Текст книги "На разъезде (СИ)"

Автор книги: Сергей Ведерников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

1.

          На разъезде

          Рассказ

          Ведерников С. И.

   Пассажир, сидя с закрытыми глазами и ни о чём не думая, почти дремал в полном равнодушии, прислушиваясь лишь к этому равнодушию внутри себя, когда машину качнуло от резкого торможения, и сработал его ремень безопасности.

   – В чём дело, Коля? – спросил он спокойно.

   Раздражённый шофёр нехорошо выругался и ответил:

   – Вон тот придурок подрезал, совсем обнаглел!

   Он прибавил скорость и, маневрируя между машинами, обогнал обидчика, затем притормаживая, высунул руку в окно двери, давая знак остановиться.

   «Зачем?» – подумал пассажир и, когда шофёр вышел с решительным видом, сказал ему вслед:

   – Оставь! Не надо…

   Тот взглянул ещё раз на стоящий сзади автомобиль и сел за руль.

   – Там – баба. Испуганная…

   – Вот и ладно, вот и хорошо, – неизвестно для кого и по какому поводу произнёс спутник.

   Вскоре машина остановилась у подъезда. Пассажир с неохотой открыл дверь и вышел из салона.

   – Егор Иванович, я свободен? – спросил шофёр.

   – Да, Коля, да, дорогой! Завтра – как обычно.

   Машина отъехала, а Егор Иванович неторопливо поднялся к себе на этаж, позвонил в квартиру.

   – Привет! – войдя, сказал он открывшей дверь жене.

   – Привет! – отвечала она, и Егор Иванович понял, что та чем-то встревожена.

   – Что с тобой? – спросил он, раздеваясь.

   – Владимир едет. Сегодня будет, позвонил с дороги.

   – Ну и что? Это ж хорошо.

   – Как – что?!  Разве я тебе не рассказывала, что за сон видела сегодня ночью?

   Скажи такое кто-нибудь другой, Егор Иванович даже не рассмеялся, а просто пропустил бы всё мимо ушей, но сны жены игнорировать было нельзя – это проверено; видела же она какую-то грязь, что обещало скорые неприятности.

   – Небось, обойдётся? – неуверенно проговорил он.

   – Дай-то бог! – вздохнула она. – Переодевайся, перекуси что-нибудь, ещё есть время.

   Они были женаты двадцать пять лет, хорошее настоящее чувство постепенно превратилось в привязанность, такую, которую уже нельзя было ничем заменить, а больше, по-жизни, его лично уже почти ничего не грело. Сын выучился, жил и работал далеко от дома, а поскольку не был женат, то и внуков у них не предвиделось. Пока. Жена говорила, что тот с кем-то встречается, что у них всё серьёзно, а Егор Иванович даже не знал, будет рад внукам, когда они появятся, нет ли.  Дело, которым  занимался, уже могло продолжаться вне зависимости от его участия и совсем не давало повода для угрызений совести в его бесполезности для общества; вместе с тем, не было желания добиваться ещё чего-то большего в жизни. Всё чаще он ловил себя на мысли, что с удовольствием ждёт возможности выпить

                                                                          2.

несколько рюмок водки вечером, вспоминая слова какой-то героини Шекспира о том, что пусть даже и весь мир рушится, но есть ещё столько хороших вещей, как, например, «рюмка хорошего вина перед сном».

   Жена хлопотала на кухне, готовя ужин, Егор Иванович предложил ей помощь, но она отослала его назад, и он, кое-как скоротав время, вызвал такси, не беспокоя личного шофёра, чтоб отправиться на вокзал встречать сына; а когда тот появился перед ними с дорожными сумками в руках, весёлый и счастливый, рядом с незнакомой девушкой, лицо которой показалось отцу знакомым, представив её как невесту, родители совершенно растерялись, не зная, как себя вести.

   – Ты, хотя бы, предупредил, что едешь не один, – нашёлся наконец-то Егор Иванович.

   Катя, невеста сына, очевидно, тоже чувствовала себя неловко и стояла, прижавшись к Владимиру. Пришла в себя  Ирина Анатольевна; мать сделала шаг навстречу, обняла невестку и заплакала. Владимир обнял отца, затем вытирающую слёзы мать, говоря:

   – Ну, что ты, ма, что ты?!

   Мать успокоилась и взяла под руку невестку:

   – Всё, всё!.. Пойдём!

   Мужчины забрали поклажу, и все направились к машине. Женщины, шедшие впереди, о чём-то говорили, и Егору Ивановичу было видно, что смущение Кати прошло, да и Владимир был доволен тем, что они нашли общий язык.

   – Почему не позвонил раньше, что приезжаешь? – допытывался отец.

   – А что это изменило бы? Разве нужны какие-то приготовления к встрече?

   – А просто поговорить?

   – Пап, я недавно, буквально на днях, говорил с мамой!

   Егор Иванович подумал, что зря придирается к сыну, и промолчал.

   – И потом…  Всё получилось неожиданно. У Кати брат окончил этим летом институт и устроился на работу, а ей дали отпуск.

   – Мне кажется, я её где-то видел.

   – Что ты!..  Она последние шесть лет никуда не выезжала из своего города.

   – Что так?

   – Ухаживала за больной матерью, помогала брату.

   – А что с матерью?

   – Болела очень, померла два года назад.

   – Н – да!.. – только и смог сказать Егор Иванович.

   По приезду домой сидели за столом, ужиная и делясь новостями. Егор Иванович угощал всех коньяком, пил сам охотно. Катя от выпивки отказалась, не объясняя причины, Владимир лишь несколько раз пригубил рюмку. Разговор был непринуждённый, родители интересовались жизнью детей, планами на отпуск, на будущее.

   – Катя, расскажи о своей матери: кто она, об отце? – поинтересовалась Ирина Анатольевна.    – Прости, Катя! – поторопился Егор Иванович. – Владимир сказал мне, что твоя мать умерла. Прими наши соболезнования!

   Ирина охнула и, чуть не плача, обняла девушку.

   – Прости меня, милая!

   – Что Вы, что Вы! Это давно было. Я уже смирилась, – спокойно говорила невестка.

                                                                     3.

   – А отец? – не давая прерваться разговору, спрашивал Егор Иванович.

   – Меня до десяти лет воспитывал отчим. Мне было четыре года, когда мать вышла замуж, потом родился брат; а через несколько лет отчим, украинец из Молдавии, уехал на родину, и больше от него не было вестей. Про родного отца я узнала лишь перед смертью матери. Встреча с ним для неё оказалась драмой.

   – Катя, может, не надо?.. – сказал Владимир и положил свою ладонь на её руку, лежащую на столе.

   – Почему? – удивилась девушка. – Простая житейская история. Ты тоже, наверное, ещё не всё знаешь.

   – Мать окончила техникум, – продолжала она, – и, по распределению, работала на железной дороге вблизи Заозёрска. Она дежурила на разъезде около моста через реку. Там  была железнодорожная «стрелка», срабатывавшая после прохода поезда. Автоматическая… Но почему-то за ней надо было следить. Жила она в домике, принадлежащем железной дороге, в маленьком посёлке, на берегу той реки.

   Егор Иванович почувствовал, как становится неуютно за столом своего дома, и почти осознанное беспокойство поселилось в его душе, что заставляло всё внимательнее вглядываться в лицо девушки; она же, между тем, продолжала:

   – Там мама и познакомилась с моим отцом, работавшим на какой-то стройке. Они стали встречаться. Однажды он пришёл к ней на разъезд, а когда после прохода поезда, вдруг, «не разделалась» стрелка, она очень испугалась. Стрелку пришлось разводить вручную. Тогда она сказала моему отцу: «Если б ты не вышел из будки вместе со мной, когда проходил поезд, я бы подумала, что это ты что-то сделал. Такого у меня ещё не было». После этого случая она решила – это судьба. Позднее между ними случилась какая-то размолвка, а тут отца срочно вызвали в его главную контору, как сказали ей знакомые, и больше они не виделись. Мама ещё три года работала на этом разъезде; она брала меня с собой на дежурство, когда я родилась, а потом её перевели на узловую станцию, и мы переехали в Заозёрск.

   Егор Иванович отрезвел. Он, как сейчас, ощутил себя тем морозным январским днём  почти тридцатилетней давности на небольшой станции Северной железной дороги, и его никто не встречал. До деревни, где располагался рабочий участок его конторы, по словам железнодорожников, было километра три;  большой охоты преодолеть пешком это расстояние у него не было, однако ждать чего-то тоже не представлялось возможным, поэтому пришлось развернуть шапку-ушанку, поднять воротник полушубка и, закинув рюкзак за плечи, отправиться в путь. Впрочем, он не прошёл и половину дороги, когда ему встретился микроавтобус, направлявшийся за ним на станцию.

   Начальник участка встретил его без большой радости, что Егора не особо расстроило, поскольку он понимал, что сугубо штатский специалист может сомневаться в способностях отслужившего, хотя и в строительных войсках, выпускника строительного техникума. Тот, посетовав на то, что объём работ и численность работников участка невелики,  внимание к ним, как к субподрядчикам, тоже, сказал, что собственного жилья у них нет,  все, от начальника до простого рабочего, живут на съёмных квартирах, и предложил ему поселиться в доме у одинокого девяностолетнего деда, поскольку более приемлемое жильё уже занято. Не избалованный жизнью Егор согласился, предполагая при том, что не задержится на участке более полугода, и отправился на эту квартиру.

                                                                         4.

   Дом был просторный, пятистенный и, как показалось Егору вначале, двухэтажный. Позднее он узнал, что нижнюю часть дома занимали двор и скотный хлев, а верхняя жилая часть делилась на «летник» и «зимник», причём зимник был меньшего размера, очевидно, по  причине экономии тепла. Хозяин дома был старый комяк, благосклонно встретивший постояльца, выделивший ему на ночлег единственную в избе старую железную кровать, сказав при этом, что сам спит на большой русской печи.

   Так началась для Егора трудовая жизнь после армии. Он быстро вошёл в коллектив, а поскольку знал дело, которым занимался, то скоро обзавёлся и авторитетом среди рабочих и начальства. Возвращаясь домой после работы, много говорил о жизни со старым хозяином, у которого никого не было из родных: жена умерла десять лет назад, а сыновья, коим сейчас было бы уже под шестьдесят, погибли на войне, не оставив ему внуков. В молодости, во время гражданской войны, он воевал против Махно, а потом всю жизнь занимался охотой, не оставив это занятие и в свои ветхие годы, в чём убедился Егор, увидев белоснежные шкурки горностая, выделанные им недавно. Старик рассказывал, как в прежние годы селяне делали квас из берёзового сока, как собирали утиные яйца на лугах, словно картошку в поле, а утиные выводки бросались под ноги людям при виде ястреба в небе, как вместо семечек на вечеринки молодёжь брала с собой сушёное заячье мясо. В Отечественной войне он уже не участвовал, всё так же занимаясь охотой, что считалось важным государственным делом, поскольку, не смотря на тяжёлые годы, за шкурку куницы, к примеру, охотнику давали пуд муки. Позднее, после постройки железной дороги, про которую старики, увидевшие её впервые, снисходительно говорили: «Что это за железная дорога такая?! Положили две железные жерди, и всё!», – зверья и дичи в этих местах стало меньше. В одиночестве доживая свои годы, старик перечислял какие-то  полагающиеся ему пособия в один из областных детских домов, а его самого изредка навещал друг погибшего сына.

   Со временем беседы хозяина с постояльцем становились всё короче, потому что Егор начал усиленно заниматься изучением английского языка и готовиться к экзаменам в институт, собираясь поступать туда летом. Вечерами, после работы, и в выпадавшие изредка выходные, он почти не выходил из дома, занимаясь этими делами, и старый хозяин квартиры уже начал подтрунивать над ним, в шутку называя «баптистом». С наступлением весны, между тем, всё изменилось: оживилась и деревенская молодёжь, и молодёжь, прикомандированная  на строительство, собираясь субботними и воскресными вечерами в деревянном сельском клубе, где устраивали танцы и игры, и куда, однажды, друзья уговорили прийти и Егора. Его внимание сразу же привлекла видная, симпатичная девушка,  которая вела себя в клубе уверенно, по– хозяйски, чувствовалось, что она имела авторитет у местной молодёжи. Танцуя с ней, взбалмошно что-то говорил о весне, о весеннем настроении, о том, как весна влияет на поведение людей; Тоня же весело и задорно смеялась, всем видом показывая, что ей нравится игра, им затеянная. Он проводил её домой после вечеринки, и она рассказала, что работает на железной дороге, дежурит на разъезде, за рекой;  у калитки хотел  поцеловать её, она же решительно пресекла его попытки и, весело смеясь, скрылась в сенях. Они встретились на другой день у неё дома, точнее, в половинке дома, что  занимали вместе с подругой, сменщицей по работе, тогда как вторая его часть была занята семьёй охранника моста. Во время этой встречи Тоня сказала, что на другой день выходит в ночную смену на переезд. Егор попросил разрешения прийти к

                                                                         5.

к ней, на это она заявила, что мост охраняется, и что его вряд ли пропустят по нему охранники. Его намерение  было твёрдым, и вечером следующего дня, уже в глубоких сумерках, взяв в руки трехметровую палку, он направился по весеннему, размытому, рыхлому уже и, местами, в промоинах льду на другой берег реки. Переправа оказалась благополучной,  их встреча состоялась в деревянном маленьком домике-будке, где дежурила Тоня, где находилось какое-то оборудование, назначение которого Егору было неизвестно, да и мало его интересовало, зато они вместе встречали и провожали проходившие мимо поезда; а, однажды, когда проводили очередной состав и вошли в будку, девушка обнаружила, что стрелка, переводящая встречные составы, не вернулась в исходное положение. Очень расстроившись, она позвонила дежурному по станции, и тот велел перевести стрелку вручную. Вернувшись на пост и успокоившись, сказала, что если б он не вышел с ней встречать проходящий поезд, она б подумала, что это он что-то сделал с оборудованием, поскольку ничего похожего с ней ещё не было. Поздно ночью Егор всё тем же путём, через речку, где почти повсеместно уже были забереги и множество промоин, вернулся к себе на квартиру.

   Потом они встречались несколько раз у неё дома, когда подруга уходила на ночное дежурство и Тоня оставалась дома одна, не требуя друг от друга каких-либо обязательств и обещаний, находясь в состоянии юношеской беспечности и безрассудства. Был ли он влюблён, спрашивал себя Егор позднее и понимал, что любовь была очень вероятна, исходя из того, как сложились обстоятельства позднее, и как девушка повела себя в этих обстоятельствах; обстоятельства же сложились глупым образом, а последствия оказались фатальными.

   В дом, соседний с тем домом, где жил Егор, поселилась молодая девушка, ветеринар, направленная в местный колхоз из района. Встречаясь мельком несколько раз, он успел познакомиться с ней и, не подозревая, что может произойти потом, пригласил её в клуб очередным субботним вечером. Та охотно согласилась, а когда они вместе вошли в помещение клуба,  парня взяла оторопь при виде того, как изменилось лицо Тони: улыбка мгновенно сошла с него, и она побледнела. Отвернувшись от Егора, девушка взяла за руку местного паренька, сказав ему: «Проводи меня, Вася!», и они ушли, а юноша остался в растерянности и бездействии, понимая, что обидел девушку, и ревнуя за просьбу к другому проводить её. Пересилив ревность, он пришёл к её дому; в окнах горел свет, и парень подошёл к окну, не решившись постучать в дверь. Тоня сидела на кровати, держа на коленях аккордеон, и тихо играла, безучастный взгляд её был направлен в пол; на его стук в окно она отложила аккордеон, подошла к окну, взглянула на него и задернула плотные занавески; тому же ничего не оставалось делать, как постучать в дверь. На стук никто не откликнулся, последующие попытки тоже были безрезультатны, а вдобавок ко всему погас и свет в её окнах: было понятно, что девушка не хочет с ним общаться. На следующий день всё повторилось похожим образом, но парень не собирался отступать, и, если бы не последующие события на работе, он добился бы прощения девушки.

   Ещё зимой из разговора с начальником участка, он узнал, что летом, возможно, трест будет набирать сотрудников для работы за границей, и, не придавая особого значения этой сомнительной, как ему казалось, новости,  заявил, что был бы не прочь поработать там два года, именно на такой срок  должен был заключаться контракт. И вот сейчас, когда этот случай уже забылся, из центральной конторы управления пришло распоряжение с тем,

                                                                        6.

чтобы он выбыл в трест, оформлять документы  на выезд за границу. Угнетённое состояние, в каком находился юноша последние три дня из-за ссоры с подругой, и неудача с попытками помириться с ней способствовали тому, что он, не задумываясь, согласился выехать в трест и выехал туда, едва успев собрать вещи и попрощаться со своим старым хозяином, у которого квартировал.

   Он, и правда, поехал за границу, где два года изнывал от жары и докучливых мух, которые были просто злобными тварями по сравнению с родными, российскими. По возвращении  на родину долгое время работал при центральном офисе, как сейчас говорят, здесь же познакомился с Ирой и женился на ней, а вскоре у них родился сын Владимир. Егор уже редко вспоминал Тоню, воспоминания вызывали у него досаду нелепостью происшедшего, хотя перед собой свою вину он не отрицал. Года через три после возвращения домой, один знакомый по работе в Заозёрске, бывший родом оттуда, сказал ему, что Тоня вышла замуж, что у неё двое детей, что она переехала с той станции в Заозёрск, после этого Тоня уже почти не вспоминалась ему; и вот сейчас он понял, почему лицо Кати показалось ему знакомым, – она была похоже на мать.

   Сославшись на нездоровье, Егор Иванович ушёл в спальню, ошарашенный этим открытием, с одним желанием разобраться, что произошло, и какие это будет иметь последствия для семьи. Сомневаться, что Катя – его дочь, почти не приходилось, поскольку она достоверно описала события, связанные с ним, как со своим отцом. Предполагая, что девушка должна быть старше Владимира на три года, и это надо было выяснить в первую очередь, он понимал также, что молодым людям жениться будет нельзя; вместе с тем, тревожило, как эта новость на них скажется. Несмотря на выпитое за ужином, заснуть удалось лишь к утру, уставшему от тревожных мыслей, а проснуться, разбуженному женой, совершенно разбитому с угнетающей головной болью.

   – Николай звонил, – говорила Ирина, подразумевая шофёра. – Он ждёт у подъезда.

   – Передай ему, пусть обойдутся сегодня без меня. И, пожалуйста, дай мне анаприлин и цитрамон.

   – Да что с тобой?! Ты же не очень много выпил?

   – Не знаю, – уклончиво отвечал Егор Иванович, – приболел, наверное.

   Приняв лекарства, он полежал ещё немного потом встал, оделся по-домашнему и направился в душ,  в надежде таким образом окончательно поправить своё самочувствие. После душа действительно стало легче, но и это не избавило его от тяжёлых мыслей о том, как рассказать детям правду. На кухне жена с Катей занимались своими делами, а Егор Иванович, поздоровавшись с невесткой, налил стакан молока, прошёл к себе в кабинет и открыл компьютер, пытаясь заняться делами, но сосредоточиться так и не получилось. Позднее в комнату вошёл Владимир, проснувшийся недавно, поздоровался, позвал к столу; отец, не вставая со стула, обнял, легонько прижался к нему и отпустил, сказав, что не будет  завтракать, сославшись на здоровье. Ирина, очевидно, почувствовала что-то неладное, но не приставала к мужу с расспросами, зная, что тот сам скоро со всем определится. Она несколько раз заглядывала к нему в кабинет, ничего не говоря, но, очевидно, не выдержав, вошла днём и радостно прошептала ему на ухо:

   – Знаешь, Владимир с Катей ночевали вместе.

   К вечеру, решив, что пришло время объясниться, Егор Иванович вышел в большую комнату, где у телевизора собралась семья. Непринуждённый и доброжелательный

                                                                          7.

разговор, им затеянный, вскоре дал ему возможность задать Кате вопрос, мучивший его всё это время:

   – Катя, скажи, пожалуйста, как твоё отчество?

   – Романовна, – отвечала девушка. – Но это по отчиму, он меня удочерил.

   – А по родному отцу?

   – Мать говорила, что отца звали Егором.

   – Ты старше Владимира?

   – Пап!.. – укоризненно воскликнул сын.

   Катя засмеялась весело:

   – Да, на три года.

   – Ты родилась в январе?

   – Откуда Вы знаете? – удивилась девушка.

   – Я твой отец! – как голым в холодный омут ухнул Егор Иванович. – Это я был с твоей матерью на том разъезде, когда не сработала стрелка.

   На входе в комнату зазвенела, разбившись, выпавшая из рук Ирины посуда, которую она несла к чаю. Катя побледнела и отстранилась от Владимира, тот же после некоторого молчания осевшим голосом спросил:

   – Папа, это правда?

   – Да, сын. Вам нельзя жениться.

   В комнате не было слышно ничего, кроме голоса диктора в телевизоре, рассказывавшего вечерние новости, когда, вдруг, послышался плач Ирины, опустившейся в кресло у входа и закрывшей руками глаза. Катя встала, бледная, и нетвёрдой походкой вышла из комнаты, следом сорвался Владимир, замешкавшись было. До отца только сейчас дошёл весь драматизм происшедшего, он уже жалел, что поступил так опрометчиво, не подготовив родных к такой новости, впрочем, как к такому можно кого-нибудь подготовить.

   – Как же так?! – сквозь слёзы проговорила жена.

   – Прости, я не знал, ты же видишь!

   – Господи, спаси и сохрани! – пробормотала она и вышла из комнаты.

   Гнетущая тишина повисла в квартире. Эта тишина, наполненная отчуждённостью, неразрешимым бременем безысходности наполняла мысли её обитателей, вызывая щемящую тоску, какую Егор Иванович ощущал почти физически; очевидно, то же чувствовали и остальные, закрывшись по разным комнатам. Не решившись постучать в комнату молодых, он вошёл в свою спальню, Ирина лежала на кровати, глаза её были сухие, она не плакала и никак не прореагировала на его появление. Присев рядом на краешек кровати, Егор положил руку ей на голову и произнёс:

   – Прости!

   – Не надо!..  Поговорим завтра.

   Он встал, вышел из спальни и прошёл в свой кабинет, где сидел за столом, бесцельно уставившись на бутылку коньяка, не замечая времени и лишь позднее слыша шаги Ирины по дому, её приглушённый разговор с детьми, боясь надеяться, что всё каким-то образом обойдётся, тревожимый лишь двумя вопросами, застрявшими в мыслях: «Обойдётся?» и «Каким образом?»

   Утром его разбудила жена, позвала за собой в гостиную, дети были там же. Владимир почему-то виновато взглянул на него и опустил глаза, Катя глядела устало и так, словно

                                                                    8.

только что его увидела.

   – Садись, – сказала Ирина, и её решительный вид удивил Егора, она же продолжала. – Я должна сказать тебе правду, но никогда б не призналась, потому что не хотела тебя терять, но теперь не могу молчать. Я виновата…  Виновата в том, что изменила тебе после свадьбы, когда ты был в командировке, помнишь, ты уезжал на две недели вскоре после свадьбы? Ты знаешь Игоря, с кем я встречалась до тебя. Когда ты уехал, мы виделись с ним несколько раз, и я пожалела его. Он очень любил меня, но я не хотела тебя терять, поэтому всё скрыла.  Всю жизнь чувствовала себя виноватой, но сейчас не могу не сознаться, потому что Катя и Владимир любят друг друга, и им ничто не мешает пожениться, потому что у тебя, как и у меня, есть свой ребёнок.

   Ошеломлённый  Его Иванович молчал, униженный и растоптанный тем, что услышал по прошествии двадцати пяти лет после случившегося. Он знал про Игоря, но знал и то, что у Ирины ничего не было ни с кем до их свадьбы, ему в самом плохом сне не могло присниться такое, что сказала жена. Было бы смешно обвинять её сейчас в измене, в подлом обмане, когда у него самого объявилась дочь, о которой никому не было известно до сих пор, поэтому, пересилив себя, он подошёл к молодым, обнял поднявшегося Владимира:

   – Я люблю тебя, сын!

   Подойдя к Кате, опустившей глаза, сказал:

   – Прости меня, дочь, хотя, кажется, не за что. Мы с твоей матерью виноваты оба, возможно, моей вины больше, но я пытался просить прощения. Будьте счастливы!

   Он поцеловал Катерину в лоб и обернулся к жене:

   – Я пока не могу ответить тебе, поговорим позднее. Надо побыть одному.

   Мужчина сделал шаг, направляясь к выходу, как в тот же миг жена, упав на колени, обняла его за ноги, рыдая.

   – Прости, прости меня! – повторяла она почти в истерике.

   Вместе с Владимиром они подняли Ирину Анатольевну, усадили в кресло, Катя торопливо принесла воды, и мать наконец-то успокоилась. Тем временем появился Николай на машине, и Егор Иванович, не взяв с собой ничего из личных вещей, уехал в одну из квартир, снимаемых  конторой для прикомандированных по работе к его организации. По его просьбе  Николай привёз продукты и спиртное, а он, не в состоянии больше ни о чём думать, как о свалившихся на него неприятностях, в одиночестве заперся в той квартире и пил, пытаясь вогнать себя в алкогольную эйфорию, чтоб избавиться от тяжёлых мыслей, одолевавших его, но достичь желаемого результата так и не смог; больше того, пришли дикие мысли о бесполезности, бессмысленности своей жизни, о её ненужности, о безвозвратно потерянном времени. Вспомнил Бомарше, его трилогию о Фигаро, найдя полное совпадение между собой и графом Альмавивой в её третьей части, называвшейся, кажется, «Виновная жена».

  На другой день позвонила жена, сказала, что они уезжают с детьми, просила, хотя б иногда, звонить ей и детям, просила простить её. На четвёртый день запоя навещавший его Николай, уже к вечеру, без его ведома, позвонил хирургу, хорошему знакомому Егора Ивановича, и тот «неотложкой»  выслал к нему на квартиру медсестру с капельницей, чему клиент был немало удивлён, но сразу от услуги не отказался, предложив прежде моложавой, фигуристой операционной, как она представилась, медсестре скоротать с ним вечер. И вечер удался, и капельница не понадобилась, а Анна, так звали медсестру, глубокой ночью, почти

                                                                        9.

под утро, засобиралась домой, и, не смотря на все его уговоры остаться до утра, попросила вызвать такси и уехала, а Егор Иванович спокойно уснул и проснулся утром, с удивлением обнаружив, что состояние его гораздо лучше, чем можно было предполагать.

   Дни пошли почти обычным чередом, если б не обращать внимания на то, что Ирины не было рядом, да почти физической болью мучивший застрявший в мозгу вопрос: «Как она могла?!»; но и он постепенно отходил на второй план, хотя поэтому и домой переезжать не тянуло из-за боязни, что домашняя обстановка будет напоминать о происшедшем. Жена, между тем, звонила дважды, интересовалась его делами, говорила, что они на Чёрном море, что дети довольны, что у них всё хорошо, что Катя успокоилась,  уже хочет встретиться с ним и поговорить, что она беременна; волнует только, что Владимир стал беспокоен и задумчив. Муж в разговоре с ней ни разу не упрекнул её, старался быть доброжелательным.

   Анна приходила вечерами, когда была свободна от ночной смены, но никогда не оставалась до утра и никогда не приглашала его к себе домой, что, впрочем, не вызывало у него любопытства, так как он знал, что за ней ухаживает некий мужчина, и на него она имеет виды к старости, хотя и считает его рохлей. Предполагалось, что женщина просто не хочет быть скомпрометированной перед  ним и перед соседями. У неё был взрослый сын и трое внуков; невестка была намного старше сына, и Анна обвиняла её в том, что она совратила её сына-мальчишку, а потом привязала его к себе детьми.

   – Если они живут спокойно, да и ради бога! – говорил ей Егор.

   – Никогда её не прощу! – не смирялась женщина.

   Однажды, лёжа в постели, она говорила:

   – Ты знаешь, а я ведь так никого и не любила, то есть не любила вообще.

   – Что так?

   – Так, как-то не сложилось…  Может, мужа только…  Но страсти не было.

   Егор Иванович вспомнил свою первую ночь с ней, её первобытный животный стон в экстазе; она говорила позднее, что не ожидала от себя такого, так как пьяной ей никогда не бывает хорошо.

   – А ты не материшься после этого, – почему-то говорила она потом.

   Он не понял, был ли это вопрос или раздумье, удивлённо посмотрел на неё и спросил:

   – Почему мне надо было материться?  Не понимаю…  Нет, конечно, я ругаюсь матом, иногда очень сильно, но только по работе.

   Недели через две пришлось переехать домой, нужно было освобождать съёмную квартиру. В тот же вечер позвонила Анна, сказала, что не сможет прийти сегодня, потому что приехал тот самый её ухажёр; мужчина отнёсся к этому спокойно, пообещав, что подождёт до следующего раза, но потом решительно набрал её номер, осенённый догадкой.

   – Почему ты звонишь? – отвечала она. – Я просила не звонить мне домой!

   – Так ты спишь с ним?!

   – И что тут такого? – был её ответ.

   – Ясно! Не звони мне больше, – прекратил он разговор.

   Сказать, что он был сильно расстроен, – нельзя, было только немного досадно, что не выяснил это раньше.

   На следующий день по приезду домой, решив побриться, он не нашёл своего бритвенного станка, но нашёл Володину записку, что сын сломал свой бритвенный прибор и вынужден был взять прибор отца, поскольку новый он сам уже не сможет купить. Сломанный был

                                                                       10.

тут же, и, осмотрев его, отец не понял, каким образом можно было нечаянно его поломать.

Он  не придал этому особого значения, но заметил следы крови на станке, а в бельевой корзине полотенце, испачканное кровью, и понял, что Владимир порезался при бритье. Положив полотенце обратно в корзину, решил, что постирает скопившееся там бельё позднее, а побриться можно старой электрической бритвой. Днём пришла в голову мысль, что по пятнам крови на полотенце можно сделать анализ на отцовство, но ему тут же стало стыдно от такой мысли, гадко и нехорошо, словно нечаянно плеснул себе в лицо вонючей жижей из лужи. Как бы там не было на самом деле, но Владимир его сын, родной или не родной, но сын, отношение к которому у него никогда не изменится.

   Дня через три, поздно вечером, в прихожей раздался звонок, за дверью стояла Анна. Было непонятно сначала, как она отыскала его, но, поразмыслив, нетрудно было догадаться, что адрес ей дали на той квартире, где они встречались. Она с порога повисла на нём, плача и прося простить её, что не сказала всё сразу, говорила, что любит его, что измучилась, страдая, что рассталась с тем мужчиной, но Егор Иванович отвечал, что всё кончено, что всё ещё любит жену и знает, что они снова будут вместе. После его слов она обмякла, отстранилась и достала платок из кармана пальто, кое-как вытерла глаза, размазав тушь, сказала потерянным голосом: