Текст книги "Квадрат для покойников"

Автор книги: Сергей Арно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 13

Некоторое время я сидел, уставившись на исписанный лист, голова не работала. Это чувство опустошенности мне известно: оно приходит неожиданно и на некоторое время полностью отключает сознание. Будильник с потертым циферблатом показывал два часа ночи. Нарезвившиеся за день мухи спали на стенах, мебели, потолке… За три дня жизни в квартире Эсстерлиса я возненавидел этих крылатых насекомых всем существом, и сейчас, когда какая-нибудь из них жужжала, ища место, где бы прикорнуть или падала во сне с потолка, даже находясь в отупленном и расслабленном состоянии, я инстинктивно искал глазами мухобойку.

Роман временно отвлек меня от жизненных неприятностей. Но сейчас я почувствовал, что былая тревога возвращается. Припомнился морг, Эсстерлис, перебирающий покойников, карлик… Одно дело карлик, придуманный мною, а другое – настоящий… Я бросил взгляд на темное окно. "Кто же прошлой ночью там стоял? Или действительно померещилось?.."

Я встал и взял из угла швабру – малонадежное, но, пожалуй, единственное оружие, которым я мог защищаться. "Эх, зря кирпич с собой с улицы не прихватил. Эх, зря…"

За дверью вдруг что-то звякнуло, тихо, нежно. Я вздрогнул, задержал дыхание, постояв несколько мгновений в полной тишине, на цыпочках подкрался к двери и стал слушать, что происходит в прихожей, но ничего не услышал.

Сейчас, прислонившись ухом к двери, я проклинал себя за то, что легкомысленно остался на ночь в этой ужасной квартире и знал наверняка, что не усну ни за что на свете и что завтра же соберу вещи – и пропади она пропадом… Вместе с ее покойниками и…

Дверная ручка медленно опустилась… Я в ужасе отпрянул от двери. Так же медленно и бесшумно ручка вернулась в прежнее положение, потом опять вниз… За дверью кто-то стоял и, наверное, так же, как и я, прислушивался. Кто?! Зачем он хочет войти без спроса?!! Труп в прихожей!! Боже мой! Боже мой!! Неужели настала моя очередь?! Как же я сразу-то не догадался? Ведь они следили за мной! Они знают, что я видел покойника… И теперь… Я свидетель! Боже мой!!

За дверью кто-то кашлянул, постучал тихонько, потом посильнее.

Я крепко до боли сжал швабру: кроме себя мне не на кого было надеяться.

– Николай, ты не спишь? – раздался за дверью голос Эсстерлиса. – У тебя свет горит.

Я не отвечал.

– Николай, мне очень нужно с тобой поговорить… У меня к тебе дело. Срочное! Слышишь?! Николай…

Я вдруг почувствовал, что больше не могу таиться и не отвечать, напряжение достигло своего пика.

– Ну что? Кто там?! Что надо?! – бодрясь, как можно более грубым голосом, крикнул я. – Уже ночь! Я сплю!

– Мне нужно поговорить с тобой, обязательно.

– Давайте, Казимир Платоныч, завтра утром поговорим. Уже два часа ночи.

– Да нет, Николай, я хочу объяснить кое-что, это очень важно для тебя…

Голос у Эсстерлиса был ласковый, даже умоляющий. Он продолжал говорить, и я, слушая его через дверь, почему-то начинал верить в важность этого разговора. В голосе его ощущалась располагающая к доверию сила, которой я не мог противостоять.

– Только недолго… – наконец, согласился я. – Я спать хочу…

– Конечно. Верь мне, Николай. Но это важно, очень важный разговор, – обрадованно бормотал Эсстерлис.

Все еще сжимая на всякий случай палку швабры, я подошел к двери и открыл замок. Дверь раскрылась на всю ширину, и Эсстерлис быстрыми шагами вошел в комнату. Увидев его, я тут же пожалел, что поддался уговорам.

Он был в майке, волосы взъерошены, глаза горели, он очень напоминал безумца. Невозможно было представить, что несколько мгновений назад он так ласково говорил со мной через дверь.

– Чего ты боишься? – увидев, что я закрыл дверь на замок, спросил Казимир Платоныч. – Кого здесь можно бояться, а?!.. Ну ладно, твое дело. Видишь ли, мне нужно с тобой поговорить, – Казимир Платоныч, держа за спиной свою бамбуковую палку, не тая, скорее, для удобства, заходил по комнате, на меня не глядя. – Да ты сядь, сядь! – властно и громко скомандовал он.

Испугавшись его вида в первую минуту, я уже слегка успокоился и, незаметно поставив швабру в угол, сел на диван.

Некоторое время Эссерлис ходил мимо меня молча, я не нарушал его молчания. Я знал, что он сам начнет говорить, когда придет время.

– Видишь ли… – медленно заговорил он, ни на мгновение не прекращая и не замедляя свой шаг. – Я оживляю покойников…

– Что?! – заорал я, в ужасе вскочив. – Каких покойников?! Что вы говорите?!!

– Тихо!! Сидеть!! – еще громче моего заорал Эсстерлис, выпучив на меня свои страшные глаза и грозя бамбуковой палкой. – Сидеть!! – Я, снова потеряв волю, опустился на стул. – Зачем же так орать? – проговорил он уже спокойнее. – Не знал я, что ты орать, как умалишенный, будешь. Даже меня напугал. Что же тут страшного?.. Подумаешь, покойников оживляю…

– Что вы такое говорите?! – воскликнул я снова. – Вы в своем уме?!

Эсстерлис, опять начавший взад-вперед маячить по комнате, вдруг резко остановился, сделал крутой поворот на каблуках и уставился мне в глаза.

– Ты мне про ум не говори… – с ненавистью проговорил он. – Ты сам сумасшедший. Понял?!

– Да я не в этом смысле… Я же не говорю, что вы сумасшедший, – заоправдывался я.

– Да ладно, не в этом дело, – примирительно махнул он рукой и продолжил свой путь по комнате. – Тут в другом, в другом дело… Если бы я их не оживлял, тогда кто же?! Кто же их оживлять будет, а?! Вот ответь.

– Да я не знаю. А зачем их оживлять-то? – слегка успокоившись, сказал я. – Умер человек и умер себе… Зачем оживлять-то?

– Это если сам умер – если сам, тогда понятно. А если не сам?! Если помогли ему, а?! – Эсстерлис остановился у окна, улыбнулся, и мне опять сделалось не по себе. – Если не сам? Как тут тогда быть? В том-то и дело, – остановившись, было, он опять заходил от окна к двери, от окна к двери… – Если не я, то кто другой? Да и потом дар, ведь от него никуда не денешься. Иначе жить уже не можешь. Вот я тебя и притянул. Помощник мне нужен.

Я следил за тем, как Казимир Платоныч ходит по комнате, и не мог понять, что он такое говорит. Верить ему или… все это бред его?.. Или мой? Я находился в том состоянии, когда реальность теряет четкие контуры и вот-вот сольется с бредом или сном, как вдруг взгляд мой упал на окно. Я закричал и вскочил на ноги.

С улицы в комнату глядела старуха в мотоциклетной каске. Она почти касалась стекла, ее бледное, словно мертвое, лицо было освещено светом направленной в ее сторону настольной лампы. Глаза не моргая смотрели в комнату, но будто бы не видели ничего, да, наверное, и не видели; я был уверен в том, что меня старуха не видит, что она слепа.

Остановившийся от моего вопля Эсстерлис проследил за моим взглядом, решительно подошел к окну, задернул занавеску, устранив с глаз старуху.

– Когда я тебя увидел, то подумал сразу, что ты и есть тот человек… – Как ни в чем не бывало, он опять заходил по комнате, продолжая свою мысль.

– Там!! – Указал я пальцем на окно. – Там стоит кто-то!..

Эсстерлис остановился.

– Где стоит?! – Он недоуменно вскинул брови.

– Там, за окном. Стоит же кто-то.

Эсстерлис подошел к окну и отогнул края занавески концом бамбуковой палки.

– А! Это Марфа Семеновна. Она же сомнамбул. Ты что, не знал? Она каждую ночь по карнизам ходит и в окна заглядывает. Она же спит. Неужто ты лунатиков никогда не видел?

– Что же она?.. Упасть ведь может… – пробормотал я растерянно.

– Это правда, может. Она каску и носит. Это ей врач один умный прописал, вылечить не смог, а каску вот прописал в целях техники безопасности. Не ходить по карнизам не может, так хоть технику безопасности пусть соблюдает. Верно? А ты не бойся. Она так каждую ночь… Неужто не замечал никогда?

Я опустился на диван, мне было дурно: кружилась голова, подташнивало.

– Бабуля тоже пострадала сильно. Ну да не в этом дело. Помощник мне нужен – покойников оживлять.

– Господи! Опять покойников. Опять вы о покойниках! Да как это возможно?! – воскликнул я.

– Как возможно?! – Он оперся локтем о пианино. – А вот слушай…

И стал Эсстерлис рассказывать мне вещи чудные, в которые поверить было невозможно. Но я верил. Рассказывал он о разбойниках "посвященных". Все это я уже оказывается знал сам и даже описал в своем романе. И я уже верил, что никакая это не придумка, а чистая правда. И об убийцах лютых, и о книгах Фильки Чернухи, кострами разбойничьими пожранных, и о смертях многочисленных, с нею связанных…

***

И хотя хранилась тайна отключения жизни «посвященными» пуще ока, но была еще одна тайна, о которой не ведали даже они. Тайна сия имела хождение среди люда беззлобного. Получал тайну особый человеколюб – тот, кто зарекомендовал себя делами добрыми. Хаживал он с посохом да с сумой по Руси и ничего не имел. Но в каждом доме ему, как родному радовались – и накормят, и спать уложат… А он и не даст ничего взамен, слово Божье скажет да перекрестит; иному руку больную погладит – и легче руке, а скоро и совсем выздоровеет. Или отвар травяной испить расслабленному даст, заодно надавит в места только ему ведомые, и встанет, глядишь, через день расслабленный и уж в пляс рвется…

В тайне содержалось знание мест включения жизни, в такой глубокой, что разбойничий люд, упиваясь чувством могущества своего, даже и не подозревал об этом. Иначе поистребили бы всех лекарей да знахарей, и памяти о них на земле русской не осталось бы. Ан, не могло статься того, чтоб зло на земле преспокойно гуляло и за преступлением наказание не последовало.

Покойника, по обычаю православному, три дня в землю не зарывали, а в последний день в церковь несли – отпевать. На службу всякий люд собирался, бывали и знахари. Хаживали они по церквам, к усопшим приглядывались. По Божьей ли воле человек сей помер или по чьему злому умыслу? Твердо знали, что ежели "посвященный" жизнь в человеке остановит, то с виду он будто Богом к себе призванный, а на самом деле… Только знахарь и мог отличить. И шла эта тайная война на земле русской веками, и добра чаша перевешивать стала… Да, видно, неустойчив со злом сосуд был. Упал он, разлилось зло по земле русской, и пошла резня, плач и скрежет зубовный. Из ручьев кровавых реки выросли… и моря растеклись…

Революция – баба кровавая! Жуть на всех наводя, серпом животы вспарывала, молотом черепа крушила!.. Шла по Руси, грабила, жгла дома Божьи… Воля лихому люду… Гуляй, рванина!

В ту пору много знахарей поистребили, иные, в живых оставшиеся, затаились до времени. Да и знания свои "посвященные" применять перестали. В закон душегубство вошло. За советскую власть из маузера проще, или шашкой – поперек туловища с оттягом – йе-е-ех!!

После войны уже отечественной объявились "посвященные". Поначалу тропки, а потом и дороги из трупов потянулись за ними. Тогда-то и пригодилось знание. Снова заходили знахари по Руси, да труднее убитых стало выявлять: дома-то Божьи иные порушили, иным внутренности заменили, а в тех, которые от террора красного убереглись, отцы святые – служители Божьи – из страха тайну исповеди нарушали, донося на прихожан, и уж не Богу служили, а Социализму – мужику пьяному да ленивому.

А дальше самые тяжкие времена для знахарей настали. Не били их больше, не стреляли, а изолировали и лечили до выздоровления, и часто излечивали… Так что стало хиреть и забываться знахарство на Руси. А "посвященные", хоть и мало их осталось, пока знахарей в психиатрических лечебницах вылечивали, дело свое знали, и общий уровень смертности повышали старательно.

Рассказал Казимир Платоныч также, что передал ему тайну эту сосед по квартире, в этой самой комнате, наподобие гроба, проживавший. Научил и покойников отличать, и давить им куда показал. Поведал Эсстерлис, что терпит от этого знания множество невзгод и лишений, бросить бы рад, да не может, на всю это жизнь с ним теперь безотвязно.

Казимир Платоныч закончил свой рассказ и сел рядом со мной на диван, положив палку на колени.

– И что, многих оживлять удается? – спросил я.

– Не каждый раз, конечно. Бывает покойник застарелый или по ошибке. Таких отработанных обратно в морг. А вообще бывает когда как.

В дверь постучали.

– Кто там? – спросил я, вставая.

– Открывай, открывай, половой гигант.

– Это ты, Леночка?! – обрадовался я, открыв дверь. На пороге стояла она в своей супер-мини-юбчонке… Увидев ее, я тут же пожалел, что пустил Эсстерлиса и слушаю всякую белиберду про покойников, когда такая женщина сама приходит…

– У меня тут Казимир Платоныч, но ты проходи, он не надолго…

– У тебя, гигант, материальная импотенция, а мне наоборот нужно, – она не заходя заглянула через порог в комнату. – Все, Казимир Платоныч, отработала. И учтите, это в последний раз. Меня ваши заморочки замонали уже. Я сегодня ночь из-за вас потеряла…

– Спасибо, Лена! – откликнулся Казимир Платоныч. – Ты меня очень выручила.

– Ну пока, Ссусик, – сказала Леночка, ухмыльнувшись и слегка толкнув меня коленкой в пах.

– Кто? Как ты меня назвала?!

– Ссусик. Я всех самцов так зову.

Она повернулась и, качая бедрами, ушла в темноту.

– Ну теперь пора за работу, – сказал Эсстерлис, поднимаясь с дивана.

– В каком смысле? – не понял я.

– У меня жмурик в комнате лежит. Пойду оживлять.

Эсстерлис направился к двери.

– Как, прямо сейчас?

– Ну, а когда же. Если не оживет, завтра нужно обратно в морг тащить – там покойники на счет.

– Можно я с вами, посмотреть хотя бы, – попросил я зачем-то, надеясь все-таки, что он откажет.

– А как же. Зачем же я к тебе пришел. Пошли, конечно, поможешь. Одному все труднее справляться. Иногда жирный боров попадется, все жилы себе вытянешь, пока оживишь…

Перед уходом я заглянул в окно, где стояла старуха, но там никого не было.

С трепетом я плелся за Казимиром Платонычем в его комнату. Уйма всевозможных мрачного содержания мыслей пронеслись в моей голове за то время, пока впотьмах я шел за Эсстерлисом.

– Ссусик, – из тьмы кухни зашептала Леночка. Я сразу узнал ее.

– Я сейчас, Казимир Платоныч, – сказал я и сделал шаг в темную кухню. Тут же она схватила меня за руку и оттащила от выключателя.

– Тихо, Ссусик, слушай меня внимательно, – зашептала Леночка, прижимаясь ко мне всем телом.

– Да-а-а, я слушаю, – прошептал я ей на ушко, слегка прикусывая мочку и проводя кончиком языка по шейке вниз, вниз…

Одна моя рука сама собой забралась под футболку и шарила по спине. И, кажется, Леночке это нравилось.

– Погоди, Ссусик, это после. У меня к тебе дело…

– Ну, конечно, дело, – бормотал я, все больше возбуждаясь и гладя ее одной рукой по груди, которую успел освободить от футболки, а второй рукой поднимался по ноге все выше и выше…

– О-о-о!

– Погоди, Ссусик, – зашептала Леночка. – У меня к тебе дело. Если ты его сделаешь для меня, я тебе тоже сделаю много-много приятности. Ты у меня такой кайф получишь… Короче, Эсстерлиса нужно украсть. Слышишь?

Моя рука все еще бродила по невидимой, но приятной на ощупь леночкиной груди.

– На фига он нам? – пробормотал я.

– Японцам продадим. Ты его тресни по башке, мы его вместе из квадрата вытащим, а там японцы его заберут. Его только из квадрата вытащить…

Ее слова несколько охладили меня.

– Да зачем он японцам-то? Пойдем лучше ко мне.

– Потом, Ссусик, – она отпихнула мою руку, зашедшую слишком далеко. – Треснешь по башке, а я тебе за это много кайфа доставлю. Ну сделай это для меня, Ссусь.

– Да нет, не могу я…

– Сука ты, Ссусь.

Леночка оттолкнула меня в сторону, дала легонько в пах коленкой и ушла. Хлопнула входная дверь. Я стоял в темноте в возбужденном состоянии, как последний дурак.

– Николай! Ну где ты там? – зажегся свет, и в кухню вошел Эсстерлис. – Я тебя жду. Что ты тут делаешь?

– Да так… воды зашел попить, – соврал я, улыбнувшись и засовывая руку в карман брюк.

Эсстерлис посмотрел на меня подозрительно.

– Пошли.

Я поплелся вслед за ним. Эсстерлис открыл дверь и вошел, опасливо вошел и я.

Тут же в глаз мне ударила большая муха. От неожиданности и боли я зажмурился, и только потерев слезящийся глаз, смог осмотреться кругом.

Очень просторная с двумя большими окнами комната освещалась люстрой с целенаправленным в ее центр светом. В этом ярком световом пятне на больничной каталке, обратив в мою сторону босые ступни, кто-то смирно лежал. В воздухе без дела резвились беспечные мухи. Их было множество, они ползали, где попало. На стенах висели какие-то карты, не земной коры и не звездного неба, а человеческого организма, не как положено: в виде членов и органов, а в образе шара, по которому стрелочками в разные стороны что-то указывалось. Карт висело много и указывалось на них во всевозможные стороны. На потолке тоже было что-то начертано, но потолочного рисунка я толком не разглядел. Мебели было мало. По одной стене стояло еще несколько накрытых простынями порожних каталок; в углу шкаф; по другой стене большой стеллаж с книгами; возле окна заставленный грязной посудой круглый стол.

– Вот и Афанасий, – сказал Эсстерлис, подходя к каталке в центре комнаты. – Вот каждый раз на него смотрю и кажется – видел где-то. Не знаю, может, сосед…

Мужественно подавляя в себе неприятное чувство страха перед покойником, я подошел. На каталке, повернув голову на бок и, как мне почудилось, глядя во все глаза на стеллаж с книгами, в цветастых трусах и в майке лежал Собиратель. Или покойник, как две капли воды похожий на Собирателя. Вместе с его обнаженной головой и даже… Я склонился, внимательнее всмотрелся в его лицо… и даже со стеклышком от сломанных очков в изумленном глазу. Я был поражен сходством покойника с героем моего романа. По неживому телу взад-вперед ползали летающие насекомые, потирали лапки и оплодотворялись.

– Ну что, Афанасий, соскучился?.. – бормотал Казимир Платоныч, любовно похлопывая его по волосатым ногам.

– Вы знаете… – пробормотал я, обходя каталку, с интересом оглядывая покойника со всех сторон. – Вы знаете, он на одного человека похож… Вернее, не на человека… Как вам сказать, ну, словом, на героя романа…

– Ну, это может быть. Но если честно сказать, главный мой покойник впереди. Я его сплю и вижу, – сказал Казимир Платоныч и мечтательно возвел глаза к люстре. – Но, хватит болтать! К делу!! – вдруг заорал он и сверкнул на меня страшными своими глазищами. – Бери за ноги.

– Кого? – не понял я.

– Ну кого-кого? Не меня же – Афанасия, конечно. Быстро!!

Повинуясь его властному окрику, но еще более леденящему душу взгляду, я торопливо схватил Афанасия за холодные конечности. Эсстерлис взял его за руки.

– Ну, теперь давай встряхнем его хорошенько три раза. Понял? Три раза! Как одеяло вытряхиваешь.

На счет "три" мы встряхнули безжизненное тело и опустили обратно на каталку.

– Это чтобы из него видения вытряхнуть, – пояснил Эсстерлис. – Сейчас Леночка ему концертик устроила… – Казимир Платоныч стал массировать руки Собирателя, начиная от пальцев вверх. – Только для этого ее и держу в квартире. Исключительно для мужчин ритуальный танец. Пробуждает физические желания. В таком состоянии безжизненном, сам понимаешь, любое желание на вес золота. Опять же, мухи… – не переставая массировать руки Афанасия, Казимир Платоныч продолжал говорить, иногда бросая взгляды в мою сторону. Я же, стоя с другой стороны каталки, периодически сгонял с останков нахальных мух, наблюдая за действиями Эсстерлиса с любопытством. – Мне потом оживленные рассказывали, какое они удовольствие получали от концерта Леночкиного… Вот и Афанасий сегодня удостоился. Для него уже второй раз, в тот раз тоже… Кстати, я ведь, наверное, не сказал, что он у меня вторично. Вчера его уже оживлял. Целую ночь над ним старался. Вижу, должен ожить. Ан, не тут-то было. Трудился до седьмого пота – не оживает ни в какую. Ну, думаю, ошибочка вышла. Харон его обратно снес. Харон – это я карлика так в шутку зову. Вообще-то у него фамилия такая – Херонов, а зовут Захарий, а я его по-свойски – Харон. Так вот, унес он Афанасия утром обратно в морг, Афанасий там часа три провалялся, а потом, представь, сбежал и черт-те где слонялся до вечера. Херонова за ним вызывали, он его из постели чьей-то вытаскивал. Должно быть, массаж мой до него дошел как до жирафа, а потом, видно, что-то в организме отказало и снова умер…

– А не может так быть, что его опять умертвил тот же, кто и в первый раз? Как свидетеля? – спросил я.

– Это навряд ли… Хотя, кто его знает. На свете чего только не приключается. Подержи-ка руку. Да нет, ты ее не опускай. Вот так. Держи.

Я держал отмассированную руку Афанасия, вытянув вверх, как велел Эсстерлис. Тем временем он принялся массажировать другую руку. Делал он массаж тщательно, добросовестно.

– О!! – воскликнул Казимир Платоныч, бросив массажировать. – Примочки! Вечно припарки да примочки ставить забываю.

Он подошел к заваленному грязной посудой столу, взял чайник, помочил из него носовой платок и, подойдя к Афанасию, положил примочку ему на лоб.

– Мертвому припарки – первое дело.

Он снова принялся за массаж.

– Неужели таким массажем оживить кого-нибудь можно?

– Оживить, конечно, ни в какую нельзя; я же его и не оживляю. Как таким массажем оживить можно, сам подумай.

– Как не оживляете?! – воскликнул я. – Вы же говорили, что оживлять его будете!

– Я?!

– Да, говорили, говорили! Чего же я тогда руку эту…

– Держать!! Держать!! – вдруг яростно закричал Эсстерлис, увидев, что я начал опускать холодную руку мертвеца.

Испугавшись окрика, я повиновался и опять вытянул простывшую руку, как при голосовании.

– Чудак ты, прямо сказать, – успокоившись, Эсстерлис продолжил массаж. – Зачем же его оживлять, когда он и так живой.

– Что?!! – я выронил руку и отступил от каталки.

– Держать!! – Эсстерлис так жутко посмотрел на меня, что я опять подскочил и поспешно схватил обвисшую к полу руку. – Держать… – уже спокойнее повторил Эсстерлис. – Чего же здесь страшного, что живой, не искусает ведь тебя. Я с ним еще до Леночкиного концерта сеанс оживления провел, а сейчас так – ткани разминаю, этому массажу на курсах трехмесячных обучился. Так что Афанасия оживлять не будем, он и без того живой уже, почти.

– А что же он тогда никаких признаков?.. – пробормотал я, внимательно приглядываясь к Афанасию, безнадзорный простор тела которого опять освоили нахальные мухи.

Пользуясь моей занятостью и тем, что хозяин ожил пока не полностью, они спаривались где попало и все ползали взад-вперед, ползали, ползали… Эх, мухобойку бы сюда! Я держал руку из последних сил, она казалась очень тяжелой.

– Думаешь, сделал сеанс оживления – он тут же вскочил и побежал. А вот и нет. Тут время, терпение… А ты руку-то чего держишь, положи, чего зря держать…

Я с удовольствием опустил руку и облегченно вздохнул.

– Ты, если устал, приляг. Вон лежачих мест у меня, аж пять штук, – он кивнул на порожние каталки. – Пользуйся, пока не занято.

– Да нет, я не устал, – соврал я, взглянув на каталки.

Неприятно мне было ложиться на них после покойников, пусть даже оживленных.

– Ну смотри, у меня спать больше негде. Бди тогда. Вообще-то его не Афанасием зовут. Это я каждому покойнику имя новое даю, покрасивее. А после он уже с двумя именами… Бери-ка Афанасия за ноги. Встряхнем на счет три. Ра-аз, дв-ва, три. Еще раз. Ра-аз, дв-ва, три!.. Хватит. Не знаю, чтобы делал без Херонова. Хороший мужик. Он и покойников определять научился… А носит их… Ха-ха-ха… Заглядение! Ра-аз, на плечо закинул и пошел. Подержи-ка ноги ему. Выше, выше! Во! Так постой… А старуха Марфа Семеновна, что в каске по карнизу ходит… разбойников везде выискивает. Она у нас санитар двора, вроде охранницы… Постоянно в лунатическом состоянии. Еще вот с мухами тоже проблема. Разлетаются, гады. Только на помойке наловлю, через день-два смотрю – уже совсем их мало. Они ползаньем по телу оживляемого большую мне пользу наносят. Где их взять – черт знает! Пробовал мясо несвежее в комнате оставлять. Так воняет! Что, тяжело держать? Так, опусти. Зря-то что надрываться…

От поддержки рук-ног полуживого Афанасия я умотался окончательно и уже не обращал внимания даже на мух. Кроме того, давала себя знать бессонная ночь. За окнами было светло. Давно настало утро. Я приглядывался к Афанасию, желая увидеть хоть малейшее присутствие жизни в его теле, но не видел. Я слушал Казимира Платоныча машинально и уже воспринимал не все. А он говорил, говорил, говорил…

Отмассировав живот и грудь Афанасия, он, наконец, замолчал, вытер со лба пот. Склонившись ухом к его носу, послушал что-то, потом пощупал лоб, ущипнул за нос и вдруг резко спихнул недвижимого Афанасия с каталки на пол. Я еле успел отскочить, чтобы не отдавило ноги.

– Нет, не оживет, – сказал он, в сердцах саданув по каталке кулаком. – Зря возился.

– Так что?! – воскликнул я. – Все зря?! Что же он и не оживет?!

– Ты чего орешь? Когда в доме покойник, орать нельзя. Помоги лучше упаковать.

– Может, еще раз попробовать? – предложил я шепотом.

– Да нет, бесполезно. Я уж в точности знаю. Десять лет народ оживляю. Ежели жизнь в нем не циркулирует, значит бесполезно…

– Так, может, еще раз. Нельзя же человека так просто бросать! Ведь до последнего нужно! Может, скорую вызвать?!.. – Я был в отчаянии и нес всякую белиберду.

Казимир Платоныч широко зевнул и потянулся.

– С покойниками, дорогой мой, совсем не то, что с живыми. Но мой покойник впереди, я это точно знаю. Вот он меня прославит! Досадно! Ведь две ночи трудился! У-у, падла!

Казимир Платоныч пихнул неподвижное тело ногой.

– Давай упакуем его, а то уже шесть часов. Херонов за отработанным покойником прибыть должен.

Эсстерлис принес рулон бумаги, и мы вместе завернули в нее останки недооживленного Собирателя. Мне было очень грустно, я был уверен в том, что Собиратель оживет, и сейчас огорчился неуспехом. Как раз тогда, когда мы уже упаковали отработанного покойника, в дверь раздался звонок.

– Это Херонов, как всегда пунктуален.

Казимир Платоныч пошел открывать и скоро вернулся вместе с карликом.

– Этот, что ли? – спросил карлик хриплым низким голосом. – Не ожил?

– Не ожил, – подтвердил Казимир Платоныч.

– В окошко опять не вылезет? – прохрипел карлик, ухмыльнувшись. – Все не соберусь окошко это заколотить, под него ребятишки гроб приспособили для обозрения. Шантропа! Да и мне покойнее будет, чтобы в случае чего они только через мой труп уходили. Зря я их сторожу, что ли?

– Ты что-то совсем голос потерял. Болеешь?

– Да простудился, на спине этих ношу, а они… бр-р, холодные. Насморк хронический. Нужно, конечно, подкладывать что-нибудь теплое, да забываю все время… О! А это кто у тебя, Казимир?

Я стоял в стороне, и карлик, до сих пор меня не замечавший, повернулся и смотрел на меня, прищурившись.

– Квартирант. Познакомьтесь.

Я пожал его маленькую заскорузлую ручку.

– Помогает, что ли? – спросил он Казимира Платоныча.

– Да, старею, – Казимир Платоныч провел по волосам.

– Ну, пойду я, а не то народ на работу повалит – не развернешься с покойником.

Он присел, ловко вскинул труп на спину и, насвистывая уже знакомую мне по первому выносу тела мелодию, в которой я, наконец, узнал танец "Маленьких лебедей", вышел из комнаты.

– Утро уже, спать буду, – сказал Казимир Платоныч, когда входная дверь хлопнула.

Вымотавшись за ночь, я продолжал стоять у каталки в потускневшем от дневного света луче сильной лампы, глядя на дверь, за которой скрылся Херонов со своей ношей.

Казимир Платоныч забрался на первую попавшуюся каталку и, с грохотом сбросив ботинки на пол, не раздеваясь, лег и подложил кулак под голову. Падение башмаков вывело меня из оцепенения. Я посмотрел на Эсстерлиса. Тот широко, со стоном зевнул.

– Ну все. На сегодня хватит, можешь спать идти. Или вон, если есть желание, каталку какую хочешь обживай…

– Да нет, пожалуй, я у себя…

Распрощавшись, я вышел от Эсстерлиса. В прихожей, оперевшись на лом, стояла старуха, подглядывавшая ночью ко мне в окно, и безмолвно вдумчиво глядела в стену. Я кивнул ей в знак приветствия и поторопился шмыгнуть в свою комнату.

Первое, что бросилось мне в глаза, это сходство моей комнаты с гробом. Наблюдение это меня огорчило, я взял мухобойку и как всегда перед сном стал охотиться на крылатых насекомых, которых от Эсстерлиса опять налетало в мой "гробик" великое множество.