Текст книги "Господа офицеры"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

15

Самой тяжелой напастью, отравляющей существование пленным русским офицерам во «временном» лагере, устроенном хитрющим Вильгельмом фон Гюзе, оказалась одуряющая скука. Молодым, активным, привыкшим к действию людям решительно нечем было заняться. Кормили сносно, однообразно, но сытно, примерно так же питались рядовые турецкой армии. Даже выдавали раз в три дня по пачке самых дешевых и вонючих турецких сигарет на человека. Лучше бы уж родную махорку, да откуда она у турок? Никаких издевательств не было, собственно, контакты с турками оказались сведены практически к нулю: их охраняли, чтобы не разбежались, и только. У пленных создавалось впечатление, что туркам просто нужно, чтобы они находились в этом конкретном месте, а чем там русские занимаются внутри периметра – это их личное дело.

Верное впечатление, так все оно и было.

Внутренний порядок поддерживали сами пленные, это для людей, привыкших к армейской субординации, оказалось совсем несложным делом. Иерархия чинов сохранилась прежняя, только род войск перестал играть какую-либо роль: в плену все едино, сапер ты, кавалерист или военный медик. Сейчас старшим в лагере был сорокалетний подполковник – пехотинец с грубоватым обветренным лицом и хриплым баском.

В лагере содержались только офицеры, нижних чинов отправляли в какое-то другое место. Фон Гюзе рассуждал так: зачем держать около «Большой Берты» русских солдат и унтеров, их же кормить надо. А ценности, как живой щит, они не представляют, не станут русские военачальники переживать из-за возможной гибели серой скотинки. Отправить их в турецкие тылы, пусть сидят там. А здесь оставить только офицеров.

Конечно, немец заблуждался. Он судил о людях по себе. Не стал бы генерал Юденич бомбить супергаубицу, даже если бы в лагере оказался один-единственный русский солдат. Это же вопрос не чинов, а принципа. Вопрос отношения к соотечественникам и соратникам, угодившим во вражеский плен.

Еще пленных изводил грохот «Большой Берты». Чудовищное орудие продолжало палить по русским позициям с туповатым автоматизмом. Сейчас турки перешли на режим одного выстрела в три часа, жалели снаряды. Лучше, конечно, чем ежечасное громовое буханье над головой, но и этого с преизбытком хватало. Земля дрожала! Пленные почти оглохли, они с нетерпением ждали темноты, когда проклятая супергаубица смолкнет.

После полудня сонную и однообразную жизнь лагеря ненадолго всколыхнуло появление нового пленного, которого привели двое турецких солдат.

Это был юноша, почти мальчик в какой-то полувоенной одежде без погон, нашивок и прочих знаков различия. Глаза у юноши были красные, взгляд затравленный, в нем явственно читалось: вот уж влип так влип… По самую маковку. Губы у нового обитателя лагеря военнопленных дрожали, лицо выражало тяжкую подавленность.

Пехотный подполковник и еще несколько офицеров подошли к нему, чтобы познакомиться и приободрить упавшего духом новичка.

Все выяснилось очень быстро: этому славному пареньку, недавнему студенту и прапорщику запаса, попросту редкостно не повезло. Он даже военнопленным, строго говоря, считаться не мог, потому что мобилизационного предписания не получал. Прибыл на Кавказский фронт добровольцем, но не успел доложиться по команде, как был похищен какими-то горцами и продан туркам за несколько золотых лир. Вот поэтому и без погон, что даже получить их не успел, умудрился попасть в плен, не провоевав ни единого дня. Будешь тут подавленным и деморализованным: хотел Родину защищать, а вон что получилось, попал как кур в ощип.

– А что же ваши матушка с батюшкой? Нужно срочно написать им письмо, успокоить, они же не получат от вас телеграммы с уведомлением о вашем прибытии в действующую армию и производстве в чин, – участливо сказал ему подполковник, который был в лагере за старшего. – Турки дают нам возможность писать и отправлять письма, правда, наши послания предварительно проходят их военную цензуру. Вы где жили? В Москве? В Питере? Или из провинции?

При упоминании подполковником родителей новичка лицо юного прапорщика еще больше осунулось, взгляд стал еще тоскливей. Подполковник внимательно посмотрел на него и решил, что сейчас, пожалуй, вопросов больше задавать не стоит. Того гляди, заплачет, бедняга, ведь совсем еще мальчишка. Нужно его привести в чувство, помочь преодолеть уныние, ведь оно – самый страшный враг для пленного.

– Чего повесил нос на квинту? – грубовато-добродушно, но с легкой укоризной сказал подполковник, решительно переходя на «ты». – Такая физиономия, будто ты на кладбище собрался. Причем на собственные похороны. Ты же русский офицер! В конце концов, чего паниковать раньше времени? Как говорят турки, пленившие нас, сегодня мы живы, и в этом наше счастье… Ты цел, руки-ноги на месте, голова тоже, чести своей ничем не замарал… А что в плен угодил, так твоей вины в этом нет! Ты какой курс оканчивал? Правовед? Ну, значит, должен знать латынь. Римляне как говорили: «Nec Hercules contra plures». Что означает: с толпой врагов и Геркулесу не справиться, верно? Держись бодрее, сынок, все образуется, вот увидишь. Перемелется – мука будет. Повоюешь еще за Россию.

Парнишка благодарно посмотрел на подполковника, совсем по-детски шмыгнул носом. Стоящие поблизости офицеры одобрительно загудели. Каждый старался подбодрить новичка, его юность и жалкий вид, нелепость приключившегося с ним вызывали живое сочувствие.

Подполковнику показалось, что при виде одного из пленных, пехотного штабс-капитана, новичок покраснел и отвел глаза. Что, знакомый? Почему тогда на шею не бросился? И штабс-капитан, на которого обратил внимание юноша, тоже повел себя несколько странно: стал особо пристально вглядываться в лицо новичка, даже обошел того кругом. Брови штабс-капитана удивленно приподнялись вверх, лоб прорезали горизонтальные морщины: задумался, надо понимать. Но ни тот ни другой не сказали друг другу ни слова.

Ну и бог бы с ними, сами разберутся. Подполковник тут же выкинул эту маленькую странность из головы, ему было не до того. Подполковник, как старший в лагере, принял важное решение: сегодня он собирался от лица всех пленных русских офицеров потребовать у турок, чтобы лагерь перевели куда-нибудь подальше от «Большой Берты». А то ведь сил нет никаких терпеть постоянный оглушающий грохот ее пальбы! Это ведь можно счесть издевательством над пленными, что противоречит решениям Гаагской конференции, подписанным Турцией. А с новичком – что же, освоится постепенно, свыкнется с мыслью, что какое-то время придется провести в турецком плену. Впадать в истерику и плакать несостоявшийся прапорщик как будто больше не собирался, вот и хвала небесам.

…Быстро смеркалось. По изломанному горными пиками горизонту огненной рекой разливалась вечерняя заря, точно там, на западе, произошло страшное вулканическое извержение и горела земля. Вершины в отдалении стали окрашиваться в фиолетовые тона. Армянское нагорье и озеро Ван погружались в дремоту.

«Большая Берта» перестала сотрясать землю и воздух своей ошалелой пальбой, до утра супергаубица будет отдыхать. В мире царило спокойствие.

Штабс-капитан 5-го Таманского пехотного полка Андрей Левченко сидел на корточках, привалившись спиной к стенке барака, и попыхивал дрянной турецкой сигаретой. Лицо штабс-капитана выражало задумчивость, ему было о чем пораскинуть мозгами.

Сейчас мысли Левченко бежали по двум направлениям. Во-первых, Андрей пребывал в полной уверенности, что юный прапорщик, прибывший сегодня в лагерь, – это не кто иной, как член императорской семьи, великий князь Николай. Еще год тому назад, до войны, Андрей Левченко как-то встречал этого несуразного юнца у сестры. Тот, помнится, притащил такой громадный букет, что за цветами его и видно не было. Вера еще жаловалась шутейно, что молодой шалопай втрескался в нее по уши.

К бесчисленным поклонникам и воздыхателем своей сестрички Андрей Левченко относился философски: никуда не денешься, издержки профессии Веры. Ну, одним больше, одним меньше… А то, что он великий князь, так ведь Вера тоже не кто-нибудь, а королева синематографа.

Но каким непонятным образом князь Николай оказался здесь?! Нет, рассказанная юношей драматическая история пленения казалась вполне достоверной, но как его на фронт занесло?

Штабс-капитан усмехнулся: объяснение напрашивалось только одно. Удрал на фронт, мальчишка. А документы – качественная подделка.

Андрей знал, что побеги патриотически настроенных подростков на фронт распространились по России со скоростью лесного пожара. Бежали все: дети богатых помещиков, земских писарей, армейских генералов, аптекарей и судейских чиновников, сыновья попов и отпрыски содержателей борделей. Случалось, что и дочки бегали!

Большинство беглецов ловили, но некоторым удавалось добраться до фронта и поступить на службу.

Но вот как поступить Андрею теперь? Ясно, что раскрывать инкогнито великого князя перед другими пленными нельзя: это может принести немалый урон России. Береженого бог бережет: мало ли кто может проговориться туркам. Хотя бы случайно… А стоит туркам узнать, кто волей случая оказался у них в руках, так такая дрянь воспоследует, что думать тошно.

А имеет ли смысл показать юнцу, что Левченко знает, кто он такой на самом деле?

«Имеет, – подумал Андрей, – тем более что он, похоже, тоже меня признал. Хорошо, что у него хватило ума не показать этого. Нужно будет предложить парнишке уйти в побег вместе со мной. Не дело великому князю сидеть в турецком плену, может очень некрасиво получиться… М-да, уйти… А как? Ума не приложу, как мне самому отсюда удрать, а ведь пора. Засиделся я за колючей проволокой».

Мысли о побеге из плена были вторым направлением раздумий штабс-капитана. Они не оставляли Андрея Левченко ни на час. Один раз он уже пытался бежать, но был пойман. Не повезло. Пришла пора предпринять вторую попытку. Правда, если его поймают вторично, он так легко – десятью сутками карцера на хлебе и воде – не отделается. Могут ведь и расстрелять. Но… Кто не рискует, тот шампанского не пьет, а у него просто сил нет сидеть тут, как сыч в дупле, покуда его боевые товарищи сражаются с врагом.

Закат еще не погас, по тихой спокойной воде озера Ван еще бежали оранжевые отблески, а на восточной стороне лилового небосклона уже рассыпались крупные звезды. Ночная темнота подкрадывалась на мягких лапах, беззвучно, как кошка.

Из-за угла барака к Андрею, крадучись, приближалась темная фигура. Штабс-капитан Левченко отшвырнул окурок, вспыхнувший россыпью искр, поднялся на ноги: это еще кого черт принес на ночь глядя?

Так… Среднего возраста турок с нашивками унтер-офицера, или как это у них в армии называется? И чего ему потребно от русского военнопленного?

– Эфенди, выслушайте меня, – по-русски и практически без акцента произнес турок. – Только, прошу вас, отвечайте тихо, чтобы нас никто не услышал.

– Ну, говори, – пожал плечами Левченко.

– Мне, эфенди офицер, эта идиотская война не нужна. Мобилизовали меня насильно, а вообще-то я бывший русский подданный. У меня была прекрасная кофейня в Сухуме, совсем рядом с морем, сейчас там двоюродный брат заправляет. Но дернул меня шайтан отправиться в Стамбул по торговым делам аккурат в конце июля прошлого года! А первого августа и началось… Меня ведь чуть в тюрьму не посадили. А потом вот служить заставили, а я не хочу с русскими воевать, я от русских ничего, кроме добра, не видел. Дай, думаю, тоже отплачу кому-нибудь из храбрых русских офицеров добром!

– Первому попавшемуся? – недоверчиво поинтересовался Левченко.

– Ну да! Сидел бы здесь кто другой, я бы к нему подошел. Вы хотите бежать отсюда, эфенди? Я в состоянии помочь с побегом.

«Провокация? Ловушка? – подумал Андрей Левченко и тут же оборвал себя: – Да кто я такой, чтобы ставить на меня ловушки и устраивать провокации? Пехотный штабс-капитан, каких в русской армии на пятачок пучок. Нет, турок не врет. Это шанс, предоставленный самой судьбой, только вот…»

– Помочь ты собираешься не даром? – спросил он вслух.

– Конечно. Я рассчитываю на вознаграждение.

– Тогда тебе нужен кто-то другой, – с сожалением сказал Андрей, уверившись, что турок действительно не врет, а попросту озабочен корыстью. – Мне тебя вознаградить нечем.

– Эфенди, но ведь в России вы располагаете средствами?

– Так то в России…

– Если эфенди сумеет с моей помощью бежать, пусть в России перечислит моему двоюродному брату пятьсот рублей! Я дам сухумский адрес. Я знаю русских офицеров, я уверен – эфенди не обманет бедного турка. И пусть эфенди поклянется, что замолвит за меня словечко, когда я дезертирую и проберусь домой, в Сухум.

«Ай да лисица! – радостно подумал Левченко, полной грудью вдохнув вечерний воздух. – Конечно, ему выгодно, чтобы, в случае удачи, деньги оказались у брата. Тогда тут уличить его в пособничестве практически невозможно. Затем он переходит линию фронта, сдается… И оказывается в чистом выигрыше! Еще и медальку получит за помощь русскому офицеру. Риск для него минимальный, а куш солидный. Точно, не врет! Эка мне подфартило, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!»

– Договорились, – довольно сказал Андрей и сразу же подумал о незадачливом юном поклоннике своей сестры. – А если я перечислю твоему брату тысячу рублей… Двоим можно?

Турок замялся:

– Я… Я подумаю. Можно, наверное. Но нашу шинель я смогу раздобыть только одну. Еще я дам вам немного продуктов, бутыль чачи – в горах холодно.

– А оружие? – Левченко решил, что, если турок согласится дать ему оружие, исчезнут последние сомнения в искренности нежданного помощника.

– Пистолет я смогу вам дать. Тоже только один. «Парабеллум» с полной обоймой. Так вы согласны, эфенди? Если да, то не стоит тянуть, сегодня ночью я в карауле. И не говорите своим товарищам о предстоящем побеге, когда ваше исчезновение будет обнаружено, их непременно допросят. Они, пусть неумышленно, могут выдать меня, и тогда мне непоздоровится.

Левченко кивнул, отметив краешком сознания, что чуть в стороне, у кухонного барака, мелькнула какая-то неясная тень. Или показалось в свете луны?

16

– Так, значит, говоришь, великого князя похитили черкесы? – поручик Голицын задумчиво смотрел на Бестемьянова.

– Так точно, ваше высокоблагородие! – Бестемьянов ел поручика Голицына глазами. Дядька был уверен, что если кто и сможет выручить его любимого Николеньку из беды, то только вот этот стройный и широкоплечий гвардейский офицер с умным взглядом и доброй улыбкой. Петр Николаевич был очень благодарен гусарскому поручику: Голицын выслушал его, поверил ему. Если бы не поручик, оказался бы отставной унтер и полный георгиевский кавалер в Метехском замке, а то и в тифлисском сумасшедшем доме. Но смиловался Господь: послал поручика, который услышал вопрос Огановского и ответную реплику Юденича и быстро сообразил, что к чему.

– Не тянись ты передо мной во фрунт, – чуть поморщился Сергей. – Мы же не на плацу. И обращайся ко мне просто «господин поручик» или, если угодно, Сергей Михайлович, без благородий. А то в ушах звенит, да к тому же ты сейчас не на действительной военной службе. И успокойся ты наконец, Петр Николаевич! Душевно прошу! Верю я тебе, верю…

Да, поручик быстро понял, что Бестемьянов ничего не выдумывает, говорит чистейшую правду. Сомнения Голицына окончательно рассеялись, когда дядька упомянул о характерном шраме от ожога в форме заглавной латинской «W». Посторонний человек знать об этой особой примете никак не мог. Да и внешность Петра Николаевича Бестемьянова детально совпадала со словесным портретом, который Голицын получил в Петрограде от графа Фредерикса.

Хоть министр Двора выразил пожелание, чтобы миссия поручика оставалась секретной для всех, Голицыну пришлось посвятить командующего Кавказской армией генерала Юденича и командира 4-го Кавказского корпуса генерала Огановского в суть проблемы. Те за головы схватились: вскоре запланировано наступление, а тут – нате вам! – беглый великий князь, которого, вдобавок ко всему, похитил неизвестно кто и с неизвестными целями. Нет, ну словно мало им мороки с супергаубицей!..

Генерал Юденич немедленно связался с министерством Двора по телеграфному закрытому спецканалу, вызвал к аппарату лично графа Фредерикса. Произошел обмен спецтелеграммами. Фредерикс подтвердил информацию Голицына, подтвердил и особые полномочия поручика в этой непростой ситуации.

– Ты, Петр Николаевич, лучше подумай, вспомни все как следует и ответь мне на такой вопрос: как полагаешь, охотились именно на великого князя? Или разбойникам было все равно, на кого нападать, лишь бы на русского офицера? – спокойно и доброжелательно спросил Сергей. – Это, понимаешь ли, очень важно.

Бестемьянов опустил голову. Гусарский поручик не кричал на него, не распекал за ротозейство и не упрекал за безрассудство, не ставил ему в вину потакание капризу Николеньки. Тон Голицына был ровным и, пожалуй, сочувствующим. От этого Бестемьянову становилось особенно горько и стыдно. Какими только заборными ругательствами он себя мысленно не честил…

– Я так разумею, господин поручик, что все равно им было, нехристям, на кого нападать, – сказал после некоторого раздумья Бестемьянов. – Моя вина, недоглядел: Николенька ведь пьян был изрядно, аж шатался. А я уже почти старик. Да еще портмоне я великому князю на людях передал, пенек старый. Не подумал, что долго ли до греха… Ан грех-то тут как тут! Решили басурмане: ага, вот легкая добыча! Ну и… Правильно решили!..

Он опустил голову еще ниже, лицо его покраснело.

– Не убивайся ты так, Петр Николаевич, – сочувственно сказал поручик. – Я тоже полагаю, что все равно похитителям было, кого красть. В этом наша надежда. Кто, говоришь, он по документам был? Прапорщик запаса, недавний студент? Я, Петр Николаевич, вот что узнал: черкесы в Сарыкомыше не в первый раз шалят. Похищают по ночам одиноких загулявших офицеров, унтерами и солдатиками тоже не брезгают. Но никого не убивают, а продают туркам. Промысел такой поганый у горцев, ишачий хвост им в глотку. Становятся похищенные турецкими военнопленными. Раз так, то найдем мы нашего Николку в каком-нибудь из турецких лагерей. Найдем и спасем. Лишь бы до той поры турки не догадались, кто он такой есть на самом деле, ты вот о чем Божьей матери молись.

Пожилой отставной унтер пришелся по душе Сергею. В конце концов, он не был виноват ни в чем. Слепая преданность своему высокородному воспитаннику – это не вина, это беда.

Кроме того, в Бестемьянове угадывался старый солдат, прошедший огонь и воду и не растерявший кое-каких боевых навыков.

…Генерал Юденич поделился с поручиком результатами воздушной разведки, даже показал ему фотографии, сделанные наблюдателем с борта «Фармана». Поручик, в отличие от своих начальников, сразу же уверился в том, что загадочный квадрат, обнесенный столбами с колючей проволокой, представляет собой именно лагерь военнопленных и ни что иное. Полугодом ранее в Мазовии и Восточной Пруссии Голицын не раз слышал от уцелевших после августовской катастрофы офицеров армий Самсонова и Рененкампфа о том, что немцы применяли подлый прием «живого щита». Теперь вот, значит, поделились германцы передовым опытом с союзными турками. Что ж, этого следовало ожидать!

И сейчас у Сергея Голицына мелькнула мысль: а ведь это, почти наверняка, самый близкий к Сарыкомышу лагерь, где содержатся под стражей пленные русские офицеры. Тогда велика вероятность, что великий князь Николай под личиной прапорщика доставлен именно туда! Чтобы сделать подобное умозаключение из всего, что было известно Сергею, большого ума не требовалось. Вывод лежал на поверхности.

Но в таком случае появлялась возможность совместить два важнейших дела: диверсионную акцию против «Большой Берты» и освобождение великого князя из плена.

Поручик не терял времени даром, он выполнил приказ командующего Кавказской армией и отшлифовал свой замысел, о котором в общих чертах докладывал Юденичу и Огановскому в первый день, когда прибыл в Эрджиш. Теперь к этому замыслу добавлялась еще одна существенная деталь, еще одно направление.

Голицын принадлежал к офицерам, которые по каждому случаю имеют свое мнение и способны составить собственный план действий. Замысел поручика, касавшийся супергаубицы, был остроумен и предполагал действия весьма энергичные. Были в нем и риск, и странность, и необычность – оттого людям недалеким и излишне осторожным план, придуманный Голицыным, мог показаться сомнительным и едва ли осуществимым.

Да, многое будет зависеть от везения. Но… Не то чтобы гусарский поручик Сергей Голицын считал себя избранником судьбы, однако в свою удачу он верил крепко.

Поручик был готов приступить к реализации своего замысла. Дело оставалось за малым: необходима была санкция начальства, генералов Юденича и Огановского.