Текст книги "В России жить не запретишь"

Автор книги: Сергей Донской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Так что пусть говорят, коли языки хорошо подвешены. Бондарь предпочитал действовать, и в настоящий момент его занимало «что» и «как», а не «отчего» и «почему». Он выяснил, что похищенный компьютер снабжен радиомаяком, который при включении в сеть посылает постоянный сигнал, засекаемый со спутника. Это означало, что в нужный момент местонахождение лагеря боевиков будет зафиксировано с точностью до пятидесяти метров. Бондарь узнал также, что искомый «Пентиум» имеет ряд характерных признаков: зигзагообразную царапину на правом боку корпуса и два сигаретных ожога на крышке. «А ведь компьютер принадлежит «сивому мерину», – сообразил он, ничем не выдавая своей догадливости. – Уж слишком точным росчерком изобразил генерал конфигурацию царапины. Вот тебе и дело государственной важности. Впрочем, плевать. Все эти тайны мадридского двора меня не касаются. Мне бы до Ворона и его своры добраться, да живым уйти, да деньги Лизе вручить. Не век же на довольствии жены числиться».

– Компьютер уничтожишь только в самом крайнем случае, – продолжал инструктаж Конягин. – При тяжелом ранении. Или попав в окружение. Но все же постарайся его забрать, капитан.

– Снаряжение? – коротко спросил Бондарь.

– Все, что необходимо, – питание, снаряжение, оружие – будет выдано на месте. Список составишь сам.

– Отход?

– Вызовешь «вертушку» по рации. Тебя подберут максимум через час.

– Мне понадобится интенсивная тренировка, – сказал Бондарь. – Стрельба и рукопашка. Пусть со мной ваши спецы по полной программе поработают.

– Заметано, – ухмыльнулся Конягин. – У разведчиков это называется «мордой по стиральной доске водить». Но в полную силу заняться тобой они не успеют, времени будет в обрез. Как только боевики включат компьютер, тебя доставят на место, а там, сам знаешь, уже не до тренировок.

– Я знаю. – Взгляд Бондаря был холоден. – Когда отправка на базу?

– Да хоть сейчас. – Конягин взялся за мобильник. – Распоряжусь приготовить самолет к вылету.

– Позже. Пришлете машину к одиннадцати.

– Она уже у подъезда. Собирай вещички, и поехали.

– Нет. – Бондарь распрямился перед успевшим подняться генералом. – Встретимся в одиннадцать.

– Так не пойдет, – запротестовал Конягин. – Получается, что я сам должен в машине торчать, вашего капитанского высокоблагородия дожидаючись?

– Решать вам. Я должен попрощаться с женой. По-человечески.

Прежде чем заговорить, Конягин был вынужден придержать пальцами трепещущее веко.

– Слушай, не выламывайся, капитан. Долгие проводы – лишние слезы. Укладывай бельишко, и в путь. Сухим и мокрым пайком я тебя обеспечу, будь спок.

Бондарь молчал и смотрел, смотрел и молчал. С таким же успехом можно было взывать к благоразумию восковой фигуры.

– Как знаешь, – раздраженно бросил Конягин, направившись к выходу из комнаты. – Жду внизу. Буду премного благодарен, если сумеешь освободиться раньше, капитан.

– Я выйду в двадцать три ноль-ноль, – произнес Бондарь голосом, начисто лишенным всяческих эмоций. – Если вас что-то не устраивает, найдите себе другого специалиста… по персональным компьютерам.

– Нашел бы, – проворчал Конягин, – да некогда.

Уже очутившись на лестничной площадке, он оглянулся на захлопнувшуюся за ним дверь и прошептал:

– Будь у меня хоть сто исполнителей, я бы теперь только тебя выбрал, капитан Бондарь… Бывший капитан Бондарь…

* * *

Порой у людей появляется такое чувство, будто они родились заново. Некоторые мужчины испытывают подобную эйфорию после хорошей баньки. Другие – на Новый год, когда шампанское еще только откупорено и в голове пузырятся всякие светлые мысли о том, что завтра же нужно бросить курить и начать новую, осознанную, правильную жизнь. Бондарь переживал подобные подъемы перед каждым опасным заданием. Сегодня он чувствовал себя воскресшим. Будто целую вечность провел в небытии и вдруг очнулся снова, готовый действовать, рисковать, побеждать… И проигрывать, если придется. Ставкой, как всегда, была собственная жизнь.

– Кто это был? – спросила Лиза, когда он возник на кухне.

– Так, один старый приятель. На охоту зовет. Очень кстати. – Бондарь потянулся. – Давно пора размяться.

– На охоту. Та-ак.

– А что, обычное дело. Я раньше часто ездил.

– Знаю. В Грузию, на Дальний Восток…

– Есть места получше, – прикинулся непонимающим Бондарь.

– Где именно? – приподняла бровь Лиза.

– Тут неподалеку.

– А точнее?

– Определимся на местности. – Бондарь подавил зевок. – Отправляемся в одиннадцать.

– Откуда?

– За мной заедут.

– Наглая ложь, – отчеканила Лиза, приблизившаяся к окну. – Никто за тобой не заедет. Твой старый приятель тебя внизу дожидается. Ему, наверное, припечатало поохотиться.

– Приспичило, – машинально поправил Бондарь. – А что здесь странного? В кои-то веки мужик на свободу вырвался. Радуется.

– Он не радуется, – возразила Лиза, – он злится.

– С чего ты взяла?

– Вижу. Он вышел из подъезда, забрался в машину и сидит там, как сыч.

– Плохо Москву знает, – соврал Бондарь, доставая из холодильника минералку. – Кроме того, у него денег при себе чересчур много, чтобы по ночной столице гулять. У нас ведь не Вашингтон.

– Вот там, – продолжала Лиза, – может быть, и обитают доверчивые ослицы, которые позволяют морочить себе голову. Но я не из их породы. Я чувствую: затевается что-то опасное.

– Ну, определенный риск, конечно, есть, – согласился Бондарь, свинчивая крышку с бутылки. – Время такое. То гаишники остановят, то выбоины на дорогах, то встречные машины дальний свет врубят. – Он озабоченно нахмурился. – Глаз да глаз нужен.

– Не морочь мне голову, – тихо попросила Лиза. – Лучше просто откажись от поездки.

Бондарь, приложившийся к бутылке, едва не поперхнулся.

– Чего ради? Приятель не поймет, обидится. Кстати говоря, он мне большую сумму задолжал. Часть отдал. Деньги на столе в гостиной. – Бондарь подавил новый зевок. – Триста тысяч рубликов тебе на хозяйство, остальное мне на карманные расходы.

Лиза покачала головой:

– Тут что-то не так, я чувствую.

– У вас слишком богатое воображение, миссис Лиззи Браво, – произнес Бондарь на безупречном английском языке.

– У меня не воображение, а женская интуиция, – возразила Лиза по-русски.

– Еще хуже. Пялиться в темноту и причитать: «Ой, кажется, там что-то есть», – вот что такое хваленая женская интуиция.

– В темноте всегда что-то есть, только вы, мужчины, этого не замечаете. – Лиза помолчала немного, прислушиваясь к себе, и убежденно заявила:

– У меня душа не на месте, Женя.

– Никто не знает, где место для этой самой души. Зато желудок вот он, родимый. – Бондарь похлопал себя по плоскому животу и попытался сменить тему разговора: – А не попить ли нам чайку на прощание?

Лиза шутливый тон принять не смогла или не захотела.

– Я поеду с тобой, Женя.

Это был даже не шепот, а едва заметное движение губ, но на то мужчина и существует, чтобы чутко реагировать на любые мелочи в поведении любимой женщины.

– Нас едет пятеро. – Для убедительности Бондарь растопырил пальцы на правой руке. – В машине куча снаряжения, все хлещут пиво и наперебой рассказывают анекдоты. Про евреев и гомиков, про наркоманов и неверных жен. Просто обхохочешься. – Бондарь скорчил кислую мину. – Особенно, когда речь заходит про «новых русских».

– Я даже анекдоты про ковбоев готова слушать, лишь бы поехать с тобой, – сказала Лиза.

– А про ментов? Ты знаешь, что такое анекдоты про ментов?.. Пьяный милиционер не может открыть кильку в томате, орет: «Откройте, милиция!» Мусоропровод – это проводы милиционера на пенсию… Преследуя преступника, сержант Полищук выстрелил в воздух, но не попал…

– Прекрати! Мне не до анекдотов.

– Нашего водителя такими просьбами не проймешь, – заверил Бондарь Лизу. – Он расскажет тебе все, что знает про ментов и Чапаева, а потом включит «Радио шансон» и начнет подпевать во всю глотку… «Мама-мама-мама, вот какая драма, поутру нас снова замели… Милая мамаша, жизнь – копейка наша, увезли меня на край земли…» – Прохрипев эти строчки, Бондарь сокрушенно вздохнул. – Через полчаса ты уже чувствуешь себя каким-то шелудивым уркой в автозаке, а через час мечтаешь совершить побег.

Лиза с сомнением поглядела на веселящегося мужа:

– Что-то ты расходился не в меру, Женя. Ой, чует мое сердце, что добром твоя поездка не кончится…

– Слушай, ты говоришь точь-в-точь, как любая русская баба, – восхитился Бондарь.

– Правда?

– Правда!

– Приятно слышать.

Лизин голос был по-прежнему тих, но она слабо улыбнулась, и Бондарь поспешил закрепить успех.

– Мое сердце тоже кое-что чувствует! – бодро воскликнул он. – Придется мне отправляться в путь-дорогу не солоно хлебавши. Скажи, ты этого добиваешься?

– Солоно хлебавши? Ну почему вам, русским, всегда хочется острых ощущений? – Лиза вопросительно вскинула голову. – Соленое, горькое, кислое… Обжигающее, ледяное… Из крайности в крайность. Из стороны в сторону…

– Вверх, вниз, – продолжил Бондарь. – Как на волнах Японского моря, помнишь? Русские горки. – Он привлек Лизу к себе. – Мне казалось, что тебе тогда было не только страшно. Что ты испытывала также необъяснимое упоение. Я ошибаюсь?

– Нет. Но штиль мне все-таки нравится больше, чем шторм.

– Тогда плавай в бассейне с подогревом.

– С тобой, – прошептала Лиза.

– Со мной тебя ждут сплошные житейские бури, я предупреждал, – заметил Бондарь без тени улыбки. – Встречи и расставания.

– Но я не хочу расставаться! – В голосе Лизы зазвенело отчаяние.

– А встречаться? Одно без другого невозможно.

– Как же быть?

– Жди меня, и я вернусь, – мягко произнес Бондарь, – только очень жди.

– Хорошо, – смирилась с неизбежным Лиза. – Тогда давай посидим на дороженьку, по вашему обычаю.

– Ты, как всегда, все напутала.

– Разве?

– Ну конечно, – серьезно подтвердил Бондарь. – На дорожку не сидят, а лежат.

– Вы лжете, товарищ капитан! – Подхваченная на руки Лиза счастливо засмеялась. – Нет такой традиции в России.

– Значит, она сейчас появится, гражданка американка.

Бондарь не обманул. Традиция появилась и настолько понравилась обоим, что была закреплена еще раз. А посидеть на дорожку не привелось. Времени на подобные пустяки не осталось.

* * *

По пути на военный аэродром молчали. Водитель с совершенно деревянным на вид затылком крутил баранку, ни разу не взглянув на своих пассажиров. Генерал Конягин и капитан Бондарь не смотрели друг на друга, притворяясь, что поглощены созерцанием ночной столицы, полыхающей рекламным пожаром. Наполеон не сумел взять Москву, но почти два века спустя это сделали рекламные ковбои «Мальборо» и мифические обладатели «Харлей-Дэвидсонов». По своему воздействию реклама сродни нейтронной бомбе, решил Бондарь. Люди испарились, исчезли, вместо них остались бездушные оболочки, потребляющие навязываемые им сигареты, кофе и чипсы. Они предпочитают жевать, а не говорить. Не случайно любимым выражением россиян сделалось словосочетание «как бы». Мы как бы вместе тусуемся, и это на самом деле очень здорово, как бы. Призраки в мире иллюзий. Блуждающие духи. Зомби, понятия не имеющие, для чего они появились на свет божий. Натолкнувшись взглядом на очередного плакатного счастливца, утверждающего, что он живет полной жизнью лишь благодаря питательному шампуню, Бондарь пожелал ему облысеть к чертовой матери. Может, тогда парень сообразит, что голова ему дана не только для отращивания ухоженных волос. Почешет он свою лысую репу и подумает: н-да, вокруг много вещей поважнее перхоти. Если это когда-нибудь произойдет, то не здесь, решил Бондарь, обозревая потянувшиеся мимо московские окраины. Пустыри, заставленные бетонными коробками домов, заводские ограды, исписанные любителями кратких изречений, безлюдные автостоянки, темные арки и подворотни. Здесь начиналась настоящая Россия, лишенная столичного лоска, мишуры и макияжа.

– Это наша родина, сынок, – проворчал Конягин, на которого вид спальных районов подействовал еще более удручающе, чем затянувшееся молчание в салоне автомобиля. Не дождавшись от спутника ответной реплики, он счел нужным пояснить: – Хохма есть такая, про лягушек. Детеныш спрашивает, почему они в болоте живут, а отец ему отвечает: это, мол, наша родина, сынок. Люби такую, какая есть.

– С лягушек спрос невелик, – откликнулся Бондарь, притворившийся, что он не понял смысла нехитрой притчи. – Вот когда люди земноводным уподобляются, то это плохо.

– Ты кого имеешь в виду?

– Людей, уподобляющихся земноводным.

– Гм.

Так и не уяснив для себя, был ли это выпад в его адрес, Конягин на всякий случай насупился и оборвал беседу. Уже на летном поле, куда машину пропустили беспрепятственно, задержавшийся возле трапа генерал бросил на спутника испытующий взгляд, надеясь увидеть почтительное выражение на его лице. Но перед ним была лишь непроницаемая маска. Бондарь полностью перевоплотился в того, кем был на самом деле. В профессионального бойца. В человека без тени. В совершенное орудие уничтожения. Генерал Конягин, его самолет и многочисленная свита оставили Бондаря равнодушным. Удаляющиеся огни Москвы не вызвали у него ни грусти, ни сожаления.

Его лучшие годы прошли не здесь. Да и были ли они, лучшие годы?

Когда самолет набрал высоту и лег на курс, мерно гудя моторами, Бондарь заставил себя уснуть. Это был лучший способ избавиться от нервозности, которую испытываешь перед операцией. Пробудившись ровно через сорок минут, как это и было запланировано, Бондарь встретился взглядом с нахохлившимся в дальнем углу Конягиным. Похоже, тот уже не раз приложился к своей пижонской серебряной фляжке, и мускулы его лица обмякли, размазались, как на мутной фотографии. Но генеральские глаза еще не подернулись пьяной поволокой, и их выражение Бондарю не понравилось. В них была усталость, затаенная боль и тоскливая обреченность человека, дошедшего до последней черты. Что разъедало и грызло его изнутри? Горечь утраты близкого человека? Предчувствие собственной кончины? А может быть, не до конца утопленная в алкоголе совесть? Впрочем, самим собой Конягин оставался не дольше секунды. Стоило ему обнаружить, что спутник проснулся и наблюдает за ним, как от его хмельной расслабленности и след простыл. Приподняв фляжку, он спросил, перекрывая гул двигателей своим зычным, полным уверенности голосом:

– Отметить знакомство не желаешь, капитан?

– Отметим, когда я вернусь, – сухо ответил Бондарь.

– Гляди, – пожал плечами Конягин. – Дело хозяйское. Только генералы не каждый день капитанов из личных запасов угощают. Знаешь, что у меня тут налито? – Он встряхнул фляжкой.

– Новомодная текила? – предположил Бондарь.

– Бери выше. Армянский коньяк, настоящий, по спецзаказу изготовленный. Бутылка обходится в триста пятьдесят долларов.

– Выходит, вы меня за семь ящиков коньяку наняли, товарищ генерал?

Конягин, запрокинувший фляжку, поперхнулся и долго откашливался, после чего пояснил:

– Я коллекционный коньяк ящиками не покупаю, капитан. Это подарок.

– Вам совсем не обязательно передо мной оправдываться, – заверил его Бондарь. – Каждый решает сам, что ему пить и сколько. Вы можете хоть ноги в коньяке мыть, мне-то какое дело?

Произнеся эти слова, он уткнулся в иллюминатор, чтобы не слушать дальнейшие разглагольствования генерала. Вежливость и общительность в функции боевых машин не входят, извините.

Глава 10
Проверка боем

Генерала Конягина увезли с летного поля на сверкающем лаком джипе, уже довольно пьяного, но оттого только более надутого и высокомерного. Бондаря же дожидался урчащий бронетранспортер, водитель которого рванул с места так резво, словно всю жизнь мечтал поучаствовать в гонках Париж – Дакар. Насчет Бондаря у него явно имелись какие-то инструкции, потому что, поздоровавшись, он не проронил больше ни слова, зато включил на полную громкость раздолбанный радиоприемник. Пришлось послушать десяток русских шлягеров, среди которых самым назойливым оказался «Да и нет не говори, а любовь мне подари», едва не доведший Бондаря до легкого умопомешательства. Потом заголосили сразу пять молоденьких девушек, потерявших единственного, ненаглядного, а их сменила маститая певица, пока что своего милого как раз не встретившая. «Где ты, где ты? – надрывалась она. – Приди скорей в мои мечты. Я подарю тебе цветы как символ вечной красоты». Бондарю было заранее жаль мужика, который попадется на эту удочку. Цветы-то он, возможно, и получит, но от него потребуют совсем других подарков, гораздо более дорогих и существенных. От светских дам символами вечной красоты не отделаешься. Высосут, как омарову клешню, и устремятся на поиски новой добычи. «От любви не убежишь, милый мой, ты зря дрожишь, это будет, словно сон, ты поймешь, что ты влюблен…» Принявшее эстафету девичье трио заголосило так звонко, что Бондарь, не дожидаясь рефрена, поспешил воззвать к непрошибаемой водительской спине:

– Сержант, если тебе не жаль моих ушей, то пожалей хотя бы собственные мозги.

– А чего их жалеть? – удивился водитель, приглушив радио.

– Засохнут ведь от такой музычки.

– Нет, не засохнут. Я с седьмого класса попсу слушаю, а башке хоть бы хны.

В подтверждение своих слов водитель опять вывернул регулятор громкости на полную мощность, обрушив на Бондаря очередную порцию любовной лирики: «Улетай, прилетай, но скучать мне не давай, обнимай, не зевай, это наш с тобою май…» «Де-де-де-дех» вторили вокалисту то ли ударные, то ли пустые жестянки, перекатывающиеся по полу бэтээра. «Рум-тум-тум-тум» – откликался то ли синтезатор, то ли карбюратор. Одним словом, это была поездка не того рода, о которой остаются приятные воспоминания. Вывалившись из железного чрева бронетранспортера, Бондарь с наслаждением вдохнул ночной воздух и поднял лицо к звездам, проглядывающим сквозь частокол сосен. Хотелось верить, что у братьев по разуму, обитающих там, в космических далях, не существует ни хит-парадов, ни развязных ведущих, умеющих молоть языком значительно лучше, чем думать. Иначе зачем налаживать с ними контакты? Чтобы обогатиться записями каких-нибудь несравненных поп-кумиров из созвездия Тау-Кита?

Нет уж, спасибо, мы своими сыты по горло, подумал Бондарь, оглядываясь по сторонам. Похоже, он находился на территории военного городка, хотя до ближайших светящихся окон было не меньше двух километров. Бронетранспортер уже катил прочь, слева полыхал костер, возле которого не было ни души, хотя постороннее присутствие все же ощущалось – кожей, кончиками волос, настороженно ощетинившихся на затылке. Выискивать взглядом того, кто наблюдал за ним из темноты, Бондарь не стал, предпочитая разыгрывать из себя штатского недотепу. С него взяли слово сохранять цель прибытия в тайне, а слово нужно держать, пока другая сторона соблюдает свои обязательства. Бондарь старался поступать именно так и поэтому, любуясь звездным небом, не испытывал страха перед вечностью и неотвратимостью смерти. Его совесть была чиста, насколько она может быть чистой в этом бренном мире, сотворенном из самой обыкновенной грязи.

– С прибытием, – сказали ему.

Обернувшись на голос, Бондарь увидел седого мужчину, выросшего за спиной бесшумнее гриба. Покрытый несмываемым бурым загаром, одетый в камуфляж без знаков различия, он производил впечатление человека, дружить с которым гораздо приятнее, чем враждовать.

– Евгений, – представился Бондарь, пожимая протянутую руку.

– Реутов. Полковник спецназа Главного разведывательного управления Генштаба России. – Мужчина испытующе прищурился. – Фээсбэшного племени, как я полагаю?

Уловив неприятный запах лука, исходящий от собеседника, Бондарь поспешно сунул в рот сигарету и сказал:

– Извините, распространяться на подобные темы не уполномочен.

– Какие могут быть извинения? – Реутов пожал плечами. – Мне и так все ясно. Я ваших с первого взгляда вычисляю. «Пиджак», но не кабинетный. – Его прищур сделался дружелюбным. – К «чехам» один пойдешь? Без прикрытия?

– Люблю гулять в одиночестве, – сказал Бондарь, чиркая зажигалкой.

– Ну-ну. – Реутов повел его к костру. – Помощь какая-нибудь нужна? – спросил он через плечо.

– Меня обещали обеспечить всем необходимым.

– Снаряжение готово, сам подбирал. Что еще?

– Потренироваться бы. В полную силу.

– Сколько у тебя времени? – поинтересовался Реутов, усаживаясь возле огня.

– Думаю, совсем мало, – уклончиво ответил Бондарь, следуя его примеру.

– Жаль, – сказал Реутов. – Погонял бы тебя на славу. Признайся, давно на подножном корму жить не доводилось? На деревьях спать, марш– броски с полной выкладкой совершать, стрельбы чередовать с рукопашкой?

– Скажу одно: в последние годы я все больше в городских условиях работаю.

– Как долго?

– Сколько помню себя, – отрезал Бондарь, – а память у меня короткая.

– Учту, – кивнул Реутов. – Но если не хочешь на вопросы отвечать, то меня, старого служаку, послушай. Это ведь тебе не возбраняется?

– Да вроде бы нет.

В наступившей тишине было слышно, как трещат в огне пылающие сучья да сухо постреливают угольки, выбрасывая в темноту россыпи алых искр. Мужчины, освещенные костром, походили на два неподвижных изваяния, лишь глаза их искрились, отражая отблески пламени.

Две пары рубиновых огоньков в ночи.

* * *

Когда Реутов заговорил, то вид у него был такой, словно он не к сидящему напротив обращается, а к темной стене леса за спиной Бондаря:

– Что такое нынешний штаб округа и какие в нем дела творятся, рассказывать не стану, ты не маленький, сам соображаешь, что к чему… любитель одиноких прогулок. – Реутов пасмурно улыбнулся. – И высоким армейским чинам я бы на твоем месте не доверял.

– Почему? – коротко спросил Бондарь.

– Генерал Конягин, поручивший тебя моим заботам, чувство меры давно потерял, вместе с совестью. Я полагаю, что командовать ему недолго осталось, как и самому начштаба Воротюку. Уж очень оба увлеклись, рылами дуб подрывая, по уши перепачкались, не отмыться. – Реутов хохотнул, хотя было заметно, что ему совсем не весело, скорее наоборот.

– Хотите мне что-то конкретное сообщить? – спросил Бондарь, сохраняя нейтральное, почти безразличное выражение лица. – Я в баснях не силен, плохо воспринимаю всяческие иносказания. Что за дуб?

– Тот самый, с которого желуди сыплются. В виде звезд на погоны и всяческих привилегий.

– А если без аллегорий?

Реутов сплюнул в костер.

– Скажу напрямик. Я вояка. Выполняю приказы. Один из них, тот, что касается отправки тебя к черту на кулички, мне не нравится, но выполнить его я обязан. А ты? Тебя ведь присяга не держит, субординация не поджимает. Почему бы тебе не отказаться? – Реутов подался вперед. – Дело темное, почестей не сулящее. Сошлись на понос, на радикулит с коклюшем и поезжай домой. Никто тебя не осудит.

– Еще как осудит, – возразил Бондарь.

– Кто?

– Тот, кто мне каждое утро в глаза смотрит, когда я бреюсь. Собственное отражение. Его ведь не проведешь, товарищ полковник. Я слово дал.

– Ну да, ну да, – закивал Реутов, морщась как от зубной боли. – Сам когда-то таким же был. Честь, долг, верность данному слову…

– Разве это плохо? – спросил Бондарь.

– Как тебе сказать. – Реутов помялся. – Взять хотя бы меня, я в полковниках до сих пор хожу, потому что слишком долго во всякие идеалы верил. А мог бы давно в генералы выбиться.

– Без чести и совести? – Тон Бондаря был подчеркнуто ровным.

– Их тысячи, таких вариантов. Но вот беда, все они приводят к одному результату. На свет появляется очередной баловень судьбы с надутыми щеками. А ты исчезаешь. Тебя, прежнего, нет. – Реутов подбросил в огонь сучьев и, наблюдая за взметнувшимися языками пламени, глухо произнес: – Тебя подставят, как пить дать подставят. Грязная игра затевается, поверь. Шансов у тебя вернуться – ноль целых ноль-ноль– ноль тысячных. Вот какого исчезновения тебе следует опасаться, парень. Физического.

– Убить меня не так-то просто, – сказал Бондарь, задумчиво поджигая один прутик за другим. – Вот вы бы сумели, товарищ полковник?

– Хм, если ты тот, за кого я тебя принимаю, то насчет рукопашки не уверен, – признался Реутов. – Староват я для подобных упражнений.

– А как насчет стрельбы?

– Ну, тут мне равных мало, это я тебе без бэ говорю. – Седой спецназовец не сдержал самодовольную улыбку. – В тире молодняк меня еще обставит, за счет острого зрения. Но на пересеченной местности я царь и бог.

– Давайте попробуем? – предложил Бондарь, изображая всем своим видом ленцу и расслабленное благодушие. – Изобразим Онегина с Ленским. Надеюсь, часовые на выстрелы не сбегутся?

– На территорию спецназа ни одна падла без предварительного согласования не сунется, – заверил его Реутов, дыша луком. – У нас тут свои правила внутреннего распорядка.

– И дозоры свои, – продолжил Бондарь, догадываясь, что с самого начала полковника страхуют его орлы, которым велено не обнаруживать своего присутствия.

– Допустим. – Взгляд Реутова сверлил собеседника, словно пытаясь проникнуть в его мысли. – Только как мы стреляться станем? Холостыми патронами, что ли?

– Меня один хороший инструктор на Алтае иначе натаскивал. Берешь в левую руку мишень, в правую – ствол. Кто больше дырок в чужой мишени наделал, тот и победил.

– А если я тебе плечо прострелю, как бы ненароком? – предположил Реутов. – Тебя ведь тогда на задание не пошлют, верно?

– Попробуйте. – Бондарь ответил полковнику прямым взглядом. – Но у нас на Алтае такое правило было: кто заденет противника, тот считается проигравшим.

– Заметано, – сказал Реутов, вставая. – Жди меня здесь, я скоро. Ты какой пистолет предпочитаешь?

– Лишь бы не китайской сборки.

– Подобного дерьма не держим-с. Предлагаю «пээсэмы», годится?

– Именно то, что надо, – кивнул Бондарь. – Пистолетик легкий, плоский. А для того, чтобы картонку продырявить, крупный калибр не обязателен.

– Но учти, – предупредил Реутов уже на ходу, – если ты мне одну из своих малокалиберных пуль между глаз засадишь, то жить тебе после этого всего ничего. Тебя с самого начала на мушке держат.

– Состояние привычное, товарищ полковник, – беззаботно откликнулся Бондарь. – Я всю сознательную жизнь у судьбы под прицелом. Это даже бодрит.

Прежде чем исчезнуть в темноте, Реутов обернулся и отчетливо произнес:

– Красиво сказано, но предупреждаю наперед: специалистов уважаю, пустобрехов и мудозвонов презираю до пятого колена.

– Тогда у нас есть шанс подружиться, – бросил Бондарь ему вдогонку.

– Если живы останемся.

* * *

Условились сходиться вблизи освещенного костром пятачка, кто откуда вынырнет, без всяких джентльменских отсчетов, без жребия и очередности. Все, как в реальном ночном бою, только вместо голов или сердец под пули подставляются картонки. Их заготовили размером с развернутую книгу, договорившись держать эти своеобразные мишени на отлете, подальше от жизненно важных органов, как мрачно высказался Реутов. Похоже, он уже жалел, что затеял эту спонтанную дуэль, и только профессиональная гордость не позволяла ему пойти на попятный. Палить по едва белеющим в темноте мишеням – опасное занятие. То ли сам на пулю нарвешься, то ли случайно в противника попадешь. Будут разряжены две полные обоймы, прозвучат шестнадцать выстрелов. Много ли шансов не попасть друг в друга и не обзавестись сквознячком в черепной коробке? По прикидкам Реутова получалось: нет, таких шансов не много.

– Ты меня как сопливого пацана на подначку купил, – раздраженно сказал он перед тем, как противники разошлись в разные стороны.

– Откажитесь, – равнодушно предложил Бондарь. – Это даже не будет засчитано как поражение.

– Может, ты мне еще и фору дашь? – запальчиво спросил Реутов.

– А что, есть такая необходимость?

– Ты меня достал, любитель одиночных прогулок.

– Пока еще нет, – ухмыльнулся Бондарь, – но достану обязательно.

Наградив его убийственным взглядом, Реутов быстро двинулся прочь, после чего неожиданно исчез, как сквозь землю провалился. Ни один сучок не хрустнул под его ногами, но Бондарь тоже умел ходить не только по паркетам лубянских кабинетов. Скользнув за ближайший куст и обозначив там свое присутствие легким качанием веток, он описал короткую дугу и затаился за сосновым стволом, готовясь встретить Реутова несколько раньше, чем тот мог предположить. Внезапность – залог успеха. Застигнуть противника врасплох – значит выиграть те самые доли секунды, которые и решают исход боя. Бондарь втянул ноздрями воздух, проверяя, насколько хорошо он различает запахи. В последнее время он сократил количество выкуриваемых сигарет, и обоняние заметно улучшилось. Это было весьма кстати. Глаза могут подвести в темноте, но нос и уши – никогда. И сейчас они исправно улавливали малейшие звуки, тончайшие оттенки запахов, струящиеся в темноте. Бондарю даже казалось, что он может определить, каким одеколоном пользуется невидимый снайпер, страхующий полковника через прицел ночного видения. Он чувствовал себя самым настоящим хищником, вышедшим на охоту. Оборотнем, таящимся под человеческой личиной. Бесплотной тенью. Пистолет, опущенный стволом вниз, чтобы стрелять навскидку, был снят с предохранителя и взведен заранее. Знай себе, жми на спусковой крючок, а остальное за тебя автоматика сделает, поскольку перезарядка «ПСМ» производится за счет энергии отдачи затвора. Хорошая машинка, надежная, безотказная, подумал Бондарь, лаская пальцами рифленую рукоять.

Этот пистолет ижевских умельцев издавна взяли на вооружение офицеры всевозможных силовых ведомств, поскольку небольшие габариты и вес оружия позволяли прятать его прямо во внутреннем кармане пиджака, как какой-то портсигар.

Выстрелы из «ПСМ» звучат сухо и сравнительно негромко. Такой пистолет не годится для стрельбы перекатом со спины на живот, когда палишь почти наугад, стремясь деморализовать противника шумом, прежде чем влепить пулю между его ошеломленно раскрытых глаз. И все же это почти идеальное оружие для ближнего боя. Несмотря на малую толщину рукоятки, она сидит в ладони как влитая, а спусковой крючок отзывается на малейшее напряжение указательного пальца. Минимальная отдача предотвращает подбрасывание ствола при стрельбе, позволяя добиться почти безупречной кучности стрельбы. Из положения сидя с упором Бондарь запросто мочалил «яблочко» мишени, установленной в десяти метрах. А пробивная сила пули калибра 5,46 мм была такова, что с расстояния пяти шагов она дырявила сорок слоев кевлара и пронзала телеграфные столбы чуть ли не насквозь.

При попадании из «ПСМ» в жалкую картонку ее должно было вырвать из руки и отбросить далеко назад, поэтому Бондарь заблаговременно просунул палец в заготовленное отверстие. Он надеялся, что полковник тоже поступил так, иначе поединок закончится после первого же выстрела.

А еще он надеялся, что за время вынужденного простоя не забыл тех автоматических навыков, которые приобрел на оперативной службе в ФСБ. Нанявшись на временную работу к чужому «хозяину», он не чувствовал себя предателем, и все же было в этом что-то унизительное. «Так или иначе я служу Родине», – убеждал себя Бондарь, но в глубине души понимал, что лишь выполняет волю зажравшихся генералов… Понимал и гнал эти мысли прочь, чтобы не потерять того эмоционального и физического подъема, без которого победить очень трудно, даже если твой противник условный и речь идет не о жизни и смерти, а о прямоугольнике гофрированного картона.