Текст книги "Славянский «базар»"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

«Нет, никогда не бывает в жизни так, как в мечтах», – подумал осужденный.

– …только сделаешь так. Все мои вложенные деньги из дела выдернешь. И навар отдашь за весь срок, который тебе отсидеть осталось, – тогда на волю по амнистии выйдешь и разбежимся.

Мальтинский умел считать быстро. Получалось, что отдать он должен практически все, что у него было. И отдать наличными, оголив бизнес, загубив дело. И еще он знал, что выбора у него нет. Хозяин властен над ним, пока Мальтинский на зоне. Выйдет, и может послать Крапивина к чертям собачьим. Так что подполковник еще поступал по-человечески. У него тоже не было другого выхода. Не согласиться было нельзя.

– Хорошо, – дрогнувшим голосом произнес шерстяной.

– Тогда пиши заявление на внеочередную свиданку с сестрой и братом. Я с твоим компаньоном сам предварительно переговорю, чтобы приехал.

Та свиданка прошла как в тумане. Мальтинский на коленях умолял компаньона выдернуть деньги из дела, понимая, что сам на его месте не решился бы на такое. Скорее бы в обход приятеля сговорился с хозяином. Он даже не помнил слов, какие говорил, готов был целовать ноги, когда приятель под утро согласился, но предупредил:

– Сделаю, но больше твоей доли в деле нет. И дорогу ко мне забудь.

Мальтинский помнил презрительный взгляд женщины, брошенный на него, жалкого и никчемного. Было в этом взгляде все, что накопилось у нее в душе не только к Мальтинскому, но и ко всем мужчинам, использовавшим ее тело, как им хотелось.

Как уж передал бывший приятель деньги Крапивину, Семен Борисович представления не имел, но передал наверняка. Потому как его освободили по амнистии. Передал он свою шушарку новому нарядчику-сидельцу. Карлу ни о чем говорить не стал. Научила его зона лишний раз душу не открывать. Кому интересны твои беды? У каждого своих хватает.

Вышел Мальтинский на волю без копейки в кармане. Деньги за то время, пока он на зоновском производстве вкалывал, ему выдали. Но что это за деньги – слезы! Все за прошедшие годы инфляция съела. Один раз в ресторан сходить – и то не хватит. Оставалась еще пара-тройка тысяч баксов, которые ему знакомые были должны, – не успели отдать перед посадкой, да небольшая дача под Москвой, записанная на племянника, ее конфисковать не сумели.

У должников Мальтинский сумел только две штуки вытребовать, другие отдавать долг не отказывались, но и не спешили. Племянник, правда, без слов с дачи съехал. Освободил какую-никакую, но жилплощадь. Ответственные должности и посты, связанные с финансовой ответственностью, Семену Борисовичу еще пять лет были противопоказаны. Не на завод же идти! Освободившемуся, если не устроишься на работу, долго на воле не ходить, сразу участковый присматриваться начнет. Если не работаешь, то на что живешь?

Благо Мальтинского в дачном поселке приняли на работу сторожем, помогли сто баксов, которые председателю правления от сердца оторвал. Зарплата микроскопическая, зато много свободного времени и на работу ходить не надо, да и от участкового отмазка. Другой бы бывший зэк, имея деньги в кармане, шиканул бы пару раз, но Мальтинский поступил иначе. Серьезного дела с такими финансами не начнешь. Жить на них – долго не протянешь.

Если посадили человека за то, что у государства много денег украл, то потом всю жизнь обыватели будут считать, что припрятаны у него миллионы. Неважно, что конфисковали по решению суда все до самой малости. Это и решил обратить себе на пользу Мальтинский. Заехал в Москву к сокурснику, которого давно не видел, приоделся – гардероб племянник сохранил, ему дядины костюмы впору не пришлись. Сели, выпили. Семен Борисович с глубокомысленным видом намекнул, что большое дело затевает. Прибыли ожидаются головокружительные, и чем больше он вложит, тем больше получить можно.

– А живешь ты не очень важно, с твоими способностями бабла скосить можно немерено.

Слово за слово, и сокурсник уже сам просил Мальтинского принять от него деньги, вложить в стоящее дело под высокий процент. Семен Борисович для приличия колебался, а потом взял. Радости было столько, что приятель даже не спросил, где живет Мальтинский, как его найти. Обошел Семен Борисович еще пару знакомых, ту же схему провернул. Так и пошло, у одних одолжил, и новым долгом исправно с процентами возвращал старый. Люди на халяву падкие, сами упрашивали Мальтинского оставить деньги в деле вместе с процентами. И с радостью записывали в блокнотики цифры, наслаждаясь своим придуманным богатством. О Семене Борисовиче пошел слух, будто он умеет оборачивать деньги с огромной прибылью.

К нему стали обращаться и незнакомые люди, кому шепнули пару слов уже соблазненные им. Мальтинский как человек разумный не мог не понимать: вечно так продолжаться не будет. Когда-нибудь, рано или поздно, наступит час расплаты. Но он уже так запутался, так увяз в перекрестном одалживании, что не видел иного выхода, как продолжать. Утешал себя тем, что так обращается с чужими деньгами не только он один. Плодились всевозможные пирамиды, открывались банки. В стране с неустойчивой экономикой и еле живой промышленностью финансовый бум возможен только как обман, видимость, мираж, который неминуемо должен рассеяться. Втайне от своих кредиторов-вкладчиков Мальтинский готовился к отъезду. Он уже подал документы на выезд в Израиль. На случай, если кто-нибудь пронюхал бы об этом, ответ у него был готов. Мол, бизнес разрастается, он уже осваивает заграничные рынки, и израильский паспорт в кармане этому не помеха, а подспорье.

Любому, кто посмел бы усомниться в его честности, Семен Борисович готов был тут же выложить все причитающиеся ему деньги и строго предупредить, что больше подходить к нему бесполезно. Так уже случалось. И после недолгих раздумий засомневавшиеся возвращали полученное.

Жадность и легкость, с которой удавался обман, затмили Мальтинскому разум. Он уже собрал около двухсот тысяч долларов и подготовил канал, чтобы перевести их за границу. И тут он столкнулся в городе с отцом Карла, тот выходил из театра с огромным футляром в руках, задумчивый и возвышенный. Возможно, музыкант и не признал бы в проходившем мимо мужчине зэка, помогшего его сыну пронести на свиданку деньги. Трудно узнать человека, если ты уверен, что он сейчас в сотнях километрах от тебя за колючей проволокой.

– Добрый день, Карл Иванович, – Мальтинский приподнял шляпу.

Старик несколько секунд всматривался в его лицо, а потом расплылся в улыбке.

– Семен Борисович, если не ошибаюсь.

– Все правильно.

– С освобождением, – музыкант переложил инструмент из правой руки в левую и горячо пожал ладонь, – рад встретить друга моего сына.

Слово за слово, и Мальтинский оказался в квартире Разумовского-старшего.

– Давно освободились? – спрашивал хозяин, подливая гостю кофе и отмеряя в чашку коньяк чайной ложкой.

– По амнистии. Повезло.

– Смотрю, процветаете.

Мальтинский одевался дорого, чтобы производить на людей впечатление, уже вошел в образ удачливого бизнесмена.

Музыкант принялся рассказывать о том, что знал по письмам о жизни Карла, потом спохватился:

– Вы, наверное, и без меня это знаете, переписываетесь с ним.

Возражать Мальтинский не стал. И тут прозвучало то, к чему он внутренне был готов. Старик принялся жаловаться на теперешние порядки, на то, что есть кое-какие деньги, сын передает регулярно, но некуда их вложить, боится обмана. Сработал рефлекс, Мальтинский принялся живописать перспективы вложения капиталов через свою теневую фирму, монолог он произносил по нескольку раз на дню, и язык делал свое дело почти автоматически. В это время его владелец мог думать о вещах отвлеченных. И через полчаса Разумовский-старший уже вручал ему две с половиной тысячи долларов.

Придя домой, Мальтинский дал себе зарок, что вернет старику деньги с процентами и больше не возьмет у него ни копейки. Через неделю он пришел к Разумовскому, положил перед ним три тысячи. Глаза старого музыканта засветились счастьем, он вновь поверил в людскую честность, в свое везение.

– Мы на меньшие проценты договаривались.

– Повезло, сделка удачная.

– Спасибо вам большое. Только, пожалуйста, сыну моему не сообщайте. Ему не понравится.

По глазам старика Мальтинский понял, что ни при каких обстоятельствах тот не станет рассказывать Карлу о том, как вкладывал деньги под процент. А уж тем более не признается в том, что потом его облапошили, развели на бабки, как последнего лоха, – слишком горд.

– Вы говорили, что, чем большая сумма вкладывается, тем успешнее операция…

– Я сейчас приостановил работу. Так, по мелочам, – говорил Семен Борисович, чувствуя, как у него холодеет внутри.

– Я о многом и не прошу, знаю, для вас пятьдесят тысяч мелочь. А мне, старику, на проценты можно до смерти прожить. Пустите их в оборот на три месяца. Но только сыну ничего не говорите, даже если допытываться станет. Через неделю у меня будет такая сумма.

Отказываться от денег не было в привычке Мальтинского. Через неделю он вновь зашел к музыканту. Пять пачек долларов, по десять тысяч в каждой, уже лежали на столе. Язык у Семена Борисовича не повернулся сказать «нет». Он старался не думать, где взял музыкант такие деньги, – дал их ему Карл, одолжил у знакомых, соблазнив меньшим, чем рассчитывал получить, процентом прибыли. А может, и копил всю жизнь.

Через месяц Мальтинский покинул Россию. Предупредив тех, кто мог начать волноваться, что едет ненадолго по делам и, если они беспокоятся о судьбе денег, то он может рассчитаться с ними «в ноль» прямо сейчас. Забрал деньги только один человек.

Уехал Мальтинский тихо, вначале в Киев и уж оттуда улетел в Тель-Авив. В Израиле не задержался и недели. Единственное, что могли бы о нем сообщить эмиграционные службы – Мальтинский выехал в Европу, дальше его следы терялись. Его искали далеко не все, у кого он брал деньги, не всякому хотелось признаваться, что он сглупил, доверившись мошеннику, да и документы о передаче денег Мальтинский составлять не стремился. Брал под честное слово и запись в блокнотике.

* * *

Карл вышел за ворота зоны в тот день, который был ему определен в приговоре суда. К отцу зашел не сразу, лишь после того, как привык к воле. Карла поразило, как сдал старик за те полгода, которые он его не видел. Руки дрожали, запали и потухли глаза. Футляр с виолончелью лежал на шкафу припорошенный слоем пыли, сразу было видно, что к нему не притрагивались давненько.

– Я уже не играю в оркестре, пенсионер, – грустно усмехнулся старик, – видишь, – и протянул дрожащую руку. – Какой из меня теперь музыкант?

Взять у сына деньги на жизнь отец отказался, сказал:

– Мне недолго осталось, хватит того, что есть.

Разумовский-старший протянул недолго, два месяца, за это время он лишь однажды спросил Карла, виделся ли он со своим другом Мальтинским. Тот пожал плечами и даже не сразу припомнил, о ком идет речь.

Умирал старик дома, наотрез отказавшись переезжать в больницу. Карл сидел рядом с ним. Законный знал, что должен сказать перед смертью отец, ждал, когда тот распорядится самым дорогим, что у него было в жизни, или хотя бы попросит сына напоследок сыграть ему любимые мелодии. Он поймал взгляд умирающего, когда музыкант смотрел на покрытый пылью футляр, лежавший на шкафу. Ему хотелось самому, без просьбы отца, снять и положить рядом с ним старинную виолончель, чьи очертания напоминали женскую фигуру. Но так и не дождался. Разумовский-старший ушел из жизни, не признавшись в собственной неосмотрительности. Когда Карл открыл футляр, тот был пуст.

Уже на похоронах Карл узнал часть правды. Старик за год до смерти одолжил у знакомых много денег на три месяца, выходило, что-то около сорока-пятидесяти тысяч, а потом что-то случилось… Музыкант угодил в больницу с сердечным приступом. Вышел он из нее совсем разбитым, уволился из оркестра. Деньги вернул всем и с обещанными процентами. Хотя друзья отказывались, согласны были повременить.

«Нет, – настаивал Разумовский, – видите, каков я стал. Не ровен час, помру. Кто тогда за меня долг отдаст?»

Куда делась виолончель, никто сказать не мог. Музыкант не вспоминал о ней. К седьмому дню после смерти отца Карл отыскал и инструмент. Разумовский-старший продал его питерскому бизнесмену-коллекционеру за семьдесят тысяч. Стоил он дороже, но очень уж были нужны деньги, без них музыкант не мог возвратиться домой. В Москву Карл вернулся с виолончелью в новом футляре. И когда отмечали девять дней, инструмент уже стоял в квартире на видном месте, словно до самой смерти виолончелиста никогда и не разлучался с ним.

Для чего влезал в долги отец и кому отдал деньги, Карл раскопал быстро. Но к тому времени следы Мальтинского потерялись окончательно. Последнее, что о нем было известно, – он, перебравшись в Штаты, сдал ФБР двух осевших там русских блатных. Дал против них в суде показания. После чего те получили пожизненные сроки. А сам попал под программу защиты свидетелей. Ему дали новое имя, биографию, изменили внешность… И даже Карл не мог узнать, где тот скрылся.

И вот они встретились вновь…

Глава 5

– …он должен заплатить за все, – промолвил Карл, – сначала мне, потом братве. Пацаны на него ох какие злые. Но у меня к нему свой счет, и я первый в очереди стоял.

Бунин молчал, он не услышал от законного и сотой доли того, что вспомнил, додумал Карл, но суть уловил – этот человек повинен в смерти его отца, а такое не прощают. Это Николай знал по собственному опыту – он-то с убийцей поквитался. Никого не просил, сам все сделал, хоть и пришлось ждать долгие годы, когда судьба дала ему этот шанс. Не отомстив, не смог бы жить спокойно. Карла он теперь понимал. Но все еще сомневался. Читалось и сомнение в глазах законного.

– Ты уверен, что это он?

– Если бы был уверен, он бы уже не жил, – краешек губ у Карла нервно дернулся, – не посмотрел бы, что вокруг тьма народа. Пока хоть капля сомнения остается…

– Что думаешь делать?

Карл сцепил пальцы, не хотел, чтобы Бунин заметил нервную дрожь.

– Для начала я должен увериться, что это точно он.

– Спросишь у самого, что ли?

– Спросить можно у людей знающих. К нему самому подходить тебе не советую. Ты рядом стоял, но я-то видел, возле него двое крутились. И не понять, то ли топтуны, то ли охрана.

– Не заметил, – честно признался Бунин, – я за руками следил, что они друг другу передавали.

– Пошли, – законный, ничего не объясняя, поднялся и двинулся к выходу из сквера.

Николай шел рядом. Они вновь оказались на Тверской. Неподалеку от гостиницы «Минск» Карл замедлил шаг, он выискивал взглядом кого-то среди людей, стоявших у входа. Наконец его глаза остановились. Законный смотрел на девушку в длинной черной юбке с высоким, доходившим до самого бедра, разрезом. Карл не поманил ее пальцем, даже не кивнул. Девушка сама перехватила взгляд, брошенный на нее, приблизилась. Бунин наметанным глазом сразу определил – проститутка, но не из дешевых, не ширпотреб для народа. Умелая и дорогая.

– Здравствуй, Карл, – голос у девушки оказался слегка хриплым, низким, он не очень вязался с ее почти ангельской внешностью, взгляд у нее был безгрешен, как у пятилетнего ребенка.

– Клара, – законный смерил проститутку глазами с ног до головы, – ты не стареешь.

– Профессия такая. И меня здесь не Кларой называют, я Ли-Ли. Давненько меня настоящим именем никто не звал.

Бунин, глядя из-под темных очков на проститутку, не мог определить, сколько же ей лет. Если бы ему сказали, что ей двадцать – поверил бы, сказали бы тридцать – тоже. Красота ее была зрелой, потому и сразу же останавливала на себе мужские взгляды.

– С тобой стоять на улице себе дороже. Все мужики с тебя глаз не сводят.

Клара, улыбаясь, кивнула Бунину и коротко вскинула ладошку в приветствии.

– Это кто такой? Слепой милашка. На мальчиков, Карл, потянуло? Или зону вспомнил? Там ведь, кроме мужчин, и трахать-то некого, бывает, некоторые так сильно привыкают, что потом на женщин и смотреть не могут, – но тут же, заметив, как плотно сжались в злости губы Николая, добавила: – Неудачно пошутила, извини, пацан. Отойдем, Карл, меня здесь многие знают. Расспрашивать станут, зачем я такому человеку, как ты, понадобилась.

– Скажешь, что к себе позвал, поразвлекаться…

Карл подвел проститутку к торговому павильону. Оставил девушку и Бунина у стойки.

– Карл у Клары украл кораллы, – улыбнулся Бунин, – а Клара у Карла украла кларнет? Вы так познакомились?

– У Карла что-нибудь украдешь! – Клара засмеялась. – Ты мне нравишься все больше и больше. Хотя мужчины мне совсем не нравятся – животные, натуральные животные. К Карлу, правда, это не относится.

– Почему?

– Потому что он в первую очередь человек, а уж потом – мужчина. Тебе таких тонкостей не понять и уж там более не увидеть. Странно наблюдать тебя рядом с Карлом. Ведет он себя, словно ты его друг.

– Мы и есть друзья.

– Не верю.

– Как хочешь.

– Ты не очень любезен – тыкаешь, а я, между прочим, старше тебя. Во всяком случае, опытнее.

– Я этого не вижу.

– Почувствуй, – Клара взяла ладонь Бунина в свои пальцы и слегка сжала их, пожатие получилось чувственным и трогательным.

– На ощупь тебе тридцать лет. Кожа уже не такая эластичная, как у девочки. Да и домашним хозяйством тебе приходится заниматься самой.

Клара хотела выдернуть руку, но Николай удержал ее.

– Я еще не все сказал, – он прикоснулся к щеке проститутки, – косметикой злоупотребляешь, пудры на тебе несколько слоев.

– Хам, – сказано это было весело.

Карл вернулся от киоска с пивом и пластиковыми стаканчиками, себе принес кофе.

– Я вижу, вы уже вовсю знакомитесь. Если бы я ходил дольше, пришлось бы отойти и не мешать вам.

– Я люблю пить из горлышка, – Клара перевернула пластиковый стаканчик кверху донышком, схлопнула его, как гармошку, и сделала пару глотков прямо из бутылки.

– Ты не пьешь, а отсасываешь, – Карл пригубил чашку.

– Тебе дело? Ты тоже хам, как и твой юный друг.

– Мне до всего дело, – Карл разительно изменился: если в скверике он был напряжен и мрачен, то теперь просто искрился жизнелюбием, – ты в 343-м номере бывала? – как бы между прочим поинтересовался он.

– Триста сорок третий? – задумалась Клара. – Я бывала во всех номерах гостиницы. Но тебя, как понимаю, интересуют последние дни?

– Вот именно. Кто там живет?

Клара задумчиво чертила длинным ногтем на крышке стола замысловатые фигуры.

– Я могу знать, зачем тебе это надо?

– Нет, – отрезал Карл.

– Тогда и сам не узнаешь. Ты мне, Карл, никто. Пусть пацаны и сутики боятся тебя, как огня. Их дело. Для меня ты просто дедушка с улицы. Приятный, умный, не жадный, но… и не больше. Мне плевать, что ты в законе. Я же знаю, что ты с женщинами никогда не воюешь.

В подобном тоне разговаривать с Карлом не позволял себе никто. Для осмелившегося могло кончиться очень плохо. Но в устах молодой женщины эти слова прозвучали не обидно, а игриво. Да и смотрела Клара после этой тирады, невинно моргая, хлопая длиннющими ресницами.

– Не воюю, – на законного слова не произвели никакого впечатления. – Ты сделаешь и скажешь все, что мне нужно. И спорить мы с тобой по пустякам не станем.

Карл властно взял Клару за подбородок, заставил смотреть себе в глаза, затем резко разжал пальцы.

– Не выпендривайся перед молодым парнем.

– Ладно, – сдалась Клара, – что именно тебя интересует?

– Все.

Молодая женщина потерла виски, после пристального взгляда Карла у нее мгновенно разболелась голова.

– Была я в этом чертовом номере. Вчера ночью. Неохота и вспоминать.

– Подробности секса и извращений меня не интересуют.

– А что я еще могу знать? Для другого меня и не приглашают. Попадаются, правда, идиоты, которые пытаются всю свою жизнь рассказать или напоить зачем-то. Так мне от них блевать хочется, – Клара нервно качнула бутылку, высосала из нее еще немного пива. – Мерзкий он, хоть и обходительный не в меру. Даже деньги, и те в конверте отдал.

– Кто?

– Я почем знаю? Он мне своего имени не называл, а я и не спрашивала.

– Он араб? – без особого интереса спросил Карл.

– Мне тоже вначале так показалось, а потом…

– Что, необрезанный?

– Я всяких повидала. Тут меня не проведешь. Обрезанный, как положено. Но так трахаться может только советский мужик.

– Как именно?

– Объяснить не могу. А тебе этого и не понять. Поверь уж профессиональному чутью. Иностранец, даже самый задрипанный поляк или румын, трахается спокойно, как свободные люди. А советский так, словно боится, что в любой момент его могут застукать. Уж не знаю кто: жена, мама, дети, начальник? Молодые, кто Советского Союза почти не помнит, уже другие в постели. Вот и твой молодой друг может это подтвердить. Ты же не боишься, что тебя застукают?

Бунин набычился.

– Значит, советский он? – Законный старался выглядеть спокойно, но блестящая зажигалка вертелась в его пальцах быстро, как булава в руках у жонглера.

– Я даже ради интереса попробовала его раскручивать. Ну, знаешь, как это бывает. Сама слова всякие говорю, завожусь как будто. Самой-то все его суетливые движения до сиреневой звезды. Чувств никаких, атрофировались еще в детстве, когда отчим меня первый раз изнасиловал. Царство ему небесное, зла не держу, бог ему судья, а не я. – Клара глотнула пива. – Обычно мужики, стоит их хорошо завести, с катушек слетают, тоже в ответ чушь всякую несут или хотя бы «быстрей», «медленнее» командуют. Ну, думаю, посмотрим, на каком ты языке «шпрехать» станешь? Какие колыбельные тебе мама над люлькой напевала? Бывает, крутые московские начальники, особенно из тех, кто истинно русских из себя корчит, когда кончают – по-украински, по-белорусски, а еще чаще на тарабарщине какой-нибудь кавказской лопочут. Я уж специально и с ритма сбивалась. Так он ни слова не сказал, словно немой, а взял меня, схватил руками и, словно куклу, тряхнул так, что у меня всякая охота к дурацким экспериментам отпала. Думаю, пошел ты на хрен, сто раз нерусский, чтобы я из-за тебя синяками покрылась, как плесенью. Хочешь молчать – молчи. Мне-то какое до тебя дело? Когда выдохся, валяться не стал, сунул в зубы мне конверт с баксами и на дверь показал. Мол, вали отсюда.

Бунин почувствовал, что с Карлом Клара позволяет себе быть непосредственной, не рисуется, не манерничает.

«Развязная, но неглупая и наблюдательная, невредная сучка. Попала бы в другую жизнь, могла бы стать неплохой журналисткой. Там тоже развязность и наглость в цене. Талант, он погибнуть не может. Он только трансформируется под влиянием обстоятельств».

– Соблазнил ты меня пивом, Карл. У меня дурной характер, если до обеда хоть каплю алкоголя попробую, то потом организм требует добавлять, к вечеру непременно напьюсь. Мне только после обеда пить можно. Тогда все спокойно проходит. Вот как.

– Ты это знала, когда бутылку в руки взяла.

– Я женщина слабая, – вздохнула Клара, – ты от меня, не могу понять, чего хочешь, а отказать не могу.

– Что-нибудь в номере странное видела?

Клара задумалась:

– Странного, считай, ничего. Хотя, ты знаешь… для мужика у него идеальный порядок в номере. Будто и не живет там никто. Грязные носки на полу не валяются, трусы в ванной на змеевике не висят, даже брюк на спинке стула, и тех не видела. Он меня как в халате встретил, так в халате и выпроводил, даже помыться толком не успела. Я для него, наверное, тоже что-то вроде мусора, скомканной бумажки на полу. Выбросил за дверь и – порядок.

– Мусор – не тот, что на полу валяется, мусор, он форму носит, – машинально уточнил Карл, а сам припомнил, что и в шушарке у Мальтинского всегда царил идеальный порядок.

– Клара, мне надо знать, кто живет в 343-м номере.

– Я тебе его, как могла, описала.

– Я его и без тебя видел. Мне имя нужно знать.

– С твоими-то возможностями ты к бедной проститутке обращаешься? – изумилась женщина. – Кто я такая, а кто ты?

– Ты одна из моих возможностей. И не болтливая.

– Я не болтливая? Трещу без умолку, даже с клиентами. Мужики любят, когда им лапшу на уши вешают.

– Я не хочу, чтобы знали, что я им интересовался. Что касается чужих тайн…

– Тут я – могила, – Клара прижала изящный пальчик к губам.

– Сделай для меня.

Женщина вновь принялась чертить ногтем на крышке стола замысловатые фигуры.

– Странный он. Боюсь.

– Я знаю, что мутный. Потому мне и надо.

– Расходы за твой счет.

Сказав это, Клара быстрым шагом направилась к гостинице. И хоть шла она быстро, но не забывала о походке. Ноги ставила, как модель на подиуме, спину держала прямо, распущенные волнистые волосы переливались, сверкали. Мужики головы себе сворачивали.

В гостинице женщина подошла к кабинке администратора и, перегнувшись через стойку, зашептала:

– Мужик из 343-го скоро съезжать собирается?

Администратор полистала записи на мониторе гостиничного компьютера.

– Номер у него на десять дней вперед проплачен. Но это не факт. Что-то не в порядке у тебя с ним? Заразой наградил?

– Я не дура – без резинки работать. Другое. Его зеленый полтинник мне знакомый приемщик в обменнике вернул. Сказал, что похож на фальшивый. Неохота деньги терять. Он друга попросил, тот на солидной аппаратуре проверит. Если фальшивый, пусть меняет. Я всегда номера переписываю.

– Да уж, – вздохнула администратор, – такое лучше полюбовно решить. Нам скандал и менты ни к чему. Но и наезжать на него нельзя. Может, и ни при чем мужик. Мало ли, где ему деньги сунули.

– Ты бы посмотрела, кто он такой, а то свалит, пока я разберусь.

Администратор принялась листать записи на экране компьютера. Если у россиян и граждан СНГ паспорта изымались при вселении, то «полноценным» иностранцам делали скидку. Как-никак паспорт – собственность государства, его выдавшего, а гражданин просто носит паспорт в кармане. Ради таких постояльцев в гостинице прикупили к компьютеру еще и сканер. Теперь администратор с милой улыбкой сканировала документ и возвращала его владельцу, а точная копия оставалась в недрах компьютера, в случае чего всегда можно было проверить данные, установить личность.

Заселялся «араб» не в ее смену. Администратор ожидала увидеть хитросплетение арабской вязи и какой-нибудь аляповатый герб с полумесяцем. Но на нее смотрела строгая страница американского загранпаспорта, с абсолютно читаемым, если, конечно, знать язык, текстом. Чисто машинально женщина прочитала: «Миир Харапп», а струйный принтер уже шипел и щелкал, толчками извергая из утробы лист бумаги.

Клара вернулась к стойке, в обмен на распечатку отдала администратору пять долларов. Бумажка была сложена в несколько раз, так что больше походила на фантик от конфеты, чем на купюру. Клара возвратилась быстро. Карл и Бунин даже не успели заскучать. Распечатка тут же оказалась в руках законного, он, глядя на листок бумаги, жестом указал на бутылку с пивом, для девушки.

– Сама говорила, что будешь пить до вечера не переставая.

– Пивом душу не обманешь, – Клара прижала к запотевшим бокам холодной бутылки ладони и зажмурилась от удовольствия, – в такую погоду все, что прохладное – прелесть. И водка должна быть холодной. Во всяком случае первая рюмка, а потом мне уже станет все равно. Я быстро пьянею, если захочу.

– Говори, сколько я тебе должен? – не отрывая взгляда от листка, спросил Карл.

– Ерунда. Можно забыть. Я другим себе на хлеб с икрой зарабатываю. Из уважения к твоим годам, Карл, сделала это бесплатно.

– Американец. Ну да, американец, – сам к себе обращался Карл, – конечно, американец с арабским именем. Лучший способ для еврея замаскироваться – притвориться арабом. И… наоборот.

Проститутке явно льстило, что Карл, вор с положением, снизошел до ее общества. Такое случалось редко. Девушек для развлечений братва и за людей не считает. Они блатным нужны лишь для одного – «использовать по назначению», как любила выражаться сама Клара. Карл же делил людей не только на правильных и остальной мир, он еще уважал людей умных, к какой бы социальной группе они ни относились, какого бы пола ни были. Именно поэтому Клара и могла себе позволить говорить с законным в подобном тоне, умным с его стороны прощалось многое. Девушка, помогая Карлу, конечно же, не была бескорыстна, знала, в любой момент сможет напомнить об услуге.

– Дался тебе этот арабоеврей, – лениво проговорила Клара. – Ни хрена в нем интересного нет. Нудный и мутный.

– Не скажи, – законный еще раз впился взглядом в портрет на распечатке, как сфотографировал. – Ты сможешь забраться в его номер?

– Красть там я ничего не стану, – испуганно сообщила Клара, – даже для тебя. Мне тут еще работать и работать. Ты же мне пенсию не назначишь. Я как балерина, должна за юные годы, пока тело гибкое и суставы солью не обросли, обеспечить свою старость. Подбросить ему что-нибудь безобидное – это еще куда ни шло.

– Воровка из тебя никудышная. Пошерудишь немного, незаметно. Там точно что-нибудь интересное найдется.

– Интересное: для тебя или для меня?

– И твой интерес соблюдем.

Клара задумалась, от вора в законе многое могло зависеть в ее дальнейшей судьбе. Карл, как всякий правильный, далеко держался от сутенеров и их бизнеса. Настоящему блатному жить с «мохнатого сейфа» западло, другое дело – казино или ресторан, но именно поэтому сутенеры и боялись Карла. Если случалась какая непонятка или мутка, договориться с ним было невозможно, карал он беспощадно. Наконец проститутка решилась.

– Идет. Что я должна найти?

– Документы. Посмотришь, от кого и кому. Могут оказаться драгоценности – камни. Деньги. Дурь. Не мне тебя учить. Стандартный набор командированного ты знаешь. Все, что выходит за его рамки, просмотри и аккуратно верни на место.

– Он американец, а не командированный.

– Он командированный американец. Деньги возьми, – Карл сунул в ладонь Кларе полтинник баксов.

Клара терла лоб, пытаясь придумать, под каким соусом ей лучше всего залезть в номер к иностранцу.

– А сам ты почему не хочешь? – спросила она.

Карл отшутился:

– Я не домушник, я щипач.

– Хорошо, уговорил. Только мне твой слепой пацан понадобится, – проститутка качнулась и задела Бунина плечом.

– Бери, но вернешь назад.

– На хрен он мне сдался? Попользуюсь, положу на место.

Николай терпеливо сносил подколки, решив, что не стоит дергаться. Лишь бы девка дело сделала. К тому же Клара понравилась ему своей бесшабашностью и необидным нахальством.

– Пошли, если араб не вернулся, быстро управимся, – подхватив Бунина под локоть, Клара, будучи уверенной, что ее спутник слепой, повела его к гостинице. – Я тебя вспомнила. Ты в переходе на клавишах играешь. Народу нравится.

– А тебе?

– Я в музыке не разбираюсь. Даже когда пою, обязательно сфальшивлю. Значит, так, – она сменила тон, – мы с тобой в гостиницу идем трахаться. Усек? Поэтому сострой подходящую рожу. Ухмылку дурацкую напусти. Иначе мне тебя не протащить в номер.