Текст книги "Аномальная зона"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Открывай все камеры! – прорычал я. – Считаю до трех, два уже было! Пристрелю – и не посмотрю, что ты еще не завтракал!

Работник попался способный, задергал свои рычаги, забегал по кнопкам, как писатель по клавишам. Смотрел при этом исключительно на дырочку в стволе, откуда ему весело улыбалась всепоглощающая бездна. Очередная компания «добровольцев» пыталась штурмом взять пультовую. Я отогнал их длинной очередью, один упал. А двери в блоке уже скрипели, скрежетали, лязгали – а это, кстати, очень громко, когда ВСЕ они открываются одновременно!

– Матюгальник включай! – Я упер ему компенсатор в висок. Парень быстро что-то щелкнул, показал мне подбородком на отверстие в панели, забранное решеткой.

– Граждане отдыхающие! – провозгласил я. Усиленный голос забился под потолком раненой птицей. – Это амнистия! Повторяю, это амнистия! У вас в запасе есть несколько секунд, чтобы выйти из камер и пробить себе дорогу к свободе! Есть желающие?

Желающих было хоть отбавляй – больше, чем я мог себе представить. Люди готовы были даже умереть, лишь бы не сидеть в этом ненавистном остроге. В считаные мгновения масса людей хлынула из камер – больные, здоровые, изувеченные, спящие. Оборванная биомасса затопила проходы – десятки, может быть, сотни людей. Смяли охранников, пришедших в замешательство, захватили их оружие, давя друг друга, устремились к выходу. Толпа катилась мимо пультовой. Я рухнул на колени, чтобы и мне не досталось, выбил кресло из-под оператора, а когда он упал, хорошенько припечатал его виском к полу. Извиваясь, принялся стаскивать с себя защитную куртку. Выворачивал ее «мясом» наружу, чтобы не подстрелили, как сотрудника «исправительного» учреждения. Подхватил автомат, побежал, пригнувшись, за толпой...

Ночка выдалась на славу. Бетонное подземелье сотрясалось от автоматных очередей, разлетались лампочки, сыпалась штукатурка, выли подстреленные люди. Кто-то за спиной еще выползал из камер, тянул руки, умолял взять с собой, ссылаясь на разбитые ноги. Толпа неслась через третий блок, кроша и давя немногочисленную охрану. Здешние заключенные, которых некому было выпустить, возмущались, тянули руки к бегущим. Но каждый в этом хаосе был только за себя. Дорогу расчищали человек десять, вооруженные автоматами, – наиболее здоровые, самые злые. Они несли потери, но волна катилась. Второй блок, винтовая лестница... толпа гремела по ступеням, топча трясущегося в конвульсии надзирателя...

Мне удавалось слиться с толпой. Я даже спас кому-то жизнь, подстрелив вертухая в боковом проходе, собравшегося опустошить рожок. На выходе из «запретных зон» две гориллы судорожно замыкали решетку, им это удалось, но с мозгами у них было точно «ау» – вместо того чтобы перегородить проход снаружи, они сделали это изнутри. И заметались, когда на них бросилась озверевшая толпа с лестницы. Затоптали, раскрошили, ураганом свинца разнесли замок и хлынули через дежурное помещение...

Челобая я не видел – успел, видно, спрятаться. А может, и его раздавили. На выходе из каталажки истекающую адреналином и кровью толпу поджидал сюрприз. Куда бы разбежался народ из охраняемой зоны? Тревога сработала, и из ближайшей казармы подбежала резервная смена – не меньше дюжины рыл, вооруженных до зубов. Толпу встретил шквальный огонь. Люди падали как подкошенные. Но оружие павших подхватывали другие, стреляли по рассредоточившимся по площадке охранникам, прятались за мертвыми телами, переползали. Грохот стоял неописуемый.

– Ну что, мужики, – громогласно прокричал обросший, как Робинзон, зэк, – помирать, так с музыкой? Кто за мной? Встаем, на проры-ы-ыв!!!

Десятка два арестантов, кто еще мог ходить и воевать, поднялись и с дурным ревом бросились в атаку. Озаряемое вспышками пространство прочертила граната. Я упал за покойника, оскалившего рот, и зажал уши. Рвануло метрах в десяти, не страшно. В дыму бежали и падали окровавленные люди. Ну и дел я натворил... Вторую гранату швырнули раньше времени. Кто-то на бегу подхватил ее, швырнул обратно. Прогремело в гуще охранников. Толпа, воодушевленная подвигом неизвестного зэка, с ревом налетела на хилую цепочку обороняющихся. Все пространство вокруг тюрьмы обволок густой прогорклый дым...

Я катился к скале, где была припаркована моя машина. Воюющим было не до меня. Выжившие с торжествующими криками разбегались. Повсюду валялись тела. Раненые, мертвые... Стелился дым. Я откатывался все дальше. Автомат где-то потерял, схватился за кобуру – а кобуры-то и нет! Оставил в пультовой вместе со «стечкиным», когда выворачивался наизнанку. Сунул руку в карман штанов, наткнулся на плоскую штуковину, похожую на портсигар. Привет от Филиппыча? А я уже удалил ее из памяти. Вытряхнул за неимением иного, ощупывая одной рукой (на коротком торце что-то вроде стеклышка для инфракрасного сигнала, на плоской части небольшое углубление, а в углублении выпуклость), припустил к машине. Тень метнулась наперерез от кузова припрятанного под скалой грузовичка.

– Стоять!

– Оперативный отдел! – крикнул я. – Свои, служивый!

Но этот парень не числился в штате «заведения тюремного типа». Автомат в его руках подпрыгнул.

– Луговой?

Лицо визави укутывал полумрак. Голос был незнаком. Да мало ли их бегает – кто знает меня и кого не знаю я.

– Был приказ задержать вас, Луговой, мне очень жаль... – Голос автоматчика дрожал, как перетянутая струна, того и гляди, лопнет.

– Спасибо, мне уже доложили, – буркнул я, падая ему под ноги. Выстрел прогремел, а я уже выворачивал ему ногу. Бросок, локтем в сплетение, кувырок… Где там моя машина? Я даже дверцу распахнуть не успел. Двое выросли под носом – вдруг как в сказке. И откуда спрыгнули?

– Ни шагу, Луговой! Не заставляйте нас стрелять!

Не мог я дотянуться до них кулаками. Дистанцию держали, учили их. А у меня в руке если что и было, то только это – с углублением и рифленым стеклышком. Делать было нечего. Хоть посмеяться напоследок.

– Ладно, парни, сдаюсь, – сказал я убитым голосом. Направил в их сторону, не поднимая руки, это самое стеклышко и надавил на выпуклость в углублении.

Я думал, штука разряжена – судя по тому, что Корович остался жив. Но, может, от беготни там чего-то аккумулировалось, не знаю. Пространство озарилось голубоватым мерцанием. Это было красиво, необычно, как-то даже... празднично. И настолько ярко, что защипало в глазах и дыхание перехватило. Двое попадали без лишних вопросов. Лежали у меня под ногами, изумленные, мелко подрагивали, как-то квело шевелили конечностями. Парализованные, сообразил я. Штуковина вроде шокера, ну, может быть, слегка усовершенствованная, стреляющая непонятно чем и имеющая приличную поражающую дистанцию. Ничего магического. Просто не сталкивался я с такими штуками. Прогресс, конечно, шагает, но... все равно это было за гранью понимания. Разумеется, я протянул резину – ведь это было так странно...

Дым у «приемного покоя» уже развеялся, стреляли в отдалении – небольшой группе заключенных удалось вырваться. Ко мне бежали. Я вспомнил, где нахожусь, и кинулся к машине. Очередь разбила ветровое стекло, я отпрянул. Штуковина вылетела из дрогнувшей руки. Я бросился ее ловить... и запрыгал какую-то сумасшедшую польку, когда пули застучали под ногами. Что важнее – жизнь или штуковина? Я рыбкой влетел в открытую дверцу (хорошо, что не запер, как-то не принято обкрадывать и угонять машины в Каратае), повернул ключ. А дальше было, как в безвкусном боевике. Я выкатился с парковки задним ходом, при развороте, как настоящая блондинка, зацепил две машины, отлетело боковое зерцало. Дорогу подрезало развесистое дерево – единственное украшение тюремного двора. Потом скала метнулась наперерез, имея намерение меня задержать. Но скала была неповоротливая, от нее я ушел. Сполз с сиденья, ехал «восьмерками», чтобы не попали по колесам. Кто-то метался перед машиной в «вовремя» включенном дальнем свете. Удар – и тело кубарем покатилось...

Нахальства в эту ночь мне было не занимать. Через две минуты я остановился у закрытого шлагбаума. Служивые метались вокруг него кругами, не зная, что делать. Стрельба в отдалении то стихала, то вновь разгоралась. Они кому-то звонили из будки, ругались. Обычный русский бардак.

– Отворяй калитку! – проорал я из машины. – Оперативный отдел! Особое распоряжение полковника Челобая! Живо, военные, живо, а то в кутузку у меня загремите! И отзвонитесь на другие посты, чтобы пропускали без волокиты!

Они открыли шлагбаум – ничего удивительного, что им не сообщили о бегающем на свободе опасном злоумышленнике. «А ведь действительно опасный, – проникся я к себе невольным уважением, – вон какой разгром учинил. Теперь развалятся десятки дел, порвутся сотни ниточек, и в сложной следственной системе на многие месяцы воцарится мрак! А все из-за того, что я хотел по душам поговорить с двурушником Плюгачом. Впрочем, о покойных лучше никак...»

Небо на востоке уже светлело, когда я смял капотом усыпанный «снежными» шарами соцветий бульденеж – особую гордость Степана (действительно, очень красиво) и побежал к черному ходу. По дому все еще плавал запах алкоголя. Три часа прошло – а кажется, целая жизнь! Степана я поднял относительно быстро, кинулся в спальню, затряс Анюту. Она стонала: «Развоплотись, Луговой...», отбивалась ногами, а когда я предпринял попытку стащить ее с кровати, ушла в глухую оборону и стала наносить короткие, но чувствительные контрудары.

– Просыпайся, Соколова, – рычал я, – все пропало! Меня ищут! Я идиот!

Она проснулась:

– Ты прикалываешься или реально идиот?

– Вставай! – возопил я. – Две минуты на сборы! Хотела веселой разнообразной жизни? Вот, пожалуйста!

Она схватилась за голову, стала орать, что так и знала, что этим кончится, что я не могу без неприятностей, что теперь по моей милости она попадет-таки в рабство. Ну, куда я ее тащу в такую рань?! Из теплого обжитого дома, где так хорошо, уютно, есть еда, телевизор, любимый уютный беспорядок... Ох, уж эта пресловутая женская алогичность!

– Знаешь, дорогая, – я довольно бесцеремонно встряхнул ее, – я тебя, конечно, люблю, но не за привычку орать дурным голосом. Поверь, мы в заднице. Я натворил таких дел, что меня и колесовать мало. Минута на сборы. Время пошло. Бери только нужное, теплое, немаркое, прочное.

– Да у меня даже чемодана нет! – заплакала она.

– А ты смекалку прояви!

Я оставил ее одну, побежал на кухню, вытащил из шкафчика с вещами специальный «тревожный» рюкзачок и принялся запихивать в него продукты из холодильника. Сыр, колбаса от омского производителя, вакуумная упаковка с ветчиной, в которой Анюта проковыряла дырочку, проверяя – испортится, не испортится... Даже брикеты с замороженной печенью сверху бросил и утрамбовал – чем не еда? В каморке под лестницей раздавался «топор дровосека» – Степан лихорадочно готовился к переезду. Хоть с коротышкой проблем не будет. Я кинулся в спальню – как там моя копуша? Со смекалкой у Анюты было в норме – сорвала штору с окна, расстелила на кровати и бросала на нее горы вещей – по моему глубокому убеждению, процентов на девяносто в тайге бесполезных. А сама не переоделась! Красовалась тут в отчаянном мини, в котором зажигала на «дискотеке» со Степаном...

– Господи, господи... – бормотала она, прыгая от шкатулки к шкатулке. – Где мое колье из кораллов? Где мой любимый серебряный гарнитур?..

– Может, тебе еще за подвесками в Англию сгонять?! – взорвался я, бросил в кучу вещей ее джинсы, куртку, свитер, модные кроссовки, которые она ни разу не надевала, завязал края простыни, соорудив узелок, и поволок все это из спальни.

– А я? – всполошилась Анюта. – А как же я? Ты меня забыл!

– Прости, за тобой завтра заеду...

Степан подпрыгивал вместе с дорожной сумкой перед оленьими рогами, пытаясь достать свою соломенную шляпу. В иные дни он неплохо справлялся со стремянкой. Сегодня стремянка куда-то делась. Сегодня все не слава богу! Я оторвал от рогов его любимый головной убор и нахлобучил ему по самую шею.

– Слушайте вводную, родные мои. Противник силами двух карательных дивизий выдвинулся в район долины Покоя и в данный момент тщательно ее блокирует...

– А это точно не учебная тревога, Михаил Андреевич? – робко спросил коротышка.

– О, горе мне... – взмолилась к небесам Анюта. – Нет, Луговой, мы с тобой точно никогда не поженимся!

– Короче, – сказал я, – весь интим заключается в том, что если мы не сбежим, нас будут иметь самыми извращенными способами. Меня в итоге убьют, а вас...

– Да ты уже тысячу раз об этом говорил! – взвилась Анюта. – Только в концлагерь! Всю жизнь мечтала поработать за еду! И куда нам теперь прикажешь? По следам Индианы Джонса?

«Карательные дивизии», похоже, скапливались. Рычали моторы. Я бросился к шторам. Предрассветную серость прорезал свет фар. Три машины гнали к нашему дому. Одна отвернула, ушла вбок. Знают мерзавцы, куда ехать! Мы бросились на черный ход. И чего она затолкала в свой «узелок» – поднять невозможно! Я замешкался в узком проходе – ноша зацепилась за косяк, решила дома остаться. Анюта обогнала меня, сняла дверь со щеколды, распахнула... Завизжала душераздирающе. Заднюю дверь уже караулили! Или нет, только подошли... Парень, поднявшийся на крыльцо, сам растерялся. Еще бы, прет на тебя нечто такое, с мочалом на голове, в готической раскраске – потекшую тушь она и не думала смыть. Фактор внезапности нужно было закреплять. Я с изумлением смотрел, как коротышка юркнул между ног агрессора, а оказавшись сзади, что-то воткнул ему в задницу. Тот подпрыгнул, вскричав от острой боли. Я ударил его пяткой в живот, он повалился с крылечка. Я прыгнул и швырнул «узелок» Степану.

– Тащи в машину! Она в твоем любимом бульденеже!

Противник уже поднимался. Я врезал ему кулаком промеж глаз – нечего тут выдумывать сложные бойцовские комбинации... Из кустов метнулся второй (похоже, эта парочка прибыла раньше прочих, но после меня и обосновалась у черного хода). Мы столкнулись, как два непримиримых сумоиста, – лоб в лоб. Тужились, боролись, обливались потом. Он был силен, но и я не с голодного мыса. Он двинул меня локтем в скулу, я всадил ему колено в живот.

– Луговой, сопротивление бессмы...

Ну, почему же «бессмы...». Второй удар пришелся ниже. Предательский и подлый, каюсь, удар. Партнер по спаррингу дернулся так, словно его дефибриллятором оживляли, и выпустил меня.

– Луговой, чего ты там возишься, давай быстрее! – нетерпеливо покрикивала Анюта. И смех, и грех.

Я разделался со своим соперником двумя не очень точными ударами. На бегу отобрал у коротышки узел с Анютиным скарбом – он волочил его по земле, как Сизиф свой камень в гору; узел был тяжелее, чем сам карлик.

– Чем ты его ударил, Степан? – спросил я на бегу.

– Вилкой, – буркнул тот.

– Откуда у тебя вилка?

– Странный вопрос, их полная кухня... – пыхтел «садовник». – Бегал, искал какое-нибудь оружие... А с ножом боюсь бегать. У меня папаня, когда на хулиганов напал, бегал вот так с финкой, а потом упал на нее тем самым местом, а потом лечился, а маманю с горя понесло во все тяжкие...

Я чуть не сшиб Анюту, подпрыгивающую у машины.

– Спокойно, это я...

– Ну, да, а я тут, типа, подушка безопасности...

Я заталкивал их, пританцовывающих, на заднее сиденье. Утрамбовал шторой с вещами, рюкзаком с продуктами. Степан заламывал свои коротенькие руки – какое я имел моральное право угробить его любимый бульденеж! Ненавижу бегать по Каратаю безоружным. Такое ощущение, будто ты голый. Даже вилка осталась в чужой заднице. Я не знал, что происходит у моего дома со стороны парадного подъезда (хотя и мог представить), но сзади определенно ничего хорошего не происходило. Машина, отпочковавшаяся от колонны, нашла после долгих плутаний лазейку в перехлестах аллей. Я выруливал из испорченного бульденежа, а они выруливали из-за поворота. Дорога узкая, одна машина с трудом помещается.

– Ой, пропали мы, пропали... – бубнила на задворках Анюта.

– Давите их, Михаил Андреевич! – пищал Степан. – Давите к такой-то матери!

Варианты не просматривались – либо пешком (не канает), либо снова бодаться. Я понесся на них, вцепившись в баранку.

– Держитесь!

– Ой, мамочки... Луговой, ты нас когда-нибудь точно угро...

Не зря я устанавливал стальной кенгурятник на машину! Заплатил похмельному механику и пригрозил, что если не будет как надо, то лично пристрелю. Сделал даже лучше, чем надо. Фары встречной машины испуганно заблестели. Свернуть ребятам было некуда. А я, конечно, погорячился. На хрена нам это «сращивание активов»? За мгновение перед столкновением я плавно выжал тормоз – удар состоялся, но щадящий. У противника кенгурятника не было. Это был потрепанный «УАЗ» – прославленный, но сомнительный отечественный джип. Они кричали, но стрелять не решались – был приказ брать меня живым. Мы стояли, как два быка, в узком проезде, рычали, давили друг дружку. В принципе, я был спокоен – российская техника далека от совершенства, аналогов японским внедорожникам пока не придумали. Полный привод, пониженная передача, газ до упора – держись, движок... Им бы самое время сообразить повыскакивать из машины да взять нас голыми руками, но именно эту идейку я не хотел им подбрасывать.

Японский «бык» давил своей массой – и выиграл схватку с российским коллегой. Он выдавливал его через бордюр на соседский участок, потом рывок – «уазик» ослаб, сдался, под капотом что-то затрещало, пошел дымок, а задний бампер прочно увяз в стальном каркасе помидорной теплицы. Хлопали дверцы, пассажиры покидали «тонущий корабль», но я уже убирался задним ходом. Хрустнула трансмиссия, машина полетела, наскакивая на бордюр, отчего протяжный крик Анюты стал прерывистым и состоял из разных нот. Броситься под колеса желающих не нашлось. Остался в прошлом чадящий «УАЗ» – не умеем пока собирать приличные машины. Зато мы лучше всех в мире ругаемся матом!

– Молодец, Михаил Андреевич! – ликовал Степан. – Я же говорил, что давить надо! Ладно, не благодарите, чего уж там...

Все дороги из долины Покоя я знал как свои пальцы. Даже те, что не пользовались популярностью. Пригодились, казалось бы, ненужные знания. Перед машиной плясали запутанные дорожки, обрывы, деревья, полз в гору серпантин.

– Луговой, ты не едешь, ты стоишь... – изнывала Анюта. – У нас на кухне холодильник быстрее едет...

Мы въехали на косогор, провалились в лес.

– Я точно от тебя без ума, – заключила Анюта.

– Без ума, Анюта, ты не от меня, – возразил я, – а, извини, от природы.

– А спорим, не подеретесь? – встрепенулся Степан.

– И что ты нам на этот раз уготовил? – горячилась Анюта.

Первый страх у девушки прошел. Она поняла, что мы вляпались, причем сделали это не в лучшем из миров. Не будет у нее больше ни виски в холодильнике, ни мягкой постели, ни телевизора с проигрывателем и обширным набором комедий и мелодрам, дающих представление о жизни на «материке». И бензин в машине, кстати, не вечный.

– Скажи, что нам делать, Луговой, скажи! – стонала Анюта.

– Что хочешь, – огрызался я. – Молись, ругайся, отправь СМС на короткий номер...

– Сволочь ты, Луговой!

– А мне почему-то кажется, что однажды вы поженитесь, – задумчиво изрек Степан. – И будете гавкаться уже на законных основаниях. Вы такая трепетная пара, вы так похожи...

– Заткнись! – прокричали мы хором, а я чуть не въехал в опутанный корнями обрыв.

В общем, было весело. Дорога за приятной беседой пролетает незаметно. Мы оторвались от погони, и можно было смещаться к Данилкиному омуту. Небо становилось грязно-серым, ночь, сопротивляясь, отступала. Мы вгрызались в тайгу, ехали по узким, практически не предназначенным для транспорта тропкам. Еловые лапы скребли по стеклам. Анюта притихла. Смотрела в окно огромными глазами, напоминая мне кошку, которую пятнадцать лет держали в запертой квартире, а под старость вывели на улицу, чтобы показать сложный мир. Потом она начала ежиться. Я включил печку. Она все равно ежилась.

– А как тут с дикими животными? – опасливо спросил Степан, которому в сидячем положении было ни черта не видно; он сел на колени и смотрел в окно, как собака, которую везут на дачу.

– А где ты видел знак «Осторожно, дикие животные»? – проворчала Анюта.

– С дикими животными здесь полный порядок, – пояснил я, – а также с дикой природой и с дикими людьми. Батарей парового отопления здесь нет, с розетками напряженно, вода из крана не везде, и с этой минуты, прежде чем сделать какую-нибудь глупость, вы обязаны спрашивать у меня разрешения. От машины – никуда.

Я поставил их в известность, в каком направлении мы движемся, и не одни мы такие несчастные – набирается довольно приличная группа лузеров. Анюта обрадовалась – теперь не придется любоваться на две опостылевшие физиономии. А это сущая правда! Кого она видела за этот год в «реале»? Молочника, противную соседку с ее голубоватым служкой? Я даже коллег не приводил в дом (неправда, Корович пару раз забегал с бутылкой). Степан расстроился – ему и двух «великанов» по жизни хватало, а теперь целая свора под ногами будет путаться. Анюта заявила, что дома было теплее, завозилась, стала что-то с себя снимать, что-то натягивать, потом сообщила, что кожа ее покрылась термическим бельем, а Степан подглядывал!

– Да больно надо за вами подглядывать, Анна Дмитриевна, – смутился коротышка. – Терпеть не могу высоких женщин, а вас, между прочим, можно использовать вместо минарета...

В землянке у Данилкиного омута нас встретили как родных. Единственное приятное событие за всю ночь. Рюкзак с продуктами пошел на кругу. На мое предупреждение, что другой провизии не будет, Топорков резонно вопросил: и что теперь, отказываемся от приема пищи? Оголодавшие коллеги умяли влет половину «доставки». Никто не задумывался о завтрашнем дне. Знакомились друг с другом, как знакомятся кошка с собакой. Подчиненные изумленно разглядывали мою благоверную с печатью пьянки на снулой мордашке, мысленно оценивали ее сексуальные параметры, мысленно же раздевали, укладывали в койку. С не меньшим изумлением глазели на надувшегося коротышку, который едва доставал им до пояса. Анюта тоже не лучилась дружелюбием, но больше всего ей не понравилась женщина с роскошными черными волосами и тонким измученным лицом, спящая на разломанном топчане. Ее сразил глубокий сон. Намаялась в своем подвале. Ее укрыли армейскими одеялами (мы, как плюшкины, тащили на свою «блат-хату» все, что находили), но в процессе сна она разметалась, и одеяла валялись в стороне. Коллегам нравилось, никто не укрыл ее обратно. Разговаривать можно было свободно, спящую не пробудил бы даже рев Змея Горыныча.

– Губа не дура, ну-ну, – зловеще протянула Анюта. – Тайная вечеря в разгаре. А вы неплохо проводите время на работе, мужчины... Это что? – Она показала на женщину и посмотрела на меня.

– Опытный образец? – задумался Шафранов.

– Великанша, – неприязненно проворчал Степан. Коллеги заулыбались – должно же в этой жизни быть что-то светлое и радостное.

Своим ответом я лишь усугубил ситуацию.

– Это твое отражение из зеркального мира, дорогая... Прости, не то сказал.

– Второй попытки не будет, – кивнула Анюта. – Бог свидетель, Луговой, уйду я от тебя когда-нибудь в лес, и никакого тебе секса...

– Отличная привычка, – разозлился я, – выставлять все наши проблемы на обозрение окружающих.

– Только тем и занимаюсь, – согласилась Анюта. – Экий ералаш у тебя в голове, дорогой. Как бы я выработала такую привычку, если целый год не видела людей?

– Какое это счастье – лежать в постели с приличной женщиной... – мечтательно произнес в пространство Шафранов. – У тебя отличная жена, Михаил Андреевич. Мэм, вы просто чудо как великолепны.

– Я ему не жена, – смутилась Анюта. – Впрочем, спасибо.

– Мы вас поженим, – пообещал Корович. – Кстати, не припомню, в этом долбаном Каратае имеется хоть один приличный поп?

– Сколько угодно, – отозвался Хижняк. – В крупных деревнях имеются церкви – кто-то же должен ими заведовать. Но с попами лучше не связываться. У нас как в Советском Союзе – что ни поп, то либо стукач, либо внештатный сотрудник КГБ. А кормчий любой деструктивной секты, если браки там не запрещены, может вас благословить, зафиксировать союз и снять, так сказать, пробу. Но это на любителя...

– А вы, сударь? – всмотрелся в полумрак Топорков.

Степан на всякий случай отодвинулся, чтобы не наступили на голову.

– О, господа, я важная вещь в доме Михаила Андреевича. Степан Заболотный – спешу представиться. Коврик для вытирания ног, мальчик «принеси, подай, пошел на…», а еще меня в прошлом месяце веником пороли.

– Было за что, – проворчал я.

– Да уж, Михаил Андреевич тот еще узурпатор... – задумчиво произнес Топорков.

Глумиться друг над дружкой можно было долго. Времени – вагон. Я рассказал про свою «диверсию» на базе (на меня смотрели как на сумасшедшего) и потребовал ответного доклада.

– Ну, вы и зажгли, Михаил Андреевич, – убитым голосом сказал Топорков. – Теперь нас точно обратно не возьмут.

– Луговой в своем амплуа, – фыркнула Анюта, – позднее весеннее обострение.

Девицу в мое отсутствие допрашивали, особо не манерничая. А поскольку заняться им больше было нечем, делали это тщательно.

– Не знаем, Михаил Андреевич, наугад ли вы бросили фразу про зеркальное отражение, – задумчиво изрек Топорков, – но пришлась она ко двору.

Красавицу, заснувшую мертвым сном, звали Арлине (так она настаивала). Имя как имя, бывают и похуже. Она потрясена, напугана, тронулась рассудком. Именно так моим коллегам поначалу показалось. Ей двадцать три года. Она проживает в городе, который называется Сезар. По национальности как будто русская, хотя имя скорее армянское, да и внешность, собственно... Тут коллеги поспорили. Шафранов уверял, что армянское имя – Армине, а Арлине – это вообще не поймешь откуда. Речь у девушки, как я мог убедиться, плавная, слова она произносит, тщательно проговаривая, иностранного акцента не прослушивается, но все же с речью у нее что-то не в порядке. Наши люди говорят иначе. Даже староверы и прочие «окающие-акающие». Настаивает, что она дочь богатых и влиятельных родителей. Проживают они с семьей – отцом и матерью – на окраине города, в поселке для обеспеченной публики. Обучается на «правового специалиста» в престижной городской академии. Считает, что ее похитили, и она понятия не имеет, где находится. Позвонили в дверь поздно вечером, когда родители убыли на симфонический концерт, заткнули рот какой-то гадостью, отчего у нее сразу закружилась голова и все чувства куда-то убежали, а дальше все провалилось. Очнулась от стрекота вертолета, хотела выйти из летящей машины, но ее поймали, снова сунули гадость, и она опять отключилась. Потом были посадка и тряска в закрытом автомобиле. Она не знала, что в автомобиле может так трясти... Подвал, тоска, двое типов, которые особо не приставали, но общались с ней весьма нечленообразно...

– Минуточку, – перебил я, начиная закипать от злости, – как общались?

– «Нечленообразно», – невозмутимо ответствовал Шафранов. – В переводе – «нечленораздельно». То бишь матом, а она такого языка не понимает. Делаем вывод: в присутствии Арлине вы можете материться с чистой совестью и по-всякому... – Шафранов искоса посмотрел на тихо облезающую Анюту.

– Ну, вы и наговорили, – покачал я головой. – Во-первых, города Сезар в странах СНГ нет. Допускаю, есть такой горем убитый райцентр в какой-нибудь депрессивной губернии, но откуда на его окраине возьмется поселок для обеспеченной публики, а также престижная академия и сельский клуб, в котором дают симфонические концерты? И покажите мне хоть одну взрослую женщину на шестой части суши – в какой бы барокамере ее ни воспитывали... а, судя по учебе в академии, речь о барокамере не идет, – которая не знает, что в природе существует русский мат?

– Ты будешь удивляться, командир, но мы подумали о том же, – вставил Хижняк.

– Не нравится, не ешь, – обиженно сказал Корович. – За что купили, за то и продали.

– А мы, кстати, не козу продаем! – возмутился я.

– От нас-то вы чего хотите? – не понял Топорков. – Мы же говорим, что у девицы умственное расстройство. Она считает, что живет в стране, которой в природе НЕ СУЩЕСТВУЕТ.

А Шафранов добавил:

– Да ни хрена она не сумасшедшая. Я внимательно слушал, смотрел и анализировал. Она испугана, на грани нервного срыва от этого «незапланированного» похищения, но с головой, уж поверьте моему психиатрическому опыту, у фифы все в порядке.

Повисла напряженная тишина. «А ведь не издеваются», – подумал я, чувствуя, как в районе поясницы образуется холодок. Люди угрюмо рассматривали спящую женщину.

– Ну-у, мужчины, у вас тут точно психиатрическое отделение, – протянула Анюта.

– Сказка – ложь, – компетентно изрек стоящий на позициях материализма Степан.

– А давайте сыграем в эту сказку, – предложил Корович. – Мы тут с мужиками посовещались... Такой расклад, Михаил Андреевич. Допустим, Арлине не сумасшедшая. Ну, так, на минуточку, представим, да? А Филиппыч – никакой не ренегат и не имеет привычки действовать за спиной шефа. Он выполняет приказы Благомора – просто тот дает ему широкую свободу действий и не суется в область, в которой ни черта не смыслит. Филиппыч предан Благомору до последней мозоли – берем за аксиому. А теперь напрягись, подумай. Кто такой Филиппыч? Ты всю дорогу озадачен, что за кекс такой, чем занимается? Ведь явно привилегированная особа. А вот ответ – ответственный за связь с параллельным... ну, хорошо, не делай такие глаза – с «другим» миром. Отсюда вытекающие привилегии и особое положение. Уникальный специалист. Только Филиппыч знает, где, куда и почем, и держит в руках все нити. Что мы знаем про Каратай? Чему посвящает себя правящая тут верхушка? Что приносит баснословный доход и влияние, о которых мы даже не подозреваем? Добыча алмазов? Хорошо, но вдруг не только? Взимание платы за провоз какого-нибудь «ингушзолота» или «чеченплатины»? Взращивание наркоты в долинах? Фигня, Афганистан нам все равно не переплюнуть. А вот уже теплее: экскурсанты из... другого мира, проходящие акклиматизацию и знакомство с обычаями нашей «плоскости существования» в Каратае и отправляемые далее «за пределы» – с целями не всегда экскурсионными? Да, но мелковато. Рэкет, шантаж, давление на влиятельных лиц в «потустороннем» мире? Думай сам, Михаил Андреевич, если есть такое желание. Благомор – не вершина айсберга. Есть фигуры покрупнее...

Если этот бред хоть на сотую часть был правдой, нам определенно наступал конец. Даже если докажем, что нас подставили, выжить все равно не дадут. Мы залезли не в свою миску...

– Ну, хватит, – перебил я, – подурковали, и будет.