Текст книги "Прости"

Автор книги: Сергей Галихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Галихин Сергей
ПРОСТИ

День был совершенно обычным, не солнечным, не пасмурным, летним днем.

Он как всегда начался, и закончился бы тоже как всегда, если бы не дед. Дед умирал. Любимый, единственный человек из всех человеков. Таких больше нет!

И не будет!

А кто о нем знает? Кто вообще его помнит из тех, кто когда-то знал?! Жил человек и… И скоро его не станет. Семья последнюю неделю почти безвылазно проводила в больнице, с ним всегда был кто-то рядом. Время от времени заходили друзья, из тех, кто на всю жизнь. Казалось бы, такое прошлое…

Страна обязана ему сотнями тысяч жизней своих граждан. А может все так и должно быть? У деда была такая работа, чтобы никто о нем не знал.

Но сегодня он понял, что этот день последний. Выгнав из палаты всех "ревунов", дед остался с внуком. С человеком, в которого верил. Верил, как в себя. Алёшка оправдал доверие деда и вырос достойным продолжателем его фамилии.

– Всё, Алёшка, время пришло.

– Перестань дед. Какое время?

– То самое. Всю жизнь боялся смерти, а сейчас… Не боюсь. Ты ведь знаешь, я не сильно верю в загробную жизнь, но… Такой закон природы. Нет, я, конечно, еще бы пожил лет эдак триста. Но дело не в этом. У меня к тебе есть просьба.

Вот возьми.

– Что это?

– Завещание. По нему я отдаю тебе почти все так называемые художественные ценности, которые есть у меня.

– Но дед…

– Ох, Алёшка, вот что я в тебе не люблю, так нетерпеливость! Дай договорить. Времени-то осталось, быть может, всего чуть-чуть.

– Извини.

Дед замолчал. Ему было трудно вспоминать прошлое. Нет, не всё, а только то, которое он собирался просить Алёшку исправить.

– В общем, с тридцать седьмого года я подписал много бумаг. Кого-то посадили, кого-то расстреляли. Это мой крест, и я за всё отвечу. Наверное, уже скоро. Я не оправдываюсь перед тобой. Нет. Конечно, я виноват. Хотя мои подписи ничего не меняли. И без них бы обошлись. Но с моей закорючкой всё выглядело гораздо авторитетней. Я всё время занимался внешней разведкой.

Там были мои интересы, моя жизнь. А эти бумаги проходили как дополнительные связи подследственных с иностранными разведками. Конечно, за отказ могли бы и меня, но не этого я боялся. Я делал дело, которое, кроме меня, не сделал бы никто. Вся страна сидела в тюрьме. Конструктора на зоне делали самолёты и оружие, ученые открытия. Вот только разведкой заниматься, сидя за колючей проволокой, не разрешали. И так сказать, чтобы смягчить наши переживания и еще сильнее повязать с собой, следователи делились личными вещами, не конфискованными, но изъятыми у подследственных. Картинки, цепочки, вазочки… Ну ты был в кладовке, всё сам видел. Там им и место. Не на стенку же вешать. Вот список. Чьё кого, и кто где сейчас живёт. Отдай им. Сам я не смог бы. Отомстили бы "конторщики" и вам, и мне. А теперь я уже не их. Я думаю, тебя не тронут. Если что, звони генералу Вутько, он выручит. А чтобы совсем гладко получилось, постарайся всё за один день сделать.

– Хорошо дед. Я сделаю.

– Спасибо, Алешка. Детей просить, передерутся, не дай бог. Чего в грех вводить. Всё-таки в тех картинках деньги не малые. Ну, ступай. И крикни доктора. Что-то сердце давит.

Утром дед умер. Хоронить генерала Руденко пришли не только сослуживцы из ГРУ, но даже некоторые партийные руководители. В 78-ом году холодная война была в самом разгаре, поэтому по центральному телевидению о смерти генерала не объявили. Хотя, конечно, и могли. Из уважения к человеку, который дважды не дал разгореться новой войне в юго-восточной Азии. Гроб опускали под оружейный салют.

На следующий день с утра Алёшка принялся выполнять последнюю волю деда. Набив до отказа свою "копейку" разного рода ценностями, он начал с хирурга Пешкина. В 37-м Пешкин делал операцию какому-то родственнику из партийных деятелей тех времён, после чего положение больного осложнилось.

При подобных операциях это случается в семи случаях из десяти. Но в то время в этом углядели вредительство. Хирургу дали "червончик" без права переписки, с конфискацией.

Держа в руках картину, обернутую газетой, Алёшка позвонил в квартиру профессора. Дверь открыла немолодая женщина, в домашнем халате, с бигуди на голове.

– Здравствуйте. Пешкин Василий Николаевич здесь живёт?

– Здесь.

– Мне нужно ему картину отдать. Его картину.

– Какую еще картину? Да вы проходите, что на пороге стоять.

Квартира была огромная. Жили в ней дед Пешкин, два сына с семьями и младший брат деда с супругой. Общее число жильцов достигало одиннадцати человек. Гостя провели в гостиную и крикнули профессора. На призыв пришел бодренький старичок лет семидесяти, почти седой, бородка клинышком.

– Здравствуйте. Моя фамилия Руденко. Я внук Кондрата Петровича, сказал Алёшка.

Пешкин изменился в лице. Конечно, такое не забывается. Вскоре собралась вся родня.

– Руденко – это кто? – спросила жена младшего брата хирурга.

– Майор Фокин, капитан Ищенко, капитан Руденко. Особая тройка, которой следователь Пузько передал моё дело, – ответил Василий Николаевич – И что надо? – зло спросил один из сыновей Пешкина.

– Перед смертью дед просил отдать вам вещи, которые попали к нему после вашего ареста. Я принес картину Милявского "Девушка в саду", серебряную брошь…

– Попали? – усмехнулся второй сын Пешкина, не дав договорить гостю. Которые он украл, когда засадил их хозяина!

– Что, совесть замучила? – язвительно вставил младший брат профессора. – Решил, что отдаст и на том свете зачтётся?

– Нет. Не решил. Он не мог отдать раньше. Боялся этим испортить жизнь своей семье.

– А испортить жизнь тысячам невиновных, которых он посадил в тюрьму, не боялся?

– Он всю жизнь служил во внешней разведке. Для него эта работа и была жизнью. Его подпись ничего не меняла, всё уже решили за него.

– Меняла не меняла! – зашелся праведным гневом младший брат Пешкина.

– Он испугался! А за его трусость страдали другие! Такие как он всю жизнь живут за чужой спиной. Когда страна воевала, он в тылу сидел. Мы с голоду пухли, а в его семье маслице не переводилось!

– Зачем вы так? – сокрушенно оправдывался Алёшка. – Бабушка, в 34-м спасла семьдесят шесть детей в Казахстане. Через стеклянную трубочку, отсасывая из их горла дифтеритную плёночку. Дед столько раз жизнью рисковал, что вам десяти жизней не хватит.

– Жизнью… Чьей жизнью?! – не унимался младший брат.

– Цыц! – крикнул молчавший до этого Пешкин, стукнув кулаком по столу.

Да так сильно, что цветы чуть не выпрыгнули из вазы. – Разошелся! Может, забыл про заговор физиков?

– Но… – собрался оправдываться младший брат. Ему не позволил старший.

– Вот и помалкивай! Молодой человек, пройдемте в мой кабинет.

У окна стоял большой дубовый стол, на нем – зелёная лампа. В кабинете профессора Алёшка увидел много книг, в основном по медицине. Книги были везде: в шкафах, на столе, на подоконнике.

– Да. Жизнь они мне, конечно, попортили, – сказал Пешкин. – Но на твоего деда я зла не держу. По его глазам было видно, как ему это всё противно. Ведь он, на самом деле, разведчик. А на разговоры эти плюнь. Я в жизни еще и не такое слышал.

– Да, всё понятно, – сказал Алешка. – Может, по этому дед сам и не смог, попросил меня все отдать.

– Как он?

– Вчера умер.

– Годы… – вздохнул Пешкин. – Ты сказал, что принес брошь.

– Да. Вот она, – Алёшка достал из кармана серебряную брошку, украшенную разноцветными камушками, и положил на стол.

Пешкин протянул к ней заметно подрагивающую руку. Губы его дрогнули, на глазах навернулась слеза.

– Вот за это спасибо. Эту брошь мама подарила Любушке, жене моей, покойнице, на свадьбу. Да-а. Хорошее дело ты делаешь. И прости за то, что услышал.

– Вам ли просить прощение?

– Не тебе отвечать за деда. От того, что они сказали, даже мне стало противно.

Через десять минут Алёшка и Пешкин вышли из кабинета. Когда они проходили мимо гостиной, кто-то, из сидящих там, бросил вслед:

– И хватило же совести прийти.

Остановившись в дверях комнаты, Алёшка увидел дюжину глаз полных ненависти.

– Информация к размышлению, – сказал Алешка. – Два года назад картина Милявского "Закат у старой мельницы" была оценена в Париже в семьдесят три тысячи долларов. Не продешевите, – сказал и ушел.

Родственники Пешкина так и остались сидеть с медленно открывающимися ртами. Именно такими застал их Пешкин старший.

– Ты помолчал бы про бумажки и про трусость, – сказал он, глядя на младшего брата. И добавил, обращаясь ко всем присутствующим: Интеллигенция! Вашу мать! Порядочность человека определяется совсем не наличием шляпы.

Алёшка сел в машину и долго не пускал двигатель. "Господи! Это только первый, а их еще полная машина…"

1997 год