Текст книги "Экстренное погружение"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

21

Все это время «Тайгер» на всех парах двигался к 85-й параллели, взяв курс на запеленгованный неизвестный источник шума. Стивенсон был уверен, что это шум турбин русской подлодки. Но «Гепард» исчез, растаял, словно айсберг в Гольфстриме.

Азарт погони был настолько велик, что Армстронг забыл о еде. В четыре часа он почувствовал, что проголодался, и приказал принести обед в рубку. Стюард принес вино и закуску и поставил поднос на маленький столик в углу. В центральном распространился приятный запах резаного лимона. Акустик, почувствовав его, оторвал голову от приборов. Все последнее время он по-прежнему бесстрастно докладывал одно и то же: «Сектор обследован, горизонт чист».

– Ну? – сухо спросил его Армстронг.

– Бесполезно, сэр, – ответил Берни. – Нет никаких признаков лодки.

– Ты уверен?

Берни кивнул.

– Я бы засек ее в радиусе ста миль. Может, они не идут к полюсу, а где-то остановились?

Армстронг жестом пригласил Стивенсона к столу. Стивенсон подошел, взял рюмку с вином и посмотрел на капитана.

– Удовлетворены?

Армстронг пожал плечами.

– Мои люди знают свое дело. Но Берни прав – они могли и остановиться… Вопрос в том, где.

Стивенсон слегка пригубил рюмку.

– Даже стоя в полынье, они должны изредка включать турбину.

Капитан был недоволен, что Стивенсон едва прикоснулся к еде. Эта береговая крыса будет еще его учить?!

– Может быть, попробуете это?

– Спасибо, с меня достаточно. Я не голоден, – пробормотал Стивенсон, отодвигая тарелку.

Армстронг раздраженно приказал стюарду принести второе блюдо.

– Что вас беспокоит?

– Поговорим позднее.

Принесли курицу, но Армстронг потерял аппетит. Он начал волноваться. Он знал, что от русских следует ждать всяческих неожиданностей. Сейчас Грубозабойщиков вновь ускользал от него. В его распоряжении была вся акватория Северного Ледовитого океана. Понадобится много усилий, чтобы найти его.

Он отодвинул свою тарелку и откинулся на спинку стула. Стивенсон тоже отодвинул тарелку.

– Эти наши поиски… – пробормотал капитан, распрямляясь. – Мысль о том, что они уже нашли буровую и стоят в полынье, мне совсем не нравится. – Он повернулся к акустику. – Что нового? Никаких признаков?

– Ничего, сэр… Радар пуст.

– Хорошо. Следите за показаниями.

Армстронг повернулся к Стивенсону:

– Да вы ешьте. Может, немного сыра?

Принимаясь за десерт, Армстронг проклинал в душе своего неразговорчивого сотрапезника. Ему не нравился этот британец. С точки зрения Армстронга, у майора не было никаких достоинств, а его хмурая физиономия действовала ему на нервы. Но Армстронг знал, что этот человек несет основную ответственность за проведение операции, а главное – пользуется полным доверием адмирала. Одно его слово, и Армстронг рискует своей капитанской должностью. Он не строил никаких иллюзий по поводу адмирала. Когда Пауэлл разочаровывается в ком-нибудь, этот кто-то исчезает из флота навсегда. К тому же недолюбливает негров.

– О чем вы размышляете? – спросил Стивенсон.

– Пытаюсь поставить себя на место Грубозабойщикова, – ответил Армстронг, зажигая сигарету, – и начинаю думать, не догадывается ли он, что мы идем за ним. Тогда он введет на лодке режим тишины.

– Вряд ли это ему удастся. Я вот думаю: то, что мы приняли в прошлый раз за падение метеорита, было ударом корпуса лодки о лед. А шум, который вслед за этим последовал, – рев двигателя на форсаже. Он может попробовать снова выйти на поверхность.

– Похоже, что так. Что вы предлагаете?

В это время в центральный вошел радист. Вид у него был взволнованный.

– Срочное сообщение из штаба, – он протянул лист бумаги. – Спутник засек их. Они стоят в квадрате 1877. Известны более точные координаты.

– Так чего мы ждем? – обратился Стивенсон к Армстронгу. – Командуйте!

Черное лицо капитана посерело.

– Потише. Вы еще здесь не командир.

Стивенсон покраснел, глаза налились кровью. Он бросился к пульту и, оттолкнув рулевого, схватил микрофон.

– Полный ход! – заорал он в рупор.

Турбина дико взвыла, чтобы через секунду вдруг тихо заснуть. Лодка дернулась и вместо того, чтобы ускориться, стала терять ход. Армстронг подошел к пульту.

– Проклятье, – выругался он, наклоняясь к рупору. – В чем дело?

– Рули заклинило, – виновато захрюкала трубка, – слишком сильно переложили на полный вперед.

Стивенсон тоже грязно выругался.

– Перестаньте, – сказал ему Армстронг. – Вы же майор, а не портовый грузчик. Отремонтируем.

– Сколько времени уйдет на это? – помолчав, спросил Стивенсон.

Капитан хмуро посмотрел на него.

– Сначала надо узнать объем повреждений. – Он повернулся к старпому. – Вызывайте водолазов.

22

Через полчаса трудного, на четвереньках, пути спасателям впервые улыбнулась удача – перед ними открылось гладкое пространство, напоминающее гладь замерзшей реки. Ни гребней, ни завалов, ни расселин, ни даже узеньких трещин, вроде той, куда угодил Зубринский. Только чистый, ровный, как бильярдный стол, лед, к тому же даже не скользкий: от ударов несомых ветром крохотных ледышек его поверхность стала шероховатой и матовой.

Один из них по очереди выдвигался головным, а в это время остальные двое поддерживали с боков Зубринского, который молча, без единой жалобы скакал на одной ноге. Когда они прошли по гладкому льду метров пятьсот, Тяжкороб, шедший как раз впереди, вдруг остановился так неожиданно, что они чуть не налетели на него.

– Дошли! – прокричал он, перекрывая вой ветра. – Мы все-таки добрались! Чуете?

– Что?

– Гарью пахнет. Неужели не чувствуете?

Дроздов стащил защитную маску, прикрыл раскрытыми ладонями лицо и осторожно втянул в ноздри воздух.

Этого было достаточно. Запах горелой резины ударил в нос. Он снова надел маску, покрепче ухватил лежащую у него на плече руку Зубринского и последовал за Тяжкоробом.

Через несколько метров гладкий лед кончился. Перед ними вырос высокий курган, куда, израсходовав почти все оставшиеся силы, они кое-как взгромоздили Зубринского.

С каждым шагом едкий запах гари все усиливался. Теперь Дроздов шагал впереди. Обогнав остальных, он двигался спиной к ветру, сняв очки и водя по льду лучом фонарика. Запах теперь уже так бил в нос, что в ноздрях щекотало, и он морщился.

Похоже, его источник был совсем рядом. Дроздов снова развернулся лицом к ветру, прикрывая рукой глаза, и тут его фонарик ударился обо что-то прочное и твердое, похоже, о какой-то металлический предмет. Майор присмотрелся и сквозь плотную завесу ледовой пурги различил искореженные стальные конструкции, покрытые льдом с наветренной стороны и несущие явные следы огня с подветренной, – все, что осталось от буровой.

Они все-таки нашли ее, дрейфующую полярную буровую…

Дроздов подождал своих спутников, провел их мимо жутких остатков человеческого жилья, потом велел им повернуться спиной к ветру и снять очки. С минуту они осматривали руины при свете фонарика. Все молчали. Потом снова повернулись лицом к ветру.

Дрейфующая буровая состояла из высокой металлической ажурной конструкции бурильной вышки и восьми отдельных домиков, по четыре в двух параллельных рядах; расстояние между рядами составляло двадцать, а между домиками в рядах – двенадцать метров – противопожарный разрыв. Этого оказалось недостаточно. Взорвались емкости с соляркой, и тысячи литров пылающей жидкости понесло ветром по льду. Ирония положения заключалась в том, что огонь, без которого человек не может выжить в арктических льдах, являлся одновременно и врагом. Воды было много, но она заморожена и ее нечем растопить. Разве что тем же самым огнем…

Восемь сооружений, по четыре в каждом ряду. Первые два с обеих сторон были полностью уничтожены. Ни следа не осталось от стен, состоявших из двух слоев бакелизированной фанеры с прокладкой из полиуретанового утеплителя, даже крыши из листового алюминия словно испарились. В одном из домиков обнаружилась груда почерневших деталей аппаратуры; они были так искорежены и оплавлены, что разобраться в их назначении было невозможно. Какой же силы и ярости было пламя!

Пятый домик, третий справа, ничем не отличался от первых четырех, разве что каркас пострадал от жара еще сильнее. Спасатели как раз отошли от него, до глубины души пораженные увиденным и не в силах произнести ни слова, когда Рукавишников выкрикнул что-то нечленораздельное. Дроздов придвинулся к нему, откинув капюшон.

– Свет! – крикнул он. – Свет! Поглядите, вон там свет!

Действительно, из барака, расположенного напротив обугленного каркаса, у которого они задержались, пробивался длинный, узкий, необычно белый луч света.

Преодолевая порывы ветра, они потащили Зубринского туда. Фонарь высветил не просто нагромождение стальных конструкций. Это было некое подобие жилища.

Почерневший, местами обугленный, перекошенный дом с единственным окном, наскоро заколоченным листом фанеры, – но, тем не менее, дом. Свет выходил из приоткрытой двери. Дроздов протянул руку к двери; кажется, это была первая не тронутая огнем вещь на буровой. Петли заскрипели, словно ржавые кладбищенские ворота в полночь, и дверь подалась, пропустив их внутрь.

Висящая на крюке в центре потолка керосиновая лампа, шипя, бросала свой ослепительный, неестественно яркий, многократно усиленный зеркальной поверхностью дюралюминия свет, не оставляя в тени ни единого уголка, ни единой детали помещения размером шесть на девять. Толстый, хотя и прозрачный слой льда покрывал не только весь собранный из дюралюминиевых листов потолок, за исключением трехметрового круга точно над лампой, но и фанерные стены до самой двери. На деревянном полу, также покрытом льдом, лежали тела людей. Возможно, лед был и под ними.

За свою жизнь Дроздов перевидал много и знал, как выглядят покойники, и вот теперь перед ним снова лежали трупы. Глядя на эти безжизненные тела, бесформенной кучей громоздящиеся на грудах одеял, пледов, покрывал и мехов, Дроздов не сомневался, что не сумеет отыскать здесь хоть одно бьющееся сердце. Расположенные тесным полукругом в дальнем от входа углу, они выглядели невозмутимо спокойными и неподвижными, словно став частью этого мертвого пространства.

Посадив Зубринского у стены, Рукавишников сбросил со спины свой багаж, вытащил печку и, сняв варежки, принялся доставать сухой спирт. Тяжкороб поплотнее притворил дверь, оттянул лямки рюкзака и устало уронил на пол запас концентратов.

Рев шторма снаружи и шипение керосиновой лампы внутри только усиливали ощущение безмолвия, и грохот упавших банок заставил их вздрогнуть. Он заставил вздрогнуть и одного из мертвецов. Человек, лежащий ближе других к Дроздову у левой стены, неожиданно пошевелился, потом перевернулся на другой бок и сел, обратив к ним изможденное, обмороженное, в пятнах жутких ожогов лицо с неровными клочьями длинной темной бороды. Недоверчиво уставившись мутными, покрасневшими глазами, он долго, не мигая, рассматривал их, потом с трудом, покачиваясь и явно страдая от боли, поднялся на ноги. Его запекшиеся, растрескавшиеся губы растянулись в подобии улыбки.

– Долго же вы сюда добирались. – Хотя голос был хриплым и слабым, но можно было понять, что он явно принадлежал волжанину. – Позвольте представиться – Дмитрий Кожевников, радист.

– Выпьешь? – спросил Дроздов.

Человек снова улыбнулся, попытался облизать покрытые коркой губы и кивнул.

Добрый глоток спиртного исчез у него в глотке, как в пропасти. Он перегнулся пополам, надрываясь от кашля, из глаз у него хлынули слезы, но когда он снова выпрямился, то буквально ожил: затуманенный взгляд просветлел, а на бледных, впалых щеках проступил чуть заметный румянец.

– Если у тебя такая манера здороваться, дружище, – заметил Кожевников, – то недостатка в приятелях у тебя не будет… – Он снова пригнулся и потряс за плечо лежащего на полу соседа. – Саш, подымайся, у нас гости, а ты дрыхнешь.

Растолкать Александра оказалось не просто. Его пришлось как следует потрясти, чтобы он проснулся. Но затем, когда очнулся, то довольно резво вскочил на ноги. Это был круглолицый увалень с голубыми фарфоровыми глазами, который, несмотря на такую же, как у Кожевникова, щетину, вовсе не казался изможденным, хотя веки у него покраснели, а на носу и губах виднелись следы обморожения. Глаза расширились от изумления, в уголках глаз появились приветливые морщинки. Александр Григорьевич Дитковский, как Дроздов вскоре понял, умел быстро приспосабливаться к любым обстоятельствам.

– Гости? – В его густом голосе явственно звучал сильный южнорусский акцент. – Что ж, заходите, гостям мы всегда рады.

– Мы не представились, – сказал майор. – Доктор Дроздов, а это…

– Вот как? Доктор? Так мы коллеги? – прервал его Дитковский.

– Вы – тоже доктор?

– Совершенно верно. Штатный врач с буровой.

– Понятно. Это старпом Тяжкороб с подлодки «Гепард»…

– С подводной лодки? – Дитковский и Кожевников переглянулись, потом снова уставились на них. – Вы подводники?

– Потом я вам все объясню… Это торпедист Рукавишников, радист Зубринский.

Дроздов взглянул на лежащих людей, кое-кто при звуке голосов заворочался и даже привстал на локтях.

– Как дела у них?

– Трое здорово обгорели, – ответил Дитковский. – Остальные сильно обморозились и истощены, страдают от холода и недоедания. Но все, что им нужно, – это тепло и хорошее питание, через несколько дней оклемаются. Я заставил их вот так лечь в кучу, чтобы было теплей.

Дроздов посчитал лежащих. Вместе с Дитковским и Кожевниковым их оказалось двенадцать человек.

– А где же остальные? – спросил майор.

– Остальные? – в глазах у Кожевникова мелькнуло недоумение, но в следующую секунду лицо его помрачнело. Он ткнул большим пальцем через плечо: – В соседнем доме, приятель.

– Почему?

– Почему? – тыльной стороной ладони Дмитрий протер свои красные воспаленные глаза. – Потому что среди нас нет некрофилов.

– Не понял…

Кожевников как-то невесело усмехнулся.

– Кому охота спать в обнимку с мертвыми?

– С мертвыми?.. – Только теперь до майора дошел смысл сказанного. Он умолк и снова взглянул на лежащих на полу людей. Семеро уже проснулись, из них трое приподнялись на локтях, их лица, правда, в разной степени, выражали крайнюю степень недоумения и возбуждения, лица оставшихся троих, которые продолжали спать или находились без сознания, были прикрыты одеялом.

– Всего вас здесь было девятнадцать… – раздельно проговорил Дроздов.

– Девятнадцать, – невозмутимо отозвался Кожевников. – Остальные… Словом, им не повезло.

Дроздов промолчал. Внимательно вглядываясь в лица проснувшихся, он надеялся приметить среди них то, которое было ему знакомо, и утешал себя тем, что, возможно, из-за обморожения, ожогов или истощения не сумеет отыскать его сразу. Он глядел во все глаза, но уже отдавал себе отчет: никого из этих людей ему раньше видеть не приходилось.

Он нагнулся над одним из спящих и, подняв прикрывающее лицо одеяло, снова увидел чужое лицо. Майор опустил одеяло. Дитковский удивленно спросил:

– Что случилось? Что-то ищете?

Дроздов не ответил. Осторожно пробравшись среди лежащих, которые все еще тупо следили за ним, поднял одеяло с лица второго из спящих. И снова опустил одеяло, чувствуя, как сохнет во рту и свинцовой тяжестью наливается сердце.

Дроздов подошел к третьему спящему и в нерешительности остановился над ним, боясь того, что сейчас обнаружит. Потом резко нагнулся и поднял одеяло. Перед ним лежал человек, чье лицо было почти полностью забинтовано. Человек с перебитым носом и густой светлой бородой. Человек, которого Дроздов никогда в своей жизни не видел. Майор осторожно прикрыл ему лицо одеялом и выпрямился.

Рукавишников тем временем уже успел растопить печку.

– Температуру поднимем почти до нуля, – сообщил он Дитковскому. – Горючего у нас полно. Мы принесли с собой также пищу, алкоголь и полный комплект медикаментов.

– Старпом, это была полынья – тот гладкий участок, который попался нам как раз перед станцией? – спросил майор, поворачиваясь к Тяжкоробу.

– Скорее всего, – Тяжкороб как-то странно взглянул на него. – Ясно, что мы не в состоянии доставить этих людей на лодку. Значит, придется сообщать на лодку, пусть подплывают прямо к черному ходу.

– Они смогут найти эту полынью? Без ледомера?

– Запросто. Я отмерю точно триста метров на север, дам им пеленг, потом отмерю триста метров на юг и снова дам пеленг. Они засекут нас с точностью до одного метра. Потом отмерят пару сотен метров отсюда и окажутся точно посреди полыньи.

– Но подо льдом. А мы не знаем, какой толщины лед. К западу еще недавно была чистая вода. Александр Григорьевич, как давно это было?

– С месяц назад. Может, недели три, точнее сказать не могу.

– Тогда какой толщины лед? – спросил Дроздов у Тяжкороба.

– Метр-полтора… Вряд ли они сумеют пробиться. Но у капитана всегда чесались руки пустить в ход торпеды… – Старпом повернулся к Зубринскому: – Рация на ходу?

23

Дроздов не стал продолжать разговор. Ему было не до этого. Он плохо соображал, что говорит и делает, чувствуя себя разочарованным, опустошенным и смертельно усталым. Он преодолел 8000 километров, чтобы найти ответ на свой вопрос, но одолел бы еще столько же, чтобы не знать ответа. Но от суровой правды не скроешься. Правде надо смотреть в глаза, изменить ее никто не в состоянии. Мария никогда не увидит своего мужа, трое их детей никогда не увидят отца. Его друг мертв, и больше никто никогда его не увидит. Кроме него самого.

Выйдя из домика, он плотно прикрыл дверь, завернул за угол и низко пригнул голову, преодолевая сопротивление ветра. Через несколько секунд Дроздов уже стоял перед дверью последнего домика в этом ряду. Осветив фонариком ручку, повернул ее, толкнул дверь и зашел внутрь.

По-видимому, раньше здесь размещалась лаборатория, теперь она превратилась в морг. Оборудование было кое-как сдвинуто в сторону, а все очищенное пространство занимали мертвые тела. Дроздов знал, что это мертвецы, но только потому, что об этом ему сообщил Кожевников: эти бесформенные, обугленные, изуродованные груды плоти легче всего было принять за кучи мусора, но никак не за человеческие останки. Запах паленого мяса и выхлопных газов был невыносим. Должно быть, крепкие желудки у тех, кто перетаскивал сюда, в этот домик, леденящие душу останки своих товарищей.

Очевидно, смерть была скорой для всех погибших. Они разом вспыхнули и мигом сгорели дотла. Штормовой ветер обрушил на них море огня. Они умерли, крича и корчась в страшных муках, словно живые факелы. Страшнее смерти не придумать…

Одно из лежащих перед ним тел привлекло его внимание. Дроздов нагнулся и направил луч фонаря на то, что когда-то было правой рукой, а сейчас представляло собой почерневший коготь с выпирающей наружу костью. Жар был так силен, что оно искривилось, но все же не расплавилось, это странной формы золотое кольцо на безымянном пальце. Дроздов сразу же узнал его, они покупали его с Евгением вместе.

Дроздов не ощущал ни горя, ни боли, ни отвращения. Возможно, тупо подумал он, это придет, когда сгладится первое впечатление. Хотя вряд ли. Это был уже не тот человек, которого Дроздов так хорошо помнил, это был не его друг, которому майор был многим обязан и чьим должником останется теперь навсегда. Перед ним грудой золы и пепла лежал чужой, совершенно не знакомый ему человек, и отупевший мозг в измученном теле отказывался признать в нем того, кто так отчетливо сохранился в памяти.

Так он стоял какое-то время, опустив голову, потом что-то необычное привлекло его внимание. Дроздов нагнулся пониже и замер в таком положении. Потом медленно выпрямился – и тут услышал, как позади отворилась дверь. Вздрогнув, майор обернулся: это был Тяжкороб. Он опустил защитную маску, поднял очки и поглядел сперва на Дроздова, а потом на лежащие у его ног останки человека. Лицо у него помертвело.

– Сочувствую, – сквозь рев шторма до майора едва долетел его хриплый голос.

– Что вы хотите сказать?

– Это ваш друг? – он кивнул в сторону трупа.

– Командир рассказал вам?

– Да. Перед самым уходом с лодки. Потому-то мы с вами и отправились… – Побледнев, он обвел взглядом все, что лежало на полу, не в силах оторваться от страшного зрелища. – Извините…

Повернувшись, он поспешно бросился к двери. Какое-то время его не было. Через минуту он возвратился, выглядел чуть получше.

– Кто еще знает об этом? – спросил майор.

– Только командир и я.

– Пусть так и останется между нами, хорошо?

– Как скажете, – в его взгляде, помимо ужаса, проступили удивление и любопытство. – Вы когда-нибудь видели что-либо подобное?

– Возвращаемся, – произнес Дроздов. – Здесь нам делать нечего.

Они вместе прошли в соседний домик. Кроме Дитковского и Кожевникова, еще трое оказались теперь на ногах: главный инженер буровой Филатов, необыкновенно длинный и тощий, с сильно обгоревшими лицом и руками, затем молчаливый темноглазый Хитренко, механик, отвечавший за работу дизелей, и, наконец, энергичный москвич Нечаев, исполнявший на буровой обязанности повара.

Дитковский, который уже успел распаковать аварийную аптечку и теперь менял повязки тем, кто еще лежал, познакомил Дроздова с ними и снова взялся за дело.

– Как связь с «Гепардом»? – спросил майор у Зубринского.

– Пока нет, – Зубринский перестал посылать свой позывной и зашевелился, поудобнее пристраивая больную ногу. – Похоже, полетел предохранитель.

– Этого только не хватало, – тяжело произнес Тяжкороб. – Мы что, не сможем связаться?

– Я их слышу, а они меня нет, – Зубринский виновато пожал плечами. – Выходит, когда грохнулся, сломалась не только моя нога.

– А починить?

– Вряд ли. Рация устаревшего типа, схемы нет, а все обозначения на английском языке, никаких инструментов и приборов, да еще и пальцы задубели.

– Так ищи инструменты здесь! Делай все что угодно, только исправь.

Зубринский, ничего не сказав, протянул Тяжкоробу наушники.

Тот взглянул на Зубринского, молча взял наушники и приложил к уху. Потом пожал плечами, вернул их радисту и сказал:

– Да, пожалуй, ремонтировать не к спеху.

– Да-а, – протянул Зубринский. – Сели мы в лужу, старпом.

– Что значит – в лужу? – спросил Дроздов.

– Похоже, нас самих скоро придется спасать, – угрюмо ответил Тяжкороб. – С «Гепарда» передают: «Лед смыкается, немедленно возвращайтесь».