Текст книги "Должок кровью красен"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

11

Бегут голубые вагоны меж вечерних полей. Стучат голубые вагоны на рельсовых стыках, качаются: тук-тук, тук-тук… Но от звука этого на душе Ивановой ни спокойствия, ни радости.

С тяжелым сердцем возвращается он в город из Покровского.

И причин тому предостаточно…

Нет Николая Николаевича в живых. Три года, оказывается, как помер. Это Зарубин от его племянника Миши узнал, который теперь в доме Карелина живет. Выслушал Иван племяша прямо на крылечке (тот почему-то гостя в дом пригласить не догадался), помолчал и на вопрос хозяина – кем, мол, вы ему приходитесь – прямо ответил: должником. И объяснил вкратце почему и за что. И конвертик племяннику протянул.

Взял Миша конвертик, раскрыл – глазам своим не верит.

Пересчитал купюры. На свет посмотрел. Пальцем потер. Зажмурился. Затем вновь глаза открыл.

…Ох, и не хочется же теперь, в электричке вечерней, Зарубину о беседе с племянником покойного дяди Коли вспоминать!

Спустя пятнадцать минут беседы понял Иван, кто перед ним: козел голимый, не в обиду Николай Николаевичу сказано. О дяде покойном – ни слова, ни полслова. Будто и не жил он на белом свете. Спросил было Зарубин, на каком кладбище батин друг похоронен, а Карелин-младший лишь отмахнулся: мол, как помер дядька, так ни разу у него на могиле и не был.

– Даже, наверное, и не найду ее теперь, – признается.

И, неприязненный взгляд гостя поймав, тут же оправдание выдвинул: да что мы все о мертвых да о мертвых? О живых думать надо… Не о прошлом, а о будущем!

И еще через полчаса поделился, как он себе это самое будущее представляет в контексте внезапного обогащения. А заодно – и в контексте профессии: Миша, оказывается, когда-то в институте на искусствоведа-реставратора учился! На жизнь и поныне реставраторством зарабатывает: антиквариат по мелочовке скупает, в божеский вид приводит да коллекционерам и продает.

А деньги ему вот для чего надобны: живет, мол, в соседнем селе попадья, вдова уважаемого священника-старообрядца. Есть у нее две фамильные иконы – восемнадцатый век, ветковская школа. Не хватает старухе на пропитание, вот и решила она иконы продать.

Решить-то решила, да цены настоящей им не знает. А стоят они минимум в десять раз больше, если крутым фирмачам в Москве загнать.

– Ты, конечно, сам вправе решать, как деньгами распорядиться, потому что наследник единственный покойного дяди Коли. Но попомни мои слова: ох, и икнется же тебе когда-нибудь этот бизнес! – терпеливо хозяина выслушав, резюмировал Зарубин и пошел прочь.

Даже прощаться с хозяином не пожелал…

…Бегут голубые вагоны электрички меж желтеющих осенних полей. Стучат колеса на рельсовых стыках: тук-тук, тук-тук… Сидит Иван у окна, смотрит в тетрадь, где в графе «Кредит» лишь одна фамилия Булата Амирова осталась, и думает.

Вот как, оказывается, бывает: не все долги, которые мы возвращаем, людям на пользу идут…

Глава 5

1

– Магамэд!

– Ва?

– Магамэд… Ты мужчына ылы нэ мужчына?

Пауза.

– Мужчына…

– Жэншына ты, Магамэд, а нэ мужчына.

– Ва, Булат, зачэм такой абыдны слов говорыш?

– А ты к зэркалу падайды, пасматры и скажи, кого ты там выдыш.

Магомед крючконосый – тот самый водила «Урала», который на Дмитровском кладбище «группой захвата» руководил, – поднялся послушно и к зеркалу подошел. В отражение свое уставился.

М-да-а-а… Никак отражение Магомедовой морды на человеческое не похоже. С баклажаном переспелым больше сходства. Расквашена харя до сплошной синевы с черным отливом.

– Так что ты там выдыш, а? – Это Булат Амиров, пахан дагестанский, на земляка своего наезжает.

– Сэба…

– Какой к эбэны матэры сэба, а? Развэ ты это, Магамэд? Ты что – с такой морда родылса? Ты что – такым в этот город приэхал? Садыс!

Сел Магомед.

– Ты нэ джыгыт, Магамэд! Жэншын ты! Твой обыдчык, русак долбаный, до сых пор по зэмля жывым ходыт! А ты палэц о палэц нэ ударыл, чтобы найты эго! Навэрное, нравытся тэбэ с битый морда жыт!

Молчит Магомед униженно – понимает справедливость Булатовых слов.

– Ты когда мэст дэлат будэш, а?

– А гыдэ мнэ эго искат?

– Э-э-э, совсэм тэбэ тот русак мозг отбыл! – Булат горячится. – Нэ понымаэш? Кто тэбэ тот надгробый показал? Валык-алкаш. Что он тэбэ сказал? Что у Зарубиных ныкакой родствэннык в город этот нэ остался! Откуда Валык-алкаш про это знаэт, а? Вон он, во двор ходыт… Пойды, поинтэрэсуйса!

Поднялся крючконосый, на Булата взглянул обиженно, но не сказал ничего. Все правильно – надо срочно «мэст дэлат».

Иначе упадет в глазах земляков авторитет Магомедов ниже плинтуса.

Вышел он из конторы «Ритуала», встал на крыльцо и Кучинского, по двору стеснительно ошивающегося, пальцем поманил.

– Что, Магомед? – Валик, угодливо.

– Иды суда, дорогой. Садыс рядом. – Крючконосый, на крыльце усевшись, сигаретной пачкой зашелестел и, кладбищенского наводчика «мальбориной» угостив, сразу же к делу перешел: – Слыш, Валык, мы когда на Дмытровскый кладбыщ вмэстэ за красывым гранытным памятныком эхали, ты минэ сказал, что родствэнников у тэх покойных… Зарубиных, нэ осталос. Говорыл такой слов?

Сглотнул Валик слюну, быстро-быстро кадык его над воротом грязного свитера заходил. Не угости его только что Магомед сигаретой – наверняка бы подумал, что будут его теперь бить за наводку неудачную.

– Ну, говорил.

– А знаэшь об этом откуда?

– Так ведь у стариков тех, под памятником лежащих, только один сын и был. И никого больше.

– Тот самы, каторы на нас напал, да?

– Ага.

– Ты ж только что сам сказал, что ныкакой родствэннык нэ остался!

– Понимаешь, Магомед. – Валик доверительно шепчет, дорогой сигаретой наслаждаясь. – Когда-то очень давно мужика, Ивана Зарубина, этого посадить должны были… За убийство. Ну, и как водится, сбежал из города, чтобы под «вышак» не попасть. А потом слух пошел: якобы пришла откуда-то из Сибири бумага, будто бы он то ли погиб, то ли умер.

– А ты тот Иван хорошо знаэш?

– Дома наши на Дмитриевом Посаде друг от друга через дорогу стояли! Друг детства, можно сказать!

– Ну и хэровый жэ у тэба друзья! – Магомед, в сердцах. – А гыдэ он в городэ жит можэт?

– Тоже не знаю…

– Слушай, Валык… Ты по городу ходыш, бутылки собыраэш, много разный людэй видэш… Можэт, и Иван этот встрэтыш. Так еслы встрэтыш – прослэды, дорогой, куда он пойдот. А потом минэ скажыш. Ты вэд нас знаешь – мы люды щедрыэ, тэх, кто нам помогаэт, никогда нэ обидым. Договорылыс?

2

Гудит ресторан «Золотой петушок». Лабухи на подиуме в песнях отечественной эстрады извращаются. Официанты по маршруту зал – кухня – зал так и снуют, все ноги посбивали.

Швейцар у входа за вечер искричался, объясняя несознательным гражданам, что мест, понимаете ли, нет. Только сюда, в отдельный кабинетик, звуки попсовые почти не проникают. И официант не измучен совсем – только один столик ему сегодня и обслуживать. И хотя за столиком этим есть свободные места, никто на них не позарится. Потому как отдельные кабинеты в «Золотом петушке» – только для белых людей. Для пьянок без свидетелей. Для переговоров конфиденциальных. Для бесед задушевных.

Сегодня в кабинете «Золотого петушка» будут пить да беседовать два очень уважаемых человека. Подполковник Федеральной службы безопасности Владимир Иванович Янчевский и майор Министерства внутренних дел Семен Геннадьевич Коноплев.

Сделал Янчевский заказ – и умчался официант, щедрые чаевые лелея. Посмотрел Владимир Иванович на часы – минут через десять Коноплев появиться должен. Поднялся, к зеркалу подошел, на отражение свое взглянул критически. Черт, тональный крем, которым гематома под глазом замазана, почти стерся. Вон какой синячище вылез! Достал Янчевский тюбик, выдавил розовую кашицу на палец, в подглазье тщательно втер… А вот скула так опухла, что никакой тональный крем не поможет…

Только чекист свою харю в порядок привел – и Коноплев тут как тут. Поздоровался с чекистом вежливо, скромно так, как и подобает младшему брату из МВД. За столик только после Янчевского уселся; и правильно, знай свое место… Тем более что заказ не тобой оплачен. А тут и официант с яствами подоспел.

Сперва беседа нейтральной была. О местном Диснейленде, который Петр Владимирович на месте сгоревшей Залинии строит. О минувшем кризисе. О забугорных курортах. Потом на дела службы перешли. Потом о милиции-полиции заговорили.

– Кстати, как там у вас в УГРО с раскрываемостью? – Владимир Иванович осторожно.

– Нормально. Больше, чем в среднем по России. Семьдесят семь – восемьдесят процентов. – Семен Геннадьевич индифферентно.

– А вот у нас в конторе раскрываемость практически стопроцентная. – Янчевский снисходительно так.

– Так ведь у вас и проблем куда меньше! И кадры у вас получше!

– Как сказать…

Сфокусировал чекист взгляд на менте – напряженный такой взгляд, холодный, немигающий. Думает: сейчас о главном беседу начать или выпить еще? Нет, все-таки лучше еще остограммиться, потому как товарищ майор вроде бы до нормальной кондиции недобрал.

– Ну что, давай, Семен Геннадьевич, за стопроцентную раскрываемость!

– Давай, Владимир Иванович!

Выпили, закусили. О том о сем переговорили. Затем опять выпили. На этот раз ни за что. Без тостов. Просто так.

– Кстати говоря… Мы вот сейчас о раскрываемости, о «висяках» заговорили, а я на днях одного вашего клиента случайно на улице встретил.

– Вот как?

– Представь себе, Семен Геннадьевич… Помнишь, убийство у нас нашумевшее было? Валера Титов…

Наморщил товарищ майор жирный лоб.

– Постой, постой… Ты что, Зарубина в виду имеешь? – спросил Коноплев недоверчиво и, тарелку от себя отодвинув, на собеседника уставился.

Откашлялся Коноплев.

– Если это и вправду Зарубин… Чего ему в нашем городе понадобилось?

– Может, отомстить кому-то решил? – Янчевский осторожненько так петельку подкинул.

– Спустя столько лет? Кому?

– А это ты у него спроси… Если только ваша «уголовка» его изловить сумеет, – произнес Владимир Иванович с показным скепсисом и, водки товарищу майору подлив, добавил примирительно: – А вообще, если разобраться, это даже и к лучшему, что он в наш-то город вернулся. «Висяк» закроете, милиции это несомненный плюс. Ну что, дорогой Семен Геннадьевич, давай-ка еще раз за стопроцентную раскрываемость выпьем!

3

Небольшая серая папочка с веревочными тесемками. На титуле – надпись устрашающая: «УГОЛОВНОЕ ДЕЛО».

Немного бумажек в папочке. Документы предварительного дознания. Баллистическая экспертиза. Дактилоскопическая экспертиза. Патолого-анатомическая экспертиза. Фотографии места преступления. Протоколы допросов свидетелей: Супруна Михаила Андреевича, Хомуталина Петра Владимировича, Зарубина Ивана Алексеевича. Постановление горпрокуратуры о заключении под стражу подозреваемого в совершении преступления, Зарубина Ивана Алексеевича. Постановление о подаче в Федеральный розыск опасного преступника Зарубина. Копия свидетельства о смерти гр. Зарубина. Постановление горпрокуратуры о прекращении уголовного дела в отношении подозреваемого Зарубина в связи со смертью последнего.

Все.

Снял исполняющий обязанности начальника ГУВД телефонную трубку, дежурного вызвал.

– Так, Гаранин. Дело – в повторное производство. Этот преступник вновь в нашем городе объявился. Наверное, очередное убийство замыслил. Срочно составить подробные ориентировки для ознакомления личного состава. Да, и еще: там оперуполномоченый наш, старлей Родионов, ханыгу одного прикормил в добровольные помощники. Кучинского. Отправь за Родионовым машину и передай, чтобы по дороге Кучинского из дому выдернул. Родионова, как появится, – в мой кабинет. Работки ему подкину. Да, чуть не забыл: принеси-ка мне личное дело.

– Старлея Родионова?

– Да нет, ханыги Кучинского.

4

– Ханыга Кучинский!

– Я.

– Где, когда и при каких обстоятельствах ты видел гражданина Зарубина Ивана Алексеевича? Вот этот, фотографии посмотри…

– Ага… Он самый. А видел я его тридцать первого августа, заполночь, в районе ресторана «Золотой петушок». Я, товарищ старший лейтенант, сразу Семену Геннадьевичу позвонил, как его встретил. А товарищ майор мне почему-то не поверили.

– Это точно Зарубин был?

– Мамой-папой клянусь!

– Вы раньше знакомы были!

– А как же! Друг детства, можно сказать!

– Он тебя узнал?

– Кажется, узнал.

– Куда он от ресторана пошел?

– Не знаю.

– Ты его в городе потом встречал?

– Не-ет.

– В глаза, в глаза мне смотри! Так встречал или нет?

– Встречал.

– Где, когда, сколько раз, при каких обстоятельствах?

– Один раз в Парке культуры и отдыха…

– А во второй раз?

– Вчера утром на Красноармейской.

– Больше его не видел?

– Нет.

– Короче, так, внештатный сотрудник Кучинский. Ты по городу ходишь, бутылки собираешь, много разных людей видишь. Может, и преступника этого встретишь. Так вот: если встретишь – проследи, куда он пойдет. И сразу же или мне, или в дежурную часть позвони. Телефон у тебя есть. Ты ведь нас знаешь – мы, менты, люди хорошие, тех, кто нам помогает, в обиду не даем. Договорились?

5

Скрипнули тормоза вагонные, разъехались половинки дверей, и народ из электрички на перрон скопом повалил. Половина десятого вечера, а над вокзалом нашим – тьма непроглядная. Ни реклам тебе огненных на площади привокзальной, ни многоцветия иллюминации. Чай, не Москва у нас, чтобы электричество зазря переводить. Вот построит добрый дядя Хомуталин на Залинии свой Диснейленд – там все будет: и иллюминация, и рекламы. И еще много чего.

Дождался Иван, пока людская волна с перрона схлынет, последним из вагона вышел. И сразу же в свой портрет глазами уперся. Не теперешний – давешний. Висит портрет за стеклом. Рядом с другими портретами. Вверху – надпись: «Их разыскивает милиция». А под портретом Ивановым – такое:

ЗА СОВЕРШЕНИЕ ОСОБО ТЯЖКОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ РАЗЫСКИВАЕТСЯ

Зарубин Иван Алексеевич

Приметы: рост – 195–197 см, телосложения плотного, широкоплеч, волосы черные, кудрявые, лицо овальное, глаза черные, нос прямой.

И тут же: фотография молодого Зарубина. Странно Ивану на себя давешнего смотреть. А еще более странно приметы читать – не какого-нибудь абстрактного преступника, а собственные.

Оперативно, однако, менты в нашем городе работают!

6

Бредет Валик Кучинский по утреннему Дмитриеву Посаду, у каждого дерева останавливается. Херово теперь Валику – кто б только знал, как херово! Вчера ночью менты поганые подняли его пьяного, из теплой постели, сунули в «уазик» – и в ГУВД. На инструктаж. И чего это их так Иван Зарубин заинтересовал? Звонил ведь Валик давеча самому Семену Геннадьевичу, сигнализировал, да не придал милицейский начальник словам осведомителя внимания. А вчера вечером – будто шилом в жопу ментов кто кольнул.

Да хрен на него, на Ивана-то! Куда хуже другое. Вышел вчера Валентин из здания ГУВД аж в половине двенадцатого вечера. Вышел и понял: не сможет он в ближайшие два часа заснуть. Пока не выпьет. Пришлось вновь в мусарню возвращаться, чтобы у старлея Родионова на флакон водяры выклянчить. Из фонда материального поощрения внештатных сотрудников. Так ведь опер, подлец, слишком много денег дал.

Нет, чтобы только на один пузырь, так на целых два расщедрился. Пришлось вчера над собой усилие совершить, оба в одиночестве выкушать, чтобы добро, так сказать, не пропадало.

А теперь вот Кучинскому плохо. Трубы горят. Похмелиться бы теперь, но где?

Прошел Кучинский Дмитриев Посад насквозь, к хатенке о трех окнах вышел.

Открыты все окна настежь, а из хатенки – пьяные голоса. Кто-то аккордеону подпевает, кто-то всхлипывает трогательно, кто-то зеленого чертика ловить пытается.

Услышал Валик про чертика зеленого и определил безошибочно: свои люди. Восемь утра, а народ, судя по голосам, пьяный в жопу. Но не опохмел это, конечно же, а продолжение ночного застолья.

Может, нальют?

Взошел Кучинский на крыльцо, дернул дверь – не заперто. В зал шагнул.

7

Дорога асфальтовая Дмитриев Посад пополам прорезает. Слева и справа – заборы, заборы, заборы. Разные заборы – из грубых досок внахлест, из штакетника, из шифера, из сетки ячеистой, из дреколья.

Если от начала Дмитриева Посада в сторону кладбища идти вдоль заборов, то после первого же перекрестка пустырь откроется, сорняками заросший. Только не всегда тут сорняки росли. Вон пеньки деревьев фруктовых, а вон слева, среди уставшей за лето зелени лопухов, бордовый кирпич фундамента просвечивается. Дом тут когда-то стоял, с садом…

Дошел Зарубин до пустыря, свернул налево, присел на фундамент разваленный. Закурил, задумался…

Тут и провидцем не надо быть, чтобы понять, о чем думы Ивановы. Всего лишь шестой день он в родном городе, а менты его уже ищут. Ориентировки, фотографии, приметы особые… Смотри ж – столько лет никому до Зарубина дела не было, а теперь вот «разыскивается опасный преступник».

Закусил Зарубин сигаретный фильтр, окурок наземь сплюнул. За наивность себя корит да за глупость. Неужели он, взрослый матерый мужик, и впрямь подумал, будто бы подполковник чекистский, долг мордой своей приняв, без последствий это оставит? Но как еще с Янчевским поступить следовало? Убить его, что ли? Так не кровожаден Зарубин. И не понимает он тех, кто в смертях чужих наслаждение ищет.

Поднялся Зарубин с фундамента разваленного, прошелся пружинисто, ноги затекшие разминая. Не зря он на этом пустыре оказался. Даже и не думал сюда сворачивать – сами ноги привели.

Дом-то, который когда-то здесь стоял, – его, зарубинским, был. Вон там, слева, где чертополох разросся, спальня родительская находилась. Тут, сбоку, – кухня с верандой. Справа – комнатка маленькая, где Иван пацаненком сопливым кораблики из сосновой коры строгал. Посередине – зал…

Ничего от дома не осталось, лишь фундамент бордового кирпича, да и тот полуразрушенный. За каких-то семь лет, после смерти батиной, развалился дом, а то, что осталось, соседи по бревнышкам растащили.

Но знает Иван: в левом углу, там, где когда-то спальня родительская была, в далеком сорок пятом закопал покойный батяня, пацаненок тогда, интересный цинковый ящик с разными железяками. Железяк этих по лесам да полям окрестным пирамиды египетские лежали! Бери, что называется, не хочу.

Забыл совсем Зарубин о наследстве отцовском. Лишь теперь, на развалинах дома родительского оказавшись, вспомнил. А вспомнив, подумал: как знать, может, пригодятся Ивану когда-нибудь те железки из сорок пятого?..

8

– …Во, хахаль моей Катьки пожаловал!

Поднялся Коля Михеев из-за стола и, на плечо Алика-интеллигента облокотившись, стакан граненый водярой прозрачной наполнил.

Стоит Зарубин в зале как громом пораженный. Стоит и не понимает. Где Катя? Где сын ее Сашка? Что за люди незнакомые за столом?

Недолго Зарубин в замешательстве был. Сразу все понял. И на какие деньги Михеев пьянку-погулянку устроил, и почему Кати нет, и что за ханыги за столом собрались. Резанул Колю взглядом; был бы Коля стеклянный, пополам бы его взгляд тот разрезал, как алмаз – стекло оконное.

– Катя где? – спросил Иван глухо.

– И-и-ик!.. А хрен ее знает… Там-м-м, наверное! – Выпил татуированный водяру и рукой со стаканом пустым в сторону окна указал, на времянку, во дворе стоящую.

Развернулся Зарубин, из дома вышел.

А хозяйка уже во дворе стоит. Глаза красные, заплаканные, лицо серое, фигура согбенная. Видать, немало за вчера да сегодня Коля кровушки ее-то попил! Вон морщины какие резкие!

– Ванечка, где ты был?

– По делам ездил. Что там у тебя?

Всхлипнула Катя.

– Погибели на них, алкашей проклятых, нет! Ваня, Ванечка, сделай хоть что-нибудь! У меня Сашка с утра не поен, не кормлен! А домой зайти боюсь – мало ли что у «синих» этих на уме?!

А из хатенки – звуки аккордеонные. Пьяный какой-то тенорком надтреснутым выводит:

Коммиссарского тела мать моя захотела…

Развернулся Зарубин – и в дом. В зал зашел, схватил за шиворот аккордеониста-песенника, за ворот поднял – и в окно открытое бросил. Спустя секунду следом и музыкальный инструмент полетел.

– Кто еще коммиссарского тела хочет? – Иван спрашивает, огромные ручищи свои в кулаки сжимая.

Смотрят ханыги на кулаки Зарубина, и страшно им делается.

Кулаки у Ивана размером с хороший чайник. Ударит Иван таким чайником по голове ханыжьей – все, кранты. Никакой Институт головного мозга не спасет.

– Так, алкаши. – Иван процедил и, на часы взглянув, распорядился: – Всем на хрен отсюда. На все про все – ровно минута. Время пошло.

За минуту все и свалили. Подошел Зарубин ближе и видит: из-под стола обеденного нога в грязном ботинке торчит. Нагнулся Иван, дернул за ногу.

– Слышь, мужик, ты уже три лишних минуты тут отдыхаешь! Не хочешь через дверь – сейчас через окно провожу!

А из-под стола – голос знакомый:

– Ты что это, Ванька?! Друга детства взашей гнать?! Нехорошо это…

Смотрит Иван и узнает «друга детства»: Кучинский Валентин. Етить его мать, вот некстати…

Вылез Валентин из-под стола – грязный, всклокоченный, как леший болотный. Перегарищем так и разит. И сразу к Зарубину с поцелуями слюнявыми.

– Что ж ты меня, Иван, обманул-то тогда? Меня не обманешь! Я тебя сразу признал!

Оттолкнул Зарубин бухаря.

– Вот что. Ты меня в городе этом не видел, я тебя тоже. И теперь ты меня не видишь. Это тебе с пьяных глаз мерещится!

– Конечно, Ваня! Ты просто галлюцинация. Галюник. Никому не скажу, что ты приехал!

Схватил грабками потными руку Зарубина, потряс в знак того, что действительно никому ничего не скажет, и – к выходу.

– Никому! Ни-ни! Могила, Ваня!

А Иван, взглядом его проводив, подумал: такого, как этот, действитительно только могила исправит…