Текст книги "Лунная радуга"

Автор книги: Сергей Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Я тоще не думаю, что мой визит ему придется по вкусу, но иного выхода нет. Проинформировать капитана мы просто обязаны. Все остальное зависит…

– Я о другом, – печально перебил Бак. – Вряд ли кэп сегодня вас примет.

– Это еще почему?

– Через час на борту объявят аврал. Ровно в двадцать ноль-ноль рейдер войдет в режим глубокого торможения, и сегодня у кэпа не будет свободной минуты. Считай, прилетели…

Я подошел к пульту видеотектора, набрал индекс командной рубки, попросил старшего инженера вахты связать меня с капитаном.

– Одну минуту, – ответил мне старший, и, действительно, ровно через минуту голос капитана произнес но всей форме устава внутренней связи: – Капитан рейдера Молчанов на приеме.

– Медиколог рейдера Грижас, – тоже по форме представился я, поскольку экран мой был пуст. Не знаю, чем объяснить, но командная рубка почти никогда не давала видеосвязь абоненту, если в данный момент он не имел отношения к вахтам. – Игорь Михайлович, по некоторым причинам довольно странного свойства я вынужден просить у вас аудиенции. Желательно без свидетелей.

– Сколько времени должен я буду вам уделить?

– На изложение – десять минут. Сколько потребуется на обсуждение, я сказать не могу. Это будет зависеть от вас.

– Хорошо… – Молчанов помедлил с ответом. – Вы придете в командную рубку за тридцать минут до начала дневного перерыва на отдых. Заодно сдадите мне рапорт о готовности вашего сектора принять режим глубокого торможения. До встречи. Пропуск в ходовой сектор специально не запрашивайте, я позабочусь. Конец связи.

Я обернулся к Баку:

– Вот видите, Феликс, пока все идет хорошо. Нас пока уважают.

Мы посмотрели друг на друга с задумчивым интересом, как будто в последний раз виделись перед тем, как нас уважать перестанут.

…Я сделал все, что полагалось мне сделать согласно авральному расписанию (проверил все системы индивидуальных противоперегрузочных средств, запрограммировал работу комплекса биофизической защиты), и ровно в двенадцать тридцать бортового времени был в носовом секторе корабля. Не знаю, какого рода «сезам» функционировал в этом всегда закрытом для посторонних секторе, но при моем приближении овальные щиты дверей со сказочной любезностью сдвигались в сторону и, дав пройти, немедленно закрывались, таинственно и бесшумно, – срабатывал обещанный капитаном пропуск.

Я вошел в командную рубку. Мне редко доводилось в ней бывать, однако сожалений по этому поводу я не испытывал, потому что чувствовал здесь себя до странности неуверенно и неуютно, хотя в иной ситуации необычно подсвеченное, яйцеобразной формы помещение могло бы показаться привлекательным. Стоило мне переступить порог, как я мгновенно подпадал под власть ужасно правдоподобной иллюзии, будто излучающие внутренний свет стены рубки по толщине и прочности своей не отличались от естественной яичной скорлупы и будто за хрупкими стенами не было других отсеков, не было надежной тверди корабля, не было ничего… Ну, словом, будто бы рубка-яйцо висела сама по себе, наедине со звездными далями. Эту иллюзию создавал, конечно, большой панорамный экран, охвативший добрую треть помещения – половину вогнутого потолка, почти половину стен боковых и всю переднюю часть.

По той же причине две соседние рубки – ходовая и пилотажная – вызывали во мне сложные ощущения. Особенно пилотажная. Если командную рубку мощно сравнить с открытым сверху и спереди яйцеобразным кузовом типа «кабриолет», то с пилотажной дело обстоит иначе. Белое пятно задней стенки и две выходящие из нее матово-белые длинные полосы… Вот и все. Две широкие «лыжи», просто выдвинутые из носового конца корабля наружу, в звездный простор. В пилотажную рубку я трижды заглядывал через дверь, но войти не решился ни разу, настолько был подавлен правдоподобием иллюзии, будто дверь распахнута в открытый космос. Нет, уж лучше фарфорово-хрупкий на вид космический «кабриолет», чем эта пара светящихся «лыж» над глубинами звездного океана… В командной рубке была хоть какая-то мебель: мягкие кресла, стол, похожий на большой прозрачный торшер с подставкой-столешницей, в толще которой переливались световые сигналы; на уровне груди охватывал стены полуовал приборных панелей успокоительно знакомой расцветки. В пилотажной ничего такого не было. Единственное, на чем здесь мог остановиться подавленный звездной безбрежностью взгляд, – это два спаренных ложемента для первого и второго пилотов – два металлических паука, словно застывших перед прыжком в бездну на самых кончиках «лыж», поджав под себя телескопические лапы амортизаторов. Во время хода крейсерской скоростью ложементы пустуют – все управление полетом сосредоточено в командной, ходовой к навигационной рубках, но во время маневров сюда приходят работать пилоты, и подлокотники ложементов ощетиниваются рукоятками маневровочной тяги. И хотя существенная часть работы доверяется приборам, эти вахты бывают порой затяжными и напряженными… Впрочем, я слегка уклонился от темы и решительно к ней возвращаюсь.

Капитан, как мы и условились, ждал меня в своей роскошной рубке типа «космический кабриолет». Он был один, что совершенно похвально соответствовало этикету конфиденциального разговора. Правда, понятия «ждал» и «один» нуждались в некотором уточнении смыслового оттенка, поскольку Молчанов был поглощен распорядительной беседой с тремя абонентами сразу. Речь шла о фокусировке какой-то «короны» какого-то «камер-инжектора» где-то в недрах главного реактора корабля. Наконец, заметив меня, Молчанов взглянул на часы, сделал жест извинения и объявил абонентам отбой. Я остро ощутил несвоевременность визита, но что было делать. Капитан выжидательно смотрел мне в глаза. Рапорт сдан, рапорт принят. Краткий обмен деловой информацией, предложение сесть, которым я не воспользовался.

– Мне… – начал я неуверенно, – мне трудно было решиться…

– Без вступлений, – тихо сказал капитан.

Я торопливо, в безобразно скомканном виде выложил Молчанову то, с чем пришел. Слушал он меня с бесстрастным выражением липа, спокойно, словно не ощущая ни малейшего различия между информацией о подготовке сектора к режиму торможения и информацией о чуваке. Под конек я выдал ему сообщение, на эффект которого очень рассчитывал, – сообщение о разбитом экране аккумуляторного отсека. Дескать, вот вам вещественное доказательство очередной «диверсии», и делайте с ним что хотите. Молчанов не знал, что с ним делать. Спросил:

– Как, по-вашему, я обязан поступить?

– Вы власть. А власть принимает решения.

– Власть не всегда принимает решения единолично. Иногда ей нужен совет. Представьте себе на минуту, что подобную информацию получил не я, а получили вы. Как бы вы поступили на моем месте?

– Ну… прежде всего я, видимо, счел бы целесообразным вызвать к себе инженера-хозяйственника и десантника Рэнда…

– Час, – сказал капитан. – Переговоры с инженером-хозяйственником и Рэндом Палмером займут как минимум час. Не говоря уж обо всем остальном. Сегодня я не могу позволить себе такую роскошь. Но дело даже не в этом…

– Понимаю. Вы не верите мне.

– Вам я верю, – спокойно сказал он. – Но почему я должен уверовать в ситуацию, не подкрепленную точными фактами?

Как правило, по внешнему виду и манерам поведения современного человека довольно трудно угадать, какое место на иерархической лестнице в той или иной сфере общественной деятельности он занимает. Но встречаются прелюбопытнейшие индивидуумы, на которых это правило не распространяется. Сразу можно понять, где он стоит: «над» или «под». Знаете, есть такие очень яркие «под»: «Не уполномочен… Не имею права брать на себя ответственность… Сочувствую, рад бы, но от меня, к сожалению, не зависит…» Наш капитан – индивидуум противоположного полюса. Прямо посаженная голова, прямые плечи, идеально, будто нарочно, выпрямленный торс. Но за этой кажущейся почти неестественной вертикально-прямолинейной осанкой угадывалась скрытая гибкость. Гибкость спокойная, взятая, я бы сказал, в жесткий корсет силовой выправки… Нет, наш капитан не страдает высокомерием, в его поведении, манерах вряд ли мощно заметить что-нибудь необычное. Но две-три минуты общения с ним – и вы проникаетесь абсолютной уверенностью, что человек этот «над». Он ответствен за все, что может, и может все, за что ответствен. Выше его головы только совесть и долг. Разумеется, вы сознаете, что есть немало категорий реальности, «всевластие» над которыми выглядит эфемерно. Однако, общаясь с Молчановым, вы начинаете верить – верить! – что в любой непредвиденной ситуации он примет нужное, действительно правильное решение. А если не примет, то обстоятельства того, очевидно, не стоят. А отсюда следует… Я обескураженно смотрел на Молчанова, пытаясь себе уяснить, что же именно отсюда следует в теперешний момент.

– Так по каким же, на ваш взгляд, причинам мне следует верить в то, чему нет проверенных доказательств? – повторил вопрос капитан.

– Я не вижу причин, по которым верить не следует.

– Это не ответ.

– Согласен. Но о каких еще причинах может идти речь, если на корабле происходит нечто из ряда вон…

– На борту рейдера ничего особенного не происходит, – возразил капитан: – Полет протекает в строгом соответствии с разработанным планом. Ни одного серьезного отступления от полетного режима нет.

– С этим спорить не буду. Наверняка вы правы, и в административно-техническом аспекте все обстоит вполне благополучно. Так сказать, результат-концентрат. Но ведь нельзя не учитывать, что корабль живет еще и внутренней человеческой жизнью, как правило, глубоко скрытой от постороннего для нее административного ока.

– Если частная жизнь на борту не входит в явное противоречие с общими задачами экспедиции, то какое до нее дело административному оку?

– Видите ли, Игорь Михайлович… Когда дойдет до явного противоречия, может оказаться, что принимать какие-либо меры поздно.

– Видите ли, Альбертас Казевич, между «рано» и «поздно» существует вполне достаточный интервал для нормальной административной деятельности. Нельзя торопиться и не нужно опаздывать. Надо действовать вовремя.

– Понимать так, что я заинтересовался этим делом преждевременно?

– Вы – нет. Пожалуйста, интересуйтесь сколько угодно. Целиком на ваше усмотрение. Тем более что за состояние «внутренней» жизни экипажа вы несете известную долю ответственности.

– Кстати, вы тоще… известную долю.

– Не отрицаю. Но прежде всего я администратор и обязан действовать в рамках административных правил. Пока я вишу: вы не рискнули подать мне рапорт об этом в положенной форме, решили ограничиться частной беседой.

– Я готов подать рапорт в официальной форме.

– Допустим, – спокойно сказал капитан. – Однако готовы щи сделать то же самое инженер-хозяйственник и командир группы десантников Нортон?

– Инженер-хозяйственник – да. Ему первому довелось ощутить, что на борту корабля не все ладно. Нортон – не знаю…

– Значит, скорее всего, нет. Кстати… не кажется ли вам, что в поведении инженера-хозяйственника тоже не все ладно?

– Что вы этим хотите сказать?

– Опуская кое-какие подробности служебно-технического свойства, скажу: я дважды совершенно отчетливо улавливал исходящий от инженера-хозяйственника запах спиртного.

– Дважды?

– Почему вы удивились именно этому слову?

– Если бы вы сказали «однажды», я принял бы это на свою ответственность, поскольку именно однажды нашел необходимым прописать инженеру-хозяйственнику небольшую дозу спиртного. Из психотерапевтических соображений.

– Психотерапевтических… – повторил капитан.

– Другими словами, для нервной разрядки.

– Похоже, к этому способу нервной разрядки ваш пациент иногда прибегает и без специальных на то предписаний. Назревает нужда отвлечь его от опасной склонности к самолечения.

– Я, разумеется, это проверю и постараюсь принять соответствующие меры.

– Постараетесь?… Очевидно, вы не поняли меня. Это мой приказ.

– Я понял. Приказ будет выполнен, если ваш «диагноз» действительно подтвердится. Я прежде всего медиколог и обязан действовать в русле этических принципов медицины.

– О результатах доложите мне лично в конце обратного пути, – продолжал капитан. – Не скрою, от этого результата во многом будет зависеть дальнейшее пребывание инженера-хозяйственника в составе экипажа. Кстати, об этике… – Молчанов помедлил, словно раздумывая, стоит ли тревожить эту тему. – Не далее как вчера вечером инженер-хозяйственник устроил шумный скандал в одном из бытовых отсеков. Точнее, в девятом отсеке…

Я обомлел. Дело принимало скверный оборот. Бак утаил от меня подробности вчерашних событий. Однако, зная сверхъестественное умение инженера-хозяйственника попадать в глупейшие ситуации, легко можно было представить себе масштабы его очередного промаха… Забегая вперед, скажу, что мои дурные предчувствия подтвердились: десантники с удовольствием поведали мне живописные подробности вечерней заварушки. Попутно я выяснил, что инициатором заварушки к основным разглашателем ее результата был не кто иной, как вездесущий Ян Весло. Хотя происшествие не стоило и выеденного яйца, авторитет инженера-хозяйственника пал ниже нуля. А дело было так.

Неугомонному Яну пришло на ум принять перед сном холодный душ. Путь в душевую оказался неблизок, поскольку Ян, как это обычно с ним происходит, останавливался поболтать с каждым встречным. В атриуме его окликнул Нортон, который возвращался с нижнего яруса, – командир десантников, узнав о предстоящем торможении, ходил проверять состояние десантного оборудования. Естественно, Ян попытался завязать беседу. «Бака не видел?»

– рассеянно спросил командир. «Не видел. А в чем дело?» – «Увидишь – передай, что в аккумуляторном отделении поврежден экран», – ответил Нортон и вознесся на жилой этаж. Ян побрел по коридору бытового яруса. Его одолевало искушение отправиться на разведку в аккумуляторный отсек – вдруг там что-нибудь интересное?… Он нерешительно остановился, и в этот момент из атриума показался Бак. «Салют, Феликс! – трагическим шепотом произнес Ян, как только механик с ним поравнялся. – Тебя мне и надо!..» – «Чего это ты здесь прохлаждаешься?» – подозрительно спросил Бак. Ян, округлив глаза, сообщил механику скверную новость и на всякий случай прибавил: «Сам видел: вдр-р-ребезги!.. И записка внутри: „Так будет с каждым, кто употребляет одеколон „Доброе утро“. Во избежание неприятностей употребляйте исключительно лосьоны!“ А в конце – череп с двумя мослами крест-накрест и подпись: „Веселый Парфюмер“. Не веришь? Вот провалиться мне в атриум!..» – «Да не нужна мне записка, отстань!.. – не принимая игры, проворчал механик и на свою беду вслух подумал: – Мне интересно с самим Парфюмером как-нибудь встретиться…» Это была непростительная оплошность, которую склонный к мистификации десантник не замедлил использовать. Тем более что с механиком у него были личные счеты. Однажды им двоим надлежало выполнить какую-то работу по проверке вакуум-оборудования корабля. Натянув скафандр, Ян битый час прождал механика на палубе вакуум-створа, изнывая от скуки, не дождался, ушел и не по своей вине получил от Нортона внушительную нахлобучку… «А мне, думаешь, не интересно? – сказал он, таинственно озираясь. – Я, думаешь, почему здесь стою? Жду, когда он выйдет!..» Ставку в игре Ян делал, конечно, на легенду о чужаке. И бедный Бак, утратив бдительность, «клюнул». Легенду о чужаке он, правда, не слышал, но зато «диверсант» был для него ощутимой реальностью. «Кто выйдет? Откуда выйдет?» – «Тсс!.. – свирепо прошипел Ян. – Откуда мне знать кто? Вот я стою и гадаю, что делать…» Бак молниеносным движением ухватил десантника за одежду на груди и, подтянув к себе рывком, прорычал: «Где он?!» Десантник молча указал на дверь девятого отсека…

Впоследствии он клятвенно утверждал, что выбор двери был совершенно случаен, но в это трудно поверить. Скорее всего он просто не принял в расчет горячности инженера-хозяйственника и полагал, что розыгрыш закончится сравнительно безобидно. Исход розыгрыша он представлял себе в трех вариантах. Первый: Бак заподозрит подвох, и ничего занятного не произойдет. Второй: Бак позвонит в указанную дверь, и начнутся забавные переговоры. Дело в том, что трое из пяти бывших в составе экипажа нашего рейдера женщин незадолго до того момента, о котором идет речь, вошли в девятый отсек, и наблюдательный Ян это, конечно же, заприметил. Девятый отсек включает в себя целый комплекс специализированных кабинетов – массаж, гигиена, косметика… ну и так далее. Естественно, любые маневры механика у запретной для мужского населения двери выглядели бы весьма пикантно. Самым утонченным был третий вариант: Ян под каким-нибудь предлогом передает свой «наблюдательный» пост в коридоре обманутому механику и спокойно идет в душевую, а на обратном пути великодушно разъясняет «часовому» ситуацию, напомнив, что нечто подобное происходило ка палубе вакуум-створа.

Сценарий развернулся по второму варианту, но в гораздо более скандальной форме, чем мог предположить изобретательный десантник. Бак тяжело взглянул на дверь, сказал: «Постереги-ка мне его, я мигом…» – и со скоростью ветра умчался в аккумуляторный отсек. Никакой записки там, разумеется, не было, но был разбитый экран, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы выбить инженера-хозяйственника из колеи…

Вернувшись в ураганном настроении, он увидел соучастника «ловли» на прежнем посту и, уже не раздумывая, бросился к злополучной двери. Других входов и выходов девятый отсек не имел, и возбужденный механик уверовал, что «диверсант» в западне… Дверь была заперта, но, разумеется, вовсе не по причине, которую не без помощи хитроумного Яна вообразил себе Бак. На его звонки и рычание: «Ну-ка немедленно открывай!!!» – никто не откликнулся. Лишь мигнул, добавив механику ярости, объектив смотрового глазка. В ход пошли кулаки, коридор наполнялся непривычным для обитателей рейдера грохотом. Ян с опаской отступил ближе к атриуму. Ничего не зная об изрядно досадившем Баку «диверсанте», он, естественно, был озадачен слишком решительным штурмом двери. Грохот уже начинал привлекать внимание тех, кто находился в отсеках бытового яруса (из предбанника с любопытством высунулись две обернутые простынями фигуры) и тех, кто еще бодрствовал наверху (Ян заметил спрыгнувшего в атриум человека). Уразумев наконец, что «утонченный» розыгрыш оборачивается глупым скандалом, десантник уж было собрался остановить самозабвенно атакующего запретный отсек механика, как вдруг дверь на мгновение распахнулась и механик исчез… Ян остолбенел. Фигуры в простынях обменялись невнятными возгласами. Дверь опять на мгновение распахнулась – в коридор, словно из катапульты, шумно вылетел человек в огромном, насаженном на голову почти до плеч, блестящем шлеме! Стукнувшись о стену, Бак снял с себя «шлем» – колпак для сушки волос – и, разбрасывая хлопья пены (с ног до головы он был облит какой-то очень ароматной пенящейся жидкостью), грозно потрясая колпаком, двинулся на десантника. Что и говорить, зрелище было постыдное… Вдобавок мстительные женщины успели разрисовать физиономию несчастного механика губной помадой. Ян, который оцепенело следил за приближением Бака, вряд ли смог бы легко уйти от возмездия, не заметь механик вовремя капитана. Молчанов неподвижно наблюдал развитие событий, а за его спиной застыли в ожидании плечистые фигуры двух пилотов. Механик выронил колпак. Произошла немая сцена, после которой Молчанов, круто повернувшись на месте, удалился в сторону атриума…

Но я, повторяю, об этом еще ничего не знал и, слушая в командной рубке жесткие слова капитана, пытался вообразить себе истинную подоплеку скандального происшествия. В одном к был убежден: Бак честный, искренний человек, и подозревать его в умышленном нарушении общепринятых норм морали и этики просто нелепо. Это свое убеждение я высказал капитану и добавил, что если дать себе труд разобраться в побудительных мотивах вчерашнего «проступка» механика, то ничего предосудительного, а тем более злонамеренного в них не сыщешь. Напротив, следовало бы оценить бескомпромиссность и мужество человека, который в одиночку вынужден вести неравную борьбу с противником необычайно изворотливым, ловким.

– Ну, положим, в существовании «диверсанта» я позволю себе усомниться, – возразил капитан. – А вот чисто служебные недочеты инженера-хозяйственника и его вчерашняя клоунада – это для меня вполне реальные факты. И настолько реальные, что я действительно вынужден дать им оценку. Правда, обратную той, которую предлагаете вы.

– В таком случае, – сказал я, – вынужден заявить: ответственность за вчерашний скандал, каким бы он ни был, лежит на мне, поскольку именно я инициатор ежевечернего патрулирования коридоров и бытовых отсеков. Правда, сегодня утром мы с инженером-хозяйственником решили прекратить всякую самодеятельность и передать добытую информацию вам. Убедить вас принять нужные меры не удалось… Жаль… Откровенно говоря, я разочарован.

– Но и я в недоумении, – серьезно сказал капитан. – Ваша настойчивость мне непонятна. Не могу же я запретить Рэнду Палмеру развлекать своих друзей небылицами о чужаке.

– Такое впечатление, будто мы беседуем на разных языках… Говоря о нужных мерах, я имел в виду не столько Рэнда Палмера, сколько обстановку в целом. Представим себе на минуту реальность чужака. Вопрос: что будет с корабельным «зайцем», если при торможении он но тем или иным причинам не сумеет воспользоваться средствами противоперегрузочной защиты?

– Сумел же воспользоваться во время разгона.

– Да, но теперь не сумеет. Не получится вдруг. Что будет?

– Успокойтесь, – бесстрастно сказал Молчанов. – Ничего такого не будет. Никаких корабельных «зайцев» на борту рейдера нет.

– Вы уверены в этом на все сто процентов?

Капитан взглянул на часы. В глазах его тенью прошла какая-то мысль, отразившись на лице выражением неудовольствия. Я тоже взглянул на часы. До перерыва на дневной отдых оставалось меньше десяти минут. Мне хотелось уйти, однако теперь, при всем моем желании, я не мог этого сделать без разрешения начальства. Стой и жди (даже если ждать тебе, кроме обратного пропуска, по-видимому, нечего) – таков порядок.

– В рабочей обстановке, – доверительным тоном заговорил капитан, приближаясь к столу, – я никогда не пользуюсь словом «уверен». Предпочитаю слово «убежден». И вам советую. Это поможет нам избежать «неудобств, которые вы называете „беседой на разных языках“. – Привычным движением он утопил одну из кнопок внутренней связи, будто ставил заключительную точку нашему разговору. – Вахта, прием!

Мне оставалось заручиться спокойствием.

В стеклянистой толще грибка столешницы замелькали голубые блики – вызов на связь. Я машинально взглянул на экран информатора в тыльной стороне рубки, но ничего на нем не увидел. Капитан смотрел куда-то в «космический» вырез боковой стороны. Я ввел поправку, посмотрел туда же и замер.

Да, это было великолепно! И не просто великолепно, а… как бы точней оценить? Ну, в общем, все двенадцать баллов по шкале эстетической категории высшего совершенства!..

Говорят, настоящую красоту прежде всего ощущаешь спиной – пробегают, знаете ли, эдакие резонансные мурашки сопричастности и восторга. Что ж, правильно говорят, я это в полной мере прочувствовал… Мне вспомнилось старое изречение: «Нет ничего прекраснее танцующей женщины, скачущего коня и чайного клипера под всеми парусами». Теперь я мог бы добавить: нет ничего романтичнее женской земной красоты в океане холодного блеска Вселенной… Я оцепенело всматривался в это, без сомнения, знакомое мне лицо, узнавая его я в то же время не узнавая там, среди звезд, и, признаюсь, готов был к восторженным декламациям. «Руки, богиня иль смертная дева, к тебе простираю. Если одна из богинь ты, владычиц пространного неба, то с Артемидою только, великою дочерью Зевса, можешь сходна быть лица красотою… Нет, ничего столь прекрасного между людей земнородных взоры мои не встречали доныне; смотрю с изумленьем…» О да, забыв обо всем, стоял я как столб и завороженно созерцал новоявленную нимфу Млечного Пути. Было в ней что-то очень земное и одновременно экзотически неземное, звездно-музыкальное, вселенское… Улыбчивые карие глаза, жемчужно-розовые губы, плавные контуры темных волос. В серповидную прядь на виске великолепно «вписалась» драгоценная капля лучистой Капеллы…

– Вахта административно-технического сектора на приеме! – бодро отрапортовали жемчужно-розовые губы. – Слушаю, капитан…

Я медленно возвращался с неба на грешную зем… в командную рубку.

– Таня, дайте, пожалуйста, на экран информатора полную схему дислокации, – распорядился Молчанов. – Шесть рядов с цифровым итогом.

– Минуточку, капитан, – ответила из созвездия Возничего Таня.

«На экран информатора, значит… – подумалось мне. – Схему, значит, туда, а красавицу Таню сюда, на звездный экран большого обзора. А ведь он романтик, наш капитан! Ай-яй-яй, какой утонченный эстет!.. Даже лучистая капля Капеллы на месте – в центре красиво изогнутой пряди волос у виска. И Таня, конечно, не знает. Будет жаль, если узнает. Пропадет естественная непринужденность – прощай тогда чарующий эффект…»

– Готово, капитан! – доложила «звездная девушка». – Полная расшифровка по шести секциям.

– Вы свободны, Таня, спасибо. Конец связи.

– Владычица неба растаяла среди звезд.

Капитан жестом пригласил меня подойти к экрану информатора.

7. РАПОРТ НА САМОГО СЕБЯ

Я понятия не имел, что такое «схема дислокации», и тупо смотрел на экран. То, что я видел перед собой, скорее походило на обычное информационное табло в зале какого-нибудь космопорта. Продолговатый экран расчерчен на шесть вертикальных рядов. В каждом ряду – колонки индексов. Такими индексами обозначались у нас на борту каюты, отсеки и прочие помещения корабля. Ниже индексов стояли однозначные (реже – двузначные) цифры, которые иногда менялись. Вот и все. Я ничего не понимал.

Удивленный моим невежеством капитан стал пояснять, проводя рукой по рядам:

– Первый ярус, второй, третий, четвертый, носовое отделение рейдера, хвостовое. Здесь индексы помещений, в которых сейчас находятся люди. Цифры

– количество человек в помещении. Вот, к примеру, носовое отделение: индекс КР-Н и рядом – двойка. Это вы и я в командной рубке. И точно также во всех шести обитаемых секциях рейдера. Ясно?

– Ясно… – пробормотал я. Теперь мне действительно было все ясно. Мне и в голову прийти не могло, что на рейдере существует подобная аппаратура!

– В конце каждого ряда обозначен цифровой итог, – продолжал капитан.

– Для удобства. Ведь люди постоянно переходят из помещения в помещение, и проследить по строчкам за этой миграцией трудно. Легче по секциям. Ну-ка, возьмите конечные цифры по всем шести секциям и подсчитайте, сколько людей присутствует в данный момент на борту рейдера.

Я подсчитал. На борту рейдера в данный момент было, как и положено, шестьдесят девять человек. Ни больше ни меньше…

– Так где же он, ваш чужак?

Я промолчал. Стоял потерянно и смотрел на табло этого «счетчика человеческих душ» и не знал, что и думать. Я был сражен. Впрочем, сращен не то слово. Я был буквально смят и раздавлен.

– Как вялите, – сказал Молчанов, – понятие «убежден» имеет существенное преимущество перед понятием «уверен». И пусть это вам послужит уроком. А что касается чужака… Вы даже не представляете, сколько легенд подобного рода мне приходилось слышать за годы работы в Пространстве.

Я на всякий случай спросил:

– А вы не допускаете возможности того, что человеку каким-нибудь образом удается выйти из-под контроля следящих датчиков этой аппаратуры?

– Исключено, – сухо ответил Молчанов. – Датчики системы дислокации пронизывают тело рейдера вдоль и поперек, выйти из-под их контроля – значит выйти за пределы корабля. Нейтрализовать чувствительность этой системы невозможно. Впрочем, есть один способ: не иметь нормальной температуры тела, не обладать нормальным человеческим запахом, не излучать никаких биологических волн, не двигаться и не дышать. Надеюсь, я вас убедил? – Он снова взглянул на часы.

Я отрицательно покачал головой:

– Н-нет…

– Нет? Ну, знаете ли!..

– То есть все это я, разумеется, принимаю к сведению. Однако…

– Однако…

– Вы убедили меня в одном: дело, с которым я к вам пришел, требует гораздо более тонкого анализа, чем это мне представлялось.

Он смотрел на меня серьезно, спокойно и, я бы даже сказал, сочувственно.

– Ну хорошо, – сказал я. – Вы правильно говорили о преимуществах убежденности. Теперь пришла моя очередь заявить вам с полной ответственностью за свои слова: я совершенно убежден, что на борту рейдера есть человек, который умышленно уничтожает экраны и при этом старательно заметает следы. Моя неопытность в сфере криминалистики очевидна – я действительно не в состоянии выложить перед вами цепь доказательств, безупречных с точки зрения формальной логики. Но в сфере профессионального знания психологии я чего-нибудь да стою. Внутренняя логика поведения людей, участников этих событий, твердо меня убедила в серьезности очень странной на первый взгляд информации, которую мне приходятся здесь излагать.

– Даже в серьезности очень странной информации о чужаке?

– Во всяком случае, я убежден в искренности Рэнда Палмера. Во-первых, потому, что Палмер вообще не склонен к мистификации. Во-вторых, он не стал бы дурачить одновременно командира и своего ближайшего друга.

Молчанов впервые взглянул на меня с интересом.

– То же самое можно сказать про инженера-хозяйственника, – добавил я.

– Нелепо думать, что ему пришла бы в голову идея мистифицировать медиколога и капитана. Мне кажется, он вообще избегает лишний раз попадаться вам на глаза.

– Увы, это ему, к сожалению, далеко не всегда удается. К моему сожалению… Ну что ж, надо признать, ваш психологический экскурс весьма любопытен. Действительно, внутренняя логика поведения двух людей находится в странном противоречии с формальной, как вы ее называете, логикой обстоятельств… Но, с другой стороны, чем могу быть полезен я, администратор и технический руководитель полета, в поисках ответа на этот, прямо скажем, сногсшибательный вопрос? Вы, конечно, не обижайтесь, но во время нашей беседы я мысленно пытался перешагнуть препятствия на пути вашей… ну, скажем, гипотезы и пришел к убеждению, что препятствия неодолимы. Благодарю вас за информацию, однако вынужден адресовать ее опять-таки вам. Я ведь не специалист в области психоанализа. Полагаю, именно вы обязаны найти и увязать концы загадочных противоречий. В заключение скажу: несмотря на малоподходящее для подобных бесед время и несколько нервозную обстановку, мне было приятно общаться с вами. Отдаю должное вашей выдержке я запасу энергии.