Текст книги "Межгосударство. Том 1"

Автор книги: Сергей Изуверов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Лес умещается в драгоценной шкатулке, океан исторгает живущих в нём рыб, вместо дождя на голову сыплются камни, коса превращена в лестницу, монахи открывают университеты ночью, король взимает пошлину за удары сердца, на место меча в ножны вставлена рукоять без клинка. Такова была и встреченная мною деревня королей». Ограничил чтение повествованием-обманным движением зебры не думающей спасаться, с неудовольствием закрыл. Тяжеловесный нажим пера не эмпатировал, далее отчёты о виденном в путешествии, читал отчёты о всём, о чём случилось написать, от как египтяне за неимением воды мочой тушили группу горящих ракитников на Синайском, до процедуры причисления кречета Генриха VIII к лику святых. С улицы зовущий голос младшей, нужно потакать спиралям в кривизне, идти навстречу и выслушивать очередные менопаузовые бредни. Поднялся, покинул библиотеку как в последний, со связкой подков из иномирового на сердце, миновал церковь с вросшим внутрь мохером, вышел в залитую солнцебаней. Обошёл щепотку тмина в предвечном супе строений, оказался на дорожке, к сестрообразованиям-на-кордоне. Младшая печаль неподалёку, спешила не щадя подол, рвано развивался по фордевинду отваживая наблюдающих в телескопы сладострастников. Утопленник… новее прошлого… скорее, отбив крикетной дыхание выбрасывала по одному. Вздохнул, послушно вслед за пропившим в тавернах всю дипломатическую и принёсшим вместо дурные. О бок по, два катящихся в инерциальной отсчёта абстрактных. Справа заблестела на, заморзировала тысячью сплавов, недавно оставил. Танат в носоглотку стольким глупцам, забредшим на накат, к индексу новый жертвопациент, думающий между мостом и водой, наконец вошёл в изотропное пространство. Подошли к дому сестёр, это неизбежно. Старшая печаль подле кромки, длинным стимулом, гаком на конце, удерживала распластанное на глади, не унесло резвым погонщиком бурунов. Помогите же мне скорее, полуобернулась к спешащим (хартофилакс давно в них запутался). Скинул чувяки, намочив шаровары ступил в. Старшая (иными любая), изобразив утомление, прилегла на траву, закатив под корень, приблизив руку тыльной ко лбу, младшая и хартофилакс за осмотр кадавра. Годами эфеб, лицо хоть и некрасивым, свежим после всего. Одет по-простому, деревенский щёголь-разбиватель глиняных сердец на полках. Не долго вглядываясь в несчастного (боясь, совсем замылит и в случае надобности верно не припомнит остальных), разогнулся, быстро к мосту, Мартынов-мишень от острот Лермонтова. Взошёл, искомое, малость затрепетал, сам понял как это уже глупо в его супинации. Не одна, целая фашина, подле парапета, возбуждая похлеще вывески лупанария. Принёс франт во фраке из сети и мешковины, это ожидалось, все являлись с, могли без кюлотов, но с засаленной брошюркой о видах Баден-Бадена. Без в комбу не, не покидал околоток много умноженных на дюжину фруктидоров, новые сочинения о былом и настоящем, исправно к нему в хваткие, застывшие в ископаемой смоле репьи, читательские руки.

Готлибу в совокуплённые фаланги прилетало из под крон стоящее, сразу умел отличить от квазиисторического гиля, на своём передержал предостаточно (раз чем собственный уд). Сосед по купе, отрекомендовавшийся Честь имею, по виду, по тому, Готлиб назвался провинциальным энциклопедистом, счёл долгом представить на обозрение репетир «с чрезвычайно занятным штуцермаятником, чрезвычайно». Занятность в, шли в обратный фронт. Кроме никаких совершенно интересов в них не. Повертев несколько, со скучающим возвратил, с мысленным пожеланием замолчать и тревожить поменьше. Мыслеречь образом минула стороной неугомонника, взялся поведать откуда, куда и по какой неволе. Оказывается доверенное лицо и чуть ли ни единственный, знаменитого на весь промежуток колоний сыщика Л. К., послал по чрезвычайно важному, связанному с архи-шмархи расследованием-очередной пакостью. Сколь же лет старому перечнику? – лениво Готлиб, посматривая всё более в окно. О, ему только пятьдесят, деланно возмутился Честь имею. Да ну? А я думал, уже тысяча, не меньше (лукавил, сталкивался с Л. К. не долее чем два назад). Вероятно оттого, осаннарепутация настигла его уже в ранних летах, собеседник. Ну и что он там, вы говорите, расследует? Как можно, это тайна. Да я никому, слово чести, честь имею, как вы. Ну хорошо. Понимаете, к пожилым летам Л. К. сделался своеобразным. За свою жизнь раскрыл больше тысячи каких только возможно и пресытился, но острый ум не пресытился загадками и не пресытится, должно быть, до самой его кончины, хоть бы той никогда не случилось. Случится, случится, Готлиб и попросил переходить поближе к. Лимитроф в виде отступления не напрасно, не из желанья кружить около до рассвета, рассказчик для, подготовить слушателя к таковым как «преступление выходящее за пределы опыта неизменных первоначал мира». Да, да, Л. К. теперь всё более отдаётся этим запредельным. Верите ли, почти перестал выходить. Что вы говорите, а не разъясните ли мне, скромному провинциальному энциклопедисту, что же уважаемый Л. К. понимает под сиим понятием, так сказать, подразумевает? Охотно. Это фелония, коя ещё не совершена, но может свершиться, так сказать в сослагательном отклонении. Либо же лиходейства, уже свершились, но никем не были замечены и разгаданы. Есть ли примеры, уважаемый, а то фантазии не хватает таковых вообразить. Случай по интересам которого в Иордань как раз странным образом вмещает все три означенных. Сдвинул котелок подалее к откосу. Такого точно не соображу. Сгораю от любопытства, повествуйте, коллега. Вот вообразите себе, местность Балкан. По лесу едет пикинёр Андраш. Год 1563-й. На самом деле этот Андраш уже седьмой в смысле VII, знак пальцем в эфире, а, кроме, он сын Иштвана Батори, палатина Венгрии, воеводы Трансильвании, графа ещё Бог знает чего и вместе с тем родной брат Иштвана IV польского короля под именем Стефан Баторий. Тут надобно знать, Л. К. это лучше всяких энциклопедистов, не в обиду вам, в то время князем Трансильвании Янош Жигмонд Запольяи (отметил, водят за нос, Янош II отрекомендовался ведущим упырём только в 1570-м, не подал виду, обнаружил ложь) и был этот Янош большим богоненавистником. Не поверите, хулил и пантеон Асбурга, не то что даже всех этих псевдокультов, над теми потешался как инсургент над генералом. Однако потешался на свой, изощрённо и так, не всякий мог разобрать в деяниях эрзац-издёвку. Сей Янош привечал у себя сторонников едва не всех псевдокультических областей, щедро давал ассигнатов иа-за моря, а, вероятнее всего, с Балкан городе и кое-кому небезразличен, так только в лес и остан подталкивал к публичным выступлениям и спорам друг с на глазах у этноса, объясняя всем скорое истины, и кальвинисты, унитаристы, католики, лютеране, поверите ли, даже гугеноты (аж самому смешно произносить) и уаж самому смешно произносить) унотыатолики, гугеноты и м друг с другом на глазах у народа, объясняя всем скорое явление истины ж конечно евреи с мусульманами и христианами охотно хромали к двору, выставляли на посмешище, тайное и явное, и не подозревая о, а может и догадываясь, как-нибудь потом, но не в силах отринуть фити-мити. Впоследствии, изощряясь ещё, принял так называемый декрет Турда, иными всеобщей толерантности религий. Однако это спустя пять или шесть после как наш Андраш прогуливался по балканскому. Надобно вам сообщить, Андраш ехал как раз из крепости Иордани, в кою я держу путь, а послал его князь Елисей Новоиорданский основатель и тогдашний правитель города. Послал не одного Андраша, а многих воинов и бродяг, ищущих удачи, привезти ему невиданное сокровище, чем невиданнее, тем лучше, а кто привезёт, получит много милостиденег. Их-то Андрашу и было надо, даже при таком знатном семействе, можете мне поверить. Тот год очень на события мирового и местного, которые не свершаются, Л. К. это знает лучше всех, а теперь знаю и я, не свершаются без многих вещей, на подобии, хотел себе Елисей. Дели не может просто так взять и быть выбранным Великим Моголами для переброса своих задниц. За то, способствовало выбору, Елисей отдал бы на половое надругательство жену. А, кроме, в шестьдесят третьем решила показаться общественности Северная семилетняя, Турин стольным градом Савойского, у басков основали Рихиль, король Эрик накрыл супницей мятеж в Финляндии, король Фердинанд возвратил церкви её противные Христу земли, хан Кучум решил назвать Сибирь ханством, китайский диадох Ци Цзи-гаун сказал «нет» японцам в Фуцзяни, Иван Фёдоров запустил первую друкарню и напечатал первый русский тираж. Даже Тёплый стан в Ногайском шляхе образовался при посредстве нескольких даже вещиц, очень бы себе хапуга-основатель, однако Андраш выбрал именно Трансильванию, двор князя Яноша, полагая, именно у тамошней разношёрстной братии что-нибудь для него да сковырнётся. Мы с Л. К. точно не установили, отчего полагал местом нахождения артефакта для Елисея именно, оказался сметливоправ. Там в 1563-м скучало по осведомлённому владельцу нечто самое ценное вообще в пяти океанах. Из известного человечеству, конечно. Сказать, навострил уши, погрешить против очевидного. Весь в них, растопырил локти для правдоподобия хрящей, подобно, делают по ходу пьесы, опускал и поднимал голову.

Медленно, испытывая осторожность, Тесей план лабиринта, Минотавр незнакомцам Астерием, тамплиер на вопрос госпитальера, трое хартистов по козьей в Худых. По бахтармам, вычленяя из ландшафта одноглазую Лиха, чая новой, почище первых двух, почище трёх, давеча агрессировала ведь эта тварь на Гримо. Афронты всюду, за базальтовой шхерой, на премоляр дракона, бесконечными отломами, обрушивающимися к тверди вертикалями, вековым строфантом, греческими акролитами с отколотыми головами, валявшимися тут и там гавиальными иглочерепами, в глубине расщелин, шевелилось невидимое, за мраморными муравейниками и в глубине тех, в частых круглых, проделанных в склонах искусственным (Готлиб предложить забить одно испражнениями, Герда так на него, вопрос решён не в пользу копро), в останках летучего ротатора, после крушения раскидало по местам, за ещё мусором после зимы на пиках. Покинув привальную ясню, набрели на походящую, на траве россыпь опсонинов, посмотреть вниз или представить, смотришь вниз, та самая поверхность, пала вторая, виделась как если бы тридцать шесть видов Фудзи набросаны на один лист. Сообразили, Лихо тварей отсюда, здесь вспарывал. Что бы всё это значило? – Готлиб, тяжело переставляя в голове. Чем могут пригодиться летучие? Разве сварить, когда лепёшки употребим. Заткнись, мэтр. Ничего не говорить, чем разводить бискайское болото дурости? Варить летучих всё равно, варить праздник, который не всегда вне тебя. Если не окончишь немедленно дни-расстриги, будь готов заткнуть пальцами уши, поскольку потечёт мозолистое тело. Право всё-таки за ним. Не размахивай языком, манекенишка, не столь грозно, обрушивалась на торговца. С Гримо хотела сохранить подобие относимости моста к другому берегу, иными словами тайного восхищения терпимости. В глубине гор грохот камнепада, ответ старухи утонул среди. Свернули препирательство, остановившись и вслушиваясь, через несколько из-за соруса расколотых псефитов пронзительный, трудно придумать подходящее (однако последует далее). Жуткий, принуждающий ажитацвибрировать, появление на вид невообразимого големформирования, немедленно могущего их пожрать. Вероятнее то бесновался Лихо, триедино понимали, замедлили шаг, не шли далее, не эрудируя, чего точно. Из-за один воробей талькохлоритового мира, нацеленный в Готлиба, едва успел грандпаснуть, подверглись граду лапиллий, самые не превышали сложенных двух мироедов. Один старухе в узел подбородка, заставило пошатнуться, первой сообразить, отчего бы не ответную акцию. Склонилась и ринулась к валунам, увёртываясь от камней в духе первого пилота. Достигнув холодных рассудком поверхностей, рухнув на землю, привалилась к спиной, недостижимой граду. Сильномогучий пол последовал. По короткому пути из снарядов Готлибу в ногу, Гримо сразил в плечо. Мелкий пакостник, это ваше Лихо, морщась от боли в голени, вздумал камнями кидаться. Пусть попадётся мне в руки, я ему собственные вытащу из пазов. Артиллерия смолкла, канониры утирали пот и пороховой осадок. Торговец древностями попытался приникнуть к очку между, из сардонический альпеншток, едва не вонзился в глаз. Думаешь, если сам одноглазый, то и все должны? – свирепо провинциальный энциклопедист, разумно не воздеваясь в рост, не быть камнем по темени или в лицо. Не родился, далёкий ответ. Из укрывающих троицу осколков скалы, размером с быка на античной вазе, сдвинулся, покатился вниз, к тянувшей в соответствие с законами. Дай нам пройти, Герда, мы не стипльчезисты на тренировке. Питаем зла по минимуму. Все люди питают ко всем людям, а я смиренный смотритель радиоточки. Слушаю это каждый день, волны идут ко мне и могут, невежды, идти от меня. Переждали ещё малость, решили двигаться, про себя относясь к силе противника не столь, Голиаф к Давиду, а, морская свинка к отравленному куску моркови. Меньше схлопотать алебастром Гримо, только вёл так, трепещет меньше других. Он, решили идти, нацелен более, природный бастион боком, не воспоследовало. Здесь пещера, услыхали со старухой, на ноги, вторая безутешно вздохнула, рано или поздно ожидая подобного в духе «Антрона» и Швабского пещерного союза. Минутой позже стояли против треугольного в подгорную аэроторию. Довольно высок, подходящ для и так вся в шишках древностями, молящийся Иисусу йотун в него бы уже не. Тянуло прохладой, холодом из склепа (при определённом складе ума (широких взглядов) весь описываемый кряж склепом), слабым мокрели. Мож это проспект рудокопов, тогда не страшно, торговец древностями, швыряя вглубь. Чего копы? Нет ни хрена, вот и Худые, Герда. Камень в глубине, второй раз тише, затих. Ну так прежде надо покопаться, чтоб обозреть пустые руки. Почтеннейшие, есть ли какая, кем проделана и на кой? Рудокопами ли, природой ли? Там Лихо, вот всё, что мы знаем и что мы знать должны. Придётся лезть, даже если искривится пространство. Ага, чтоб поганец на башку свод обрушил? Или щель, голова в котелке на вход под горы, вон тем завалил, поворот в сторону маммалиолитов бастионов за спиной. Факелов надо запасти, а то в темноте у него будет фланговое преимущество, зложелателям доказательства наследования стратегического матери, Герда. Два оборота ломали на свою беду поблизости дерево. Иные из веток стремились над пропастью, потребовалась вся Готлиба, сколько-нибудь обладал зачатками, если считать, циркулятор Флавий обладал вполне, кармический ёж не обладал вовсе. Спустя означенное к разномастным ногам две дюжины, собирались основать гномье царство. Выпростала из патронташа сверченный в рулон, знала, пригодиться, взялась полосовать ножом и тонко, в один, украшать верхушку, пропитала желтоватой из пузырька, с перевесом на два республиканцев, устроив из готовых вязанку, велела Готлибу брать и тащить. Провинциальный единолично не пожелал, распустив охватывающую, гранью располовинил, скрутив две, одну Гримо. Не возражал и послушно водрузил. Герда из его части один, грянув друг о, высекла, эректусы плачут. Таким церемонией: первой территориальность светоча, вторым до всего нового Гримо, третьим единовременно на чеку и на взводе, Готлиб, лазать по пещерам нисколько не улыбалось, однажды забирался в одну или две, или три таких, еле унёс полы фрака, спасся на вагонетке, другой на вистровом ультразвуке, третий по адоитерационной лестнице, ещё и расчленённой, в четвёртый перепутав шурф со штреком и едва не сойдя с ума, припоминая, что есть шурф, что штрек, в пятый вынесенный подземными архостематами, думали, мёртв, в шестой вылезши прямо в логово древнегреческого дикого племени, тогда хоть знал, за что рискует своей светло-светлой. Подробно, в горах затаился под видом окончания земного колдун или шаман, на могиле, по обычаю племени (не древнегреческого, не указав это, может произойти путаница со сличением улик), рассыпалось сусали, если набить, были очень большие карманы, походка как у страдающего бурлением желудка, однако влекло и не, тоже намечалось поднабрать, абстрактная скульптура из дигидроксокарбоната меди, вырезанная самим, разумеется не им, воплощением в прошлом, одному богатому, думал, до сих пор живёт во Фландрии. Покачивающийся в такт хромому свет выбирал серые стены с сущностными эдикулами, ризалитами, глянец, вычищенный от мукарнов, сыплющихся со свода, испещрённый лептоклазами и пучинами, первую четверть часа, поочерёдно назад, ко всё уменьшающемуся, вскоре разметался во тьме, оставив мёртвый и аромат сырости. Я и подгорье, несовместимо, если б не необходимость возмездия, не стерпел длительного Готлиб. Куда б делся? – в манере огрызания старуха. Не разлучался бы с тропой. Пусть и до пика, точнее до места, начинает лежать снег. Ты ж не святой, да и так уже одни горошины болтаются. Впереди свечение. Тьма, раздираемая их, поредела, могли ясно разбирать окружающее при не изрядном. Фермопиланус кончился, стены и тромп резко по катетам, троица в громадный мантапам, рубиконов нельзя различить, в какую бы не уходили. Посреди рябью машистый лиман, воды темны, в пространство фосфорическое свечение-изумление. Факел не требовался, повременила гасить, вглядываясь в середину. Неясные конфигурации челнока с фигурой. Признал встреченное в предгорье, ранца на спине не, под костлявым на дне лодчонки либо на энергетическом алтаре. Теперь водные процедуры? – Готлиб, оборван хлёстким в брюхо, Гердой. Молчи, челдон, не люблю мыться. Дельная мысль, далёкий с озера. Заодно и ваш притушу, не по нраву. Оттуда не добрызнешь, отскочив от старухи, Готлиб. Лихо дал ход ладоням, озеро рябью, восстало саженным геликоном, накрыло путников подле кромки. Не унесло, промочило до мулине стихари, холодом лофолиты, в локаторы и граммофоны. Был урон очевидный. Не сразу, вода факельные заготовки, теперь нельзя разжечь не по плану, без под горами приведёт к развоплощению цели в соударение лбами. Дозвонился в свой колокол? – зло старуха, оборачиваясь к скачущему на одной, рукой придерживающему котелок, силящемуся из ушного отверстия-подземного хода. Отвечать нечего, и не требовала. К чему эти фрустрации? – к Лиху Гримо. Мы же не сулили тебе чёрта. А добра прихватывали для вручения? – фигура в челноке. Никто не делал, кроме, пожалуй, него. Кого его, кого его? Со сменным горбом, вам будет не вредно знать. Как поняли все, намечалось откровение. Мы перешли с ним горы, мне уже по гланды, а он всегда оставался рядом, без него диапазон частот из сосульки, потом обернулся на следы, две цепочки, моя и его, бок о бок, а в хрономоменты, одолевала левитация и внутренние шипы, только одного. Я, желая проверить его: «Почему ты покидал меня, когда я был особенно при смерти?», и знаете что ответил этот пронырливый спермоглот? «В эти часы я нёс тебя на руках». Вот такой это был спермоглот, помимо прочего, предупредил о вашем появлении, я спросил, смогут ли они принимать волны, а он сказал, что, скорее всего, смогут, но вы не можете. И сказал, что бы я не пускал вас в чертог. О ля ля, квазипростодушно Гримо. Казалось, не питал особенного трепета, сочувствовал, угадывая такую же одинокую душу. Зачем кожистокрылые? – старуха. Вкусить предподземного. Здесь водятся и такие, может не сунетесь. Очень мило, не в правду ли? Не в правду, Готлиб. Ирритирован, заставило трепетать, швырялось, едва не инъекцировало, замочило костюм, находил для себя многую прелесть и свой стиль и в его не входил стиль мокрой курицы. Досада и злость пересилили фобос, будь что будет, пресмыкаться в случае крайнего подавления, начнёт исчезать краска с век. Ты что, держал конверт с запахом смерти и датой, погладил фрак и вместо цветов счёл уместным? На похороны, говоришь, дарят? – задумчиво Лихо. Следует это обдумать. Почуял беспокойство, некоей владеет, убедился, открыл объявить противное вышесказанному, намекнуть, при определённых уступках со стороны оппонента извиниться, но опередил. Ляпнул о чертоге, теперь мозгощуп, Гримо. Раз нельзя лицезреть из-за упрямства наперевес, хоть так обрисуй, мочи нет. При незаметности в манере мыслить, сведенья, психологическая игра, атомное вызнавание, завуалированное процессуальное действие третьего отделения Бенкендорфа. Люблю когда выпытывают, подплыло ближе. Чертог, прорублен в скале, имеется окно, не для кривоногих коротышек, через него на мир за горами не получится, только услада астроному. Посреди каменный стол, первобытная прозекторская, в углах пыль, двери вовсе. Поняли теперь, что за место? Как перед глазами встал, продолжал удерживать нить, однако к чему упрямство, возможно оттуда смогу испустить пару волн. А вы что, в него шли? А что тут, ещё достопримечательности? – Готлиб. Откуда узнали, только лгите изобретательно. Я наследница того неугодного с горбом, Готффрида из Нового, вперёд Герда, в бумагах оставил записи, так и так, надо чертогнуть. Ложь сковала мне пальцы ног, неожиданно на крик Лихо, невидимый свод над головами, брюхом черепахи, на слоны, обитым флоарнсом куполом монгольфьера, сталактитовой ловушкой, к основанию каждого отростка заряд динамита, вздрогнул. Готффрид никогда не был, слишком раздут в обе стороны. Как всегда я, и я сказал про раннеимбрийский и море Нектара. Простите этих приблуд, я их вместо мулов, спокойно Гримо. Но я не лгал вам почти никогда. Слетаю махом, хоть ненадолго, чтоб хватило времени расстегнуть и застегнуть две, нет, три пуговицы. Найдёшь ли в хаосе Челтер-Кобы? – Лихо ещё ближе, видно куцее со сросшимися веками и бородкой приват-доцента. Отыщу, с готовностью зауряд-прапорщика завидевшего фельдфебельскую должность. Изобразил тяжкие, качать головой и шевелить губами. Делалось всё более зябко. Вылитая озёрная, пробирала холодом, устилала пегамоид пупырчатым, на все члены мелкое дрожание, невольное, любовь крепостного, неприятное, вулканический провал на Марсе. Индукцию к бою, Лихо, пусть и одноглазо, остро и пронзительно на живого манекена. Обернулся к старухе, ничего не говоря, всем видом пожелание. Понятно какое, простецам пренебрежительное отношение. Села на зад, отстёгивать свой алеутский, извлекать непризнанную карту. Заполучив пергамент зашагал вправо, огибая озеро, приблизиться к пещерной стене. Располагал и не столь скудными, куда большими, Мазарини, беря в расчёт всю библиотеку, уже приходилось разгадывать хитрые, подземные дела на каторге, в частности лейб-Лунина. Сказал, чертоге окно, мир за горами, промышляет по эту, загорной будет та. По тоннелю от оконечности тропы к озеру, в единственном твердолобо, сами с севера на юг, значит сквозь, а не вдоль. Следовательно, действительно желает следовать, вход в чертог на той озера, в скальной, с востока. Рассуждение о входе. Не имеет двери, Готффрид не мог, лазал сам. Вопрос: почему мог бывать, а Готффрид нет? Знал только, в рассмотрение переменчиво-богатую память, закривулина, узкий лаз, пропускал тщедушного, не приходился под раздутую комплекцию предка Герды-эксквемелинши. В таком ключе, по каменистому берегу, шукая узость, не имеющую двери, в палатку из век с покорностью дочери маркитанта. Кристаллолюминесценция краем до стены, хотела отстраниться. Открылся, глаза ненавистника говорящих пород попугаев. Приблизился, не тратя хрономили на раздумья, на живот, в левой карту, правой помогая пресмыкаться. Приходилось протискиваться, лучше никому зачем. Драть истерзанное полосными операциями и кошками и старый фрак о камни долго не, узость растаскана, уступив высокому, считаешь себя в своём праве, шествовать в полный, первый каторжник подземной тюрьмы, свободолюбиво как кровь. Не царствовала вполне, ратоборничал неясный серый, превращая проницаемый в полу-недо. По обеим деревянные застильщики порталов, цивилизация на заре цивилизации могла составить военный флот. В манере махшатных полей, против каждой в стене камень. Знал, чертог не имеет, высматривал подходящий. В окончании, в торце, на востоке, дверной проём, не снабжённый, экспедиция Франклина доброкачественными консервами. Свет из, бутыль с мочой проехидны в крыше индонезийца. Торопливо внутрь, не озаботившись, не приготовил ли западню, повёрнутого к стене бюста Аристотеля, лосиной головы вмурованной в пол. Как и описывал, тёсаный мешок, устроить превосходную детскую для отпрысков Цепеша, посреди каменный, напоминавший гроб однажды спрятавшегося под круглый стол рыцаря, только правильный сторонами. Под потолком, кроме механических крыльев, левитации, библиотечной лестницы и угольного лифта, запустить камнем, прорублено узкое с прямыми углами, на постамент ударяла полоса селенного. Пронять фрагмент. Оборол сверченность, под серповыстрел из оконца, чтоб в ближнее к середине, где следующая, четвёртая, лапы Жеводанского. Превосходно проступила, кровь на сорочке дуэлянта. Жутко от догадливости, на протяжении жизни смотритель яблочного сада Тринити-колледжа, ещё пара-тройка Лондонского королевского, думающих, они учёные. Приблизил карту, вгляделся в новый лабиринт чернильных, взывали о помощи заплутавшие в том кроманьонец и мехтоид эпохи последнего оледенения. Следы пересекали горы, на другой стороне к дому, в половину, не вполне хватило лунного или усидчивости.

Вторую до замка одолел более размеренным, не возникало подозрений, для сохранения степенности, в проявлении внешнем, собирцвергу. Первым делом Кантидиана, ордальнуть о сказанном престоле, пристрастием столичного околоточного. Не покидал конгресса, по крайней мысленно, умея выловить надобные для производства консонансов течения, утвердив грозу подлокотников, не смог бы поместиться на троне Лжедмитрия, на коленях Екатерины II, развёртывалась вся Россия и гамак старшего матроса на «Гото Предестинации», на скамейку и полуприкрыв, в опиумно-беззастенчивой дрёме. Каблуками по дубовым паркетинам в худших традициях венского, путая долю такта и долю с хабара, примостился, миркуя о разных, среди блуждали пальцы пианиста и взломщика, клокотание Везувия в полночь. Говорили, в Зоббурге много трубадуров и беллетристов, не особенно верил, на уровне неверия в сам Зоббург. А, Коловрат, открывая глаза, поворачивая, благожелательно-гнусно, ну что, залучил в углу своего в сером? Теперь взыскую Акимафия, известно что? Известно как нотация престола. Это, как ты соображаешь, один из замка. Это, правильно заметил, я и сам-вне-себя соображаю. Что о нём знаешь из области всего? Ну, странный он, малость прибитый обстоятельствами, малость неугодный, немного вытянутый во фрунт, избегает общества как географической и социальной территории и педантичен в устроении беспорядка. А, ещё слыхал, будто отказался вступать в нули, потом согласился, потом сам себе прислал приглашение и вновь отказался, потом решил обмануть Каллимаха и снова согласился, прислав приглашение ему самому и от его имени отказался. Но это, как видно, слухи. Молчал, проворачивая шестерни сказанного в обратную. Не усомнился, из предложения Каллимаха смешанную фантасмагорию доброзлических эскапад, чего-то подобного и ожидал, пусть неосознанно. Где кантуется? На жилом, будто бы в самом, округлыми как Земля плечами. Когда-то давно одна бифуркастическая история, может тоже враньё как наличие добродетелей у стратификации часовщиков, с большой помпой менял доставшуюся ему в начале катакомбы, на самую засунутую, аппелируя к всеобщему здравомыслию и оперируя подложными фактами, как истинными. Новое заставило ещё малость, Зевс над божественным воспалением волосяного фолликула, узрел на своём носу через медный щит, стал рассуждать, столетий назад прорвался. Обитальни в самом, считались янаконой, насколько уместно сборище генетически-рекомбинантных автоматонов-хитроправедников обществом, предпочтительные прочему, близости к эскалатору, превосходным на урёму, обитал в окнах этой части. Страшились, но смотреть на напускное величие, меланхолически-мрачную сущность, непознаваемо-отталкивающую для всякого порождения, нравилось всем. В первых нишах ставились лучшие палладии, чаще менялись, если вдуматься, пбороздило какой-то монополией, одолеваемой, разве только, западным склоном Худых. Вычур характеризовал, более прояснял скверно проступившие моделеестества. А что брачного? – запоздало Кантидиан, когда уже готов был на лестницу. Ответа, естественно, менархе, не получил. Обуреваемый самыми, цверг, не перестававший упоминать внекаждое с милостью Яровитом, подставлять в слабые всё про Акимафия, по, забрести в, тайная антеклиза, в лигу, промежуточную станцию между ничтожеством среди массы и светом в конце личного революционного тоннеля. Можно отнести четыре кипельни, хоть в единственной должны, в затворник. Дошёл, Али Экбер Хатай, убеждал всех, в Китае значительно мусульман, делает в гробу три вольтфаса. Выбрал максималистскую к торцовой, по правую, дважды, вошёл. Апартамент пуст, атмосфера аскетична, келья муравья. Узкий лежак у левой переборки, талер и клисмос под прорубом. На помянутом невыразительно бросающийся в глаза, чёрными омикронами. Невольно три широких вглубь, насколько невольно хоть что-либо, склонил прочитывая. «Архетипический сюжет там, в единственном шагомерит с на плече, морда войти ни боже мой, но парадокс Рассела испускаем по декадам, однако я ни за что не ручаюсь». Лаконичное безадресного, сразу составил обо всём этом определённое, суть к, Акимафий прячется, должен его искать. Разобравшись тут со всем, немедленно соображать, где бы такое место, это даже слишком просто. Не в цеха фабрики, где, они же оттуда пренагло выходят, надлежащее условие возможности изменения. Разделение пути, в из цехов являться, но и то раскрыто в содержании. В Асцехе в нижней сторожке-оружейной-блевальне двое престолов, в Зобе один недалёкий и далёкий от всякого здравомыслия. Интриговал всё менее на протяжении полосы интригования, вскакивая на графике столбовыми показаниями, не просто нашёлся, не просто потерялся, оставляет купергань, пусть ничтожную в санкциях, скрывается и посмеивается. Зачем бы всё это? В таком ключе Коловрат, выходя и идя к чадящей, высилась по левую от совокупбастионов, от ворот широкая дорога, мощёная стертыми до образования полуканала. Приближаясь к додекаэдру, Коловрат, позабыв барахтаться в полученной инструкции, с безразличием, приходилось искусственным исторгать, взирал на периптер, они все вышли, стены из красных плинф, микроинтервалы, изнутри портьерами, отсутствие в первых двух, в цеха, убедил себя, видит расположившееся в оставшихся двух канцелярии, ведали парсунами фабрики, на каждого формуляр, отмечались лавры, разгромы, личностные удои характеров, фабриканты весть что ещё. Заглянуть в бювар, интимная дедикация, кому бы то ни, интердикт, закон о государственной гражданской, в рамках в обязанность ежегодный смотр личного, на мораторий. Перепутье кабинетных покоев, хаосе многогранных анфилад, велись дела, помещался сказанный с придыханием архив, общий для всех, велел соткаться внутри милость Яровит. Что хранилось, кто укрывался, многим не. Столь плотной пеленой загадки овеяно, полагал бесполезным с запросом и к Каллимаху. Обширное хождение слухи. Многолетняя эпистолшифрография фабрикантов, реестр устроенных ими человеческих, стенографии всех армагеддонов за ланарков, религиозные тексты всех тотемизмов, хронологии крестовых, на подобии, заинтересовал Яровита и всех подобных, стеклянные колбы, в формалине все виды созданий, высерсозидание фабрикантами за годы существования, слоноверблюд для таскания обозов с пушками, ихтиоптеродактиль для тягания кораблей в шторм и штиль, старые эпюры и карлингсы сертаминов, жопили и сами фабриканты, воздействуя на Петра и Екатерину. Обстоятельство, придётся сойтись с соотчичем, столь одиноким, бодрило, наёбщика честных викингов вид голой щиколотки Трастамарки, мог никогда и не. Два мгновенья перемялся перед широкой двустворчатой в предцеховое, оккупировал сторож, безо всякого, не спугнуть удачу поисковика, вошёл. Внутри не изрядно во всех отношениях, скудно, служебное помещение-закуток-молельня охранителя в глаза с неистовой верностью. Умеренный кус прокамбия, в подобии, в крайней яруса, за ним сбитый с ног ревизор таранов, восседает. Прочее заставлено двумя наглухо шкафами, увешено четырьмя книжными (не пустыми), завалено ещё хламом, метлой, жестяным магерингом, бесформенными порфирами, понижали образ служебного кабинета от служебного (и до какого? До лавки маклака. Отчего тогда не повышали?). Если и здесь, мог укрыться в шкафах, за дверью в цех. Хорошего дня-пестования прихотей, Коловрат к служаке, взглядом слепого подьячего приказа тайных сторожку. Мне бы тут с одним перевидаться-стакнуться. Зовут Акимафий или вроде того. Не видал? Видал иль не видал-но-осведомлен, дело моё, проскрипел плохо уложенной половицей добра, но только нет здесь никаких. И тебя не должно быть, должно не быть и вообще я тебя не вижу. Уловил в тоне хитрецу, решил так запросто не. Оставил распоряжение или проклятие по адресу? – впился в физиономию анофелесом, выдаст. Могу проворонить, пожал узкими. Ты поищи. Легко, однако, дав приют дребедени, восседать и поучать «вбуривайся в кучи». Полагаясь на отвод азбучности мыслей Акимафия, слишком большая строгость по его адресу, решил поискать. Даже в заднепроходе? Молчаливый кивок, сложенные на лёгких в манере неприступного кокетства. В таком случае желалось бы с тебя, не прими на свой счёт лишнего. Фанаберия тяжко с физиономии. Извлечённый пергамина. Опять? – кисло Коловрат, принимая новое. «Открытие закономерностей где западо-восток бинарной операцией юго-север и не думайте, что вам удастся добиться моего ручательства». Отстранённо просклонял, вон, посланный за сигарной гильотиной дворецкий. Где такое в абсолютном понимании? Обратно в замок, погулять по опушке, иной раз могла приятно листвой по щеке. К лесу, рассудив, в замке кто-нибудь прицепится. Против дерева со стелящейся вдоль земли, потрогал взыскуя взаимности, высморкал нос, почесал ладонь, плюнул, вставил кое-что в зажим, спрятал в карман зажим, пошевелил губами, высказался сам себе в духе одного цюрихского проповедника, приметил две ветви, росли в виде креста (на разных) и, думается нам, именно в тех, загадал. Из множества дупл, ящики для корреспонденции за спиной портье, в трубку всё той же желтоватой. «Ваши пряжки в пыли? Так вам и надо, а я устал». Обратно к замку, опостылело в степени, такова заявленная локация. Городить механизмы пресмыкания и махшатные поля поверх пшеничных, собираясь отлёживаться в собственной ибо устал, зная, что устанешь? Лежал на своём скудном, встопорщил локти, ноги в сандалиях образом, грязные ризы на недозволительную ручным куклам, благонамеренным институткам, сохранившим лицо старухам, престолам, которых кто-нибудь видит. Сообщить об Акимафии. Первым ланарком Фолькет из Марселя, за семьсот в роли навострился проворачивать ухищрения одно чище другого.