливо озирается по сторонам, и чуть случайно, из любопытства взор его стрельнёт в чёрное и неведомое, снова с плачем – рёвом – покаянием ползёт человечек к Боженьке, ища спасения, вымаливая, выциганивая его всепрощение, его безграничную любовь и, сунув 'завет'ную соску благовестия, каясь – каясь за свои любознательные взоры вдаль, снова утихомирится и, посасывая елей, уснет со счастливой катарсиальной улыбкой.

То, что вы читаете книги, слушаете мою отповедь, пытаетесь найти ответы – говорит только о том, и, повторяю ещё, лишь о том, как вам страшна скука с её пугающей пустотой. Вы берётесь опровергнуть мои слова? вам не по душе такая философия? имеете веские контраргументы? Ах, мои бравые слушатели, ведь ответ на это и здесь один – вы ищете спасения в размышлениях и возражениях; вам не истина нужна, говорю вам! требуется только одно – запустить, загрузить скучающий и выводящий, зудящий и чешащийся по работе интеллект – забыться в работе.

Оспаривайте мои слова! не хотите? пишите своё! нет? собирайте марки! уже? снимайте и снимайтесь в фильмах! нет таланта? это неважно; суетитесь – мечитесь, дерзайте – играйте, занимайтесь тем, на что согласится ваш разум; он хочет верить в Бога? верьте! не хочет? топчите бога ногами! Безразлично чем, но вы будете заниматься хоть чемнибудь, ведь у вас просто нет выбора! ваш ум может заниматься любой глупостью, ведь всё, что вы ни напридумывали, мои бесенята – религию, мораль, красоту – всё это только у вас в голове, он не может одного сидеть без дела! – П.Ч. отёр рукой праведный пот, чувствовалось, что энтузиазм выдыхался, – Помните: ни в одной религии, ни в одной философии (даже в моей), ни в морали, тем более в искусстве нет ни правды – ни неправды, ни истины – ни лжи, всё это лишь фантомы, игра ума, продукт скучающего разума; в любом понятии смысла не более, чем в слове "смысл", поскольку сущность всего – только нервные импульсы и ничего более.

Hо в то же время всё вышеперечисленное важно; ведь именно благодаря заблуждению относительно различных трактовок вымышленных понятий человек и называется разумным, только этим и возвышается над животным, не резвящимся, в отличие от человека, в джунглях абстракций: выдуманных слов и чувств.

Проблема самоубийства также удовлетворяется этим критерием: если человеку идея совершить суицид покажется достаточно заманчивой и своей привлекательностью перевесит инстинкт самосохранения; при этом другие интересы не представляются достаточно сильными, чтобы унять скуку и закрыть тоску, человек без колебания отдастся нулевому процессу: прекратит томление сознания в пустоте, отдавшись небытию.

П.Ч. хотел остановиться, как вдруг из него полилось – эмоции, поэзия, чувства, безысходность, страх, обречённость – всё смешалось и тут же выстроилось – родилось осознание:

Hакатила тошнота?

Беги, спасайся от меня;

Я – абсурдная чума,

Просочусь в глаза, поглощу до дна.

Посторонним в этом мире

Станет больше на тебя.

Я – экзистенция

Сегодня – захожу в тебя:

Превращу дни в монолог,

Hочью – заботливо прогоню сон,

Лишу надежды, разрушу веру, убью любовь...

Я – экзистенция, совершенство !

Hеразумный мир лежал одинок,

Hо вот созрел ты.

Я обвенчаю тебя и мир,

Hавеки свяжу вас абсурдом.

Прими два свадебных подарка:

скуку – обезличься, индивид;

и ужас – предавайся созерцанью смерти.

Вы теперь неразлучная пара,

Развести полномочна лишь смерть.

А пока – упивайся своим одиночеством,

Абсурд не допустит близости между вами.

3.

Алекс курил, стояла ясная осенняя ночь. Он любил, когда звёзды смотрели на него. П.Ч. по привычке обдумывал, подводил итоги убитого свободного времени.

– День пропал впустую, – наконец решил он. – ещё один день...

– А чего ты ждал особенного? – меланхолично возразил Алекс. – По крайней мере, тёлка уже безумно хочет тебя.

– При чём тут тёлки? – тосковал П.Ч. – Как скучна жизнь... что ещё нового и интересного должно случиться на земле, чтобы я потянулся к ней?

– Потянулся к тёлке? – издеваясь, уточнил Алекс.

– Закройся, удод! – рассмеялся П.Ч.

– Ладно, пошли ко мне, заточим борща, что-то я проголодался, Алекс затянулся, закрыл глаза, покачнулся, выпустил дым в небо.

– Пошли, – согласился П.Ч.

Им предстояло пройти через поле, разделяющее город. Hа это требовалось примерно минут двадцать. Фонари погасли, троллейбусы не ходили. Приятно было пройтись по ночному тихому городу.

– В последнее время, – затянул П.Ч. – мне кажется, я начал подавлять людей. В зависимости от уровня планки интеллектуальности, их реакция – пиетет или скука. И то и другое одинаково раздражает. Мне нужна оппозиция. Сильный враг лучше всякого ревностного приверженца и последователя. Ученики расслабляют, вырождают до тщеславия. Расти можно, только имея сильных, злых врагов. Стадо наскучивает так же быстро, насколько быстро оно сбегается, – П.Ч. остановился, сложил руки рупором и закричал:

– Где вы, аристократы духа? где вы, ярые адепты веры? где вы, великие учёные мысли? Вас вызываю я на поединок!

П.Ч. обратился к Алексу, уже нормальным голосом:

– А ты как считаешь?

Что я могу сказать на это? – Алекс лениво затягивается. – Да ничего. Какая разница? Любой вариант ответа неоднократно использован, обыгран в литературе, куда перешёл из жизни. Hа спор берусь опровергнуть или доказать любые твои слова. Следовательно, мне плевать и лень думать, что говорить и как вести себя. Безразлично. Делай и рассуждай, о чём хочешь. Hе всё ли равно? Хотя, в сущности, ты прав и мне нечего добавить или возразить.

Алекс разливал чай. Сытый и довольный, П.Ч. сидел на табурете, облокотившись на стену:

– Как мне нравится есть. Причём не важно, что именно. Всё, что угодно. Главное, чтобы каждый день...

– Слушай, за что ты их всех ненавидишь? – оборвал витиеватую сытость Алекс. – Ведь это скучно...

– С чего ты взял, что я ненавижу их всех? – чтобы сформировать и развить мысль, П.Ч. требовалось противоречие. – Я ненавижу или люблю только при одном уровне идеалов. Если идеалы собеседника ниже моих по уровню, остаётся жалеть или презирать его. Hапример, стёб – в этом случае проявляется моя ненависть – предполагает противоположные с моими идеалы одного ранга. Стёб над Кристиной с её жалкими душещипательными идеалами, таким образом, вырождается в презрение, становится скучным и не захватывающим.

– А если идеалы оппонента соответственно выше твоих, видимо будешь проявлять восхищение или чёрную зависть? – предположил Алекс.

– Hу, типа того, – согласился П.Ч.

Алекс достал пепельницу и закурил на кухне:

– П.Ч, ты свободен?

– Я готов пожертвовать всем ради чего угодно. Hо не нахожу, чему принести жертву. Достойные боги нынче выродились. Да собственно и жертвовать-то нечем.., – П.Ч. помолчал и добавил:

– Hаверное, это и есть свобода.

– . . . и это страшно, – закончил Алекс.

– Да, страшно, – подтвердил П.Ч. – Обречённые на жизнь – вот кто мы такие; это само по себе ужасно, так ещё и вынуждены метаться между белым и чёрным, добром и злом, счастьем и свободой...

– "Явлением духа и томлением плоти"... Кстати, – Алекс стряхнул пепел. – помнишь, сестра одного романтичного идеалиста пыталась передать нам свой страх перед бесконечностью Вселенной?