Текст книги "Соловецкие этюды"

Автор книги: Сергей Коняшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Этюд 7. С чего начинается вторая малая родина?

«Здесь чувствуешь себя глубоко русским», – написал как-то Владимир Львович в одной из своих многочисленных статей о Соловках. В ней он отвечал скептикам, почему студенты МГИМО, будущие дипломаты и международные журналисты, практикуются на каникулах не за границей, а в глухом российском захолустье. «Соловки нам нужны именно потому, что мы международники», – был его вывод.

Ведь МГИМО с момента своего основания воспитывал государственников-патриотов, разъяснял он. А специалисту-международнику, пожалуй, как никому другому, важно ощущать себя частью своей страны и своего народа, в полной мере испытывать то чувство, которое очень точно передает емкое английское слово «belonging»: это – мое, они – мои, и я принадлежу к ним… Наверное, именно это непонятное, щемящее, захватывающее чувство испытывал М. Ю. Лермонтов, когда писал знаменитое: «Люблю отчизну я… за что, не знаю сам…».

Соловки заставили нас не просто быть частью, а пропитаться духом, всеми частицами русского бытия, одарили умением не представлять себя отделенными, отчужденными, стоящими вне или над ним. Во многом благодаря суровым северным островам мы не оторвались от родной земли, не утратили корней, не стали безразличными к тревогам и бедам своего народа, его большим и малым радостям. Для этого действительно стоило пожить соловецкой – подлинно русской – жизнью, пристраститься к ней, через нее почувствовать дух подлинной России, пообщаться с ее людьми, узнать в них себя, полюбить мягко растягивающийся звук поморского говора.

За годы журналистской работы на старших курсах и после окончания института я много где побывал в нашей стране, но такого чувства проникновения в русское, какое испытал в студенческие годы на Соловках, не переживал, пожалуй, больше нигде. Вот почему эти острова до сих пор тянут многих из нас еще и еще раз. Летом – идти к ним серыми студеными водами. Зимой – лететь над замерзшими лесами, умирающими деревнями и зловеще черной шугой вокруг неустойчивых льдин Белого моря.

Острова стали неотъемлемой частью наших жизней, как будто нарочно подстроившихся под их особенный ритм. Каждый следующий раз я возвращался в Москву еще более «осоловевшим», чем в предыдущий, а затем увозил это особенное беломорское чувство, продолжавшее тихо звучать в моем сердце, и дальше – в родной Новороссийск.

С большей теплотой – как ни парадоксально это для совершенно южного человека вроде меня – вспоминаю я почему-то именно зимние экспедиции. Соловки зимой – это густо валящие из глубины черного неба крупные лохматые снежинки. В апельсиновом свете фонарей они, подобно мириадам раскрошенных звезд, плотным саваном заваливают плечи, голову, лицо… Это и дивный силуэт заиндевевшего монастыря на фоне северного сияния. Это – опьяняющий вкус морозного воздуха и ослепительный блеск снега в редких лучиках низкого ослабевшего солнца. Это – словно путешествие на самый край бытия. Туда, где кончается земля и начинается вечность – подлинно белое море, теряющееся в ночной черноте распахнутой, как кремлевские ворота, вселенной…

Зимние Соловки – это и наши хорошие друзья-школьники с их улыбающимися и задумчивыми, печальными и веселыми, серьезными и не очень лицами. Это – их смех при первых неуклюжих танцевальных па, их склоненные над макетом газеты головы, их медленно клацающие по диковинным для них компьютерным клавиатурам пальчики. Это – прихорашивающиеся у большого зеркала перед школьным мюзиклом девчонки и громко смеющиеся, передразнивающие их мальчишки. Это – романтика лыжных прогулок по заснеженному лесу на высоте веток, до которых летом в прыжке с трудом доставал.

В то же время это – дни и ночи, проведенные из-за отсутствия билетов в промерзшем от фундамента до крыши здании архангельского аэропорта. И тревожные звонки взволнованной матери из Новороссийска. И пугающая тряска приземлившегося лишь с третьей попытки самолета, бешено скачущего по неприлично узкой взлетно-посадочной полосе соловецкого аэродрома сквозь непроглядную метель… Но мы-то уже хорошо знали, что когда она рассеется (обязательно рассеется), близкое полярное небо мягко обнимет наш белоснежный остров, и старинный монастырь рыжеватыми спинами своих густо запорошенных валунов потянется нам навстречу.

Эти острова как будто всегда были рады нам. Точно были. И мы теперь тоже всегда будем рады им!

Сентябрь 2021 г.

Этюд 8. Свет в конце

В 2007 году, в котором (уже без моего участия) состоялась предпоследняя экспедиция гуманитарного отряда, на Соловки занесло очередного иностранца. Англичанин Дэйв Мэркхэм не был рядовым туристом. Художник по профессии, он прибыл на далекий русский остров, чтобы проверить свою гипотезу – могут ли дети разных культур получать знания друг о друге через рисунки? Иными словами, он хотел посмотреть, одинаковы ли устремления и фантазии детей одного и того же возраста во всем мире? Или уже к началу подросткового возраста мы становимся «готовыми продуктами» своих обособленных социумов? Заодно ему хотелось подружить английских школьников из его родного маленького городка Шэффилда с их соловецкими сверстниками, а затем понаблюдать, как они будут взаимодействовать и насколько легко смогут понимать друг друга.

В шэффилдской школе и на Соловках ребятам раздали по шестнадцать карточек с одними и теми же словами и попросили изобразить вызываемые ими образы. Рисунки, выполненные детьми с обоих остров (Великобритания и Соловки), Д. Мэркхэм собрал в альбом, который затем должны были проанализировать английские психологи, социологи, культурологи и антропологи.

К сожалению, мы так и не узнали, к каким выводам они пришли, и хватило ли художнику сил вообще довести свое дело до конца. Однако качественная копия того альбома случайно попала нам в руки. Ее изучение навело на достаточно любопытные мысли. Нет, вовсе не с точки зрения силы и глубины взаимопонимания между юными представителями разных цивилизаций, интересовавшего Д. Мэркхэма и не очень интересовавшего нас. Как люди, посвятившие много времени работе со школьниками, мы обратили внимание на другое.

Картинки большинства соловецких ребят были полны живых и сочных красок. Они частно занимали всю страницу полностью. С детской неуклюжестью и непосредственностью юные соловчане пытались показать, как им видятся и какие чувства вызывают «школа», «улица», «город», «запах» и другие понятия. Много картинок родных мест, много природы, животных, добрых лиц, цветов, масса зелени. Очень много солнца в самых разных его проявлениях – густо брызжущего с небес, рубиново-красного, темно-оранжевого, ярко-желтого. Многие рисунки криво и незамысловато дополнены добрыми и милыми стихами.

Рисунки же шэффилдских детей, к нашему огромному удивлению, оказались выполнены в основном в приглушенных тонах. Цвета чаще тяготели к серому, темному или даже просто черному. Радостного солнца, цветов и деревьев – по пальцам пересчитать. Большая часть английских картинок выполнена абстрактно и схематично, без какой-либо выдумки или попытки самовыражения. Угадывалось, что образы навеяны преимущественно телепередачами и продуктами массовой культуры. Поп-звезды, драки, бандиты, деньги и т. д. – все то, что их соловецким сверстникам, казалось, совершенно не приходило в голову.

В русских детях как будто бы, несмотря на колоссальную разницу в уровне и благоустроенности жизни, было намного больше доброты, искренности, света, дружелюбия и самобытности.

Мы очень жалели, что не смогли лично пообщаться с Д. Мэркхэмом. Нам действительно было очень интересно его мнение о материале, собранном в результате эксперимента. Как бы британский художник объяснил, почему соловецкие школьники видят мир вокруг себя настолько красочнее и светлее, чем дети его соотечественников?

Конечно, на Соловецких островах очень мало солнца и летней зелени. Неудивительно, что дети пытаются восполнить их дефицит в своем воображаемом нарисованном мире. Но ведь и Британские острова – далеко не самое погожее место на свете. Поэтому очевидно, что здесь что-то другое, и различия в мировосприятиях коренятся глубже, чем только лишь на уровне окружающей среды.

Нам очень хотелось бы верить, что та свобода самовыражения, которую продемонстрировали британцам соловецкие школьники, их тяга к светлому и прекрасному, их подкупающий оптимизм и открытость к жизни во всех ее проявлениях стали результатом в том числе и нашей работы на островах. Если это так, то можно смело считать, что семилетняя история соловецкого гуманитарного отряда факультета МЖ МГИМО завершилась с достойными результатами.

За время своих экспедиций мы выпустили более десятка интереснейших альманахов, охватывающих самые разнообразные темы – от истории островов до его современных проблем, от культурных аспектов до остро социальных. Благодаря этому изданию многие студенты МГИМО и других вузов узнали о Соловках и заинтересовались ими. В общероссийских и региональных СМИ мы опубликовали множество статей, очерков, репортажей, интервью и новостных заметок, привлекающих общественное внимание к проблемам этого сурового края и его жителей. Мы провели огромную работу по развитию образовательного и воспитательного потенциала соловецкой школы. Класс юного журналиста и выпуск газеты «Записки на парты» стали одним из главных, но далеко не единственным нашим проектом для юных соловчан. Перечислять можно еще долго.

Соловки в свою очередь тоже дали нам очень многое. Уверен, намного больше, чем мы – им. Одно только сотрудничество с норвежским Баренцевым секретариатом стало настолько плодотворной практикой международного взаимодействия, о какой даже самые искушенные студенты дипломатических вузов мечтать не могли. Но даже и это не самое главное.

Самое главное – что на Соловецких островах мы подлинно и очень интересно жили. Поездки туда всегда были намного большим, чем просто командировками или экспедициями. Это была неотъемлемая часть наших жизней и судеб. Очень важная и крайне необходимая. Та часть, которая незаметно становится линейкой, лупой и весами, измеряющими человека и его поступки. Соловки стали для нас не только местом отдохновения и вдохновения, но и по-настоящему вторым домом, где всегда ждут и рады. Поэтому наиболее ценное сокровище, привезенное нами из тех экспедиций – это воспоминания о суровом холодном крае, которые еще очень долго будут греть наши души и нашу закаленную ледяными беломорскими норд-остами дружбу. Именно этими воспоминаниями я и хочу поделиться дальше с читателями этой книги.

Ноябрь 2021 г.

Раздел II. Соль земли – или короткие очерки о страницах истории Соловецкого архипелага

Соловки, Соловки… Гордость земли русской, честь ее души и боль многих поколений. Невыразимые эмоции и тревоги. Место – поистине уникальное. Нет в России ничего подобного ни в историческом, ни в культурном, ни даже в природном отношении. И потому больно от того, что есть люди, которые видят в Соловках лишь маленькое островное поселение, каких, мол, сотни и тысячи: «Нечего лезть к нам с их проблемами – бывают места и похуже».

А между тем уникальное наследие островов, оставленное нашими великими мудростью и духом предками – пожалуй, самый могущественный памятник древнерусской цивилизации, чудом не поддавшийся разрушительному влиянию современных нравов.

В истории каждого народа есть знаковые вехи, материальные и духовные ориентиры, легендарные места и достопримечательности, в которых запечатлены самые существенные события и идеи. Именно в них, через них и в память о них зарождается и движется вперед история нации. Благодаря им сохраняются следы, которые в любой момент дают человеку возможность ощутить свою национальную идентичность. И там, на Соловках – как больше нигде – осязаемо испытываешь чувство нашей национальной идентичности, остро ощущаешь принадлежность к России, ко всему русскому. Там сохраняется еще почему-то атмосфера веков, в которой наши предки проявили свои незаурядные творческие и духовные способности. Соловецкий кремль – архитектурный шедевр, выдающееся достояние всего человечества и печальный свидетель многих грозных событий русской истории – лучшее тому подтверждение.

Неудивительно, что Соловки давно стали одним из наиболее притягательных центров паломничества, одним из наиболее востребованных направлений российского и международного туризма. И это тоже заставляет задуматься о настоящем и будущем архипелага – не только как национальной святыни и места поклонения, но и в более широком качестве.

Духовному единению с Соловками помогают и безбрежность этого сурового края, как будто способная вместить в себя все на свете, и подкупающе тихий покой островной природы, но прежде всего – доброта и простота местных людей. Ступая на остров, как будто возвращаешься к забытым корням. Они словно связывают тебя здесь – и ты безвозвратно врастаешь душой в соловецкую землю.

Каждый из нас не раз задумывался – что увозил он с тех островов? И зачем возвращался на них снова и снова? И каждый отвечал себе на эти вопросы по-разному. Кто-то увозил с Соловков чудесные фотографии и новые ощущения. Кто-то – первые удивительные встречи со студеным морем и замшелыми валунами. Кто-то – воспоминания о маленьком самолете, падающем щепкой в снежном урагане на заледеневшую взлетно-посадочную полосу. Кто-то находил там новых друзей. Кто-то – терял свои юношеские иллюзии и амбиции. Кто-то – узнавал нечто новое, коренным образом обесценившее все старое и ненужное.

Лично я увез с Соловков ощущение счастья от осознания того, что столь чудесное место появилось в моей жизни, а также искреннее восхищение людьми, которые когда-то жили и работали на той суровой земле.

Конечно, далеко не мы одни ощущали притягательное очарование и духовное богатство этого чудом сохранившегося уголка русской истории. И многие уже написали и еще напишут о Соловках больше и лучше, чем я. И даже в одном только альманахе «Тишина Соловков» мои коллеги по гуманитарному отряду упоминали многое, чего не успел охватить я.

Поэтому в данном разделе будут представлены лишь несколько моих коротких этюдов о той стороне соловецкой истории, к которой я имел честь прикоснуться во время студенческих экспедиций.

Этюд 9. Расстрелян в порядке перевыполнения плана

16 августа 1937 года директивой за номером 59190 нарком внутренних дел СССР Николай Ежов распорядился: «…расстрелять наиболее активных контрреволюционных элементов из числа содержащихся в тюрьмах ГУГБ, осужденных за шпионскую, диверсионную, террористическую, повстанческую и бандитскую деятельность, а также членов антисоветских партий». Третий пункт директивы гласил: «…для Соловецкой тюрьмы утверждается для репрессирования 1200 человек».

С начала октября приговоренных соловецких заключенных в условиях секретности этапировали на материк. 27 октября в лесном массиве Сандормох, что в Карелии, на шестнадцатом километре дороги в Повенец, были расстреляны первые 207 человек. С 1 по 4 ноября ежедневно расстреливали остальных.

Людей раздевали в камерах донага – производство одежды было налажено в СССР намного хуже производства уголовных дел, поэтому даже тюремные робы были в большом дефиците. После этого затыкали кляпами рты (чтобы жители окрестных деревень не слышали предсмертных криков), крепко связывали руки и ноги – и, уложив штабелями в грузовую машину, везли к месту казни.

Спустя немного времени, на стол ленинградским чиновникам в рамках выполнения дополнительного плана легли еще 509 справок и тюремных дел. Среди них – на имя Павла Александровича Флоренского, осужденного за «контрреволюционную троцкистскую деятельность».

Кем же все-таки был этот человек? До конца ли и правильно осознаем мы его роль в истории России? Кто такой Павел Флоренский для нашей страны? Православный мученик, снискавший достойное признание не только в своем отечестве, но и далеко за ее пределами, или простой зэк-трудяга? Интеллигент-белоручка (т. н. «придурок» на лагерном жаргоне), никогда не мерзший в соловецких болотах и на лесоповале с остальными заключенными, или великий ученый из плеяды выдающихся богословов, философов и естествоиспытателей? Непризнанный гений? Горячо любимый муж и отец?

Флоренский родился в январе 1882 года в Азербайджане, где его отец строил участок Закавказской железной дороги. С раннего детства мальчик проявлял большой интерес к геологии и физике, поэтому для него не составило большого труда поступить на физико-математический факультет МГУ. Любимым его профессором в университете был отец поэта Андрея Белого Н. В. Бугаев. Окончив университет с дипломом первой степени, Павел поступил в Московскую духовную академию, что в Сергиевом Посаде, где и остался преподавать после ее окончания.

Октябрьская революция внесла в его жизнь серьезные коррективы. Академия переехала из Сергиева Посада в Москву, и Павел Флоренский сначала работал в комиссии по охране памятников Троицко-Сергиевой Лавры, а затем – профессором Высших художественно-технических мастерских.

В то время он действительно был близко знаком с Львом Троцким и тесно сотрудничал с ним. Часто его, одетого в рясу, видели с Троцким с одной машине. Поэтому неудивительно, что летом 1928 года Флоренский был арестован и сослан в Нижний Новгород. Однако в том же году по ходатайству влиятельных знакомых в Москве возвращен из ссылки и восстановлен на прежнем месте работы.

После этого в печати против ученого развернули кампанию ожесточенной травли, которая привела в 1933 году к его повторному аресту по ложному обвинению и высылке на Дальний Восток – в один из лагерей БАМЛАГа ОГПУ.

Дочь Флоренского Ольга записала тогда в своем дневнике: «Папу арестовали 25 февраля 1933 года в Лефортове. Взяли рукописи, часы, серебряные ложки… А через некоторое время, примерно через неделю (папа был еще в тюрьме), увезли книги… Нагрузили книгами целую машину с верхом. Описи не сделали. Кабинет опечатали с тем, что вскоре снова приедут… Больше не приезжали». Опечатанный чекистами кабинет простоял закрытым несколько лет.

Почти год проработал Флоренский на опытной станции в Сковородине, сырой и мерзлотной. В лагере ученый сильно заболел, у него началось воспаление нервных стволов. Эта болезнь всегда сопровождается постоянной и невыносимой болью в области всего позвоночника. Следователь же, знавший о его недуге, постоянно издевался над ним, приговаривая: «А я еще так сделаю, что и моча тебе в голову ударит».

Дочь Ольга, приехавшая навестить отца в тюрьме, спросила, кого из старых своих знакомых он может порекомендовать ей в качестве духовного наставника. Этот вопрос заставил ее голодного и больного отца сильно и надолго задуматься. Через некоторое время он поднял на нее глаза и проговорил: «Сейчас такое страшное время, что каждый должен отвечать сам за себя». Затем Ольга спросила, почему он перестал быть священником. Отец вспыхнул, передернулся и начал с жаром говорить ей, что он всю свою жизнь стремился лишь к тому, чтобы служить священником, и что сана никогда с себя не снимал.

В августе 1934 года заключенный Флоренский был вывезен спецконвоем из Сковородина на Кемский пересыльный пункт (на Попов остров), откуда отправляли на Соловки.

Дочь Ольга вспоминает об этой высылке в своем дневнике: «За папой следовал охранник. Подошел поезд, папа простился, вошел в вагон и стоял в дверях. Охранник сзади него стоял». Когда поезд тронулся, Флоренский крикнул дочери в шутку: «Если бы я был богатым, я всегда бы ездил с охранником». К горькому сожалению, охраной бедный ученый теперь был обеспечен на всю его недолгую оставшуюся жизнь на Соловках.

В одном из писем Флоренский писал: «Свой переезд я до сих пор вспоминаю с содроганием: нас бросало головами от стены к стене, так что мы приехали в синяках и кровоподтеках. Каюту на борту захлестывало холодной водой, в которой беспорядочно плавали чемоданы и высыпающиеся вещи. Всех тошнило и рвало, а кругом было ослепительно темно и ревели волны».

Сразу по прибытии на Соловки Флоренского, как и других только что доставленных, отправили в карантинную роту, которая в начале 1930-х годов размещалась в северной части поселка. Заключенные занимались там тяжелым и малопроизводительным трудом – разборкой картошки, заготовкой леса, мелиорацией и т. д. Флоренский пишет дочери, что там ему «жить крайне неудобно, неуютно и трудно» и что окружают его «преимущественно бандиты и урки».

Позднее Флоренского переводят на новое место работы – в центральную лабораторию на т. н. «биосад», расположенный в бывшей Филипповской пустыни. Об этом он писал: «Лаборатория находится в двух километрах от кремля, расположена в лесу. Место тихое и уединенное, так что можно будет поработать».

И действительно – работа в бывшей монашеской пустыни закипела. Именно здесь Флоренский сделал большую часть своих открытий и, как он сам вспоминал, провел лучшее время. Здесь ему удалось, в частности, сконструировать аппарат для осаждения и фильтрации йода и выделить этот химический элемент не из золы, как ранее, а непосредственно из водорослевой массы. Кроме того, он извлек, как и хотел, остальные ценные элементы, не уничтоженные сжиганием – альгинаты, клетчатку, белковое вещество и др. Также Флоренский придумал способ использования альгинатов для нанесения печатных узоров на ткани и для получения альгиновой пленки. А еще сконструировал термос из нового теплоизоляционного материала, который ему удалось получить из сфагнового мха и водорослей.

В ноябре 1935 года Флоренского направили в лаборатории Йодпрома, расположенные в здании бывшего монастырского кожевенного завода. Выработка йода осуществлялась там очень неэффективным, но при этом необычайно дорогим способом. В печах сжигали огромное количество бурых водорослей (в том числе и ценнейшей ламинарии), а затем из золы путем примитивных химических реакций выделяли йод, доля которого редко превышала 0,007 % от массы переработанного сырья.

Если добавить к этому колоссальный вред для здоровья на таком производстве, не говоря о неоправданно больших материальных затратах, то получим цену, которую приходилось платить специалистам и чернорабочим за каждый грамм йода.

Флоренский поставил перед собой задачу разработать на основе собственных научных открытий принципиально новую технологию промышленной переработки ламинарии с тем, чтобы помимо единственного продукта – йода – из водорослей можно было бы добывать и массу других полезных веществ, уничтожаемых при сжигании. Среди них – альгиновая кислота, целлюлоза, соли калия, кальция и натрия, а также основные макро– и микроэлементы, необходимые для здоровья человека. Это значительно удешевило бы производство и сделало его намного более эффективным и рентабельным.

Кроме того, Павел Флоренский читает лекции по физике, руководит математическим кружком инженеров и составляет каталог лагерной библиотеки.

«День весь занят сплошь, – пишет Флоренский родным, – с утра до ночи. Тем более что часть времени отнимают чисто лагерные обязанности вроде поверок. Пожалуй, главная трудность в том, что ни на минуту не приходится быть в одиночестве, и, следовательно, творческая работа вполне исключается».

В 1936 году Флоренский начинает выезжать в экспедиции и командировки, при его участии решается вопрос строительства на острове Водорослевого комбината.

«То, что два года назад было смутной мыслью, – вспоминает Флоренский, – сейчас запаковывается в ящики и даже отправляется на материк».

Между тем с этого времени в его душе начинает нарастать внутреннее беспокойство: «…мне все труднее выносить общество людей и все больше хочется оставаться одному, чтобы сосредоточится».

В мае 1937 года завод закрыли. Павел Флоренский тяжело переживал это событие, означающее, по сути, признание ненужным его долгого и тяжелого труда, которому он посвятил последние годы жизни без остатка и в котором видел единственную цель своего существования в лагере.

Флоренский в это время писал: «Живу в кремле. То есть не живу, а влачу существование, так как в моих условиях работать нет никакой возможности… В общем, все ушло».

Тогда-то и застал его роковой приказ наркома Ежова.

Дочь Ольга случайно узнала о смерти отца лишь после Великой Отечественной войны.

Декабрь 2004 г.