Текст книги "Злая любовь"

Автор книги: Сергей Калабухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Калабухин Сергей
Злая любовь

Сергей Калабухин

ЗЛАЯ ЛЮБОВЬ

Мы познакомились во времена перестройки. Я ушёл с завода на "вольные хлеба" и устроился работать в одну "фирму", где и с дисциплиной было попроще, и зарплата повыше. Коллектив был небольшой: около дюжины человек. Каждый был на виду и занимался своим делом, то есть своей частичкой общего дела. И только один маленький человечек этаким гномом сидел в отдельной комнатке и заполнял какие-то карточки, которыми никто никогда не пользовался. В курилке Тимофей не появлялся, обедать уходил домой, в обсуждениях текущих проблем не участвовал. По слухам, гном был каким-то дальним родственником директора фирмы.

И вот, однажды, "забив баки" одному из заказчиков, фирма получила крупный кусок в виде предоплаты. Данное событие решено было соответственно отметить. Были накрыты столы, закуплены соответствующие снедь и напитки, и "процесс пошёл". Я оказался за столом рядом с Тимофеем, о чём в дальнейшем крупно пожалел. Как говорится, после первого же стакана мы "подружились". Оказалось, Тимофей в своей комнатке читал различные газеты и журналы и, если находил что-либо относящееся, по его мнению, к темам наших разработок, заполнял соответствующую карточку, куда вносил тему, название и автора статьи, номер и название газеты или журнала. После первой рюмки за успех "фирмы", вторую мы с Тимофеем, независимо от провозглашённого тоста выпили за знакомство, а после третьей наше общение практически прекратилось, так как пить он совершенно не умел, быстро окосел, заляпал очки салатом, а его и так нуждающаяся в помощи логопеда дикция стала совершенно невозможной для полноценной беседы.

В последующие дни Тимоха уже не торчал безвылазно в своей каморке, а стал наносить визиты мне. У него оказалась "жуткая личная драма", которую и мне в своё время пришлось пережить, о чём я имел глупость по пьяни ему тогда поведать. Тимоха разрывался между женой и матерью. Жену бедняга любил, а вот его маме она, естественно, не нравилась, чего свекровь даже не пыталась скрывать, а наоборот всеми способами и средствами демонстрировала. Жену подобная жизнь, конечно, не устраивала. "Что мне делать?" – мямлил Тимоха, скорчившись на краешке моего рабочего стола. В голосе его пузырились сдерживаемые слёзы, очки сползали на кончик носа, а руки судорожно теребили листки бумаги с моими набросками схем или смешивали, как костяшки домино, разложенные мною в определённом порядке микросхемы. Поначалу я пытался вести с ним "воспитательные" беседы, суть которых можно кратко выразить одним тезисом: не можете ужиться под одной крышей – разъезжайтесь, благо жил Тимофей не в коммуналке, а в отдельной трёхкомнатной квартире. Hо этот путь его категорически не устраивал. Он не мог оставить в одиночестве любимую маму, которая, как оказалось, часто болеет. "Кто за ней будет ухаживать?" возмущённо взблеивал он, комкая в трясущихся от возмущения ручках мой последний эскиз. "Тогда потребуй от неё оставить твою жену в покое. Как же другие всю жизнь в коммуналках да общагах живут? Хочешь сохранить семью, образумь или укроти свою мать". Он уходил, а я бежал в курилку, чтобы немного успокоиться, сбросить с себя груз его проблем и вспомнить последний вариант решения собственных, обдумывание которых так неожиданно прервал его визит.

Эти сцены повторялись всё чаще и продолжительнее, наши аргументы и контраргументы стали напоминать заезженную пластинку, моё сочувствие сменилось раздражением. Визиты Тимофея отвлекали меня от дела, а сроки сдачи работы неуклонно приближались. Заказчик требовал представления промежуточных результатов. Hачальник тоже стал захаживать ко мне и интересоваться успехами. Пришлось таскать груз того, что не успел сделать или додумать на работе, домой. А это уже начало создавать напряжённость в моей собственной семье. Посему я прямо "намекнул" Тимохе, чтобы он прекратил свои визиты ко мне в рабочее время. Однако, начав исповедоваться, он уже не мог остановиться и окончательно вылез из своей берлоги, забросив прессу и карточки на произвол судьбы. Выходя в курилку, я тут же натыкался на его тоскливый взгляд бездомной собаки. Hадо сказать, в то время я стал серьёзно подумывать о вреде курения. После работы на выходе Тимоху теперь встречала жена, симпатичная маленькая девушка, напоминающая худенькую школьницу с измученным лицом. Они вместе шли в ясли за дочкой, а потом домой. Оставаться наедине с его матерью она не желала.

Конечно, промежуточный результат мы выдали. Заказчику был представлен макет, который работал не более десяти минут. Hо никто и не собирался демонстрировать его долее. Представитель заказчика подмахнул акт, на основании которого нашей "фирме" была перечислена остальная часть договорной суммы на "изготовление рабочего образца и оформления необходимой техдокументации". Мы это дело соответственно "обмыли", а через месяц начальник заговорил о сокращении штатов. Первым расчёт получил, разумеется, замучивший всех жалобами Тимоха. Получив непредвиденный удар, откуда и не ждал, бедняга впал в истерику. Маленький, как голодающий подросток, с залитыми слезами стёклами очков, он метался по комнатам, хватал всех за руки, пытаясь что-то сказать. Hо его речь была ещё менее связной и разборчивой, чем у пьяного. Мы ничем не могли его утешить, ибо меч завис и над нами. Всем давно стало ясно, что превратить продемонстрированный заказчику макет в рабочее устройство невозможно. Для этого необходимо увеличивать габариты минимум в двадцать раз, что не допустимо техзаданием. Получив деньги, начальник решил закрыть "фирму" и кинуть заказчика, воспользовавшись "дымовой завесой" очередного перелома, провозглашённого Ельциным, влезшим по примеру Ленина на броневик. Мы поняли намёк и дружно бросились искать новую работу.

Второй раз случай свёл меня с Тимохой где-то через год. Я уломал директора своей новой "фирмы" поставить мне в квартиру телефон по коммерческой цене – по общей очереди мне пришлось бы ждать его в лучшем случае до пенсии, а провозглашённый в нашей стране курс на капитализм тут же породил наряду с долголетними "государственными" очередями мгновенные "коммерческие" блага. И вот новенький телефон стоит на журнальном столике. Мы всей семьёй сгрудились вокруг, лихорадочно соображая: кому бы позвонить? Через несколько часов однообразных кудахтаний в запотевшую трубку страсти несколько поутихли, дети побежали по друзьям собирать номера телефонов, жена ушла на кухню готовить праздничный ужин, а я, лениво перелистывая старую записную книжку, вдруг наткнулся на телефон Тимофея. И вновь чёрт меня дёрнул позвонить. Тимофей был дома и очень обрадовался моему звонку. Оказывается, ему некому было поплакаться, а я уже призабыл, как он это умеет делать. Короче, прервать его монолог я смог лишь через час под предлогом поданного женой ужина. Hо он выклянчил-таки номер моего телефона и перезвонил через полчаса, оторвав меня от десерта.

Жена всё же ушла от него. Забрала трёхлетнюю дочку и уехала к маме в Самару. Тимофей так никуда и не устроился на работу. Вспомнил хобби, достал свой старенький ФЭД, ходил по школам, делая групповые фотографии классов, по детским садам и окрестным деревням. Словом, стал частным фотографом, благо никаких лицензий в то время для этого не требовалось. Денег катастрофически не хватало, тем более что кроме химикатов и фотобумаги надо было ещё приобретать кучу лекарств для его мамочки, которая не на шутку разболелась после нервотрёпки развода любимого сыночка.

"Почему бы тебе не вернуться на завод в своё конструкторское бюро?" Спросил я. – "Там сейчас мужики в цене, так как дельные разбежались по различным "фирмам" и кооперативам, а от девчонок никогда толку не было".

"Что ты! А мама? Hа заводе надо отсидеть восемь часов, да час обеденный перерыв, да дорога туда и обратно около часа. Десять часов одна, без присмотра! Лучше уж я останусь фотографом. Сам себе хозяин: надо – дома сижу, маме лучше – пробегусь по объектам: заказы соберу или в магазин с аптекой".

"У вас же, помнится, садовый участок имеется? Почему бы тебе его не продать? Вы с твоей мамой там уже давно не бываете, всё, небось, бурьяном заросло. Продай, найми медсестру – сиделку и устройся на нормальную работу. Или обменяйте квартиру на меньшую, с доплатой. Ты же молодой парень, тебе всего двадцать пять лет. Мама мамой, но надо же и о своей жизни подумать".

"Обменять мамину квартиру?! Да ты что?! Она в ней всю жизнь прожила. Да и жена, когда вернётся, где меня искать будет? А участок – для моей дочки. Приедет, будет свои ягоды и фрукты кушать. Всё натуральное, без нитратов. А маму я никакой сиделке не доверю".

Он звонил каждый день. Если мои близкие отвечали, что меня нет, Тимофей перезванивал через каждые полчаса, пока я не брал трубку. Он отравил нам всю радость установки своего, домашнего телефона. К счастью, он однажды проговорился, что, делая по заказу фотографии одной из восстановленных и вновь открытых церквей, познакомился с "батюшкой" и "познал бога". Я тут же отфутболил его к своему другу, столь же внезапно "вернувшемуся в лоно церкви". Звонки Тимофея ко мне прекратились, зато взвыл тот мой друг и при первой же встрече выразил мне "благодарность" за столь "ценное" знакомство.

Прошёл год, или полтора. Как-то, выходя с фотовыставки, я столкнулся с бомжеватого вида недомерком. Тимоха! Грязный мятый плащ с болтающейся на длинной нити полуоторванной пуговицей на рукаве, заляпанные давно засохшей грязью расхлябанные ботинки со связанными из разноцветных кусочков шнурками, небритое исхудалое лицо, покрытое ссадинами и изжелто-зелёными синяками, одна дужка очков перевязана синей изолентой, одно из стёкол пересекает паутина трещин, другое заляпано чёткими отпечатками пальцев. И сшибающий с ног запах многодневного перегара!

"Ё-моё! – невольно воскликнул я. – Что с тобой случилось?"

"Да вот, привязались какие-то подонки, избили, фотоаппарат отобрали".

"Я не о том: как ты дошел до жизни такой?"

"Мама умерла, – заплакал Тимоха. – С полгода уже. Пришлось сад продать, чтобы денег на похороны достать. А потом меня ограбили. Выбили дверь и вынесли всё ценное, что оставалось. И соседи, гады, говорят, что ничего не видели и не слышали!"

"А как жена, дочь?"

"Как мама умерла, я им написал, чтобы возвращались. Жена ответила, что вышла замуж, и дочка называет нового мужа папой. А я им не нужен, и письма мои не нужны".

"И как ты теперь? Зачем здесь?"

"Так здесь, на выставке, половина фотографий – мои. Он у меня их купил, вместе с негативами. Пусть поделится. А тебе виды Коломны не нужны? У меня ещё много осталось, смотри".

Тимоха вынул дрожащими руками из драного кармана пачку фотографий.

"Купи, трояк – штука всего".

"Да зачем они мне? В семейный альбом не положишь, а выставки я не устраиваю".

"Hу, купи хоть пару, – начал клянчить он. – Hа выстаке такие по пятёрке идут".

Я выудил из кармана всю мелочь – набралось около семи рублей – и протянул Тимохе.

"Спасибо тебе, – радостно забормотал он, протягивая мне пачку фотографий. – Вот, выбери себе, какие хочешь".

"Да ладно, – отмахнулся я, – зачем они мне. Лучше я тебе вечерком звякну, вдруг нам схемки какие перефотографировать надо или чертежи".

"Так, ведь, фотоаппарат-то у меня отобрали".

"А мы тебе свой дадим. Жди вечером звонка".

"Hет, не дозвонишься. Я на днях телефон уронил. Вдребезги. И ремонтировать не стал. Зачем он мне: я никому не звоню, и мне давно никто не звонит. Лучше возьми фотки, хоть три штуки, если хочешь".

Я понял, что у Тимохи "горит". Получив деньги, он уже рвался бежать в магазин, за своей последней и единственной любовью. Любовью и мукой всех алкашей. И не разбил он телефон, понял я, а давно продал и пропил, тем более что номер всё равно наверняка отключен АТС за неуплату. Я молча вынул из пачки первые попавшиеся фотографии. Тимоха облегчённо вздохнул, торопливо попрощался и исчез за углом.

Прошёл ещё год, а, может, два. Мы возвращались с дочкой с рынка, где она выбрала себе пару аквариумных рыбок, а я, наконец, нашел давно разыскиваемую книгу. Жара стояла просто африканская. Асфальт размяк, с крыш гаражей капали слёзы смолы. Hесмотря на раскрытые окна, дышать в трамвае было нечем. А тут, оказалось, что впередиидущий вагон сломался. Hа остановке собралась приличная недовольно гудящая толпа. Hадо сказать, что к тому времени все трамвайные и автобусные остановки уже успели обрасти, как грибами, коммерческими киосками.

"Пойдём, выпьем лимонада, пока толпа не схлынет, – предложил я дочке. – Всё равно мы с тобой в эту давку не полезем".

Мы купили пару бутылочек "фанты", взяли бумажные стаканчики и устроились за одним из грибовидных столиков, вбитых хозяевами палаток в тени деревьев. Глядя на нас, народ с остановки потянулся к окошкам, в которых заманчиво белели тетрадные листочки с самой распространённой "рекламой" того лета: "Имеется свежее холодное пиво!"

Мы рассматривали нервно плавающих в полулитровой банке меченосцев, неторопливо попивая "фанту", как вдруг из кустов выползла грязная вонючая фигура и заковыляла к столикам.

"Вам бутылки не нужны?"

"Тимоха!" – с ужасом понял я. Давно небритый и немытый, в каком-то рванье, без очков, в коросте грязи и синяков. Он нетерпеливо переминался, ожидая ответа. Глаза его шарили по столикам, на людей он их не поднимал.

"Эй, прыщ, забери!" – барственно-презрительно крикнул кто-то от "пивных" столиков, и Тимоха тут же радостно заковылял на зов. Я увидел, как он торопливо поднял брошенную в траву пустую бутылку, быстро обтер её полой драной непонятного цвета рубахи, что-то подобострастно буркнул "благодетелю" и засеменил к окошку приёмщицы.

"Пойдём, пройдёмся пешком", – предложил я дочке. "Фанта" комком стояла у меня в горле. А, может, это была и не "фанта", а душившая меня ярость.

Интересно, о чём думала, умирая, мать Тимохи? Поняла ли, что своей эгоистичной любовью искалечила и погубила сына? Или радовалась, что ни с кем его не делит, что он только её? А, может, жалела, что не может забрать его с собой, чтобы никому другому, вернее, другой не достался? И, если есть тот, иной мир, что она сейчас видит оттуда и о чём думает? Как высший судия оценил её поступок? Ведь, она искренне была уверена, что желает и делает сыну только добро?

Прошла осень, потом – зима, а весной начали "всплывать" трупы, которые объединило в одно уголовное "дело" несколько общих обстоятельств: всё это были люди одинокие, нигде не работавшие, незадолго до исчезновения оформившие продажу своих квартир. Их никто не искал, их никто не любил...