Текст книги "Дно разума"

Автор книги: Сергей Атеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Он вспомнил виденное и слышанное сегодня. Вспомнил про неведомого Капитана. Надо же! Только освободился и по глупости пропал. И кто его убил? Придурок малолетний, который даже параши не нюхал. Возможно, и его, Скока, ждет нечто подобное, не завяжи он вовремя. Сама судьба подсказывает…

Скок внезапно вспомнил про монету, полез в карман, достал дырявый кругляш, щелчком подкинул его в воздух. Монета крутнулась несколько раз и упала в пыль. Скок покосился на нее, но подбирать не стал. На кой она ему? Пускай валяется. Глядишь, какой-нибудь пацан отыщет.

Он достал новую папиросу и прикурил ее от старой.

А ведь за эту монету кого-то кокнули, пришло ему в голову. И, скорее всего, не в первый раз. И вообще, этот серебряный кружок, похоже, разного повидал на своем веку. Негоже разбрасываться подобными вещами. Счастья не будет.

Скок нагнулся, поднял монету и стал ее разглядывать, насколько позволял сумрачный свет. Звезда… А в центре глаз. Надписи какие-то не по-русски… Интересно, что они значат?

Скоку вдруг показалось: в глазу зажглась крохотная красная точка, однако он догадался: отблеск закатного солнца. Действительно, точка тут же пропала. Скок снова сунул монету в карман и пошел спать. Он оставил входную дверь в землянку незакрытой, чтобы было посвежее, и улегся на кровать. Заснул он не сразу; лениво перебирал в памяти последние события, пока не сделал вывод, что все вроде бы идет нормально.

Как только Скок получил паспорт, он, не мешкая, отправился в отдел кадров. Встретили его без особой радости, но нотаций читать не стали. Чувствовалось, за него замолвили слово, и посему никаких бюрократических проволочек не наблюдалось. Так же безо всяких разговоров он получил место в общежитии и тотчас переехал туда. Ни он, ни мать при расставании слез не пролили, тем более что Скок обещал регулярно навещать ее.

Публика в общежитии была разной. По большей части, конечно же, молодые ребята-работяги, приехавшие в Соцгород из ближайших городков и деревень. Встречались и тертые парни, некоторые, видать, как и Скок, вернувшиеся из заключения. Юрка с первого взгляда вычислял таких, да и они понимающе смотрели на него. Однако Скок ни с кем из подобной публики не сблизился. Он знал: в общаге играют в карты, а то, что здесь пили, видел достаточно наглядно, однако пока участия в этих мероприятиях не принимал. По правде говоря, Скок сильно уставал. Помахай-ка лопатой восемь часов подряд! Поэтому, вернувшись со смены, он тут же падал на кровать. Особенно в первое время Юра спал по десять-двенадцать часов. Поест в столовой – и на боковую. И в бригаде он до сих пор особой дружбы ни с кем не завел. «Здорово» – «Здорово». Вот, пожалуй, и все общение. До сих пор его не покидало некое почти неосознанное удивление. Как это он, вор с несколькими судимостями, вкалывает в горячем цехе? Машет лопатой, слушает разговоры работяг о том, кто как провел выходной, про рыбалку, про отдых на садовом участке, про посадку картофеля… Поначалу это смешило его, потом оставляло равнодушным и, наконец, стало немного интересовать. Нельзя сказать, что работа нравилась ему. Она была действительно тяжелой. Даже тяжелее, чем на лесоповале. Там хоть свежий воздух, а здесь?.. Огонь со всех сторон! Чуть забудешься, сдвинешься с привычного места, и волосы трещат от жара. Однако за эту работу платили приличные деньги. И, главное, он свободен. Он может в любое время бросить лопату и написать заявление на расчет. Такими, или подобными им, мыслями Скок оправдывал смену ориентиров и переход в разряд «мужиков». Пока что такая жизнь его устраивала. Серебряную монетку он прицепил к кольцу, на котором имелось два ключа: ключ от комнаты в общежитии и ключ от ящичка в душевой.

Однажды при входе в общежитие он столкнулся со старым знакомым, кличка которого была Фофан. Тот щипал в бригаде Федула, потом откололся, стал работать самостоятельно, но скоро сел. По слухам, его сдал Федул, однако доказательств на этот счет не имелось. Фофан был со Скоком примерно одного возраста, но сел в первый раз. Теперь Фофан выглядел настоящим франтом. На плечи его был накинут куцый пестренький пиджачок, украшенный значком «Мастер спорта СССР». Асфальт мели расклешенные клетчатые брюки, а довершали великолепие двухцветные черно-желтые штиблеты фасона «Манхэттен».

– Здорово, Скок! – приветствовал Юру Фофан. С потного лица весело взирали наглые голубые глаза.

– Здорово.

– Слыхал про тебя. Говорят, в рабочий класс подался. В сталевары вроде…

– Ты что-то против имеешь?

– Да нет, понятно. Это я так.

– А ты чем промышляешь? – спросил Скок. – Все по карманам щипешь?

– Какое щипешь? Нынче карманка не в моде. Я сейчас по другому полю гуляю.

– По какому же?

– По шпилевому.

– Это в карты, что ли?

– Ну. Я на киче с одним битым каталой чалился, вот он меня и надрочил. Короче, я теперь сам шпилю.

– И как? На «мастера спорта» тянешь?

– На «мастера», возможно, и нет, а на перворазрядника уж точно! А может, и на «кандидата в мастера».

– И на хлеб хватает?

– Скажешь! И на хлеб, и на маслице… В натуре, не жалуюсь. – Фофан похлопал себя по карманам. – Знаешь что, Скок, давай в кабак смотаемся. Посидим, потолкуем. Я башляю.

– Я на свои привык сидеть. А ты, я смотрю, даже ботать стал как лабух.

– С кем поведешься. Ладно, пополам. Я на свои шпилевые, ты на свои пролетарские.

– Мне сегодня в ночную смену, – соврал Скок.

– До ночи еще далеко. Пивка попьем…

Они медленно шли по улице, постепенно спускаясь вниз. Фофан вцепился в Скока и никак не хотел его отпускать. Он все канючил и канючил, призывая выпить за блатную жизнь, за веселые денечки.

– Слушай, отвали! – наконец не выдержал Скок. – Надоел со своим кабаком!

«А лучше бы ты сдох, зараза!» – в сердцах подумал он.

И тут случилось донельзя странное происшествие.

Они приблизились к перекрестку. Перпендикулярно их пути проходила трамвайная линия, по которой как раз шел вагон. Внезапно Фофан бросился вперед, словно захотел боднуть трамвай. Дальше Скоку показалось, что он видит кино, и не просто видит, а сам присутствует в нем. Время замедлило ход и стало тягучим, словно резина. Фофан, не разбирая дороги, лез под самые колеса трамвая. Скок увидел расширенные от ужаса глаза вожатой, ее разинутый в вопле рот. Девушка резко повернула ручку реверса влево, заскрежетали колеса, но было уже поздно. Вагон медленно, словно нехотя, ударил Фофана по корпусу, опрокинул и смял тело, переехал его и только тогда остановился. Фонтан крови брызнул из-под днища вагона, залив мостовую. Завопили, завизжали на разные голоса многочисленные прохожие, заскрипели тормоза проезжавших мимо автомобилей.

Скок остолбенело взирал на происходящее. Толпа, напиравшая сзади, притиснула его почти к самому трамваю, но во что превратился Фофан, он не видел. Лишь неестественно вывернутая нога в роскошном башмаке торчала из-под вагона. Белая, как мел, вагоновожатая беззвучно открывала и закрывала рот.

«Как же такое может быть? Как же может?..» – мысленно повторял Скок. Только что человек шел рядом с ним, нес разную чепуху, и вдруг его не стало. Как же такое может быть?

7

А теперь настало время вновь вернуться к профессору Севастьянову. В высшей степени странная и запутанная история, случившаяся на улице Красных Галстуков, не давала ему покоя. Не имелось ни малейшей ниточки, за которую можно было потянуть, чтобы замаячил хотя бы маленький лучик надежды на возможность разобраться. Но не таким человеком был Сергей Александрович. Как уже отмечалось, его исследовательское рвение доходило до фанатизма. Никто не заставлял Севастьянова заниматься всяческими таинственными случаями. Однако он видел в их расследовании, а главное, в разоблачении свой долг. Долг перед обществом, перед государством и перед собой, не зря несущим высокое звание советского ученого. Так несколько высокопарно рассуждал профессор Севастьянов, объясняя самому себе, чего ради он копается во всяческом дерьме.

Чем больше размышлял Сергей Александрович над событиями в доме № 2 по улице Красных Галстуков, тем сильнее у него возникало убеждение, что все случившееся там – чистейшей воды мистификация. Только кем она устроена, а главное, для чего? Вот на эти вопросы ответа пока не находилось.

А происходили ли события на самом деле? Да, происходили! Севастьянов обнаружил неопровержимые доказательства: борозды на полу квартиры от двигавшейся мебели, ложку, закатившуюся под батарею, раздавленную картофелину, сохранившиеся после поспешной уборки следы общего разгрома. Имитировать подобное, скорее всего, невозможно. Да и многочисленные свидетели, подтверждающие факт полтергейста, вряд ли могут столь организованно, а главное, убедительно врать. Нет. Тут что-то другое. Для начала: кому это нужно? Старуха Копытина глупа. Ей и в голову не придет устроить что-то подобное. Соседи? А им зачем? Девочка? Физически она, конечно, организовать такое не сможет. А если все-таки сможет? Она рассказывала о какой-то монете, будто бы найденной на кладбище. Монета, по словам ребенка, волшебная… Но это же полный бред! Хотя история с ней – единственная зацепка в этом темном деле. Хорошо бы выяснить ее дальнейшую судьбу, а если возможно, и увидеть саму монету.

И Севастьянов стал действовать. Для начала он отыскал этого Вову Пушкарева, к которому перешла монета. Мальчик не отрицал: она действительно некоторое время была у него, а потом он ее поменял. На что? О! Обмен получился, можно сказать, замечательный! Даже невероятный. Известный коллекционер Добрынин отвалил за монету кучу древних талеров. Мальчик показал эти самые талеры Севастьянову. Даже на взгляд неспециалиста в нумизматике талеры стоили кучу денег. С какой стати знаток монет мог дать за одну, пусть даже очень редкую, такое богатство?

Севастьянов задал этот вопрос Пушкареву.

Вова пожал плечами:

– Даже не знаю, что ответить… Просто мне очень захотелось…

– Чего захотелось?

– Ну… получить за нее побольше.

– Понятно. И старик Добрынин пошел тебе навстречу?

– Ага.

Севастьянов и раньше кое-что слышал о Добрынине, в частности о его крайней скупости.

– С трудом верится, – высказал он свои сомнения, – что Добрынин дал тебе такую кучу старинного серебра за одну монетку.

– И притом дырявую, – добавил Вова. – А хотите увидеть эту монету?

– Каким же образом? Ведь ты говоришь, у тебя ее уже нет?

– Я перевел ее изображение на бумагу. Куда же я листок этот засунул? Кажется, в «Географию».

Вова достал учебник и стал перелистывать страницы.

– Вот она. – Он протянул Севастьянову листок с изображением монеты. – Правда, красивая?

Профессор некоторое время изучал изображение монеты. Ничего особо примечательного он в ней не находил. Звезда и какие-то надписи. Кажется, на латыни.

– Можно я заберу? – спросил он.

– Да, пожалуйста. Все равно я не знаю: с чего вдруг старик Добрынин так расщедрился?

– Вот видишь… Сам же понимаешь: обмен получился неравноценный. Как думаешь, почему так произошло?

– Видели бы вы его глаза, когда он разглядывал ее. Словно у сумасшедшего, – задумчиво произнес Вова. – Мне кажется, что дед в ту минуту отдал бы мне все, попроси я у него.

– Серьезно?

– Мне так показалось. Я просто нахальничать постеснялся.

– Но чем ты это объясняешь?

– Не знаю, – немного подумав, сказал Вова. – Честное слово, не знаю. Он как под гипнозом был.

– Кто же его загипнотизировал? – не отступал Севастьянов. – Уж не ты ли?

– Нет. Я таким вещам не обучен… А других людей рядом не было. Только жена его… Может, какой-то предмет его загипнотизировал. Та же монета… Я читал в «Науке и религии» про такие случаи. Если долго смотреть на что-нибудь блестящее, можно впасть в транс.

– В транс? – удивленно переспросил Севастьянов. Его изумило, что мальчику известны подобные слова.

– Ну да. В транс. Это когда человека загипнотизировали. Но в данном случае никто его специально не гипнотизировал. Это все монета… Ее работа.

– Ты так считаешь?

– А что еще? Я с Мартыном Мартыновичем Добрыниным и раньше общался. Никогда он так себя не вел. Чтобы за дырявую денежку столько отвалить. Это же уму непостижимо! Как это можно объяснить? Да только гипнозом! Кстати, через пару дней после этого Мартына Мартыновича ограбили… Все монеты увели. И жену убили…

– Не может быть!

– Совершенно точно. Все мальчишки знают. Некоторых уже вызывали в милицию. Допрашивали…

– А сам-то Добрынин жив?

– В больнице вроде лежит. Его, говорят, пытали.

– Где он жил… Этот самый коллекционер?

Вова сообщил адрес, и Севастьянов направился туда. Он решил выяснить все подробности. Дело принимало вовсе необычный оборот.

Стоя перед дверью, за которой проживал коллекционер, Севастьянов безрезультатно жал на кнопку звонка. Он уже собрался уходить, но тут отворилась соседняя дверь, и в образовавшуюся щель выглянуло старушечье личико.

– В больнице-то сам, – сообщила бабка. – А Маруся в могиле…

«Это она про жену говорит», – догадался Севастьянов.

– А в какой больнице?..

Выйдя из подъезда, Сергей Александрович задумался. Что делать дальше? Плюнуть на эту смутную историю, попахивающую уголовщиной, и отправиться восвояси или все-таки отыскать Добрынина и поговорить с ним? Но пустят ли к нему?

Он вдруг вспомнил, что знает главврача больницы, в которой нынче пребывает коллекционер. Можно обратиться к нему за помощью. Этот доктор – свой человек в обществе «Знание», читает лекции по вопросам брака и семьи. Севастьянов не раз собственноручно выписывал ему путевки. Скорее всего, он не откажет. И наш герой зашагал в больницу.

– Как же, как же! – после взаимных приветствий воскликнул главврач, звали его Борис Абрамович. – Есть у нас такой больной. Жертва, так сказать, эксцессов уголовного мира. Вы в курсе этой истории? – И он рассказал о налете на квартиру Добрынина, особо напирая на живописные подробности пытки Мартына Мартыновича и убийства его жены. – Лежит в отдельной палате. Только поговорить вам вряд ли удастся. Он все время в забытьи. Бредит время от времени. Вообще говоря, я думаю, он того… умом тронулся. Немного оклемается, мы консилиум соберем, пригласим психиатра… Нужно решать, где ему место. Возможно, стоит провести курс лечения в психиатрической клинике.

– А о чем он бредит? – спросил Севастьянов. – Должно же быть что-то основное. Суть его содержания, так сказать…

– Я, честно говоря, не в курсе. Бредит и бредит… Можно у сестер спросить. – Он поднял телефонную трубку: – Соедините со Святославом Александровичем. Святослав? Кто у тебя при Добрынине состоит? Ну да, при этом коллекционере. Свиридова? Пришли ее ко мне. Да. Прямо сейчас.

Через пару минут в кабинет главврача вошла немолодая плотная дама, облаченная, как и все в этом заведении, в хрустящий халат немыслимой белизны.

Она вопросительно посмотрела на главврача:

– Вызывали, Борис Абрамович?

– Да, Глафира Тимофеевна. Вот товарищ интересуется нашим больным Добрыниным.

– Из милиции?

– Нет, в частном порядке. Ты не помнишь, о чем в бреду толковал этот Добрынин?

Сестра прищурилась и взглянула в потолок.

– Я от и до, конечно, не знаю, но бормотал, это точно! Про жену свою покойную, как будто… Но не горевал, а наоборот…

– То есть как, наоборот?

– Вроде радовался, что ее… того.

– Радовался ее смерти?!

– Ну да! Кричал: «Дождался, дождался, что Маруську пришибли!»

– Вот даже как! – усмехнулся главврач. – Ничего себе, любящий муженек!

– И еще про монеты что-то такое… – подумав, сообщила сестра. – Вроде: «Черт с ними… новые насобираю… Одну только жалко».

– Одну, – встрепенулся Севастьянов. – Какую это одну?

– Про какую-то дырявую толковал… со звездой.

– Ну что, Сергей Александрович, доволен? – спросил Севастьянова главврач.

– Вроде того. Ну а посмотреть на него можно? На Добрынина этого…

– Покажи ему Добрынина, – приказал главврач сестре.

– А поговорить с ним?

– Он в беспамятстве, – сообщила Глафира Тимофеевна. – Поэтому не удастся. Глядеть глядите. Только что в этом толку?

Главврач вручил Севастьянову собственный халат, и вот он уже шел по длинным коридорам, наполненным больными в застиранных пижамках, следом за сестрой.

– Вот его палата, – сообщила Глафира Тимофеевна. – Один лежит… Любуйтесь на здоровье.

Сергей Александрович распахнул дверь и увидел лежащего на кровати старика, похожего на отощавшего крота. Старик спал.

– Кстати, – сказала сестра. – Этих-то нашли.

– Кого? – не понял Севастьянов.

– Ну этих. Которые его квартиру обчистили.

– Неужели?!

– Точно. На другой же день и словили. Парнишка какой-то и обчистил. Да не один, а с напарником. Потом они принялись делить награбленное, да, видать, не поделили. Ну, парнишка своего друга шилом угостил. Прямо в сердце попал. Насмерть, конечно! Такие вот дела.

– Откуда вы знаете?

– У нашей сестры, Истоминой Вали, муж в милиции работает. Он и рассказал.

– А награбленное? – быстро спросил Сергей Александрович.

– Монеты-то? Изъяли.

Общественный статус Севастьянова был таков, что он водил знакомство не только с врачами, но и с милиционерами. Услышав, что монеты у вора отобрали, он захотел немедленно убедиться в этом и понесся в милицию, которая, кстати, находилась совсем рядом. Довольно скоро он сумел отыскать концы и нашел нужного человека, который был в курсе событий, связанных с ограблением коллекционера Добрынина. Звали этого человека Игорь Лукич Ланцов. Был он капитаном и к тому же недавним учеником Севастьянова. Поэтому в отношении Сергея Александровича у Ланцова до сих пор сохранился студенческий трепет. Встретил он профессора с величайшим почтением, однако, когда речь зашла об ограблении Добрынина, он заговорил почти официальным тоном.

– Зачем это вам? – спросил Ланцов. – Вы разве были знакомы?

– Не то чтобы очень, – неопределенно ответствовал Севастьянов.

– Тоже монеты коллекционируете?

– По правде говоря, нет.

– Тогда почему интересуетесь? – В голосе Ланцова слышалась почти неприкрытая подозрительность.

«Рассказать ему все? – соображал Севастьянов. – Нет. Пожалуй, все не нужно. Хватит и кое-каких деталей».

– Вы же знаете, я занимаюсь антирелигиозной деятельностью, – многозначительно сообщил Севастьянов. – Публикую в газетах и журналах статьи по этим вопросам.

Ланцов солидно кивнул.

– Так вот. В коллекции Добрынина имелась одна монета… Не монета даже, а талисман, с которым связаны некие магические церемонии. Словом, я очень бы хотел на него взглянуть. А он, насколько я знаю, похищен. Так вот. Я в курсе, что вы задержали воров и изъяли у них награбленное. Хотелось бы, если это, конечно, возможно, взглянуть на изъятые монеты.

– Ага, – сказал Ланцов. – Вот теперь ясно. Ну что ж… Взглянуть, я думаю, можно. – Он открыл стоявший за спиной сейф и извлек оттуда деревянную шкатулку с резной крышкой. – Вот оно, золотишко. – Ланцов придвинул шкатулку к Севастьянову. – Все тут. Можете смотреть. Вообще-то, этот самый Добрынин еще тот тип. Когда мы приехали, он заявил, что похитили только коллекцию, о которой все знали. Но если только коллекцию, то почему его пытали? Во всяком случае, с его слов, речь шла именно о пытках. Тут же, как подтверждение, валялись электрические щипцы для завивки. Ни о каком золоте речи не шло. Но потом у нас появились сомнения. В стене был обнаружен тайник. Словом, все указывало, что золото все-таки имелось. Так оно и оказалось. Примерно через час после ограбления был обнаружен труп одного из налетчиков, некоего Селиверстова, недавно освободившегося из мест заключения. Беглый осмотр трупа показал: убили его шилом. Рядом с трупом мы нашли несколько монет. Все стало ясно. Оставалось только отыскать второго грабителя, он же – убийца. Селиверстов был не местный, а о Добрынине мог знать только житель города. Подключили осведомителей. Выяснилось: Селиверстова видели в компании одного окрестного хулигана по кличке Баня. Задержать этого Баню было уже делом техники. При задержании мы изъяли часть награбленного, остальное нашли у Бани дома. Как выяснилось, они не смогли поделить добычу, вот Баня и прикончил своего напарника. В карманах убитого Селиверстова мы обнаружили десятка два серебряных монет.

– А что говорит по поводу золота Добрынин?

– Тут тоже странность. Ничего не говорит, поскольку не в состоянии. Сначала, когда мы приехали, он вел себя вполне разумно, хотя и пребывал в шоке. Отвечал на вопросы… Что интересно: нам показалось – смерть жены не только его не потрясла, а как бы… – тут Ланцов сделал паузу, – обрадовала, что ли. Во всяком случае, особо он не горевал. Мы решили, что это результат шока. Но потом у Добрынина неожиданно случилась горячка. У него помутилось сознание, и, по-моему, он до сих пор пребывает в подобном состоянии. Ладно, смотрите…

Севастьянов открыл крышку. Шкатулка почти доверху была наполнена монетами. Сверху лежало несколько крупных серебряных талеров. Сергей Александрович выгреб талеры и стал их внимательно изучать. Ничего похожего на дырявую монету с пятиконечной звездой не наблюдалось. Он отложил серебро и стал перебирать золотые монеты, обратив внимание на их видовое разнообразие. Но и среди золота того, что он искал, не обнаружилось.

– Нету здесь, – удрученно произнес он.

Ланцов пожал плечами.

– Я так и думал. Остальные монеты у Добрынина дома. Вернее, не у него, а у соседки на хранении.

– Может, там еще поискать? – задумчиво произнес Севастьянов.

– Она вам не покажет, – сказал Ланцов. – Запретили ей. Без представителя власти и соваться туда не стоит.

– Так, может быть, посодействуете?

– Хорошо. Я дам вам человека и напишу записку. В его присутствии и посмотрите. Только, я думаю, там тоже нет того, что вы ищете.

Севастьянов и сам понимал: Ланцов, скорее всего, прав. Но для очистки совести он все же решил хотя бы бегло взглянуть на коллекцию. Вскоре он шагал к дому Добрынина в сопровождении молоденького сержанта. Увидев милиционера и прочитав записку, соседка без разговоров вытащила откуда-то наволочку, наполненную монетами. Сержант тут же ушел, и Севастьянов остался один на один с соседкой. Та молчала, только сверлила пришельца бдительным взглядом.

Сергей Александрович вывалил добро на стол. Глаза разбежались от обилия старинных и современных дензнаков. Никогда в жизни он не видел такого количества монет: серебряных, медных, никелевых и алюминиевых… И не только круглых, но и квадратных, шести– и восьмигранных, с дырками посередине, да и просто кусочков металла неправильной формы, с оттиснутыми на них письменами. Здесь имелись даже фарфоровые деньги, выпускавшиеся в Германии в двадцатые годы, когда там свирепствовала инфляция. Севастьянов перебирал монеты, и его не покидало ощущение, что все те миллионы, а может, и миллиарды людей, некогда касавшихся этих монет, оставили на них незримые следы своих пальцев, отметины своих душ.

Соседка Добрынина сидела тут же за столом и зорко следила за манипуляциями Севастьянова. Очевидно, она опасалась, что стоит ей отвернуться, незваный гость сунет несколько монет в карман. Сергея Александровича раздражало столь пристальное внимание, однако он продолжал копаться в куче монет. Но даже близко похожую на описанную Наташей и Пушкаревым так и не сыскал.

Проковырялся он больше часа, потом поднялся из-за стола, молча развел руками и направился к выходу. Соседка шла следом и чуть ли не подталкивала Севастьянова в спину.

Выйдя из подъезда, Сергей Александрович присел на скамейку и задумался. «Монета бесследно исчезла. Но ведь она существовала! Куда же могла деться? Может, обронили? Попробуем восстановить ход событий. Ограбив Добрынина, эти уголовники решают разделить добычу. При дележе возникает ссора. Один бросается на другого и убивает его. При этом монеты рассыпаются. Убийца кое-как собирает рассыпанное и бежит домой. Значит, монета могла быть просто не замечена им. Но потом появляется милиция и тщательно обшаривает пространство возле трупа. Все найденное при этом я видел в кабинете Ланцова. Монета со звездой в шкатулке не присутствовала. А дальше? Этот убийца на другое утро задержан милицией. У него изымают награбленное. Но не мог ли он спрятать часть монет? Скорее всего, не мог. Ланцов сказал: изъято практически все. Значит? Значит, монету, как не представляющую ценности, он мог подарить, проиграть… Да просто выбросить. Нет. Выбросить – это вряд ли. С какой стати он стал бы разбрасываться добычей? Тут что-то другое. Интересно, где его задержали? Стоит выяснить. А для этого нужно снова бежать к Ланцову».

– Не нашли? – спросил капитан, который по-прежнему сидел в своем кабинете.

– Увы, – удрученно промолвил Севастьянов.

– На кой она вам сдалась, эта монета?

– Я же говорил: не монета это вовсе, а талисман.

– Пускай талисман… И что из этого?

– Мне нужно ее увидеть.

Ланцов завел глаза в потолок и усмехнулся.

– И чем же я могу помочь? – после паузы спросил он.

– Устройте мне встречу с этим грабителем.

– Это невозможно.

– Почему?

– Что вы как маленький?! Седов – преступник. И не только грабитель, но и убийца. Ему как минимум лет пятнадцать светит. Он на все пойдет, чтобы сбежать. Лишний раз из камеры его извлекать крайне опасно. А тут вы. И о чем же его спросите? Где такая-то монета? Да их там тысячи. Неужели вы думаете, он запомнил какую-то конкретно? Очень сомневаюсь! Да и начальство спросит: с какой стати я без особой надобности таскаю этого Седова на допрос? Вот завтра вызову его вполне официально, сниму показания, а заодно спрошу о монете. Кстати, как она выглядит?

– Большая, серебряная, дырявая… Звезда на ней отчеканена. А в центре звезды – человеческий глаз.

– Глаз… Понял. Хорошо, узнаю. А сегодня, уж извините, Сергей Александрович, при всем моем уважении к вам, устроить встречу с преступником я никак не могу. Так что потерпите до завтра.

– Понял. А скажите, где проживал этот Седов?

– Домой к нему идти хотите? Не советую. Там настоящая трущоба. И семейка у него самая что ни на есть уголовная. Старший брат расстрелян, средний сидит… Мать – алкашка. Что вы ей скажете? Да она вас прибьет.

– А все-таки?

– Экий вы упорный. Живет этот Седов… вернее, жил недалеко от бани. Поэтому и кличут его соответственно – Баня. – И капитан сообщил адрес. – Дом щитовой, двухэтажный… Самая грязная дверь их.

– А арестовали его при каких обстоятельствах?

– Задержали Седова на квартире у другого уголовника, кстати, он живет совсем рядом. Эта квартира – своеобразный притон. Пьют там, в карты играют… Этот Седов, видимо, собирался именно играть, потому как на столе лежала колода карт и одна золотая монета. Кроме хозяина, его величают Дохлым, в квартире присутствовали еще три человека: два парня – приятели Седова, как их там… – Капитан раскрыл лежавшую перед ним картонную папку с надписью «Уголовное дело». – Ага, вот!.. Геннадий Сорокин и Михаил Ермолаев. Оба – такая же шушера, как и Седов. Стучатся в тюрьму. И присутствовал еще один… Ну этот и вовсе матерый уголовник. Юрий Скоков, кличка Скок. Только что освободился. Но, говорит, с прошлым завязал, устраивается на завод. Уж не знаю: стоит ли верить? Можете записать и их адреса. Но встречаться с этой шатией все же не советую. Мерзавцы, каких мало. Вы с ними только неприятностей наживете.

Обрадованный открывшимися перспективами поиска монеты, Сергей Александрович покинул милицию и решил немедля навестить мамашу означенного Седова, известного также как Баня, но внезапно почувствовал, что устал. Весь день он пробегал по разным учреждениям и частным квартирам, ничего не сыскал, однако надежды не терял. Но на сегодня, пожалуй, хватит. Завтра с утра он вновь продолжит поиски.

Нужно отметить: профессор Севастьянов по своему социальному статусу являлся холостяком. Имелась некогда жена, молоденькая, но весьма хищная аспиранточка, которая прилепилась к нашему герою в надежде, что он поможет ей сделать кандидатскую. Но как только она получила требуемое, немедленно бросила Сергея Александровича и уехала из города в неизвестном направлении. Спустя полгода он получил по почте судебный лист, выданный Приволжским районным судом города Саратова, в котором извещалось, что брак гражданина С. А. Севастьянова с гражданкой С. С. Донцовой расторгнут. С тех пор Сергей Александрович больше не женился. Жил он один в двухкомнатной, сплошь заполненной книгами уютной квартирке. Раз в неделю являлась женщина, ходила на рынок, наводила порядок, стирала белье, а иной раз исполняла и другие пожелания Севастьянова, однако на большее не претендовала. Поэтому он был свободен. Абсолютно свободен! Ничто не мешало Севастьянову заниматься наукой и разными околонаучными изысканиями.

Сергей Александрович явился домой, приготовил традиционную яичницу-глазунью с докторской колбасой, напился сладкого чая и улегся на диван, подложив под голову подушку. Он развернул свежий номер «Науки и религии», наткнулся на статью про разоблачение мнимых чудес, происходивших в Оптиной Пустыни, пробежал глазами несколько абзацев и отбросил журнал. Читать не хотелось. Севастьянов задумался. Да правильно ли он поступает, пытаясь раскрыть тайну злосчастной монеты? Допустим, он ее отыщет. И что потом? Проверит, действительно ли монета является волшебной? Каким же это образом? Бред! Ни в какие чудеса Севастьянов не верил. Тогда зачем она ему? Но ведь интересно! Что-то же вызвало события на улице Красных Галстуков. Что?! Девочка утверждает: хотела оживить сонное царство… Хотела оживить… Монета была найдена на кладбище… Ну и что? А потом за нее этот мальчишка Пушкарев получил целую кучу старинного серебра… Почему Добрынин так расщедрился? Знал ее истинную ценность? Или способ применения? Дальше. На квартиру этого Добрынина неожиданно совершается налет. В результате гибнет его жена. Но коллекционер, как заметил капитан Ланцов, не только не расстроен, он даже вроде бы рад. Больничная сестра цитировала его слова: «Дождался, дождался, что Маруську убили». Следующие в цепочке – бандиты, которые обчистили Добрынина. Они не смогли поделить награбленное, в результате один убивает другого. Причем матерого громилу убивает мальчишка, который и в тюрьме-то никогда не бывал. Опять: почему? Что значит: не смогли поделить? Ведь в уголовном мире, насколько он знает, достаточно жесткие законы… Словом, если посмотреть на цепочку событий, начиная с происшествия на улице Красных Галстуков, несколько под другим углом, все они в той или иной степени кажутся странными.

Ну и пускай кажутся, заметил внутренний голос, тебе-то какое дело! Мало ли на свете странных вещей. И потом, ты противоречишь самому себе. Всю жизнь утверждал: чудес не бывает. И вдруг готов в них поверить?

– Я не утверждаю, – произнес Севастьянов вслух. – Я просто допускаю их вероятность.