Текст книги "Ночная бомбардировка Нью-Йорка"

Автор книги: Сергей Гунькин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Набрав предельную высоту и сверив автопилот по компасу, собрался изучать бомбомет. В бардачке, кроме инструкции и карты Нью-Йорка, я нашел еще сухпаек, вернее то, что от него осталось – одни галеты; тушенка, шоколад, сгущенка – расхищены. "Плохи наши дела, – с болью в сердце подумалось, коль даже сюда ворье руку запустило". Неприятный осадок в душе оставил у меня этот эпизод, даже воевать как-то сразу расхотелось. Стараясь отогнать горькие мысли, я углубился в чтение инструкции. Бомбомет представлял из себя перевернутую сквозную воронку с подведенной сбоку под острым углом трубой – бомбоспускателем. Сверху, чтобы в режиме обычного полета не было излишнего сквозняка, бомбомет прикрывался крышкой, а во время бомбардировки крышка откидывалась. Подача бомб в бомбомет осуществлялась с помощью регулирующего затвора. Управлять этим затвором можно было посредством веревки с чугунным набалдашником на конце. Если грубо, то вся система представляла из себя как бы перевернутый кверху ногами унитаз со смывным бочком. Набалдашник, подвешенный на веревке, дергается вниз и удерживается сколько того требуется; подобно воде из смывного бочка бомбы через спускатель устремляются вниз, но только не в унитаз, а в бомбомет, который направляет их в цель. Казалось бы, довольно все примитивно, но как показала дальнейшая практика, очень надежно и, главное, очень удобно. Умницы разработчики, очень оригинальная и замечательная конструкция, как говорится, и дешево, и сердито! В отличие от бомбомета, зенитная установка ничего принципиально нового из себя не представляла – обычная, прицелился и жми на гашетку, пока снаряды не кончатся, что еще может быть проще? Я даже инструкцию к ней изучать не стал, а вот карту Нью-Йорка разглядывал с большим интересом. К сожалению, она оказалась не очень подробной, и к тому же весьма путанной. Так, например, из нее было неясно, Ричмонд – что это один из районов Нью-Йорка или уже пригород? Еще мне не понравилось то, что границы между районами на карте не были прочерчены, и если со знаменитым Манхэттеном и Бронксом было все более или менее понятно – их разделял водоем, то Бруклин и Куинс можно было разделить очень и очень приблизительно. Я слышал где-то, что в Куинсе живут негры и бедные. "Негров не буду сильно бомбить", – решил я для себя. Но как тогда отделить его от Бруклина, который наоборот, бомбить надо было много и безжалостно, ведь именно там окопались большинство наших перебежчиков. Как тут быть?! И невинных сильно обидеть не хочется и виновных упускать жаль. Голова у меня разболелась от всего этого...

И как это ни позорно вышло, но Нью-Йорк я проспал, задумался, каким образом негров от остальных отделить и незаметно для себя задремал. А когда проснулся, посмотрел вниз и обомлел: тьмы Атлантики, разбавляемой редкими огоньками судов, как ни бывало, повсюду свет, но не так уж и много его, чтобы Нью-Йорку быть. Проклятие, пролетел мимо Нью-Йорка! На негров почему-то разозлился, всех теперь бить буду, без разбора – решил. Затормозил, круто развернулся на восток, только теперь взял чуть северней. "Ох, не заблудиться бы, – со страхом пронеслось в голове. – Но ничего, ничего, главное, к Атлантическому океану вылететь..."

Как видно, пока спал, я не очень сильно успел углубиться внутрь американского континента. Через полчаса лета завиднелись пригороды, а еще через десять минут, предварительно снизившись, я выскочил на Манхэттен. В Нью-Йорке перевалило за полночь, но это никак на нем не отразилось: все в огнях, празднично так, весело, небоскребы светятся, вода в Гудзоне переливается, небо тоже все в звездах, рядом море, тепло у них тут, наверное... "Город, который никогда не спит", – вспомнил известную фразу. До чего ж красиво, даже круче, чем в Париже! И тут зло меня разобрало – у нас-то там холодно, промозгло, убого, кругом нищета, революции сплошные, ворье последнее расхищает... А проклятые америкашки, пока в Европе воевали и революции делали, тут у себя в тиши вон какой рай отгрохали! Им бы наши войны! Да у них за всю историю только одна война и была, плевая по нашим меркам и очень давно, но они и ее до сих пор вспоминают, считают, что только у них самое-самое, а у остальных – тьфу! Учить как жить лезут... А вот мы им сейчас бомбой по Манхэттену!

Со зла захотелось музыки, врубил по приемнику музыку – рок-н-ролл их забойный, и за набалдашник, что на веревке, со все силы – дерг! Дернул, как воду из сливного бочка в унитаз спустил, а Эмпайр-Стейт-Билдинг – старейший небоскреб Нью-Йорка вздрогнул, покачнулся и стал ниже этажей этак на двадцать. Верхние двадцать этажей, как корова языком у Билдинга слизала! "С землей Эмпайр сравнять надо!" – подумал в запале и зашел на второй круг. После пятого захода не выдержал Стейт и ушел под землю, а я дальше, вдоль Пятой авеню полетел, там столько всего замечательного – только усевай бомби. С Пятой авеню, развернувшись снова на юг, перелетел на Медисон авеню, побомбил там, попутно сбрасывая щедрой рукой бомбы на прилегающие к ней улицы. Вообще-то, бомбить Манхэттен было одно удовольствие, очень он уж удачно спланирован: вдоль, почти параллельно друг другу идут авеню, их перпендикулярно пересекают короткие стрит – геометрия проста, а как сразу видно, где бомбил, а где нет. Лишь Бродвей, извилистый, весь вкривь и вкось, нарушал этот стройный порядок, потому-то, наверное, и пострадал меньше всех прочих от моих выходок. Хотя нет, не из-за этого, если бы я задался такой целью – разбомбить Бродвей, я бы на нем камня на камне не оставил, просто он мне был симпатичен вольнодумством своим. Он как бы говорил всему остальному Манхэттену: "Ненавижу я ваши буржуйские порядки, и потому, как хочу, так и струюсь, а если не нравлюсь, пошли вы все к матери, плевать я на вас хотел!" Я сам точно такой же по жизни...

Когда я примерялся к одной из башен Всемирного торгового центра, в небе вдруг появились эфшестнадцатые, много, целая эскадрилья; я уже пол-Манхэттена снес, а они только явиться соизволили! Надо будет потом непременно в рапорте указать на никуда негодную боеготовность подразделений американских ВВС, пусть наши растяпы порадуются, не одни они такие. Окружили "Фалконы" меня в кольцо со всех сторон, крыльями машут – садиться что ли предлагают? А я по ним из зенитки... Но тут и началось, два "Фалкона" сразу подбил, а остальные, озверев, как стая стервятников на меня набросились. Завязался неравный воздушный бой. Им хорошо было – воюй себе на здоровье, и ни о чем не думай, а мне кроме этого еще одновременно Нью-Йорк бомбить приходилось – зачем был и прислан. Постепенно от Манхэттена бой сместился в район Южного Бронкса, разбомбил Бронкс, хотя там и бомбить было особо нечего – и так одни руины, а потому, долго там не задержавшись, повернул на Куинс – чуть наподдал неграм. Бомбил, отстреливался – ни секунды покоя, как белка в колесе, пот в три ручья; так жарко стало, что печку пришлось вырубить. Подбил еще два "Фалкона", три принял на корпус, а они все наседают и наседают, пули от брони еле успевают отскакивать. "Хорошо еще, что так, а вдруг бронебойными шарахнут? У меня же бомб еще полный кузов, где меня тогда искать?!" – с тревогой подумалось. Генерал Щекин что-то говорил про гравитационный отклонитель, но я его действия не наблюдал, судя по всему, не сработал гравитатор, а жаль, он бы мне ох как пригодился! Не доработали, как видно, его товарищи конструкторы, времени, наверное, не хватило. Да у нас что ни возьми – вечный аврал. Но все равно, наша техника ничуть не уступала американской, а по ряду параметров, даже превосходила ее. Взять, например, хотя бы такой простой узел, как тормоза, в это трудно поверить, но нет их у эфшестнадцатых! А у меня есть – и сразу же начинает сказываться мое превосходство. Предположим, заходит мне "Фалкон" в хвост или норовит подрезать сбоку – я сразу резко по тормозам, и он либо проскакивает, я его тогда из зенитки, либо, в лучшем случае, в меня врезается. Мне-то что, у меня броня, а он сразу в лепешку. Таким макаром немало я их посшибал. Я уже побеждать стал, когда в два часа три минуты по нью-йоркскому времени со стороны Джерси сити показались еще две эскадрильи вражеских истребителей. Как видно, уцелевшие "Фалконы" вызвали по рации подкрепление. "Эти точно с бронебойными идут, – догадался я, – вон ползут как медленно. Уходить надо!" Взмыл в поднебесье, "Фалконы" было за мной кинулись, но быстро отстали – предел высоты у них маловат оказался.

Попробовал бомбить Нью-Йорк из поднебесья, но как-то не очень, кучность слишком больша, а тут еще ракеты класса "земля-воздух" атаковать стали. И здесь меня достали янки чертовы! С ракетами старая тактика не срабатывала тормозишь, она вроде мимо проскакивает, но не успеешь оглянуться – опять в хвост заходит. "Придется в Ист-Ривер нырять, – решил я, – где наша не пропадала?" А самому все равно жутко. А вдруг, как и с гравитатором, преувеличивал генерал Щекин, может, под водой она вовсе и не может?! Впрочем, выбора у меня все равно не было, преследуемый целой ордой вражеских ракет, я круто спикировал вниз. Только и успел с тревогой подумать: "Ох, а глубока ль река Ист-Ривер?", да один мост машинально разбомбил, как уже очутился под водой. Нет, не преувеличивал генерал Щекин, может, может и под водой чудо-техника! Ну прямо как подводная лодка! И ракеты неприятельские отстали, видно, воды испугались, и тут наши мастера американских обскакали! Есть еще на земле русской кулибины!

Решил на время затаиться. Лег на дно, заглушил на всякий случай двигатель, а то кто знает, будут от его работы на поверхности воды пузыри или круги идти, приемник тоже выключил, притих. Пусть думают, что я повержен, что со мной все кончено, пусть успокоятся хоть немного, а то прямо кошмар какой-то – почти весь Нью-Йорк погрузился во тьму – некрасиво это, да и бомбить, ориентируясь на зарево пожарищ, тоже не так удобно. И мне передохнуть не мешает, в мыле весь, покурить, пивка генеральского выпить – заслужил, половину бомбового запаса еще не сбросил, а Нью-Йорк вон уже весь в руинах пылает. Насколько я выложился, можно было судить по тому, как нагрелось у меня в карманах пиво – до того горячо, что банку в руках было трудно держать. Пришлось охлаждать пиво в бомбомете, хорошо еще, что, несмотря на теплую погоду, вода в Ист-Ривере оказалась холодной, а то замучился бы ждать. Попил пивка, погрыз галеты, которыми воры побрезговали, осторожно выкурил две сигареты "Пегас", прикрывая огонек ладонями, чтобы не, дай бог, сверху не углядел кто. Кстати, пустые банки из-под пива и окурки я, как просил меня генерал Щекин, позже в Сентрал парке выбросил. Сорок минут прошли незаметно. Отдохнул и снова в бой. Только вот двигатель что-то долго не заводился, как видно, все же подмок, я уже было совсем отчаялся, но ничего, потом кое-как завел. С радости врубил на всю громкость музыку и на всех парах как выскочил!

Моего второго пришествия тут явно никто не ожидал. Кругом опять все светилось, да еще пуще прежнего – прожектора руины освещали, техники всякой строительной: подъемных кранов, экскаваторов, бульдозеров, самосвалов видимо не видимо откуда-то понаехало. Чудной народ эти американцы, ну прямо как муравьи – я их город еще и наполовину бомбить не кончил, а они его уже заново отстраивают! Сразу повернул на Бруклин, там уж я душу отвел на бреющем! Правую руку свело от напряжения – до того яростно и беспрестанно я дергал за набалдашник. Особенно тщательно прочесывал прибрежные районы, судя по названию, Брайтон Бич где-то здесь находился. Но и про другие места Бруклина тоже не забывал, а то кто его знает – вдруг название обманчиво, от этих бывших любой подлости можно ожидать ожидать. Похоже, что и Куинс опять зацепил, если так – простите негры. а вообще-то нет тут моей вины, на соседей пеняйте, негры. Очень уж, негры, они у вас шустрые, слиняли сюда по-хитрому, а теперь советы дают, как лучше капитализм строить. "Родину мы попрежнему любим!" – нагло заявляют. Брехня все это – тот, кто Родину любит, ее на благополучие никогда не разменяет. Сами вы, негры, виноваты не надо их было сюда пускать.

Когда подтянулись эфшестнадцатые с бронебойными, Бруклин уже лежал в развалинах, а на прибрежные районы вообще было страшно смотреть. Судный день! Эфшестнадцатых с их бронебойными я уже почти не боялся, основную часть бомбового запаса я положил на Бруклин, так что теперь можно было и с бронебойными попробовать. Меня больше занимал другой вопрос: бомбить или не бомбить Ричмонд? А вдруг это все-таки не Нью-Йорк? А если вдруг Нью-Йорк тогда что?! Какими глазами я после этого на генерала Щекина посмотрю? На всякий случай слегка прошелся по Ричмонду. Там, в небе Ричмонда, у меня снова завязался бой с "Фалконами". На этот раз, пообстрелявшись в первом бою, я сражался куда как хладнокровней и расчетливей, эфшестнадцатые, волоча дымчатый шлейф, с ревом падали в пролив Те-Нарроус, бомбовые удары по Ричмонду были на редкость точны. Не подвела и чудо-техника, всласть облегчившись над Бруклином, прибавила скорости, стала еще маневренней, да и броня тоже не подкачала. Зря я боялся так, держала наша броня их бронебойные! Правда после них на корпусе машины оставались некрасивые вмятины, но это уже не важно. Отбомбив Ричмонд, с боями, продираясь сквозь ряды вражеских истребителей, продвинулся к Манхэттену. "Фалконов" к тому времени ужас сколько поналетело, но бомб оставалось совсем немного, вот я и решил шарахнуть на прощание еще разок по Манхэттену, очень он уж мне понравился! Хотел было статую Свободы разнести, но передумал, потому что кое-какие сомнения насчет Ричмонда у меня все же оставались. А что если не Нью-Йорк все-таки? Нехорошо тогда как-то получится, несправедливо – и Ричмонд незаслуженно обидел и статую Свободы разбомбил. Тут лучше перестраховаться, если уж с Ричмондом осечка вышла, тогда хоть статую Свободы для их потомства сохраню. А товарищ Зимовец придираться станет почему не разбомбил? – скажу что промазал, на самом деле не такая она уж и большая, как это нам с детства внушали. Манхэттен, пока я бомбил Бруклин и Ричмонд, уже успел заметно отстроиться. Что за ненужная поспешность такая?! Не жалеют американцы свой труд! Из принципа разбомбил вновь то, что они успели восстановить – раз не понимают, надо учить! Между тем, янки, отчаявшись победить меня в честном бою, отозвали свои эфшестнадцатые и опять атаковали ракетами, причем уже не прежними, класса "земля-воздух", а какими-то новыми, совершенно мне неизвестными. "Плохи дела у неприятеля, раз он самое секретное оружие напоказ выставляет", – весело подумал я. Новые секретные ракеты были приблизительно раза в полтора меньше прежних, острокрылые, носы их очень напоминали крестообразные отвертки, турбины располагались не сзади, как это обычно бывает, а по бокам, ближе к носу. Скорость, маневренность – все на высшем уровне, но что самое удивительное они могли тормозить не хуже меня! А почему я так развеселился, на то была своя причина: у меня гравитатор заработал! Низкий поклон его создателям! (Не обманул генерал Щекин!) Летит вражья сила на меня, а попасть не может! С этого момента я стал безраздельно властвовать в небе Нью-Йорка. Не торопясь, обстоятельно разгромив Рокфеллеровский центр и вторую, уцелевшую от первого налета, башню Всемирного торгового центра. Обстреляв из зенитной установки здание ООН – разбомбить не решился по той причине, что оно скорее всего принадлежит международному сообществу, а не городу Нью-Йорку. Потому ограничился тем, что дал из зенитки очередью по окнам – чтоб линию более независимую держали, а не потакали во всем Соединенным Штатам.

Очень трогательный эпизод произошел почти что в самом конце: когда я бомбил Лексингтон авеню, где-то в районе сороковых улиц, музыка из радиоприемника, так радующая и поддерживающая меня на протяжении всей этой нелегкой ночи, вдруг неожиданно оборвалась. "Что за черт, плохо без музыки, а может волна ушла?" – подумал. Покрутил настройку – нет нигде этой станции, и тут до меня дошло: разбомбил я ее только что! Так это оказывается Нью-Йоркская радиостанция была! У меня даже слезы на глазах выступили. Какая стойкость, отвага, героизм! Я их город всю ночь бомбил, а они даже ни разу не перервались, для меня же, их злейшего врага, бодрящую музыку передавали! Не то, что наши паникеры: "В связи с обстрелом Останкино трансляцию вынуждены прекратить". Что за удивительный город такой, Нью-Йорк, сколько вон бомбил его, а ничего в нем так и не понял!

Грустно мне очень стало после этого. Может оттого, что все у меня, наконец, заработало, гравитатор легко отражал их новейшие секретные ракеты, и мне ничего уже не угрожало, беззащитный Нью-Йорк простирался подо мной только бомби. Но я был честный солдат и добивать умирающий город мне не очень нравилось. А скорее всего, дело было в том, что уже приближался тот миг, когда мне придется убраться домой – стрелка бомбометра понуро опустилась на ноль, на востоке занималась заря. Было как-то печально покидать Нью-Йорк, если честно, мне совсем не хотелось возвращаться после всего, что случилось, в опостылевший Воронеж. Из поднебесья казалось мне, что поверженный, полуразрушенный, но все еще прекрасный город Нью-Йорк, сулит мне нечто большее, чем могло ожидать меня в родном провинциальном Воронеже. Тут рядом море, вон, а в Воронеже кругом один чернозем, сразу грязь по колено, если вдруг дождичек. Нью-Йорк так и манил к себе, притягивал, будоражил воображение... Совсем расчувствовался, слезы в три ручья пустил, бомбил и плакал. "Никуда я отсюда не полечу, ни за что не вернусь в Воронеж, здесь останусь! – решил в отчаянье. – А там будь что будет!" Даже придумал план, невероятный и бредовый, как это можно сделать. "Вот только сброшу все бомбы, как обещал, – придумал, – а потом выдавлю ногами боковое стекло и в Гудзон спрыгну, а машина пусть на автопилоте одна, без меня возвращается. Может, и выплыву, а не выплыву, так не выплыву – горевать нечего – русская жизнь недорого стоит", – решил. Я даже умереть был готов, лишь бы в Воронеж не возвращаться. Зато если выплыву, как будет здорово! Заживу по-новому, при нынешнем переполохе эмиграционным властям не до меня будет, да и работу, наверное, легко найду, хотя бы по строительной части, пара лишних рук не помешает, кругом все разрушено. А лишь только язык освою, сразу напишу книгу – об этом или о чем-нибудь другом, в Нью-Йорке идей для писателя сколько угодно, и стану настоящим американским райтом, пусть тогда только попробуют – не напечатать! А в Воронеже, в Воронеже-то, что меня ждет?! Скука и уныние, там я вечный неудачник, денег нет, женский пол не любит и всегда обманывает, талант мой никому не нужен, когда говорю что писатель – все думают, что я либо слегка ненормальный, либо сильно задаюсь... Хоть ты тресни, но не верят у нас в Воронеже а доморощенные таланты! И даже если в Нью-Йорке неудача вновь постигнет меня, и не стану я никаким американским райтом, а буду последним нью-йоркским жителем или плевательницы у негров в баре вычищать, я все равно ни о чем не пожалею и встречу такой удар судьбы с достоинством... То будет даже не возмездие, а плата за грехи мои, да и как после того, что я сделал с Нью-Йорком, я смогу на него обижаться? Я вечный должник этого великого города и потому заранее все ему прощаю! А вот Воронежу простить не могу – я его не бомбил, и другого вреда никакого не причинял, а если и сделал что, то только хорошее.

Так я тогда подумал, однако этой смелой мечте моей не дано было осуществиться. Лишь только последняя бомба коснулась опаленной нью-йоркской земли, так зверь-машина, круто взяв вверх, стала быстро набирать высоту. Руля она больше не слушалась, а тормоза отказали – понятно, что диверсия, вот только кому это выгодно? Не успел я выпрыгнуть! Взлетев на ранее недоступную высоту в пятьдесят километров (опять прав был генерал Щекин!), чудо-машина на небывалой скорости понеслась на запад, но не совсем, а как всегда, взяла чуть южнее. Словно от восходящего солнца, зловещий ночной монстр, убегала! Понятно, что мне такой расклад не понравился, я запаниковал, со всей дури стал сучить кулаками по приборной доске, а когда это не помогло, в ярости оторвал чугунный набалдашник вместе с веревкой и стал бить им. После нескольких размашистых ударов машина, как мне показалось, одумалась, неуклюже вздрогнув, притормозила и развернулась в противоположную сторону. Но руль и тормоза все равно не заработали, так мимо Нью-Йорка и просквозила, сколько я ее не дубасил. Только и всего, что успел мельком увидеть любимый город, и все – мечта умерла! Правда впереди был еще Париж, ведь теперь я летел на восток, чуть северней, хотел сойти в Париже, но куда там, сколько не бил я набалдашником, зверь-машина так раскочегарилась, что проперла меня мимо всякого Парижа аж до самого Саратова, где и упала неподалеку в Волгу вечером, по причине полной выработки горючего. Мне еще повезло, что жив остался. При падении чудо-техники меня выбросило из кабины через лобовое стекло в воду, пока доплыл до берега, чуть не околел. Выбрался я из Волги озябший и злой, чертыхаясь, выжал одежду, вытряхнул из башмаков и ушей холодную волжскую воду и трусцой, чтобы хоть немного согреться, засеменил на трассу, ловить попутку в сторону Воронежа...

Домой я попал только ранним утром, подумать только, сколько всего случилось за какие-то полутора суток! Да у меня за всю жизнь ничего подобного не происходило. А жаль...

Шуму потом в мире было после этого! Все недоумевали – кто это мог сделать, кого только не обвиняли! Китайцев, северокорейцев, арабов, кубинцев, ливийских террористов, таинственных инопланетян, ну и на нашу державу тоже, разумеется, подозрение падало, хотя я уверен – официальные власти тут ни при чем. А евреи, те вообще вопили, что бомбардировка Нью-Йорка носила сугубо антисемитский акт: оказывается, на Брайтон Бич их народа больше всего пострадало. Клянусь, не знал! С ними всегда одни проблемы, сами виноваты, на фиг надо было русскими называться?! О том, что это сделал я, понятно, не шло и речи, никто, кроме домашних, даже не поинтересовался, где я пропадал две ночи и день, и это как раз в то время, когда Нью-Йорк бомбили. Никто. А домашним я просто сказал: "Отстаньте, не ваше дело, я уже давно взрослый", – они и отстали. Ясно теперь, что имел в виду товарищ Зимовец, когда на мой вопрос: "А почему я?", ответил полушутя: "А кто на тебя подумает?" И действительно, кто?! Товарищ Зимовец, он черт хитрый, все просчитал! Ему для операции нужен был человек, который умел бы хорошо управлять автомобилем. Я для этой цели подходил как нельзя лучше – и машину вожу классно и в то же время невоеннообязанный, к армии никакого касательства не имею. Тут и концы, как говорится, в воду. Учел также он и психологический фактор: жизнь моя была скучной и серой, я был озлобленный на всех неудачник и потому с готовностью согласился и сделал все с большим удовольствием. Товарищ Зимовец предвидел также, что отбомбив, я не захочу возвращаться. Похоже, что читая моя рукописи, он здорово изучил меня, раз так тонко все прочувствовал. Желание остаться в Нью-Йорке возникло у меня спонтанно, заранее я ничего не планировал, для меня самого оно было полной неожиданностью; товарищ Зимовец знал меня лучше, чем я сам себя. Вот почему в машине был предусмотрен тайный механизм, который сработал сразу после того, как я сбросил последнюю бомбу, тогда помимо моей воли машину на большой высоте и скорости понесло на запад, чуть южнее, и не помешай я случайно этому, горючее кончилось бы не над Волгой, а где-то над Марианской впадиной, посреди Тихого океана, откуда, конечно, я бы ни за что не выплыл... Как это ни грустно признать, но мной, желая замести получше следы, хотели пожертвовать. Случай спас мне жизнь – не врежь я тогда набалдашником по приборной доске, лежали бы сейчас мои косточки, обглоданные глубоководными крабами, на дне Тихого океана. От товарища Зимовца я всего ожидал, а вот генерал Щекин... я ему верил. Выходит, что напрасно, впрочем не в обиде; трудно, наверное, быть и честным, и генералом одновременно...

С тех пор прошел почти год, а я все живу этим, да и чем мне еще жить? В Воронеже все по-старому, и у меня все так же – сплошные будни и повседневная рутина, иногда что-то пишу, чаще нет. Кому это нужно? Сколько всего написал, а толку нет. Генерала Щекина и товарища Зимовца я больше не видел и вестей от них не получал – затаились, как видно; права и прочие документы мне так и не вернули – живу без прав и документов. Каждый раз, когда достаю почту из ящика, сердце начинает учащенно биться, трясу газеты, быть может... Я пытаюсь вытряхнуть из газет то, чего в них никогда не бывает – маленький клочок бумаги с военкомовской печатью. Я готов все повторить, готов опять лететь и бомбить в ночи далекий Нью-Йорк, ведь он уже успел отстроиться, и говорят, стал еще замечательней. А коль стратегическая надобность в этом уже отпала, я согласен на любой другой город. И если нет мне больше веры, пусть опять поставят тайный механизм, и пусть он меня выбросит в Марианскую впадину – я с радостью соглашусь и на это. Я на все согласен. Надеюсь, вы меня слышите, товарищ Зимовец?!