Текст книги "Под нами - земля и море"

Автор книги: Сергей Курзенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

И пять советских летчиков врезались в неприятельский строй. Сафонов и его ведомые, Максимович и Покровский, атаковали бомбардировщиков, капитан Коваленко со своим напарником прикрывал командира.

Удар был ошеломляющим. Сафонов и Покровский сбили по два бомбардировщика. Фашистские летчики не выдержали. Нарушив боевой порядок, они повернули обратно, бомбы высыпали на свои же войска. Воспользовавшись замешательством противника, наши летчики сбили еще один "мессершмитт".

А несколько часов спустя Сафонов вновь поднялся в воздух во главе семерки истребителей. Над линией фронта советские летчики встретили 52 вражеских самолета. Снова завязался ожесточенный бой. На этот раз наши истребители сбили пять самолетов противника, не потеряв ни одного своего.

– В бою нельзя горячиться, нельзя действовать в одиночку. В воздухе летчик обязан быть осмотрительным, учиться распределять свое внимание, внушал Сафонов. – На войне случайностей не бывает. Если действовать безрассудно, не спасут ни опыт, ни высокие летные качества машины... Главное – это уверенность в своем превосходстве над врагом. На дерзость врага отвечайте такой же дерзостью, навязывайте противнику свою волю, и тогда победите!

Истребители-сафоновцы дрались дружно, умело: "один за всех и все за одного".

Несмотря на превосходный боевой счет, Сафонов крепко взыскивал с тех, кто впустую расстреливал снаряды и патроны.

В полку долго говорили о случае со старшим лейтенантом Дмитрием Реутовым.

Сафонов любил своих подчиненных, но Реутова особенно. Не любить этого скромного, прекрасного летчика было просто невозможно. Среднего роста, коренастый, Реутов однажды во время яростной бомбежки подбежал к своему "И-16" и, подняв тяжелый хвост самолета к себе на плечо, рывком сдвинул машину с места. Под оглушительные взрывы бомб, задыхаясь от напряжения, Реутов перекатил самолет в укрытие. Через несколько минут там, где только что стоял истребитель, разорвалась тяжелая фугасная бомба.

На очередном разборе воздушного боя Сафонов, отличавшийся острой наблюдательностью, заметил Реутову:

– Товарищ старший лейтенант, вы сегодня в бою расстреляли весь боекомплект, не сбив ни одного самолета противника, и даже, по моим наблюдениям, не сделали пробоин... Сколько раз вы выходили в атаку?

– Два, – смущенно ответил Реутов.

– Хорошо! В первом случае вы висели в хвосте у "юнкерса". А с какой дистанции открыли огонь? Реутов чуть замешкался с ответом:

– Так, метров с двухсот.

– Во-первых, товарищ старший лейтенант, почему такая неточность в определении дистанции стрельбы? А во-вторых, почему начали вести огонь со столь большого расстояния?

Реутов, опустив голову, виновато промолвил:

– Боялся, как бы не ушел фашист.

– А сколько вы дали по нему очередей?

– Успел только одну... Длинную.

– Во втором случае вы атаковали "мессершмитта", тоже зайдя ему в хвост? Так было?

– Да, товарищ командир.

– И так же, как и по "юнкерсу", открыли огонь с большой дистанции, дали длинную очередь и промазали. Вот видите, вы не использовали своих возможностей, и враг ушел невредимым. Как объяснить причины ваших промахов?

Реутов, глядя в глаза Сафонову, откровенно признался:

– Товарищ командир, мне стыдно перед вами и товарищами. Можете наложить на меня любое взыскание, но до сих пор не пойму, что происходило со мной во время последних боев и почему я так позорно "мажу".

– Зачем же мне вас, старший лейтенант, наказывать, когда вы сами себя уже наказали, – с едва уловимой улыбкой ответил Сафонов. – И коль теперь не можете объяснить причины своих промахов, тогда я помогу в этом. С сегодняшнего дня будете моим ведомым...

Среди летчиков прошел шепот одобрения. Каждый в душе позавидовал Реутову. В полку не было такого пилота, который не счел бы за честь быть ведомым у этого выдающегося мастера огня и маневра.

Наступал новый фронтовой день. Реутов пришел на стоянку еще до рассвета.

– Это правда, товарищ старший лейтенант, что командир вас назначил к себе в напарники? – встретил вопросом Реутова техник.

– Да, правда.

– Видно, уважает вас командир.

– Понимаешь, – с горечью признался Реутов, – у меня что-то со стрельбой не клеится. Все в белый свет... Ну, а если, защищая командира, промажу, то вот тебе моя клятва: направлю истребитель в самолет врага.

Вскоре раздался сигнал боевой тревоги. Посты противовоздушной обороны сообщили о появлении на большой высоте воздушного разведчика. На перехват врага вылетели командир полка и его новый ведомый Реутов.

Зная повадки врага, Сафонов с Реутовым набрали высоту несколько в стороне от маршрута немецкого разведчика. Ждали недолго. Под ними появился грязно серый, с черными крестами на крыльях двухмоторный самолет врага. Это был "Юнкерс-88". Фашистский пилот вел машину ровно, не изменяя ни курса, ни скорости, ни высоты, – не видел наших истребителей.

– Товарищ старший лейтенант, выходите вперед! Атакуйте! Я вас прикрываю! – приказал Сафонов.

С волнением новичка Реутов энергично отжал ручку от себя и одновременно двинул вперед до отказа сектор газа. Истребитель ринулся с высоты, развивая скорость. Брызнули две трассы пуль и обе прошли мимо цели одна выше, другая ниже.

– Ну разве так стреляют? – спокойно сказал в микрофон Сафонов, увидев, как, напуганный внезапной атакой, фашистский летчик пытается удрать, а воздушный стрелок уже хлещет в сторону истребителей пулеметными очередями.

Самолет Сафонова вырвался вперед и, слегка перемещаясь из стороны в сторону, повис за хвостом "юнкерса" в необстреливаемом секторе.

– Смотрите, как надо! – услышал Дмитрий по радио голос командира. Дистанция пятьдесят метров, даю короткую очередь, бью по кабине стрелка. Наблюдайте!

Это была снайперски точная стрельба! Она сразу оборвала строчку вражеского пулемета. Ствол его вздернулся вверх и замер.

Приблизившись еще больше к хвосту "юнкерса", Сафонов продолжал свой боевой урок по радио. Он произносил слова спокойно, словно это был не бой в воздухе, а классное занятие.

– Не успокаивайтесь на том, что ствол пулемета воздушного стрелка смотрит вверх. Для гарантии нужно дать еще одну короткую очередь.

И опять в сторону врага брызнула трасса пуль.

– Ну вот, теперь ему более чем достаточно, – сказал Сафонов и дал небольшую прицельную очередь по левому мотору.

"Юнкерс" задымил, потом из мотора вырвалось пламя. Попытка летчика сбить огонь не удалась: за самолетом потянулся густой черный дым.

– Ну, а теперь выходите вперед вы, – приказал Сафонов ведомому. – И повторите все, что я вам сейчас показывал.

Командир отвалил от "юнкерса", и ведомый занял его место.

– Хорошо! Хорошо! – одобрил Сафонов действия Реутова. – Не надо спешить... Слишком длинная очередь. Дайте еще одну, но не больше трех четырех патронов.

Летчик выполнил.

– Поняли?

– Понял!

– Теперь бейте по правому мотору.

Реутов чуть-чуть довернул самолет и открыл огонь. На этот раз он дал две короткие очереди, и они, прошив мотор, зажгли его.

– Ну вот, совсем другое дело! – одобрил Сафонов. С разных направлений бросал Реутов свой истребитель, четко и точно выполняя приказания командира. И его короткие очереди до тех пор хлестали и рвали дюраль "юнкерса", пока тот не взорвался.

– Вот и отлетался еще один гад! Пристраивайтесь ко мне – и домой! приказал командир ведомому.

В следующий раз Реутов вел бой намного уверенней и энергичней.

– Атакуем вместе! Вы справа, я слева. Бить по моей команде, прицельно, по моторам! – услышал Реутов команду ведущего.

Подобно молниям, сверкнули огненные трассы. "Юнкерс" выбросил клубы черного дыма.

– Молодец! – не удержался от похвалы Сафонов. Довольный своим ведомым, Борис Феоктистович предоставил ему возможность один на один расправиться с фашистским самолетом. У "юнкерса" оказался разбитым последний мотор, и он пошел на посадку.

"Юнкерс" приземлился на нашей территории. Едва самолет, пробороздив снежный покров замерзшего озера, остановился, как из него стали выскакивать гитлеровцы, пытаясь убежать в сопки.

– Товарищ командир! Смотрите, сколько их там! – передал по радио Реутов. – Ишь, разбегаются, как тараканы от кипятка.

– А вот мы сейчас их загоним обратно, чтобы сидели спокойно и не волновались, пока не подойдут наши матросы, – ответил Сафонов.

На белом фоне замерзшего озера отчетливо виднелись силуэты разбегающихся в разные стороны немцев. Сафонов и Реутов стали в круг и, переходя в пике, произвели одну за другой несколько атак; фашисты были прижаты и не смогли двинуться.

Летчики до тех пор кружили над озером, пока не показались лыжники. А еще немного спустя Сафонов и Реутов увидели, как гитлеровцы с поднятыми вверх руками пошли к матросам.

К вечеру на аэродром из штаба флота передали: "Захвачен в плен экипаж сбитого самолета и вместе с ним группа диверсантов-разведчиков".

Кроме нас, на аэродроме базировались английские летчики-истребители в составе своего "крыла" – по-нашему, полка. Они прилетели с авианосца, чтобы передать нам истребители "хаукер-харрикейн".

Не раз самостоятельно и вместе с нами летчики поднимали свои машины в воздух, смело и дружно дрались с фашистами. За три месяца англичане сбили пятнадцать фашистских самолетов при одной своей потере. Особенно отличились жизнерадостный капитан Рук и подвижной, как юла, сержант Хоу. Из пятнадцати сбитых английским "крылом" фашистских самолетов по три приходилось на боевой счет Рука и Хоу. Наше правительство высоко оценило боевую помощь английских летчиков и наиболее отличившихся удостоило высоких наград. Пять из них, в том числе и сержант Хоу, были награждены орденами Ленина.

В свою очередь английское командование от имени правительства наградило орденом Авиационного креста пять прославленных советских летчиков во главе с нашим командиром Героем Советского Союза Борисом Сафоновым. Англичане не раз видели, как Сафонов низвергал с неба фашистов, как молниеносно, даже в неравной схватке, решал исход боя в свою пользу. Сафонов покорил их и летным мастерством...

Когда английские летчики на своих "хаукер-харрикейнах" оказались на нашем аэродроме, в порядке взаимной любезности произошел обмен самолетами. Командование "крыла" подарило нам два своих истребителя. Наше преподнесло англичанам два истребителя советского производства – "чайку" полуторабиплан и моноплан "И-16".

Получив подарок, Сафонов в свободные часы знакомился с "хаукер-харрлкейном". Не прошло и недели, как он изучил истребитель.

Ясным морозным днем, когда в воздухе было спокойно и над аэродромом по-мирному голубело небо, один из "харрикейнов" вывели на старт. К нему подошел Сафонов в летном костюме. И пока он с помощью друзей надевал парашют, садился в кабину, слух "Сафонов вылетает на "харрикейне" дошел и до англичан...

Все они высыпали на аэродром, чтобы увидеть взлет советского летчика. Вначале молчаливо смотрели, как командир сел в кабину... В этот момент два наших моториста повисли на стабилизаторе – своим весом они не давали истребителю при даче мотору больших оборотов "клюнуть" на нос. Сафонов прогазовал мотор.

Потом все увидели повелительный жест летчика: мотористы, соскочив со стабилизатора на землю, отбежали в стороны.

Сафонов еще раз осмотрелся и дал максимальные обороты. Оглушающе завыл мотор, заклубилась снежная пыль. Самолет сорвался с места и, ускоряя бег, с поднятым хвостом пошел на взлет.

Молчаливо наблюдавшие за всем этим англичане вдруг, как по команде, свистнули, и морозный воздух наполнился голосами. Летчики скандировали:

– Сафон, ол райт! Сафон, ол райт! Вери гуд, Сафон!

Сафонов взлетел безукоризненно. Даже самый требовательный летчик не смог бы придраться к чистоте взлета. Сделав круг над аэродромом, он набрал высоту, там "прощупал" самолет, а потом, на удивление англичанам, показал, на что способен их "харрикейн".

Четкие, красивые своей законченностью фигуры высшего пилотажа, выполненные виртуозом, свидетельствовали о незаурядном летном мастерстве. В заключение Сафонов заставил "харрикейн" выполнить и те фигуры, которые английские летчики не делали, а затем спикировал на аэродром, прошелся над летным полем бреющим, взмыл, сделал круг, рассчитал и точно у посадочного знака "Т" притер "харрикейна" на все три точки.

Сафонов подрулил к стоянке, вылез на плоскость и только хотел прыгнуть с крыла на землю, как сразу попал в руки восторженных англичан. Подбрасывая летчика в воздух, они снова кричали:

– Ол райт, Сафон! Вери гуд, Сафон!

Прошло около недели после этого вылета Бориса Феоктистовича, и с его легкой руки мы тоже стали летать на "харрикейне".

А наши истребители "чайка" и "И-16" так и простояли на земле. Не довелось увидеть полета на них английских пилотов...

Английские летчики, техники, мотористы в своем большинстве оказались хорошими, веселыми, общительными и жизнерадостными парнями. Мы очень подружились. Англичанам нравилась наша русская зима – снежная, морозная, и в свободное от дежурства время они не засиживались в землянках. Как шаловливые дети, играли в снежки, валялись в огромных сугробах. С криками и заразительным смехом катались на фанерных листах, привязанных к своим легковым автомашинам, которые на полной скорости носились по границе летного поля.

И особой любовью, конечно, пользовался футбол.

Снег и мороз в расчет не принимались. Без верхней одежды, без пилоток английские летчики устраивали жаркие схватки между собой. Играли до тех пор, пока не раздавался сигнал боевой тревоги. Тогда кто-нибудь хватал мяч в руки и вместе со всеми бежал к самолетам. Летчики улетали, а возвратившись с боевого задания, если ничто не мешало, снова гоняли футбольный мяч.

Англичане и нас "заразили" игрой в футбол на снегу. Не раз на аэродроме вспыхивали "международные" состязания. Наверное, со стороны смешно было смотреть на такие игры, когда мы, в зимних костюмах, меховых унтах, казавшиеся неуклюжими медвежатами, не зная усталости, тоже с увлечением гоняли мяч.

Как-то морозным зимним утром в пылу игрового азарта один из англичан сильным ударом срезал мяч, и он улетел за пределы летного поля. Только мяч успел скрыться за гранитными глыбами, как оттуда, прямо под ноги игрокам, пулей вылетела черно-бурая, с седым отливом, красавица лисица, расстилая за собой длинный пушистый хвост.

Забыв про футбол, с криками, свистом и с пистолетами в руках бросились английские летчики за лисой. И началось тут такое, что все повыскочили из землянок...

На аэродроме творилось что-то невероятное. По чистому, блестевшему снежному полю носилась перепуганная насмерть лиса, а за ней англичане.

Наконец лисе удалось прорваться к складу с крыльями от самолетов и юркнуть между ними.

Преследователи – туда. Пока они простреливали пространство между крыльями, лиса выскочила из склада, а когда снова увидели ее, она была уже далеко... И все же летчики не прекратили погони. Плутовка метнулась в сторону, где от аэродрома отходила рукавом небольшая площадка со стоянкой самолетов. Возле самолетов с винтовкой ходил часовой. Он видел лисицу и английских летчиков. Лисе оставалось пробежать метров двадцать, а там начинались гранитные валуны, заваленные снегом. И тут не стерпело сердце солдата, в прошлом таежного охотника. Поднял он к плечу винтовку. Хлопнул резкий одиночный выстрел, и лиса, как бежала, с ходу шлепнулась в снег.

Остановились летчики, удивленные снайперской стрельбой советского солдата. Подняли лису, подошли к часовому и положили красавицу к его ногам...

На выстрелы выбежал из землянки и Борис Феоктистович Сафонов. Когда он заметил в окружении английских летчиков часового, то сразу же направился туда. Англичане расступились, и Сафонов увидел на снегу лису.

Солдат смутился, но тут же поднял черно-бурую и, передавая Сафонову, проговорил:

– Товарищ командир... Простите... Не утерпел... Примите в подарок.

– Спасибо... – ответил Сафонов и, заметив среди англичан одного знакомого летчика, у которого в Англии была жена, подошел к нему и сказал:

– Возьмите на память. Пусть эта черно-бурая лиса [Черно-бурая лиса убежала из питомника, который находился вблизи Мурманска. (Прим. авт).] напомнит вам Советский Север...

Павел Орлов, Сергей Морозов, Василий Меньшиков, Леонид Мозеров и я оказались во второй эскадрилье.

Алексей Маркевич, Алексей Шведов, Иван Булычев – в третьей. И только двое, Жидков Николай и Митя Селезнев, – в соседнем полку. Сначала всех нас, как и других летчиков, не имеющих боевого опыта, назначили рядовыми пилотами.

Николай Жидков пробыл на фронте недолго – всего около месяца. В одном из полетов на боевое задание у истребителя отказал мотор. Во время вынужденной посадки в сопках Жидков получил ранения, и его отправили в тыл на лечение. На север он больше не вернулся.

...Для фашистов зима обернулась многими "неудобствами". Неприятельские самолеты больше сидели на засыпанных снегом аэродромах, чем находились в воздухе. Наступившее затишье оказалось нам на руку. Мы успели неплохо освоить недавно полученный истребитель, достаточно потренировались в полетах и стрельбах.

В начале декабря фашисты оживились. Их самолеты, особенно истребители, все чаще стали появляться в воздухе, Третья эскадрилья дежурила, готовая к немедленному вылету.

Близился рассвет. И вдруг посты наблюдения передали на аэродром:

– Курсом сто, высота двести, группа "мессеров" пересекла линию фронта, район – Зимняя Мотовка.

Я выскочил из землянки, застегивая на ходу шлем. Со стоянки третьей эскадрильи с оглушающим ревом, подняв за хвостами снежную бурю, взлетело звено истребителей... Их повел уже прославленный смелыми победами бывший донецкий шахтер Симоненко со своим ведомым. С ними вылетел в бой и наш Иван Булычев. Набрав высоту, самолеты скрылись за сопками...

Техник уже ждал меня, держа в руках расправленные лямки парашюта. Набросив их на мои плечи, застегнул карабины. Я на крыло – ив кабину. Еще несколько быстрых движений: наброшены привязные ремни, щелкнул их замок; подключен провод шлемофона к рации, ноги на педали, и я готов... Но вылета не давали.

Часы-хронометр, укрепленные в правой части приборной доски, отсчитали час дежурства, затем еще полчаса, а сигнала "вылет" так и не было. Не возвращалось и звено Симоненко, хотя по времени должно бы уже произвести посадку.

"Может быть, изменилась погода, налетел "заряд", – думал я. – Но что-то не похоже. В воздухе тихо, а всякий "заряд" сопровождается сильным ветром... Судя по времени, у них уже давно кончился бензин. Может, сели на аэродром армейцев?"

Пока размышлял, к капониру, запыхавшись, прибежал адъютант эскадрильи и крикнул:

– Старший лейтенант, запускайте мотор. Выруливайте! Летите шестеркой на поиск звена Симоненко. Ведущий – командир эскадрильи.

Адъютант побежал к другому капониру, а мы с техником запустили мотор. Словно из-под земли, мой истребитель выскочил на взлетную полосу. Здесь уже стояли с работающими моторами машины командира эскадрильи, его ведомого. Подруливали другие самолеты.

Командир эскадрильи с ведомым пошел на взлет. Вслед за ним – наша, а потом и третья пара.

Около часа носились мы между сопками, разыскивая пропавшие самолеты, а они будто сквозь землю провалились.

Под крыльями мелькала пустынная белая искристая гладь замерзших и заснеженных озер. Как сахарные головы, вырастали вдали вершины сопок, склоны которых местами покрывали разлапистые сосны с пышными, словно пуховыми, шапками на ветвях.

– Пройдем правее... Смотрите внимательно за воздухом и под собой, передал по радио командир.

Наши самолеты понеслись на запад. И опять – безбрежная белая мгла.

– Пошли домой! – приказал командир. Развернувшись, мы полетели назад...

Прошло каких-нибудь минуты две – и вдруг... На одной из пологих сопок, словно прилипшие, лежат три наших истребителя. Самолет Симоненко застыл почти у вершины, ведомого – на середине, Ивана Булычева – у подножия.

За всю летную жизнь еще никому из нас не приходилось видеть подобной посадки. Замкнув круг и снизившись до предельно малой высоты, мы старались определить, почему одновременно сели на сопку все три самолета и где летчики...

Удалось разглядеть: два истребителя – целы, у третьего сильно повреждено левое крыло. Фонари кабин закрыты, словно летчики поступили так, покидая машины... Однако на снегу не видно следов, кроме трех широких борозд, которые пропахали самолеты при посадке.

"Что же с ними произошло? Живы ли летчики? Где они? Почему все три самолета сели на сопку одновременно?"

Все эти вопросы ни на минуту не давали покоя, когда мы возвращались на аэродром.

К месту посадки звена Симоненко была снаряжена специальная экспедиция.

Через несколько дней она вернулась.

– Самолеты сбиты фашистскими истребителями-охотниками. Летчики убиты, услышали мы печальную весть.

Трагическая гибель товарищей потрясла нас. Какой дорогой ценой на фронте оплачивается плохая осмотрительность!

Девять суток

Нас, новичков, охватило нетерпение: скорее, как можно скорее вступить в схватку с ненавистным врагом.

"Настоящий истребитель всегда ищет боя", – вспоминал я слова Сафонова.

Прошло уже несколько дней после гибели Симоненко, а подходящего случая все не было. И вот однажды...

Короткий заполярный день подходил к концу. Сгущались сумерки – пройдет еще немного времени, и в бездонной глубине морозного неба вспыхнут и долго будут переливаться всеми цветами радуги сполохи северного сияния.

Я сидел в кабине истребителя, укрытого в капонире, и читал письмо. Вначале ничего не мог понять. Почему мне пишет какая-то незнакомая девушка, медицинская сестра? И вдруг до сознания дошли строки: "Ваш отец умер у меня на руках. Он был тяжело ранен фашистской бомбой в городе Наро-Фоминске, его эвакуировали в тыл, и он попал в наш госпиталь".

Меня будто оглушило. Я как-то весь сжался, потерял способность соображать. В этот миг морозное темнеющее небо прочертила ракета. Описав кривую, она рассыпалась с треском на множество оранжевых звездочек. Боевая тревога! Сигнал на вылет! Я очнулся. Быстро включил зажигание и крикнул технику:

– Контакт!

Мотор запустился сразу. Истребитель выскочил из капонира на сверкающую белизной гладь летного поля.

Я летел в сторону Мурманска. Высотомер показывал три тысячи метров. Небо с каждой минутой темнело. Только на западе синеву еще прорезала узкая светлая полоска.

На фоне этой светлой полосы я и увидел темный силуэт самолета. Он пролетел над Мурманском, скрытый облаками, и держал курс на восток. Самолет был двухмоторный, двухкилевой и казался черным.

"Ягуар"! – решил я. Так немцы называли свой "Мессершмитт-110".

Сблизились быстро. Меня охватило какое-то непонятное состояние, и, пока соображал, что делать, "ягуар" проскочил рядом.

Опомнившись, я пристроился к нему в хвост. Стал догонять, а он в пике и прямо на аэродром, где точками горели стартовые огни и стелился по земле рассеивающийся луч прожектора. На аэродроме – ночные полеты, тренируются молодые летчики.

От мысли "Пропустил "ягуара" стало жутко. Отвесно падая, погнался за "сто десятым", а он уходил...

Тогда толкнул сектор газа за защелку. Дистанция стала сокращаться. Еще несколько секунд, и "ягуар" в прицеле. Я нажал кнопку.

Сквозь рев мотора донеслась пулеметная дробь. Самолет дрожал. "Зажигалки" запрыгали на темном фюзеляже и крыле "ягуара". Он пробкой выскочил из пике. Дистанция резко уменьшилась. Даю вторую короткую очередь. И вдруг антифриз, охлаждающий мотор, плеснул на лобовое стекло.

"Успел, гад! Наверное, попал в мотор!" – пронеслась мысль.

Стремительный поток ветра сдул со стекла антифриз. Стекло снова стало прозрачным. Мотор работал нормально. Напрасно я носился над облаками, пикировал, набирал высоту – "ягуар" исчез.

"Или завалился, или удрал", – решил я.

Посадив самолет на аэродром, подрулил к капониру, и техник кинулся ко мне с расспросами:

– Товарищ командир, стреляли?!

– Стрелял!

– В кого?

– – В "сто десятого".

– И как?

– Думаю, далеко не уйдет... Завалится.

– С победой вас, товарищ командир, да еще с ночной!

И не успев ответить на поздравление, услышал знакомый голос заместителя командира эскадрильи капитана Родина. Подбежав к моему самолету, он обрушился на меня на высокой, взвизгивающей ноте:

– Кого сбил?!

– Как кого? – еще находясь под впечатлением боя, ответил я. – "Сто десятого", "мессера".

– Посмотри... какого "мессера" сбил, – ругаясь, крикнул Родин.

В это время для очередного истребителя, заходящего на посадку, включили прожектор. Его луч осветил все поле и западную кромку аэродрома. У самого обрыва лежал прямо на фюзеляже с погнутыми винтами двухмоторный двухкилевой самолет, но это был не "мессершмитт", а наш пикировщик "Петляков-2".

Я почувствовал себя рыбой, выброшенной на берег, беспомощно открыл рот и глотал морозный воздух.

– А экипаж? Людей не побил?..

– Твое счастье... Люди целы... – буркнул немного успокоившийся капитан и приказал: – На командный пункт!

Опустив голову, я медленно поплелся. Следом шел капитан Родин, продолжая "драить" меня.

– Стой! Кто идет?

От неожиданного окрика часового, не видимого в темноте, я вздрогнул и остановился.

– Капитан Родин с подчиненным! – последовал за моей спиной ответ.

– Проходите!..

Я не мог двинуться с места, будто подошвы примерзли к снегу.

– Ну чего остановился? Поднимайся! – словно кнутом, подхлестнул резкий голос капитана.

Подойдя к двери КП, как слепой, стал ощупывать ее в поисках ручки. Нашел... Потянул на себя.

Дверь открылась. В лицо, словно магниевой вспышкой, брызнул яркий электрический свет.

Волнение росло. "Как встречусь сейчас с командиром полка, как посмотрю в глаза Сафонову?"

Перешагнув невысокий порог, я увидел командира. На нем был темно-синий китель с тремя орденами и золотой звездочкой Героя. Глаза наши встретились.

Взгляд Бориса Феоктистовича выражал скорее сочувствие, чем гнев, а я, убитый несчастьем, вместо положенного уставного доклада, стоял и молчал...

Наше молчание прервал резкий голос капитана Родина.

– Товарищ гвардии майор! По вашему приказанию...

Сафонов не дал ему закончить. Кивнув чуть головой, спокойно сказал:

– Здесь командующий ВВС.

Капитан Родин хотел было рапортовать командующему, но тот быстро поднялся с кресла и коротко бросил:

– Сафонов, передайте дело в трибунал. Судить... Как врага!..

Меня будто обухом оглушило. И вдруг, нарушая субординацию, я не сдержался и бросил:

– Вы... Вы не имеете права называть меня врагом. Я никогда не был им и не стану.

– Что?! Вас предупреждали о полете "Пе-2"?

– Нет!

– Как нет?!

– Товарищ командующий, если не верите, можете спросить техника. Он все время был в капонире и не отходил от самолета.

– А радио? Вам передавали...

– Не слышал.

– Товарищ командующий! – спокойно, как будто ничего не случилось, обратился к нему Сафонов. – Разрешите?

– Пожалуйста.

– Произошло большое несчастье. Думаю, вина не только старшего лейтенанта. Я просил бы вас назначить расследование.

– Хорошо! А летчика – под арест!..

Когда командующий покинул КП, капитан Родин разоружил меня. Отобрал пистолет, финский нож с ремнем. Обыскал карманы. Извлек документы. Вызвал конвоира и приказал сопроводить на гауптвахту.

Все походило на кошмарный сон. За свою летную жизнь я впервые покидал аэродром в сопровождении необычного попутчика. Я шел, а сзади одноглазо смотрел мне в спину ствол автомата.

Не думал, что придется так шагать...

На гауптвахте меня посадили в одиночку. Голые стены, маленькое, почти у потолка, зарешеченное оконце. Деревянный топчан. Глухая дверь с крошечным отверстием на уровне глаз. Под сетчатым колпачком тускло светит небольшая электрическая лампочка.

Спустя несколько часов в сопровождении конвоира меня вывели на улицу.

Ночь была темная. Порывистый ветер со снегом, рвавшийся с Кольского залива, затруднял движение, чуть ли не валил с ног.

Я не знал, куда идти. Голос конвоира заглушался воем ветра. Вдруг ствол автомата толкнул меня в спину. Я пошел. Затем конвоир постучал автоматом по правой моей руке. Значит – вправо... Автомат стучал по левой руке...

Согнувшись под леденящим ветром, я добрел до знакомого каменного дома. Конвоир препроводил меня в кабинет следователя.

За письменным столом, освещенным только настольной лампой, сидел, склонившись над бумагами, пожилой майор с очень усталым лицом и гладко зачесанными седыми волосами.

Я остановился в двух – трех шагах, не зная, как себя вести.

– Товарищ старший лейтенант, – вдруг неожиданно произнес следователь, не отрывая взгляда от бумаг, – прошу садиться.

Меня несколько удивила такая форма обращения. А майор, подняв голову и глядя из темноты, тихо и мягко повторил:

– Почему не садитесь, старший лейтенант? Садитесь! Так будет удобнее. Да и разговор, предполагаю, не пятиминутный... Садитесь!

На все вопросы я дал исчерпывающие ответы, Предупреждали ли меня о полете "Пе-2", откуда и каким курсом летел пикировщик в момент обнаружения? Отвечал ли экипаж "Пе-2" на мои позывные? В каком положении и над каким местом я атаковал его? И, наконец, почему не работала у меня рация – вернее, как случилось, что она оказалась выключенной?

Вот тут я задумался. Хорошо помнилось, что включал ее перед вылетом, но почему же она не работала?..

Меня осенило. Обрадовавшись, я ухватился за свою догадку, как хватается утопающий за соломинку. Командный прибор рации укреплен перед секторами, управляющими мотором. На его верхней крышке – маленький рычажок включения. При даче газа мотору я мог его зацепить и выключить.

Наш трехчасовой разговор закончился.

– Не могу не верить вам, Сергей Георгиевич, – сказал в заключение майор, – но нужно все проверить, а пока особенно не волнуйтесь. Разберемся.

Прошло трое суток одиночного заключения. Меня никуда не вызывали.

Наконец наступил четвертый день. Снова в сопровождении конвоира я вышел на улицу. Было светло. Стояла удивительно хорошая, безветренная погода с легким морозцем. Безоблачное небо светилось синевой. Сверкающий, искристый снег, обильно заваливший улицы и крыши домов, скрипел под ногами

Мы шли к центру города.

– Друг, не веди по улицам, здесь многие знают меня, я не хотел бы с ними встречаться. Если можешь, проведи через сопки... – попросил я конвоира.

Конвоир, молодой белобрысый паренек, только что начавший службу, неожиданно спросил:

– А вы не убежите?

Меня рассмешил вопрос наивного паренька, и я успокоил его.

– Дорогой мой! Бежать мне не от кого и некуда. Провинился – отвечать должен. Веди и не беспокойся. Солдат смутился.

– Не подумайте, что хотел обидеть. Пойдемте. Мы карабкались по кручам заснеженных сопок, когда солдат вдруг обратился ко мне:

– Вы летчик?

– Да.

– И сбили свой самолет?

– Да.

– А как же это с вами такое случилось?

– Сам не пойму. Вот уже четвертые сутки ломаю голову.