Текст книги "Ментальное пространство России"
Автор книги: Сергей Глузман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Сергей Глузман
Ментальное пространство России
«РУССКИЙ МIРЪ»
© Сергей Глузман, 2010
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2010
© «Алетейя. Историческая книга», 2010
Ментальное пространство России
Русское православие, культура и политика базируются па двух источниках– западной и восточной мифологии.
Западная мифология отражена в античном римском мифе «вечного города», ставшего впоследствии идеологической основой европейской цивилизации. Восточная мифология основывается на библейской традиции и реализуется в мифе Священной книги.
В России эти два мифологических направления сошлись в едином потоке, что обусловило уникальное развитие русской истории.
В книге проведен анализ динамики воплощения восточной и западной мифологии в русской культуре и государственной идеологии, образующих общее ментальное пространство России.
Глава 1
Между Востоком и Западом
Каждый народ интуитивно чувствует свое историческое предназначение и направление своего исторического пути. Древние римляне искренне верили, что они рождены править миром. У арабов до сих пор нет сомнений, что их языком говорит Бог. Русские же, пытаясь назвать себя и определить собственное предназначение, повторяют сакраментальную тютчевскую фразу– «Умом Россию не понять…», ощущая в этих словах величественную тайну и тягостный внутренний разлом.
В истории человечества, наверное, не было народа, так остро ощущавшего в себе состояние внутренней раздвоенности, народа ищущего счастья одновременно на небе и на земле, в идеалистических грезах религии и кровавых идеях революции, в одновременном желании богатой, спокойной, сытой, но при этом непременно духовной жизни.
Русский народ-богоносец, названный так в XVI веке монахом Фило-феем, утверждавшим, что «Москва– третий Рим, а четвертому не бывать», принял свое пророческое имя и согласился со своей мессианской ролью, повторяя слова псковского старца уже полтысячелетия. Это, впрочем, не помешало ему стать первым на земле народом, разбившим алтари и отменившим Бога ради светлого будущего, которое впоследствии оказалось лишь темным прошлым.
Классики великой русской литературы, кожей чувствовавшие странные и страшные ментальные вихри, зарождающиеся над огромной страной, вновь и вновь воссоздавали эту удивительную двойственность, как будто являющуюся человеку едва очнувшемуся ото сна и с ужасом видящему в зеркале свое собственное, но уже совсем иное лицо.
Слова поэтов, давших имя и характеристику народу, сказанные как будто бы вскользь, без нажима, без обличения, западают в коллективную память и повторяются в виде идиом, в которых каждый человек и весь народ видит и находит себя. Здесь пушкинский «русский бунт, бессмысленный и беспощадный» соседствует с пушкинским же «народ безмолвствует», и все знают, что все это об одном и том же народе. И блоковское «Да, скифы мы! Да, азиаты мы, с раскосыми и жадными очами», но не одни, а со Христом «в белом венчике из роз», явившимся из другой поэмы, но из той же самой русской жизни. И у Достоевского святой бессребреник, князь Лев Николаевич Мышкин, лучшим другом своим имеет капиталиста и убийцу Парфёна Рогожина, а ницшеанствующий убийца Родион Раскольников любит святую проститутку Соню Мармеладову. Парадокс русской жизни состоит в том, что все это – сущая правда.
Лишь в русской истории могут одинаково почитаться лютые враги, жаждущие смерти друг друга– царь и декабристы, одновременно названные совестью нации. А сама эта коллективная совесть оказывается похожей на символическую птицу русского герба– двуглавого орла. Головы у этой двуглавой птицы смотрят в разные стороны.
Русский двуглавый орел рожден не только принципом двойственной монархической и религиозной власти, о чем говорит история его возникновения, но и глубоко интуитивным ощущением двойственности русской души. В России сошлись в едином потоке два мощных ментальных вихря – ветры Востока и Запада. Эти мощнейшие и разнонаправленные психологические потоки, рождавшие прежде, в разных частях света совершенно не похожие друг на друга цивилизации, над русской равниной и невскими болотами создали единое, но выходящее за рамки всякой однозначной логики общее психологическое пространство.
Являясь одновременно и Востоком, и Западом, Россия в конечном итоге оказывается ни тем, ни другим. События, в ней происходящие, труднообъяснимы как снаружи, иностранцами, так и изнутри, самим русским человеком, глядящим на свою жизнь то глазами западной цивилизации, то, восточной тирании.
Проблема русского менталитета– это объединение принципов восточного и западного мышления в одной удивительной культуре, странной политике и вечно умирающей от политической раздвоенности экономике.
Черты этой двойственности постоянно обнаруживаются в русской истории. Однако для того, чтобы отделить русский ментальный Восток от русского же Запада, нужно прежде отделить Восток от Запада в мировой истории и мифологии. Наиболее явно это разделение осуществляется по естественным цивилизационным направлениям «верха» и «низа», тоталитарной власти и коллективного демократического духа.
Мифология, а за ней культура и государственность Запада всегда создавались «снизу», народом, коллективом. Мифология и политика на древнем Западе всегда были общим делом. На Востоке же мифология и политика всегда начинались «сверху».
Родившаяся в древней Греции и Риме западная цивилизация у своих истоков всегда имела демократию и долго обходилась без тоталитарной монархической власти и тоталитарной религии– власти одного-единственного Бога.
Люди же Востока– например, арабы, в доисламский период, также были язычниками и жили в относительно демократическом обществе. Однако лишь монотеистическая религия и тоталитарная власть позволила им в раннем средневековье создать высочайшую культуру и относительно стабильное государство. Только услышав голос «сверху», голос Бога, озвученный устами пророка Магомета, как по мановению волшебного жезла превратившегося в царя, Восток пришел в движение и начал создавать культурное и цивилизационное пространство. В отсутствие же «голоса сверху» ничто не пошевельнется на бескрайних просторах Восточных пустынь и степей.
На Западе у каждого человека свой собственный «голос», оттого он не нуждается в тоталитарной власти, ибо внемлет себе, а не небу.
Языческий, западный миф Города, миф вечного Рима, рожденный вместе с самим римским государством, ведет западного человека по городским лабиринтам цивилизации.
Для великого философа, грека Аристотеля, человек по своей истинной природе горожанин. Для первого восточного средневекового социолога ибн Халдуна, человек по своей истинной природе бедуин, бездомный скиталец, нищий поэт. Его ведет по жизни миф Книги, священного Писания.
Город, для ибн Халдуна, – явление вынужденное, навязанное бедуину жизненной необходимостью, а оттого порочное, и, судя по всему, временное.
Несмотря на исторические перипетии связанные с географической миграцией глобального Восточного и Западного мифа, мифа Книги, спущенной «сверху», и Города, растущего «снизу», определявших ментальность людей различных культур, человек Запада всегда будет искать свой Город, а человек Востока, свою Книгу. Оставшись без них, и тот, и другой оказываются обреченными на медленную мучительную смерть.
Чего же ищет срединная, появившаяся между Востоком и Западом, Россия, пытающаяся совместить оба мифа и родить из них какую-то новую историю? Желает ли она создать книгу о Городе, или же написать историю Города, построенного по подобию Книги?
Подобное совмещение глазами внешнего наблюдателя – мифологический нонсенс, пугающий соседей и рождающий тяжкие трагедии на крутых поворотах долгого русского исторического пути. Однако, как показывает время, глубинная человеческая мифология не поддается изменениям. Она движется в сознании людей своими скрытыми внутренними путями и крайне трудно предсказать, куда выведет очередная, родившаяся в рамках этой мифологии, новая история.
Глава 2
Воспоминания о древней Руси
Языческий период России нельзя назвать античностью. Русское язычество, в отличие от античной греческой и римской цивилизации, почти не оставило после себя никаких письменных следов. Чтобы вспомнить те давние времена, русским историкам приходится обращаться к иностранным свидетельствам.
Дохристианская Русь практически не знала грамотности и не писала своей истории, ибо ее не чувствовала. О русских язычниках писали их современники – арабы и византийцы. А. Н. Сахаров и В. И. Бугар-нов в «Истории России», ссылаясь на безымянных греческих (византийских) авторов, дают такую характеристику русских: «Правосудие у них было запечатлено в умах, а не в законах. Золото и серебро они столь же презирали, сколь прочие смертные желали его». «Племена славян имеют образ жизни одинаковый, имеют одинаковые нравы, любят свободу и не выносят рабства. Они легко переносят жар, холод, наготу тела и всевозможные неудобства и недостатки. Очень ласковы к чужестранцам, о безопасности которых заботятся больше всего».
Одновременно А. В. Карташев в книге «Очерки по истории русской церкви» приводит свидетельство араба ибн Даста о русских язычниках: «Все руссы постоянно носят при себе пики, потому что мало доверяют друг другу, и коварство между ними дело самое обыкновенное; если кому-то удастся приобрести хоть малое имущество, как уже родной брат или товарищ начинает завидовать и домогаться, как бы убить его и ограбить». Что же касается области плотских отношений, добавляет ибн Даст, то здесь царит такая необузданная животная похоть, которую даже трудно себе представить.
ВIX веке византийский патриарх Фотий, после очередного набега русских язычников на Константинополь, говорил о них в тоне, в котором обычно просвещенный римлянин отзывался о диких варварах: «Народ неименитый, народ не считаемый ни за что, народ, стоящий наравне с рабами, неизвестный, но получивший имя со времени похода на нас, незначительный, но получивший значение, униженный и бедный, но достигший блестящей высоты и несметного богатства. Народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием, неожиданный, незамеченный, без военного искусства, так грозно и так быстро нахлынувший на наши пределы, как морская волна».
В этих словах читается не только презрение цивилизованного человека к дикарям, но и страх патриарха огромной христианской державы перед неизвестным диким северным народом. «Помните ли вы ту мрачную и страшную ночь, – писал Фотий, – когда жизнь всех нас готова была закатиться вместе с закатом солнца, а свет нашего существования поглощался глубоким мраком смерти? Помните ли вы тот час, невыносимо горестный, когда приплыли к нам варварские корабли, дышащие чем-то свирепым, диким и убийственным. Когда море тихо и безмятежно расстилало хребет свой, доставляя им приятное и вожделенное плаванье, а на нас вздымая свирепые волны брани. Когда они проходили перед городом, выдвигая пловцов, поднявших мечи и как бы угрожая городу смертью от меча…».
Во время осады Константинополя патриарх вышел на крепостную стену с образами святых, после чего началась буря, разметавшая русские корабли и князья Аскольд и Дир (очевидно норманны по происхождению), приведшие русское войско к византийским берегам, отправились восвояси. По преданию, после этого похода Аскольд и Дир еще до княгини Ольги и князя Владимира, очарованные мощью и великолепием Византии, а также, возможно, чудом освобождения Константинополя, приняли христианство.
Впоследствии, в начале XII века, уже в христианской Руси, монах Киевско-Печерского монастыря Нестор напишет первую летопись «Повесть временных лет», пронизанную совершенно новым, прежде не ведомым язычникам ощущением течения времени и движения истории, рожденным новой христианской «исторической», эсхатологической религией. Лишь к этому времени, несмотря на многовековой языческий период, на Руси впервые встанет вопрос– кто такие русские, откуда они, куда идут и чего ищут?
Глава 3
Языческая неподвижность
Мифологический мир дохристианской Руси являл собой замкнутую Вселенную, вечную и неизменную, цикличную, пульсирующую и не предполагающую никакого развития. Два верховных бога управляли этим миром – Перун и Велес.
Перун– начало светлое, доброе, обитает наверху, на небе, на горе – бог дождя и сил природы.
Велес живет внизу, змееподобен, сила темная, похищает скот и людей, может обратиться любым живым существом, в том числе и человеком.
Эти два полярные божества создают русский грозовой миф. Перун за злокозненные дела преследуя Велеса, мечет громы и молнии, расщепляет деревья, разбивает камни, настигает его, побеждает, после чего небо освобождается на землю проливным дождем, орошая поля и питая водой озера и реки. В этом мифе явно и зримо присутствует физическое ощущение человеком вечных циклов природы и своего собственного физиологического существования, напряжения и освобождения, жизни и смерти, добра и зла, естественной человеческой сексуальности и деторождения. Здесь все возвращается на круги своя, Велес вновь воскресает, восстает из небытия, и снова побежден, и снова сладостное блаженство освобождения природы, и так до бесконечности.
Все течение жизни, заключенной в глобальный грозовой миф, управлялись мифологическими, абстрактными, но для русского человека совершенно реальными понятиями, как Лихо, Доля, Правда, Кривда, Смерть, или Горе-злосчастье.
Мир, где жил русский человек, был густо населен разными существами, обитающими рядом, по соседству: домовыми, водяными, лешими, кикиморами, бабой-ягой и кощеем бессмертным. Их дыхание, топот, шепот, визг слышны за каждым кустом, на болоте, в лесу, даже дома в сенях.
Это обостренное ощущение живого мира, подвижного, меняющегося, осмысленного, разделенного на добро и зло, на красоту и уродство, мира языческой реальности, не исчезло и с появлением христианства, сохранившись не только в средние века, но дожив и до наших дней в детских сказках и народных праздниках.
Языческие боги для русских людей были живыми, видимыми, этим богам нужны были подарки, почести и поклонение. Араб ибн Фал дан так описывает взаимоотношения русского купца со своим богом: «Во время прибытия русских судов к якорному месту, каждый из них выходит, имея с собой хлеб, мясо, молоко, лук и горячий напиток и приближается к высоко поставленному столбу, имеющему лицо, похожее на человеческое, а вокруг него малые изображения. Он подходит к большому изображению, простирается перед ним и говорит: О господине! Я пришел издалека и привел много девушек, соболей, шкур… пока не перечислит всего своего товара. Затем говорит – этот подарок я принес тебе и оставляет принесенное перед столбом, говоря: желаю, чтобы ты мне доставил купца с динарами, который купил бы у меня все, что я ему покажу– после этого он удаляется. Если продажа бывает затруднительной и время ее долго, то он возвращается с другим подарком во второй и в третий раз». (А. В. Карташев. Очерки по истории русской церкви.)
Много столетий так жили русские язычники, пока не проснулось в русском человеке таинственное чувство глубины мира и бездонной пропасти собственной души. И отправился тогда язычник искать себе нового Бога.
Глава 4
Выбор религии
Принятие христианства на Руси– акт не политический и не экономический, но, прежде всего, духовный, ментальный. Государственные последствия этого шага проявились далеко не сразу и были лишь отражением тяжело и медленно меняющегося коллективного сознания русского народа.
Религия для средневекового человека была живой, она была его домом, его Вселенной, его жизнью. Человек жил в мире ощущений, рожденных обостренным религиозным чувством, сам был частью мифологического мира, наравне с лешими, домовыми, верховными богами и духами предков. Его сознание еще незамутненное идеологической схоластикой, непосредственно и очень остро воспринимало живые силы природы, которые и были богами. Чтобы впустить в себя Христа и далеких иудейских, прежде никогда не ведомых персонажей Ветхого Завета, в душе русского человека должно было появиться не просто новое место, но огромное пространство.
Существует легенда, согласно которой в X веке ко двору князя Владимира явились посланники разных религий– философ-грек из Византии, иудей из Хазарского царства, посол папы римского и мусульманский богослов. Каждый из них уговаривал русского князя принять его веру. В этом споре не оказалось победителей, и тогда Владимир отправил своих людей в разные страны, чтобы узнать подробней о разных верах и выбрать самую правильную. Нескоро возвратились послы, но когда вернулись, больше всех поразил князя рассказ о великом чуде – удивительном соборе святой Софии в Константинополе, куда словно сошло небо, и Бог был тут же, в стенах этого храма.
Все историки русской православной церкви в один голос заявляют, что эта легенда не соответствует действительности. При дворе князя Владимира не было богословских дискуссий и князь никуда не посылал послов-наблюдателей. И одновременно все это было, потому что выбор, безусловно, был.
Принятие новой религии – это принятие нового обиталища души, нового способа мышления, нового языка. Как показывает история христианства и ислама, язык и общее культурное пространство народа, обретшего новую религию, меняются кардинально, словно с новой религией меняется и народная душа. Оттого религия не выбирается сознательно и корыстно. Она лишь интуитивно угадывается таинственным чутьем загадочной языческой души, тоскующей по новой жизни, новой мифологии, новой религии. Поэтому русские послы, разосланные в разные страны и разные храмы, безусловно, были.
Русские к X веку побывали уже практически везде. В Хазарии у иудеев, в Багдаде у мусульман, в западной католической Европе и, конечно, в столице Византии Константинополе. При этом русские язычники ничего понимали в изощренном восточном и западном богословии, замешанном на сложнейших интеллектуальных и мистических проблемах. Вопросы выбора религии, Бога, веры не решались ими в богословских спорах, ибо нельзя рационально решить какой Бог лучше, но можно лишь почувствовать, какой Бог ближе.
В X веке еще не произошел окончательный разрыв между Западной– католической и Восточной– православной, византийской церковью. Он произойдет позже, уже после принятия Россией христианства. Однако русские интуитивно чувствовали разницу восточного и западного христианства, хотя формальные различия догматического вероучения двух разных церквей для непосвященных были не так уж велики.
Князь Мышкин в романе Достоевского «Идиот», говоря о вере, атеизме, католицизме, при этом страшно волнуясь, мучаясь, следуя не логике, но лишь эмоциональному порыву, постоянно повторяет, что все мысли и доводы католицизма, все это неправда, все это «не про то», это совсем постороннее, чужое, нерусское. Из католицизма, словами Достоевского, весь атеизм, все неверие и произрастает, а русскому человеку надо чтобы «точно так, как бывает материнская радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая же точно бывает и у бога радость, всякий раз, когда он с неба завидит, что грешник пред ним от всего своего сердца на молитву становится».
Разочарование Достоевского именно как глубоко русского человека в католицизме, связано не с православным патриотизмом писателя и не с углубленным изучением византийской и западной философии. Оно связано с чувством сугубо эстетическим, родившимся во время пребывания писателя в Европе. В Базельском музее в 1867 году, на полотне Гольбейна-младшего «Мертвый Христос», Достоевский увидел Христа в самом деле умершим. Он был здесь лишь мертвой и неподвижной плотью, как и все западное христианство.
Чисто эстетически, чувственно, у каждого человека существует ощущение своей собственной религии, собственной церкви, а в ней и своего собственного Бога, не похожего на бога чужого, который видится мертвым или злым.
Различия между православием и католицизмом прежде всего чувственные, эстетические и на первый взгляд эфемерные. Однако разность судеб исчезнувшего Константинополя, передавшего свою религию России, и католического Рима, создавшего западную цивилизацию, говорит о том, что интуитивные, эфемерные чувства всегда имеют свое реальное историческое продолжение. Ибо судьба народа и государства всегда незримо прописаны в его культуре, идеологии и вере. Приняв не западное, но восточное христианство, Россия обернулась к Востоку и стала строить иную, отличную от Запада цивилизацию.
Основной и главной темой византийского богословия были глобальные проблемы бытия – духовная, энергетическая, психологическая, эмоциональная связь человека и Бога. Своей вершины интеллектуальная напряженность византийской мысли достигла уже к VI в. в работах Максима Исповедника, где вскрылись глубинные основы природы Христа, как Бога и как человека. Все иные проблемы, кроме природы Бога, мало интересовали византийцев.
Римско-католическая же религиозная наука, хотя и происходила из тех же самых источников, что и византийское богословие (Святое Писание и работы Отцов ранней церкви), тем не менее, развивалось в совершенно ином направлении. Одной из важнейших тем, занимавших Запад со времени раннего средневековья, была проблема доказательства бытия Бога. Эти доказательства обнаруживаются в работах европейских богословов начиная уже с IX века. Впоследствии система доказательств пройдет через творчество Ансельма Кентерберийского, Фомы Аквинского и завершится в философских работах Канта в XVII веке и Гегеля в XIX веке.
Для византийцев же проблема доказательства существования Бога практически никогда не стояла. Для них Бог был столь же очевиден, как существование дня, ночи, луны и солнца. Западноевропейский же коллективный разум «не верил глазам своим», или же не имел этих глаз и требовал доказательств.
Эта неочевидность Бога родила собственную направленность западной культуры. Оттого и «Мертвый Христос» в европейском исполнении показался Достоевскому действительно мертвым, так как европейский менталитет, европейская культура и религия, глазами русского человека, каждый раз должны были заново решать проблему– а был ли Христос Богом Живым?
Духовные искания и стремление к самоидентичности отвели Россию и от иудаизма и ислама, хотя для принятия этих религий было ничуть не меньше исторических предпосылок, чем для принятия православия. Иудейский хазарский каганат несколько столетий существовал на восточных русских рубежах, и русские грабили его ничуть не меньше, чем Константинополь.
В VIII–IX веках русские торговые люди дошли до Багдада и могли прочувствовать всю красоту и притягательность ислама, как прочувствовали и в XIV веке приняли ислам татаро-монголы, взымавшие дань с русских земель.
Поэтому легенда о выборе князем Владимиром религии для Руси метафорически истинна, хотя в реальности не сходились иностранные послы в княжеском дворце, не уговаривали князя принять их веру, и сам князь не вел себя как привередливый покупатель в купеческой лавке. Хотя выбор у князя был, и он его сделал. Православие прижилось на руси и стало русской душой.
Христианство, в отличие от иудаизма и ислама, по природе своей раздвоено, разломлено, а потому внутренне конфликтно.
Христос, с одной стороны человек, с другой, Бог. И сам человек в христианстве несет в себе две природы– человеческую и божественную. Ни одна иная религия не имеет в себе этого внутреннего противоречия. Ни в иудаизме, ни в исламе Бог никогда не воплощался в человека. Дистанция между Богом и человеком там непреодолима. Она преодолена лишь в христианстве, которое есть не только религия, но и глубинное, возвышенное, духовное, и одновременно болезненно земное и плотское мироощущение.
Русские пришельцы в Константинополе не могли знать основ римского и византийского богословия тройственной природы Бога и внутренней конфликтности и греховности человека. Однако, как говорили византийцы, кроме «письменного» богословия, существует и еще одно, прикладное, визуальное, архитектурное, живописное – это храм и икона, которые в полной мере отражают смыл религии, создавая метафизический образ мира, в котором живет человек. Храм всегда строится как модель Вселенной, а в иконе совмещаются два лика– человека и Бога.
Россия приняла византийскую веру, ибо нашла в ней себя, собственную тоску, раздвоенность, стремление на небеса и одновременно желание жить сытно, богато, вольготно. Византия же завершив удивительный цикл греческой цивилизации, превратившейся из античного, демократического, философствующего полиса в христианскую империю, исчезла с географической карты, перенесясь незримо в Россию, чтобы там сохранить ощущение разлома человеческой природы, когда сознание хочет божественного света, а подсознание желает сырого мяса. Или наоборот.
