Текст книги "По черному следу"
Автор книги: Сергей Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
7. РАПОРТ НА САМОГО СЕБЯ
Я понятия не имел, что такое «схема дислокации», и тупо смотрел на экран. То, что я видел перед собой, скорее походило на обычное информационное табло в зале какого-нибудь космопорта. Продолговатый экран расчерчен на шесть вертикальных рядов. В каждом ряду – колонки индексов. Такими индексами обозначались у нас на борту каюты, отсеки и прочие помещения корабля. Ниже индексов стояли однозначные (реже – двузначные) цифры, которые иногда менялись. Вот и все. Я ничего не понимал.
Удивленный моим невежеством капитан стал пояснять, проводя рукой по рядам:
– Первый ярус, второй, третий, четвертый, носовое отделение рейдера, хвостовое. Здесь индексы помещений, в которых сейчас находятся люди. Цифры
– количество человек в помещении. Вот, к примеру, носовое отделение: индекс КР-Н и рядом – двойка. Это вы и я в командной рубке. И точно также во всех шести обитаемых секциях рейдера. Ясно?
– Ясно… – пробормотал я. Теперь мне действительно было все ясно. Мне и в голову прийти не могло, что на рейдере существует подобная аппаратура!
– В конце каждого ряда обозначен цифровой итог, – продолжал капитан.
– Для удобства. Ведь люди постоянно переходят из помещения в помещение, и проследить по строчкам за этой миграцией трудно. Легче по секциям. Ну-ка, возьмите конечные цифры по всем шести секциям и подсчитайте, сколько людей присутствует в данный момент на борту рейдера.
Я подсчитал. На борту рейдера в данный момент было, как и положено, шестьдесят девять человек. Ни больше ни меньше…
– Так где же он, ваш чужак?
Я промолчал. Стоял потерянно и смотрел на табло этого «счетчика человеческих душ» и не знал, что и думать. Я был сражен. Впрочем, сращен не то слово. Я был буквально смят и раздавлен.
– Как вялите, – сказал Молчанов, – понятие «убежден» имеет существенное преимущество перед понятием «уверен». И пусть это вам послужит уроком. А что касается чужака… Вы даже не представляете, сколько легенд подобного рода мне приходилось слышать за годы работы в Пространстве.
Я на всякий случай спросил:
– А вы не допускаете возможности того, что человеку каким-нибудь образом удается выйти из-под контроля следящих датчиков этой аппаратуры?
– Исключено, – сухо ответил Молчанов. – Датчики системы дислокации пронизывают тело рейдера вдоль и поперек, выйти из-под их контроля – значит выйти за пределы корабля. Нейтрализовать чувствительность этой системы невозможно. Впрочем, есть один способ: не иметь нормальной температуры тела, не обладать нормальным человеческим запахом, не излучать никаких биологических волн, не двигаться и не дышать. Надеюсь, я вас убедил? – Он снова взглянул на часы.
Я отрицательно покачал головой:
– Н-нет…
– Нет? Ну, знаете ли!..
– То есть все это я, разумеется, принимаю к сведению. Однако…
– Однако…
– Вы убедили меня в одном: дело, с которым я к вам пришел, требует гораздо более тонкого анализа, чем это мне представлялось.
Он смотрел на меня серьезно, спокойно и, я бы даже сказал, сочувственно.
– Ну хорошо, – сказал я. – Вы правильно говорили о преимуществах убежденности. Теперь пришла моя очередь заявить вам с полной ответственностью за свои слова: я совершенно убежден, что на борту рейдера есть человек, который умышленно уничтожает экраны и при этом старательно заметает следы. Моя неопытность в сфере криминалистики очевидна – я действительно не в состоянии выложить перед вами цепь доказательств, безупречных с точки зрения формальной логики. Но в сфере профессионального знания психологии я чего-нибудь да стою. Внутренняя логика поведения людей, участников этих событий, твердо меня убедила в серьезности очень странной на первый взгляд информации, которую мне приходятся здесь излагать.
– Даже в серьезности очень странной информации о чужаке?
– Во всяком случае, я убежден в искренности Рэнда Палмера. Во-первых, потому, что Палмер вообще не склонен к мистификации. Во-вторых, он не стал бы дурачить одновременно командира и своего ближайшего друга.
Молчанов впервые взглянул на меня с интересом.
– То же самое можно сказать про инженера-хозяйственника, – добавил я.
– Нелепо думать, что ему пришла бы в голову идея мистифицировать медиколога и капитана. Мне кажется, он вообще избегает лишний раз попадаться вам на глаза.
– Увы, это ему, к сожалению, далеко не всегда удается. К моему сожалению… Ну что ж, надо признать, ваш психологический экскурс весьма любопытен. Действительно, внутренняя логика поведения двух людей находится в странном противоречии с формальной, как вы ее называете, логикой обстоятельств… Но, с другой стороны, чем могу быть полезен я, администратор и технический руководитель полета, в поисках ответа на этот, прямо скажем, сногсшибательный вопрос? Вы, конечно, не обижайтесь, но во время нашей беседы я мысленно пытался перешагнуть препятствия на пути вашей… ну, скажем, гипотезы и пришел к убеждению, что препятствия неодолимы. Благодарю вас за информацию, однако вынужден адресовать ее опять-таки вам. Я ведь не специалист в области психоанализа. Полагаю, именно вы обязаны найти и увязать концы загадочных противоречий. В заключение скажу: несмотря на малоподходящее для подобных бесед время и несколько нервозную обстановку, мне было приятно общаться с вами. Отдаю должное вашей выдержке я запасу энергии.
«Вот и все, – подумал я. – Этого следовало ожидать…».
– Благодарю за комплимент, – сказал я, – хотя, на мой взгляд, гораздо большую стойкость и выдержку проявили вы. Мне позволено будет произнести здесь несколько заключительных слов? Но заранее предупреждаю: ничего приятного в них не содержится.
– Прошу…
– Прежде всего я хочу выразить свое несогласие по поводу переадресовки этой злополучной информации. Главным образом потому, что имею веские основания относить подобную информацию но столько в область психоанализа, сколько в область космической безопасности и охраны правопорядка. Какой-то период я играл роль детектива-любителя и, каюсь, втянул к это дело инженера-хозяйственника. Но ведь ни он, ни я ничего не смыслим в тонкостях оперативно-следственной работы. Учитывая нашу беспомощность, я вынужден подать официальный рапорт вам и начальнику рейда Юхансену. Боюсь предугадывать, какова будет реакция Юхансена, однако наслышан, что его миссия связана с деятельностью оперативно-следственных органов, и это внушает мне определенные надежды.
– Что ж, подавайте, – ответил Молчанов. – Это ваше право. Очень своеобразный рапорт. Даже не знаю… Как бы рапорт на самого себя.
– Очевидно, мне нравится подавать рапорты на самого себя… Будьте здоровы, капитан.
Плохо припоминаю, как я прошел носовой сектор. Опомнился в коридоре жилого яруса, и то, наверное, лишь потому, что вклинился э идущий мне навстречу косяк десантников. Точнее, прайд; в глазах рябило от кошачьих морд: рыси, тигры, барсы, пантеры, ягуары, пумы, «гепарды… Проголодавшийся прайд валил на обед. Десантники здоровались и вежливо уступали мне дорогу. Интуитивно я поискал среди них Нортона. Не нашел и, подойдя к двери его каюты, позвонил. Над верхним срезом двери пузырем вздулась красная оболочка переговорного устройства и неприязненно, без знаков препинания произнесла: „Кто там какого черта!“ Я оглянулся (в коридоре, по счастью, никого уже не было), махнул рукой и продолжил путь в свою каюту.
…Мы с Баком составили совместный рапорт и, соблюдая все необходимые формальности, официально вручили его капитану и начальнику рейда Юхансену. Время для этого было совершенно неподходящее, но, с другой стороны, деваться нам тоже было некуда.
Затормозив, рейдер «повис» на круговой орбите возле Оберона, и началась та самая работа, ради хотой мы сюда прилетели. Для десантников, ученой комиссии и корабельной команды наступили горячие дни – разведочные и научно-исследовательские десанты на планетоид следовали один за другим, и в такой обстановке Юхансен, ознакомившись с рапортом, вряд ли достаточно ясно уразумел, чего от него, собственно, хотят.
– Это срочно? – спросил он с недоумением.
Я сказал, что не знаю, – подавая рапорт, исполняю свой долг, а насколько это срочно, судить не берусь.
– Понимаете ли, уважаемый…
Да, он мог бы не продолжать, я его понимал.
– Ваш рапорт мы обязательно разберем на командном совете, но не сейчас. Потом, уважаемый, потом! Или вы настаиваете?..
Нет, я не настаивал. Я все понимал и ни на чем не настаивал. Напротив, я выразил сожаление, что рапорт родился в такое неподходящее время.
Работы у всех, повторяю, было по горло. Переговорить с командиром десантников не удалось, да я к этому и не стремился – обстановка не позволяла. Нортон все время куда-то спешил, постоянно что-то организовывал, распоряжался, лично участвовал едва ли не в каждой десантной операции, планировал и корректировал взаимодействие десантных групп – его рабочую энергию можно было сравнить с энергией действующего вулкана средних размеров. Рейдер ощетинился излучателями и антеннами самых разнообразных конструкций, широко распахнул трюмы, ангары, обнажил красочно освещенные палубы вакуум-створов и превратился в орбитальную матку целой флотилии снующих туда и сюда катеров. За четкость наружных работ нес ответственность механик по вакуум-оборудованию корабля, поэтому я редко видел Бака – он почти не вылезал из своего скафандра и подвижных герметических кабин.
По мере того как расширялся фронт исследовательских работ в системе Урана, дел у меня прибавлялось. Должно быть, с точки зрения подавляющего большинства я исполнял непрезентабельную роль тормозного устройства в кипучей атмосфере всеобщего энтузиазма: мне с великим трудом удавалось настаивать, чтобы люди нормально питались и спали хотя бы не менее семи часов в сутки (не говоря уже обо всем остальном). Я приблизительно знал, как соблюдался режим на борту корабля, но что происходило на самом Обероне, представлял себе плохо. Судя по участившимся случаям переутомления и легкого травматизма, ничего в этом смысле хорошего там не происходило. Во время очередного заседания командного совета я вынужден был серьезно поговорить с Нортоном. Разговор получился на повышенных тонах. Как медиколог экспедиции я потребовал права на ревизию бункеров временных баз, разбросанных по Оберону. Нортон яростно сопротивлялся, но совет вынес решение не в его пользу, и мне в конце концов удалось навести на временных базах относительный порядок. Правда, ценой очень натянутых отношений с командиром десантников, но что оставалось делать?..
Мало-помалу программа исследовательских работ приближалась к финишу. После напряженнейшей работы на Обероне рейдер был направлен к планете, выведен на околоурановую орбиту, и десантники получили двухнедельный отдых. Пока проводился глубинный зондаж удивительно голубой атмосферы таинственного гиганта и его призрачного Кольца, я «зондировал» самочувствие экипажа, отдавая предпочтение молодцам с кошачьими эмблемами на рукавах. Разумеется, дурная слава Оберона меня чрезвычайно тревожила – мне были известны кое-какие подробности загадочных и грозных оберонских катастроф, к я втайне радовался, что на этот раз все обошлось. Два вывиха, пять ушибов и одно не очень серьезное отравление дыхательной смесью из-за неполадок в системе скафандрового жизнеобеспечения – сущие пустяки… Десантники пребывали в отличном расположении духа, шутили, хвастались друг перед другом успехами и синяками, отсыпались, ели с аппетитом, послушно и, я бы даже сказал, как-то автоматически, походя выполняли все мои лечебно-оздоровительные предписания. Попутно и я приводил свои нервы в порядок. Главный этап – этап разведки зловещего планетоида – счастливо пройден. Комиссия сделала вывод, что Оберон утратил опасные свойства, я теперь уже, видимо, навсегда. Впереди нас ожидала не очень сложная (как я легкомысленно это себе представлял) работа на остальных вполне безопасных лунах Урана…
На «безопасной» сказочно красивой маленькой Миранде едва не погиб разведочный катер. Не буду описывать внешний вид этой снежной принцессы, поскольку она сразу стала излюбленной «телезвездой»… точнее, «телелуной» земных экранов. Напомню только, что ее причудливые снежные образования скрывают внутри ажурную «арматуру» из твердого льда. Первый катер благополучно сел на припорошенную хлопьями смерзшегося газа ледяную арку. Второму не повезло – он провалился и поднял вокруг себя такую снежную бурю, что до сих пор непонятно, как ему удалось сманеврировать и вырваться из-под нависших ледяных колоссов…
На Ариэле у одного из десантников отказал скафандровый обогрев, и медицинская моя «коллекция» пополнилась случаем довольно серьезного обморожения. А «безопасный» Умбриэль всего за одни сутки «преподнес» мне два вывиха я скрытый перелом голени. Я с ужасом ждал высадки на Титанию – самую крупную луну Урана. Я понимал: люди вконец измотаны тяжелой работой, бдительность притупилась. Свои опасения я высказал на командном совете, чем поставил его перед сложной дилеммой: либо отказаться от изыскательских работ на Титании, либо дать десантному отряду достаточно продолжительный отдых. Первое совершенно не устраивало ученую комиссию, второе не устраивало технических руководителей полета – ресурсы жизнеобеспечения корабля, предусмотренные на период разведки системы Урана, были истощены.
Совет принял компромиссное решение: высадку на Титанию произвести, но объем разведочных и научно-исследовательских работ сократить втрое против ранее намеченного. Ну и далее, как положено, по пунктам. Пункт номер один: комиссии срочно представить совету скорректированный план работ (ответственный: председатель комиссии Юхансен). Пункт номер два: медикологу совместно с командиром отряда десантников отобрать для производства вышеназванных работ десантную группу из двенадцати человек, наиболее надежных по физическим, физиологическим и психодинамическим характеристикам (ответственный: медиколог экспедиции Грижас). Пункт номер три: определить срок десантных работ на Титании в сто часов, начиная с момента согласования списка участников десанта между медикологом экспедиции Грижасом и командиром отряда Нортоном, принимающим на себя непосредственное командование десантно-оперативной группой «Титания»… Ну и т.д. и т.п. – не буду перечислять пункты, которые меня не касались прямо.
После придирчивого медосмотра предложенных Нортоном кандидатов я с тяжелым сердцем утвердил всех. Да, люди устали… Это были железные парни
– Нортон, надо отдать ему должное, отлично знал своих людей – но и металл устает. Я тоже устал. Я чувствовал неодолимую усталость от постоянных тревог. Каково же им, отчаянным труженикам Внеземелья?.. Но десантники, которым не довелось войти в число «двенадцати апостолов» (как теперь с легкой руки обиженного Яна стали называть группу «Титания»), штурмом брали мой кабинет. Каждый из них смотрел орлом, бодрился – грудь колесом – и требовал объяснений. Артель «мельников» даже пыталась воздействовать на меня «по знакомству». Я не знал, возмущаться мне или смеяться. Кстати, двое из этой компании – Бугримов и Степченко – в предварительном списке Нортона значились. Я утвердил и того и другого, хотя меня беспокоил полученный Степченко на Обероне ушиб кисти левой руки. Разумеется, я утвердил его не потому, что был намерен укомплектовать «апостолов» Фомой неверующим, – просто десантник выглядел свежее остальных, поскольку до высадки на Умбриэль я запрещал ему участвовать в десантных операциях. Исключи я его и теперь – он до конца жизни считал бы меня своим личным врагом… Но дело не в этом. Гораздо важнее было то, что Степченко оказался одним из звеньев психологической цепочки в группе. За него стал горой Бугримов. Вплоть до самоотвода собственной кандидатуры. За Бугримова горой стал Рэнд Палмер и тоще вплоть до самоотвода. За Рэнда… – ну и так далее. Нортон, не вмешиваясь в эту сцену ни жестом, ни словом, тяжело смотрел на меня немигающим взглядом. Ни дать ни взять круговая порука. «Ну что ж, – подумалось мне, – группа демонстрирует свою сплоченность – чем плохо?..»
– Ладно, – шутливым тоном сказал я возбужденным «апостолам», – поберегите энергию для броска на Титанию. Утверждаю всех, и Христос с вами!
Я покосился на командира десантников: что-то неприятно изменилось в выражении его лица. Он тихо бросил подчиненным:
– По местам!
В моем кабинете произошло какое-то организованное движение, десантников словно ветром сдуло, – мы с Нортоном остались наедине.
Вручая Нортону согласованный список, я еще раз напомнил ему, что люди слишком устали, и не только физически, командиру следует это учесть.
– Особенную тревогу, – добавил я, внимательно глядя Нортону в глаза,
– почему-то внушает мне Рэнд Палмер. Как вы думаете, мы не ошиблись, включив его в группу?
Нортон взгляда не отвел.
– Палмер – один из самых надежных в группе, и вы это знаете, – веско ответил он. И добавил без тени смущения: – Ваш вопрос, извините меня, дурно пахнет.
Я даме слегка растерялся. Он повернулся и вышел. Я проводил взглядом его ладную, вкрадчиво-гибкую, как у пантеры, фигуру. В моем сознании смутно забрезжил крохотный огонек какого-то интуитивного предощущения, которое обещало оформиться в мысль. Но не оформилось. По отношению к Нортону я испытывал одновременно странное любопытство и не менее странную неприязнь и, вероятно, поэтому не мог позволить себе ничего похожего на предвзятость…
Десант на Титанию, как я и опасался, стоил нам дорого. Во время бурения с отбором извлеченных из скважин проб ударил фонтан сжиженного газа. Пытаясь спасти буровое оборудование, Рэнд Палмер поднял грузовой катер, выдвинул манипуляторы и атаковал фонтан. Маневрировать на тяжелой машине возле взбесившегося ледяного грифона было очень не просто. В конце концов катер сильно обледенел, потерял управление, врезался в кессонный отсек жилого бункера. Бункер мгновенно разгерметизировался, но, к счастью, в этот момент никого в нем не было. Катастрофу видели выскочившие из-под фонтана Бугримов и Степченко. Катер беспомощно застрял в раздавленном кессоне – на боку, чуть кверху днищем… Бугримов опомнился первым – двумя прыжками преодолел расстояние до места катастрофы (сила тяжести на лунах Урана невелика) и, взобравшись на катер, попытался открыть донный люк. Не вышло. Рэнд на вызов не отвечал. Правда, ничего особенного с ним не случилось – его слегка оглушило. Но Бугримов этого не знал. Подоспевший Степченко увидел, как его напарник яростно продирается к верхнебоковому люку сквозь обломки кессона. Нечеловеческим усилием отогнув в сторону рваный лист металла, Бугримов расчистил себе доступ к люку. Степченко заметил, что массивная туша катера тронулась с места и начинает медленно оседать кормой. Предупредительный возглас товарища Бугримов принять к сведению не успел, тем более что уже вскарабкался в открытый люк по пояс. Его просто разрезало бы пополам, да, спасибо, друг не растерялся. Трезво оценив обстановку, Степченко подставил под оседающую махину единственный рычаг, который был в его распоряжении в эти секунды, – собственное тело. Его расчет себя оправдал – удалось затормозить кормовое скольжение катера на несколько важных для Бугримова мгновений. Жизнь ценою жизни… Бугримов и пришедший в себя Палмер подняли вдавленного в ледяную кашу товарища.
Пока его доставили на борт корабля, пока извлекли из скафандра и уложили на операционный стол-агрегат, наступила клиническая смерть. Реанимация прошла удачно, однако состояние тяжелораненого было критическим. Чудовищное повреждение грудной клетки (к счастью, правостороннее), перелом позвоночника… Да что говорить, это был самый отчаянный случай в моей медицинской практике. До сих пор не понимаю, как мне удалось сохранить пострадавшему жизнь. Впрочем, это не только моя заслуга. Одна из женщин – инженер дальней связи – имела смежную профессию хирургического ассистента, как имеют те или иные смежные профессии почти все члены экипажа современного рейдера. Ассистировала она безупречно. Мне нравилось ее имя – Инга…
Время на пути к Земле, понятно, было насыщено для меня совсем иными тревогами, чем на пути к Урану. Состояние Степченко улучшалось медленно. В условиях хирургического стационара этот случай, пожалуй, не имел бы права именоваться «особо тяжелым», но в специфических условиях полета… Словом, несмотря на принятые меры всесторонней биозащиты, после перегрузок стартового разгона борьбу за жизнь раненого надо было начинать, по существу, сначала.
Поглощенный медицинскими заботами, я, естественно, слабо реагировал на все остальное. Никаких особенных эмоций я не испытал, когда мне было официально объявлено, что рапорт, поданный мною «на самого себя», командный совет наконец рассмотрел. Утвержденное советом резюме гласило: «Явное противоречие между фактическим материалом и предложенной в рапорте информацией не позволяет…» Дальше я не читал. Не позволяет – и ладно. И превосходно. Главное – никаких «обязать». Мое время ценили.
Правда, некоторый интерес вызвал у меня распространившийся слух о намерении Нортона досрочно выйти в отставку. Сначала я не поверил, но слух держался упорно. Я догадался расспросить об этом Ингу – кому, как не ей, инженеру дальней связи, было знать о сообщениях, адресованных УОКСу. К моему изумлению, слух подтвердился.
Решение своего командира выйти в отставку десантники связывали с происшествием на Титании. На мой взгляд, это была чепуха. Сначала Нортон действительно был подавлен случившимся и по многу раз на день донимал меня или Ингу вопросами о состоянии раненого (впрочем, как и все остальные десантники). Однако, во-первых, довольно скоро я нашел возможным оповестить население корабля, что жизнь Степченко вне опасности. Во-вторых, сопоставляя настроение Нортона «до Урана» и «после Урана», я особой разницы не уловил. Все так же угрюм, малоразговорчив, замкнут… Но держаться он умел великолепно. Каждый жест его, каждый взгляд словно бы строго напоминали: «Я человек дела, а мое настроение никого не касается». Нет, похоже, Титания тут ни при чем. Его угнетало что-то другое. Мне оставалось теряться в догадках.
Я много был наслышан о предыдущем рейде «Лунной радуги», о катастрофе на Обероне, во время которой погибла половина десантников. В том числе командир этой группы Элдер и начальник рейда Асеев. Я точно знал, что в теперешней экспедиции участвуют лишь двое из тех, кому повезло спастись во время так называемого «оберонского гурма». А именно: Нортон и первый пилот нашего корабля Аганн.
Мне показалось любопытным сопоставить внешние линии двух «старых оберонцев». Мешало то, что первого пилота я знал гораздо хуже, чем командира десантников, – редко его встречал, и еще реже мне доводилось с ним разговаривать. Разве только в кают-компании и за обедом или на очередных медосмотрах… Но даже на основе довольно поверхностных наблюдений я рискнул бы сказать, что Аганн по своему характеру едва ли не антипод Нортона. По-моему, наиболее выразительная черта его – мягкость. Должен, однако, отметить: здесь я имею в виду отнюдь не мягкотелость.
Теперь о главном. О том, что мне показалось не очень понятным… Характеры непохожи, служебные обязанности абсолютно различны, а все-таки в линиях поведения «старых оберонцев» прослеживалось нечто общее. Прежде всего неразговорчивость, замкнутость, неулыбчивость (у Нортона переходящая в угрюмость). Похоже, они ни с кем не поддерживали не только дружеских, но и просто приятельских отношений. Разве не странно?.. Я ни разу не наблюдал, чтобы Аганн или Нортон принимали участие в какой-нибудь «неделовой» беседе. Ни разу не видел, чтобы они говорили между собой. Напротив, у меня создалось впечатление, будто они избегают друг друга. Или, по крайней мере, обходят друг друга вниманием больше, чем всех остальных. При встрече – легкий кивок в знак приветствия. И это все. Никаких иных жестов, никакого иного выражения эмоций. Не имею представления, как и где они проводили свое свободное время. Ни тот, ни другой не появлялись в просмотровом зале, в салонах отдыха или в библиотеках, не интересовались ни одной из бытовавших на рейдере игр… Чем глубже я об этом задумывался, тем загадочнее мне казался параллелизм в линиях поведения Нортона и Аганна.
Увы, на борту «Лунной радуги» мне довелось столкнуться с отдельными островками неодолимых, щекочущих нервы загадок. Экраны, «диверсии». Сам «диверсант». История с чужаком. И вот, наконец, таинственно схожие элементы странного отчуждения двух очень разных людей. Загадки, загадки. Глухая, безответная стена. Иногда я, фигурально выражаясь, поглаживал эту стену, но пробить был не в силах.
Правда, я не удержался от соблазна порасспросить Ингу о прошлом рейде «Лунной радуги» в систему Урана. Как участница предыдущей экспедиции, она должна была знать о Нортоне и Аганне гораздо больше моего. Да, она видела перемены в поведении того и другого, но ничего особенно странного в этом не находила. Трагедия на Обероне тяжело подействовала на обоих. Во время той катастрофы оба потеряли самых близких друзей: Аганн – Элдера, Нортон – Михайлова. Уже не говоря о том, что погибли и другие их товарищи: Накаяма, Асеев, Бакулин, Джанелла. Да, раньше она не замечала за Нортоном теперешней угрюмости, и первый пилот был намного общительнее. Но что поделаешь, такова жизнь. Быть может, в какой-то мере они чувствуют вину перед погибшими. Ведь бывает такое у хороших, честных людей – ложное чувство вины! В той обстановке они сделали все, что могли, и ничего больше сделать было нельзя… Нет, она не знает, почему Нортон подал в отставку именно сейчас. Вероятно, у него были свои счеты с Внеземельем, но теперь, когда Оберон побежден, Нортон решил, что имеет полное право бросить работу в Пространстве совсем. Аганн? Нет, Аганн бросать не собирается. На днях УОКС сообщил, что переводит его капитаном на танкер юпитерианской флотилии. Аганн ответил согласием. Такие дела…
Ну что ж, мне осталось добавить к своему рассказу два завершающих эпизода…
