Текст книги "Кровь аистов"

Автор книги: Сергей Климовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Сергей Климовцев
Кровь аистов

Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.

Откровение Иоанна Богослова. 8:10—11

Чернобыль, – быльник м., – быль ж. – былье ср. быльнякъ, коники, будыльникъ, крупный вид полыни…

В. Даль

Если спросите, зачем я написал эту книгу, ответ вас озадачит: я хочу, чтобы вы знали правду. «Зачем? – удивитесь вы. – И как с ней потом быть?» Мое дело рассказать, а как к этому относиться, сами решайте.

Много невероятных историй сложено о сталкере по прозвищу Меченый. Фигура эта давно стала легендарной в кругу посвященных, обросла мифами и небылицами, и даже те, кто хорошо его знал, порой сомневались: «О нем ли вообще сложен весь этот бред?» И не стоит винить в этом сталкеров, пусть даже порой у них разыгрывается воображение: для многих образ этого человека стал путеводной звездой, помогающей пережить страшные напасти, что приготовила Зона.

Враги, в свою очередь, приложили немало усилий, чтобы стереть его имя из людской памяти. А когда им это не удалось, то они, как обычно, решили взять процесс в свои руки и распространили новые истории про сталкера Меченого. В этих историях было все: интрига, приключения и даже благородство. Не было в них лишь одного – правды. Правды, что не дает им покоя ни минуты, и в своем желании скрыть эту правду они готовы уничтожить любого и даже самих себя, лишь бы люди ее не узнали.

Сейчас настало время ее открыть. Почему именно сейчас? Потому что мои близкие, друзья, которых я любил, покинули меня. Они в лучшем мире – ни им, ни их близким правда уже не навредит, а остальные знали, на что шли, и могут за себя постоять.

И теперь, когда мир трещит по швам, а Зона неумолимо расползается по нашей планете, ежедневно отвоевывая себе новые пространства, я один из тех безумцев, которые не видят в этом ничего дурного. Я знаю, для чего она здесь. Мне об этом известно, и я расскажу вам, но сначала поведаю вкратце о самой Зоне и населяющих ее сталкерах, потому что далеко не все понимают, о чем тут идет речь.

* * *

В начале 2013 года на севере Киевской области произошло очень странное событие. Его сопровождали необычные электромагнитные эффекты, сильная ударная волна, а тип излучаемой радиации поставил в тупик ученых не только в моей родной Украине. Когда стало окончательно ясно, что никто на нас не нападал, робко заговорила Национальная Академия наук страны. Версия, впоследствии ставшая официальной, – разумеется, Чернобыльская АЭС. Факт известный, и я его комментировать не буду. В действительности, как показала спутниковая съемка, эпицентр событий находился на северо-западе от города Припять, где-то на территории Иванковского района, а взрываться там было вроде как и нечему.

Я работал в то время старшим научным сотрудником в Донецком отделении физико-органической химии, и события в Чернобыле меня не так уж и занимали, потому что, во-первых, не мой профиль, во-вторых, и так забот хватало. И в-третьих, после аварии на ЧАЭС в 1986 году людей в зоне отчуждения практически не было – по крайней мере, по официальной версии. Значит, и жертв, слава богу, быть не могло. Как показало время, были там и люди, и жертвы. И немало.

В СМИ тогда активно обсуждалась эта тема: «компетентные» источники высказывались, журналисты старались блеснуть кто как мог. А по Центральному каналу старый хрен, шамкая слюнявым ртом, доказывал, что он – ликвидатор аварии на ЧАЭС (хотя каждому моему соотечественнику известно, что настоящие ликвидаторы, из-за болезней и ран, уже либо отошли в мир иной, либо мучимы немощью). Старикан тыкал корявым пальцем в какую-то цацку у себя на груди, полученную за «беспримерное мужество». А когда он, потупив глазки, поведал ослу-ведущему, что «получил дозу облучения тридцать кюри», я плюнул в сердцах, выключил телевизор и больше его не включал.

В Интернете кое-что интересное попадалось: ходили слухи, что в Чернобыле происходит что-то невообразимое и что ни МЧС, ни пожарные, ни военные пробиться туда не в состоянии. Подключились уфологии, астрологи, прорицатели и просто зеваки, довольные новой потехой. Все это было бы забавно, если бы нас не продолжало трясти. Датчики электромагнитной активности показывали новые всплески, аппаратура на них реагировала техническими сбоями, а люди – жуткими мигренями и обострениями всевозможных хронических болячек. Особенно туго приходилось тем, кто жил на кардиостимуляторах, а ведь от нас до Чернобыля, почитай, семьсот верст. Что творилось ближе, к примеру в том же Киеве, лучше и не вспоминать.

Весной руководство предложило мне поехать в командировку в район катастрофы, объяснив, что собирается команда научных сотрудников для расследования причин аварии и разработки мер для ее скорейшей ликвидации. Не знаю, на кой черт им сдался биохимик, но я поехал, и не последним фактором стали деньги: суточные были просто «царскими». Так вот я и попал в Зону.

О том, чтобы пройти к эпицентру, речь не шла: там словно работала на полную мощность огромная микроволновая печь. Решили зайти с юга, более-менее точно определили, что источник находится на территории Старых Шепеличей, но ближе пятнадцати километров подойти не смогли. Аэросъемка ничего не давала: беспилотники просто выходили из строя. От спутника толку было ничуть не больше. Продолжалась эта катавасия с января по март, и когда наши физики, перепробовав все, что можно, уже опустили руки, электромагнитная активность начала падать. К апрелю она снизилась до приемлемого уровня, хотя к самому источнику все равно было не подобраться.

Наша группа размещалась на территории старого пионерлагеря, близ заброшенного поселка Черевач, в девяти километрах от Чернобыля. Если кто не знает, сообщаю: от города Чернобыля до Чернобыльской АЭС еще семнадцать километров на север. Не так далеко, как хотелось бы, но на самой станции мне побывать не довелось. Особо, честно говоря, и не тянуло.

Прошло несколько дней затишья, все повеселели и начали готовиться к передислокации на север, ближе к источнику, а из Киева приехал с визитом проверяющий – довольно пожилой и, как оказалось, очень толковый. Вот он-то и заметил мое совершенно бесполезное присутствие. И хоть я и рассчитывал, протянув здесь еще пару-тройку месяцев, сменить свой старенький «форд» на более новую модель, с мечтами пришлось распрощаться. Я приготовился вернуться домой утренним вертолетом, но этого не случилось. Ночью пришла Зона.

На рассвете я проснулся от странных звуков у себя под окнами. Во дворе, неестественно вывернув колени, лежал мужчина и тихо стонал от боли. Пока я пытался спросонья понять, что происходит, хлопнула дверь и один из моих коллег выскочил на помощь пострадавшему. На моих глазах человек, сделав несколько шагов, рухнул как подкошенный – я услышал громкий треск ломающихся костей и истошный крик. Он дергался, как муха на липучке, в отчаянных попытках оторваться от земли, но его словно придавило невидимой плитой.

Не помню, как я оказался во дворе, помню только, что к лежащим на земле людям полз на четвереньках. Меня трясло от страха, но крики их были еще страшней. Вытянув перед собой руку, как слепой, я подобрался вплотную и ощутил сильное покалывание, будто пальцы мои кололи маленькие электрические разряды. А затем мою руку что-то схватило и с силой дернуло вниз, больно припечатав ладонь о землю.

Руку-то я высвободил, едва не вывернув себе плечо, но вот, как вытащить оттуда раненых ребят, ума приложить не мог. А медлить было нельзя. С одним мне повезло: в «капкан» угодили только его ноги, и, вцепившись в него, как клещ, я несколько минут рвал жилы, вытягивая его наружу. Вытащил и кинулся звать на помощь: второго пострадавшего мне в одиночку было не вытянуть.

Пока на мои крики сбежался народ, пока я им растолковывал, что происходит, воспользовавшись палкой, чтоб не отбивать себе руки, и бросая камушки, которые, попав в неведомую ловушку, летели к земле, как реактивные, пока все уверились, что это не пьяный розыгрыш, прошло время. Коллеге нашему приходилось туго: он увяз очень глубоко, и только голова с побагровевшим лицом была снаружи. За нее, естественно, тянуть было нельзя. Удалось выудить его руку, и, к счастью, у него был крепкий армейский ремень, который зацепили пожарным багром, сунув его прямо в силовое поле. Спустя несколько минут шесть человек с огромным трудом вытащили наружу искалеченного товарища.

Так мы увидели первую в нашей жизни аномалию, которую потом прозвали «гравитушкой» из-за ее свойств многократно увеличивать гравитацию на небольших участках земной поверхности. Дальше сюрпризы посыпались, как грибы после дождя.

Раненых в тот же день забрал вертолет МЧС, а через сутки мы оказались полностью отрезанными от внешнего мира. Связь отсутствовала – электромагнитные всплески по сей день искажают радиосигналы, так что рацией можно пользоваться только на коротких расстояниях, и далеко не везде. Единственное средство коммуникации в Зоне – спутник, но тогда у нас его еще не было. И забрать нас не могли – вертушка, что прислали для эвакуации, разбилась на подлете, попав в аномалию, экипаж погиб. В те дни погибло много пилотов, светлая им память.

За гравитационной аномалией появились другие, еще более опасные: едва «проклюнувшись», они калечили, через сутки – убивали. Опасность теперь подстерегала повсюду – каждый шаг грозил смертью. Пока разобрались, с чем имеем дело, и научились избегать ловушек, потеряли еще несколько человек. Хоронили там же: тех, от кого осталось что хоронить. Едва мы немного освоились, свалилась новая напасть: у нас закончились припасы. В лагере начался голод. А небольшой дизельный генератор, снабжавший электричеством, через неделю замолчал – вышла солярка, оставив нас без света и тепла.

Но, видно, Зоне этого показалось мало. Пришла новая беда, в сравнении с которой прежние уже были просто милыми шалостями, – трое наших тяжело заболели. Врач, не знаю, от недоедания или от природного идиотизма, поставил им диагноз «пневмония», едва не угробив всю экспедицию. На следующий день я сунул нос в его назначения и тем же вечером поднял «бунт на корабле». Наш «коновал» не потрудился обследовать пациентов: диагноз был для отмазки, все лечение представляло собой коктейль из антибиотиков широкого спектра, способных в сочетании отправить на тот свет абсолютно здорового быка. А начальнику экспедиции было наплевать. Тем же вечером умер один из больных, и разъяренная толпа едва не линчевала виновных – их отбил начальник охраны. Он отстранил прежних начальников, взяв ответственность за экспедицию на себя, а мне дал возможность заняться пациентами.

На наше счастье, возбудитель оказался бактериальным, а не вирусным. Ночью я сумел выделить его из мокроты, которую люди натужно отхаркивали вместе с кровью, и, соорудив импровизированную «чашку Петри», сделал тест на чувствительность к антибиотикам. Результаты перепугали меня до смерти. Антибиотики не убивали возбудителя – он их убивал и рос как на дрожжах, становясь еще более сильным и неуправляемым. Мы имели дело с заразой, против которой бессильны были все наши лекарства.

Лишь под утро, взяв себя в руки, я догадался, с чем имею дело. Аспергиллез. А вызывает его плесень, которая сама по себе является сильнейшим антибиотиком, только не всегда полезным. Утром я начал делать больным ингаляции растворами йода и зеленки, а заодно выяснил, где они ходили последнюю неделю. Прихватив с собой противогаз, я прошелся по «памятным местам» и в полукилометре от лагеря обнаружил целую рощу, расписанную «под хохлому» ядовито-оранжевой акварелью. В Зоне появилась новая жизнь.

Сорок дней мы провели в полной изоляции, едва не спятив от тех испытаний, что приготовила для нас Зона. Вчерашние приятели готовы были разорвать друг друга в клочья. Ненависть, страх, распаляемые жестоким голодом и лишениями, захлестнули людей, вытеснив все добродетели. Немногим удалось сохранить человеческий облик, и среди них, на наше счастье, оказался начальник охраны – молодой, тридцатипятилетний майор внутренних войск Семен Гроха. Невероятным усилием он сумел удержать порядок в лагере, и лишь благодаря его выдержке и воле мы друг друга не поубивали.

В конце концов нам пришлось выбираться из Зоны своими силами. Откладывать было нельзя: по лагерю уже вовсю катилась волна суицидов. Пока еще держимся на ногах, решили идти на юг, подальше от источника. О том, как мы шли, лучше не вспоминать. Дошли далеко не все. Через неделю, отмотав по взбесившейся Зоне восемнадцать кровавых километров, мы вышли к поселку Ораное на реке Тетерев, где нас наконец подобрали военно-транспортные вертолеты.

В Киеве нас поместили в Главный военный клинический госпиталь, где я провел больше месяца, пока меня лечили и обследовали. А затем отпустили домой, взяв предварительно подписку о неразглашении. Я не возражал – желания делиться тем, что пришлось пережить за последние месяцы, не возникало.

Вернувшись домой, я попытался включиться в прежнюю жизнь, но у меня это неважно получалось. Что-то во мне изменилось, я вначале не отдавал себе в этом отчета, но окружающие заметили, что я стал жестче, агрессивней. «Словно подменили», – сказал мой шеф и был прав. Я начал собирать любую информацию о том, что происходит в Чернобыле. Но, где бы я ни искал, о Зоне ни слова, ни полслова. Будто ее и не существовало. Столько очевидцев, столько жертв – и даже в Интернете ни малейшего упоминания. Даже об аварии говорить перестали, а это могло означать только одно: служба безопасности вплотную занялась Зоной и отслеживает любую информацию о ней.

Через пару месяцев меня вызвали в местное отделение СБУ «для приватной беседы» и, заботливо справившись о моем здоровье, предложили работать в Зоне. Я, к своему удивлению, ответил твердым согласием. На этот раз дело было не только в деньгах, хотя мне назначили такую зарплату, от которой на Украине не отказываются ни при каких обстоятельствах. Меня тянуло в Зону. Я знал, что, если поеду, мой и без того трещавший по всем швам брак неминуемо рухнет и дверь в мир нормальных людей для меня будет закрыта навсегда. Тем не менее я поехал. Жалею ли я о таком решении? Возможно. Изменил бы я его, если б представилась такая возможность? Нет.

Летом того же года я начал работать в Зоне.

Встреча

Лето и осень прошли в борьбе за выживание. Перед нами стояла задача: в кратчайшие сроки создать условия для работы и жизни научного лагеря, а было нас всего двенадцать человек, не считая охраны и интендантской службы. Так что вкалывать приходилось по пятнадцать часов в сутки, без выходных и праздников. Все до одного уже прошли через Зону, а на должность начальника службы безопасности лагеря назначили Семена Гроху – того офицера, что возглавлял охрану нашей первой экспедиции. Только теперь он уже был не майор, а подполковник – повысили. При встрече мы обнялись, как старые друзья, и остались ими навсегда.

Мы, как пионеры на новых землях, открывали старый мир заново, но уже в ином качестве. Теперь земля эта стала смертельно опасной и оттого еще более живописной. Летнее солнце томило зноем тучную природу. Мы засыпали и просыпались в своих палатках посреди цветущей степи, напоенной ароматами сладко-горьких трав. Днем в лесах заливались певчие птицы, а по ночам нас будило громкое стрекотание цикад. А потом пришла осень, и такого буйства золота я в своей жизни еще не видел. Чернобыль не жаловался на Зону – ему было хорошо с ней, и единственный, кто оказался здесь лишним, был человек.

В середине октября мы смогли принять пополнение. Вертолеты долго и осторожно снижались по вертикали, а когда шасси их коснулись земли, с бортов сошли полсотни новобранцев. Своего будущего подчиненного я узнал сразу – он выделялся на общем фоне. Среди лопоухих выпускников вузов и изрядно оплывших научных сотрудников высокий широкоплечий парень двадцати пяти лет с волевым лицом и умными серыми глазами выглядел самой подходящей кандидатурой. Пять лет университета по специальности биохимия с перерывом в два года на службу в армии; по окончании – год по контракту в химических войсках. Звали его Мельниченко Андрей Викторович. Во второй половине дня, после инструктажа по безопасности, мой подопечный разыскал меня сам.

– Андрей, – представился он, протянув ладонь для рукопожатия. – Я к вам.

Мы разговорились, и он мне понравился: неглупый, не гнилой, с характером и принципами. Другой тут и не приживется.

Андрей с ходу включился в работу, и проблем с адаптацией у него не возникло, чего нельзя сказать о других: треть новичков покинула Зону уже на следующее утро. Парень весь день с интересом изучал мои материалы. Их накопилось немного – вместо исследований большую часть времени приходилось тратить на организационные вопросы, а ведь перед нами были совершенно новые формы жизни: бактерии, простейшие, плесневые грибы и даже образцы неизвестного растения. За ужином я понял, что мы поладим: он по наитию пришел к тем же выводам, что и я на основании своих исследований.

– Вам не приходило в голову, что все это смахивает на какую-то эволюцию в авральном режиме? – осторожно поинтересовался Андрей.

Я вскинул на него заинтересованный взгляд:

– Почему ты так решил?

Он пожал плечами:

– Образцы воды доставляют из разных мест. Эта «псевдоамеба», как вы ее назвали, живет в изолированных водоемах за десятки километров друг от друга – на случайную мутацию не похоже. – Он с удовольствием доел гречневую кашу с мясом и яичницей и отодвинул пустую миску. – Организмы явно эволюционируют. Вопрос: откуда они взялись? Три года назад я здесь практику от универа проходил – ничего даже и близко похожего не было. – Он замолчал, обдумывая свои слова. – Какие-то они… чересчур агрессивные. Плесень, к примеру: у нее бывают токсичные метаболиты, но эта, красная, – ведь чистый цианид. Вот я и думаю: что же будет на следующей эволюционной ступени?

Он подтвердил мои худшие опасения. Через три дня Мельниченко подписал контракт, и с ним еще восемь человек из пятидесяти дали согласие здесь работать. Нашего полку прибыло.

До конца октября вся научная группа работала на электромагнитный отдел: передвигаться по Зоне, бросая камушки, мы уже не могли: нужны были средства для распознавания аномалий. Физикам поставили задачу в кратчайшие сроки создать экспериментальный образец детектора, и все отделы им помогали, рыская по полям в поисках аномалий и снимая показания с приборов.

Вскоре у нас появился первый детектор. Весу в нем было килограммов шесть, и это совсем не то что современные модели, определяющие даже наличие артефактов в аномалиях. Но этот первый «динозавр» спас немало жизней.

Кстати, об артефактах. В начале зимы мы сделали открытие, сыгравшее огромную роль в дальнейшем освоении Зоны. Именно оно и привлекло сюда людей, которых впоследствии назвали сталкерами. Многие аномальные образования порождают предметы, аналогов которым в природе не существует. Эти предметы назвали артефактами. Большинство из них представляет собой сложные химические соединения, получить которые в лабораторных условиях не удается до сих пор. Многие радиоактивны, и держать их у себя дома я бы не рекомендовал.

Попадаются великолепные экземпляры, такие, что любые драгоценные камни тускнеют в сравнении с ними. Они сразу становятся предметом кровавой охоты и беспринципного торга и ценятся на черном рынке очень дорого.

Но иногда Зона рождает артефакты с уникальными свойствами. Они способны творить настоящие чудеса: исцелять людей от смертельных недугов, оберегать своего владельца от негативных влияний окружающей среды, предупреждать о грозящей опасности. Некоторые могут развивать в человеке паранормальные способности. Такие артефакты – огромная редкость, и любой сталкер, если ему удастся их найти и, что не менее важно, безопасно продать, может считать себя обеспеченным до конца своей жизни.

К концу года, несмотря на тяжелые бытовые условия, мы сделали удивительно много. Наш детектор усовершенствовали в научно-исследовательской лаборатории на Большой земле (так мы в шутку называем весь мир за пределами Зоны), и в ноябре уже пришли два десятка серийных приборов. Нам с Андреем удалось собрать и классифицировать десятки неизвестных жизненных форм. Результаты ошеломляли: на наших глазах в Зоне полным ходом шел невиданный эволюционный процесс – новая жизнь неистово рвалась в наш мир. И, самое главное, мы построили научный лагерь – единственный за всю историю Зоны.

В условиях, где большинство людей не способны протянуть и часа, мы умудрялись не только жить, но и совершать фундаментальные открытия. Это наши ребята той зимой вывели дискретную формулу аномальных процессов, которая впоследствии легла в основу единой теории аномальных полей. Именно благодаря нашим ученым люди смогли потом подавлять враждебную активность на небольших участках, делая их безопасными, и заблаговременно узнавать о грядущих выбросах.

Несколько слов о выбросе. Двадцатого декабря неожиданно резко вырос радиационный фон. К вечеру следующего дня припекало уже так, что мы приостановили все полевые работы. А следующей ночью наступил ад, и своей жизнью мы обязаны только Грохе.

Семен извлек правильные уроки из опыта нашей первой экспедиции. Едва мы сюда прибыли, он дал распоряжение своим бойцам исследовать окрестности в поисках укрепленных подвалов, подземных сооружений и прочего. Даже запросил из Киева подробные карты Генштаба. Неподалеку от лагеря нашлось небольшое озерцо со старым заброшенным пансионатом на берегу. Здание оказалось крепким, но главное, под многоэтажным комплексом находился глубокий железобетонный подвал. Впоследствии он нам очень пригодился.

Подвал привели в порядок, внутри оставили припасы и три десятка аварийных комплектов. Поздним вечером, едва стрелки на датчиках микроволнового излучения поползли вверх, Гроха приказал немедленно начать эвакуацию. Мы ковыляли полкилометра со всем своим «непосильно нажитым» добром зимой, по колено в снегу, да еще и в кромешной тьме. Но на темноту долго жаловаться не пришлось. На горизонте полыхнуло так, что мы едва не ослепли.

Свет был белым, нестерпимо ярким, как от ядерного взрыва, таким, что в голове зашумело, а из носа струей брызнула кровь. Кто-то свалился без сознания, кто-то, опустившись на колени, обхватил голову руками и громко кричал. А через минуту, когда свет потух, мы торчали посреди двора главного корпуса, как стадо безмозглых баранов, почти ослепшие, оглохшие и полностью деморализованные. Присутствие духа сохранили считанные единицы, среди которых я услышал зычный бас Семена и громкий, властный голос своего помощника. На пару они растолкали охранников и повели группу в укрытие. На пороге подвала я невольно задержался, чтобы глянуть на горизонт. Нестерпимый ужас гнал меня, как дикого зверя, под землю, в нору, но даже страх померк перед тем грандиозным зрелищем, что разворачивалось на севере.

Огромный столб ярко-зеленого пламени взвился в небо, разорвав свинцовые тучи. Земля дрогнула от страшного удара – от ее стона у людей чуть сердце наружу не выскочило. Раскаленный огненный вихрь зажег небосклон, все небо запылало и заискрилось, как гигантский алмаз. А еще через несколько мгновений над кромкой леса поднялось такое зарево, словно на дальней опушке загорелась новая звезда. Этот свет ударил в глаза, затопил сознание и лишил меня чувств.

Кто-то за шиворот втащил меня в подвал. Как спускались по ступенькам, не помню: я все время терял сознание. Помню только острую боль, пронзающую все тело. Мы скатились на дно подвала, вползли в небольшую бетонную подсобку и закрыли дверь. Дальше бежать было некуда.

Все едва дышали, но это, как выяснилось, было только начало. А вот когда сгорели датчики на поверхности, тут до нас и дошло, что нам, вообще-то, п…ц. Снаружи была «хиросима». Даже на десятиметровой глубине, под толстым слоем земли и бетона, у нас глаза закипали, а на поверхности камни плавились. Уровень излучения даже в подвале был такой, что все понимали: выйдем мы отсюда, не выйдем – все равно мы схватили такую дозу, что уже не жильцы. А через пару часов, когда излучение начало падать и пошла ощутимая сейсмическая активность, мы уже не парились: если придавит землетрясением – это лучше, чем лучевая болезнь. Здание выдержало, и через полчаса подземные толчки окончательно стихли, а на поверхности разразился ураганный ветер – выброс закончился.

Через сутки мы выбрались из своего укрытия и не узнали окружающий мир: выброс прошел по земле, как асфальтовый каток, не оставив камня на камне. Вечнозеленые деревья больше таковыми не являлись – хвоя превратилась в пепел, повсюду торчали черные вспученные стволы. Снег полностью растаял, и на голой, выжженной земле попадались большие пласты мутного свежеиспеченного стекла. Ураган выкосил добрую половину леса, а в нашем лагере посрывал крыши и разбросал по полю легкие времянки. Все оборудование сгорело, но нам и в голову не приходило оплакивать свои пожитки: мы радовались, что остались живы. Пусть ненадолго.

Когда мы вышли на связь, в Киеве случился настоящий шок: нас не чаяли застать в живых. Вскоре нас эвакуировали военные вертолеты, и в глазах сопровождающих читался суеверный ужас, с которым они на нас поглядывали. Позже, получив второй уровень допуска по секретке, я наткнулся на отчет СБУ о событиях той ночи. В двадцатикилометровой Зоне находились около пятисот человек из различных подразделений, а уцелели только мы одни.

Нас долго и тщательно обследовали в Центральном госпитале. И что же показало обследование? А ровным счетом ничего. Двое суток утюжило жесткое излучение, в воздух во время выброса попало огромное количество токсинов и радионуклидов, а наши анализы были чисты, как у новорожденных младенцев. Да что же, черт побери, произошло в этой Зоне?

Вопрос этот, видно, мучил не только нас. Через неделю меня посетил сотрудник СБУ. Расспросил о случившемся во время выброса и поинтересовался моими дальнейшими планами. А я просто спросил, чего ему от меня надо. Оперативник польстил в ответ, что «от такого проницательного собеседника ничего не скроешь», и достал из папки несколько листов А4. Он сказал, что руководство понимает всю сложность и опасность обстановки и не настаивает на продолжении моего контракта. Однако если я сочту возможным вернуться в зону, то служба безопасности Украины готова внести некоторые коррективы в наш договор. С этими словами чекист протянул мне свои бумаги.

Когда я взглянул на новый договор, глаза мои полезли на затылок от удивления. Сумма гонорара, и без того не маленькая, выросла почти втрое. Вместе с премиальными в месяц теперь выходило около двенадцати тысяч евро. Шикарная медицинская страховка, отпуск сорок пять суток, два раза в год – оплачиваемые перелеты в любую точку мира для всей семьи. И еще куча всякого, что «ни в смелых мечтах».

Я дар речи потерял от такого размаха. А эсбэушник тут же добавил, что немедленного ответа никто не ждет – у меня есть время подумать столько, сколько нужно. И оставил телефон, предупредив, что моего звонка будут ждать.

Ночью я почти не спал. В то, что служба безопасности вдруг расщедрилась, я не верил. В любом случае она действует по указке свыше, а в нашу властную верхушку я верил еще меньше. Тогда кто? Кому-то очень нужно, чтобы мы вернулись в Зону. Правительству? Ерунда. Времена, когда мзду не брали и за отечество радели, ушли безвозвратно. Может, когда-то и наступят, но я до этого точно не доживу. Государственным мужам эта Зона, как свиньям жемчуг, – деньги разворовать и за кордон перевести. А там хоть трава не расти – плевать они хотели на «ридну Украину».

Международные организации, иностранные правительства? Первые создаются финансово-промышленными группами для защиты собственных интересов и «ходят» исключительно под этими группами. Вторые… Вторые тоже ходят. Миром правят не народные демократии, а тугие кошельки. Это уже больше похоже на правду. Я еще раз внимательно прочел договор. Составлен безукоризненно, продуман до мелочей – чувствуется рука серьезного бизнеса, да и размах его. Но что же это за организация такая, если она дернула за ниточки, и заплясали все властные структуры, включая СБУ? А главное, зачем ей это?

Ответов у меня не было. Артефакты? Падкие на экзотические вещицы покупатели, конечно, найдутся, и торговля необычным товаром из Зоны со временем так или иначе развернется. Только овчинка выделки не стоит: к добыче артефактов можно приступить с гораздо меньшими затратами – привлечь «бесплатных» солдат, старателей. Ученые-то им зачем? Ни черта же об этой Зоне не известно.

Я промаялся до утра, а ответов так и не нашел. На следующий день, уставший и разбитый, я вышел побродить по заснеженному парку. Двумя днями ранее нас разместили в небольшом правительственном пансионате под Киевом. Место потрясающее – сосны, ели, рядом Днепр. Зимняя сказка. Прогуливаясь по парку, я встретил Гроху и по его лицу сразу догадался, что и он не спал этой ночью. Пока мы с Семеном беседовали тет-а-тет, я спросил, что он думает о новом договоре.

– Не знаю… – Он только покачал головой. Потом, оглянувшись по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, наклонился ко мне и заговорил вполголоса: – Я об этом никому не рассказывал. Не знаю, может, ты меня на смех поднимешь, но кое-что там случилось.

Я пообещал, что все останется между нами.

– Если кому расскажешь, у меня будут неприятности – информация секретная, – предупредил Семен. – Не одни мы там были до выброса.

– То есть?

Гроха пристально посмотрел на меня:

– Рядом стояли две иностранные научные группы. Экипированы – обзавидуешься. Костюмчики – самые настоящие скафандры. На моих глазах один из их дятлов влетел прямо в «розетку». Ну, аномалия, которая током бьет.

Я напряженно кивнул: дальше, и Семен продолжил:

– Я чуть не заорал. Думал, все – хана, головешки. Хрен там! Три тысячи вольт шарахнули, а он глазами похлопал и дальше пошел.

– Погоди, – я невольно прервал его, – а ты-то как к ним угодил?

– Начальство послало в качестве консультанта. И директора нашего. Подписку взяли, чуть не под электрический стул, так что не вздумай проболтаться. Мы их учили, как аномалии распознавать, на местности ориентироваться. У них все наши военные карты были, включая секретные. – Семен криво улыбнулся. – Я им там даже обозначения растолковывал – у нас с нашими «партнерами» любимыми символы на картах различаются.