Текст книги "Счастливо, товарищ…"
Автор книги: Сергей Ермолин
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Наступление Нового года
Только полночь станет гулкой,
как едва заметной тенью,
будто вор по переулку,
по лицу скользит сомненье,
что невозвратима юность,
что душа в порыве чутком
приняла в себя угрюмость,
не угодную рассудку.
Но поскольку счастье зыбко
или тянется по нитке,
я готов служить улыбкой
на рождественской открытке.
Декабрь-97.
Вам…
Вам к лицу любая почесть.
Вам любые двери – настежь.
Ваши дни и Ваши ночи
инкрустированы счастьем.
Вам легко среди реалий,
где весомые едва ли
Ваши пальчики купались
в белых клавишах рояля.
А моя мечта легка ли —
с Вами вдруг соединиться?
Чтобы таять облаками
над какой-нибудь зарницей.
Январь, февраль-98.
Линия 3: «Прочее и разное»
* * *
Я играю с тобой,
я играю тобой,
как играет вода
водосточной трубой.
То ли силой делюсь,
то ли песней делюсь
и, покинув тебя,
где-то в море вольюсь.
Март-88.
* * *
Не люблю из пакетов супы,
из пакетов супы
глупы.
Я люблю супы из крупы,
если в них
поросячьи пупы.
Шутка.
Январь-89.
* * *
В период смешения крови и взлёта бровей
застенчивый ангел, скрывая плиту потолка,
торжественно тих.
Но стоят возле ванны моей
поэт с проституткой
и зрячего топят щенка.
А тело, согласно закону, проскочит трубу
затем, чтобы вторить зловонию мусорных куч.
Я благословляю бродячую Вашу судьбу
уже потому, что язык беспредельно могуч.
Ну что же, урок рисованья почти закруглён.
Не мною поверженный воин незыблемо стар.
И справа на том же заборе выводит углём
открытые женские формы, краснея, школяр.
Май-89.
По Сальвадору Дали
Ноль километров пути.
Слушай, не надо юлить!
По Сальвадору Дали
сны до пчелы сократи.
Твой перезревший гранат,
снова к ногам упаду.
Тигры в тебе на ходу,
и невозможно назад.
Слабой, жестокой, другой
рвёшься в летучие дни.
Мы остаёмся одни.
Будь, если можешь, нагой.
Март-90.
Любимой
Не плотник —
сантехник.
Разряд не имею.
И не придаток рубля.
Прости,
что я занят дурацкой идеей —
увековечить тебя.
Июнь-89.
* * *
Меня уже нету.
Наверное, сдох.
Поскорее пеки поминальный пирог.
Фитили утопи в пропечённом корже.
Мне почти все равно.
Меня нету уже.
Март-90.
* * *
Устраняя падение в ноль,
заливаю шампанским пожар,
много-Ницше-и-чуть-Рокамболь
до прихода звезды Ахернар.
Точно так непреклонны пажи
и заботливо-нежен Перун,
так и я продолжал дорожить
именами невидимых лун.
А прошедшее сброшу, как плащ —
изъелозил его, извозил…
Всё равно не обида и плач —
три десятка покинутых зим.
Май-90.
* * *
В театре Кабуки
теряются звуки.
Весенние воды
крушат акведуки.
Прекрасная Литта
морями закрыта.
Я парус сошью
из листов кондуита.
И верить устану
себе и Тристану,
с груди отцепляя
значок капитана.
Октябрь, ноябрь-90.
* * *
Когда открываются баки,
и льётся сироп на поля,
то красные скачут рубаки,
и ухает с ними земля.
Их радость достойна приказа,
любовь – пораженья в бою.
Себя с эн-плюс-первого раза
я в каждом легко узнаю.
И сквозь музыкальную дрёму —
не мной дирижирует кнут! —
возьму и Фому, и Ерёму
и твёрдыми лбами столкну.
Ноябрь-90.
* * *
Моё ощущение бизнеса —
в одно представление к ордену,
во взятие винно-водочных,
в больной бастионами мир.
И кто бы из сил не выбился,
важна и доступна Родина.
Поскольку ценнее лодочник,
а я-то мечтал – пассажир.
Февраль-91.
* * *
Девушки с луноподобными лицами
круглые сутки проводят за спицами,
чтобы под струями бешеных вод
до исступленья водить хоровод.
Чтобы угрюмо в орешнике прятаться,
если надумает кто-нибудь свататься.
Так получается дело одно:
пялиться, не отрываясь, в окно.
Январь-92
* * *
Насколько будет беспощадна
игра невидимой руки?
Я провожу тебя, и ладно.
Ведь мы с тобою земляки.
Так на изящество Шопена
не ляжет грязная пята.
Но бледно-розовая пена
уже сползает изо рта.
Июнь-92.
* * *
Время я упрячу снова,
ты его схоронишь просто.
Я не стану Казановой,
ты не будешь Коза Нострой.
На ковре из мокрых листьев,
зацепив когтями икры,
мы едва услышим выстрел,
из глазищ пуская искры.
Апрель-94.
* * *
Присцилла Лейн-Пресли гремела посудой,
пуская словечки сквозь кухонный пар,
который осеннее утро остудит
помимо растущих присцилловых чар.
Кому-то с картохою соли полпуда,
кому – в небоскрёбе дано угадать
Присциллу Лейн-Пресли, звезду Голливуда,
и шапки-ушанки при этом кидать.
Пора бы отречься от праздного люда,
ведь каждое действо имеет антракт.
Присцилла Лейн-Пресли гремела посудой,
ногой отбивая три четверти такт.
Октябрь-94.
* * *
Нету слова по-французски.
Нету слова по-английски.
Пойте, пьяные тунгуски,
где глаголют аферистки.
И, вибрируя телами,
наступавшие на пятки
пропадут за зеркалами,
помутневшими на святки.
И опять ворвётся ветер,
и опять отбросят пяльцы,
ковыряя на паркете
свои чувства, словно пальцы.
Ноябрь, декабрь-94.
* * *
Ты – Санчо, я – Панса. И хватит об этом.
Не надо стучать по кларнету кастетом.
Прилипшая к памяти музыка ночи
волнует не шибко, тревожит не очень.
Пускай серебрится! Пускай пузырится!
И катится до фараона гробницы!
Но где бы голодная выпь ни кричала —
всё будет, как прежде, всё станет сначала.
Декабрь-94.
* * *
Есть женщины, ради которых…
Есть женщины, возле которых…
Есть женщины, мимо которых…
но нету таких, чтобы враз!
устроить могли бы заторы
на автомобильных просторах,
ныряя в атласные шторы
не завтра, а прямо сейчас.
Май-95.
* * *
Она в руках держала флейту
и, прячась за картон,
смыкала градус Фаренгейта
и полутон.
Под скрипы старой дверцы шкапа
варганила с листа,
что молью съеденная шляпа,
как её мечта.
Что килограмм румяных яблок,
сплошь из папье-маше,
её выкручивает набок
и делает «туше».
А взор разменивать понуро
на паутину чердака?
Она, заблудшая натура,
случайная пока.
Но не к сеньоре или донне,
через поля – луга,
на раскалённые ладони
ходила к ней пурга.
Июль-96.
* * *
Внебрачная ночь холодна и долга,
хотя ни при чём вековые снега,
и всякого из настоящих Дега
зимою альпийские манят луга.
О как же скучает, кто рано остыл!
кто числился в списке, однако не жил,
а в небо подняться охоту отбил
орёл, клекотавший у свежих могил.
Август-95.
К 8 Марта
Вам, хранительницам быта,
окрылявшим ремесло,
настоящим Афродитам,
а не девушкам с веслом,
будет пусть такая малость-
чтобы каждой, чтобы вся! —
жизнь всегда бы улыбалась,
а не ухмылялася.
Март-02.
Испытание сном
(истории, которых не было, но кто знает…)
Григорий
Порою ни за что поручиться нельзя.
А вот, что Григория ни с кем не спутаешь – это можно. Здесь всё коричневое: плащик короткий, портфельчик потёртый, кепочка набекрень. Нет, волосы – чёрные, с обильной проседью, спутанные, как у байкера (мотоциклиста, то есть, по-нашему). Ах, да, ещё: глаза карие, кажется, но что немного безумные – точно. Впрочём, таких тоже – пруд пруди.
Зато как он пел, как зарифмовки читал вдохновенно… Не хуже, ей-Богу, любого областного артиста.
И это когда вся публика орала: «банда! банда!», и хрипела: «наелся, да?!».
И это когда вся публика визжала от ненависти к продажным наездникам и стонала от любви к проигранным денежкам.
А как вообще насчёт жизни, самой что ни на есть обычной? Стоит ли тебе захлёбываться радостью: «кто сказал, что нет привоза?» – если твой шанс, в отличие от моего, не придержали, как наездник свою лошадь на финише? Стоит ли приплясывать: «плачь, милый, плачь – степная кобылица с огромной ягодицей несётся вскачь!» – если мою мечту, в отличие от твоей, снимают с дистанции, как галопирующую лошадь?
Наверное, стоит. Если ты – Григорий, любимец второго этажа Центрального московского ипподрома.
Август-92.
График Степан
Ноги перспективного и ещё более голодного художника-графика Степана намертво встали у второсортного, но ресторана на пересечении Раздольной и Коммунистической. В это время, треклятое, большинство людей вкусно и плотно обедало, и Степан не хуже других имел громкие желудочные бульканья. О, сейчас бы три котлетки по-киевски… Первую котлету положить на 50 граммов водки (всё равно какой), вторую – на 50, а дальше пить и занюхивать. И медленно глотать, по маленькому кусочку, разглядывая где-то очень далеко неназойливо и дружелюбно галдящих посетителей.
Или на креплёное «Арбатское» – раз котлету, два котлету… Кто сказал глупое слово «десерт»? Смешняга!
Денег у Степана не водилось, как назло. Одни мечтания, никаких метаморфоз.
И тут сказочно подфартило: к ресторану выруливает свадебный кортеж. Степан с полными изысканных фраз поздравлениями, как ручная акула, начинает делать круги и одновременно тереться, вот он уже внутри заведения, вот и водка в рюмке, потом ещё одна. А котлеты всё нет.
Тут как тут явилось озарение: овалы лиц молодожёнов предельно правильны – две буквы «о», расположенные рядышком. Как на двери туалета. Развеселился Степан и поведал торжественно об открытии. Гости переполошились и побежали в фойе сверяться, прихватив с собой Степана. Не добежав почему-то пару метров до эталонно-туалетной таблички, вероломно стали его бить по всему телу, особенно по морде, безо всякого уважения к творческой утончённой душе.
Степан с трудом доковылял до мастерской, где от обиды переломал не только «мягкие», но и «твёрдые» карандаши.
Август-92.
Разумная быль
На платформе «Перловская» шла обычная раздача перловой каши. Тормозила электричка, и пассажиры тянули через фрамуги миски, плошки и ладошки. Навстречу розовощёким толстухам в белых кружевных передничках, шестерым – по числу вагонов. Потому седьмой вагон никогда не присоединяли к составу.
Толстухи запускали вычищенные до блеска половники в пышущие паром большие бидоны и с шутками-прибаутками, а также с привычным «на здоровьица!», накладывали милым землякам пропитанные свежим вологодским маслом порции каши. Двойные, тройные – сколь душе угодно. И никто – никто! – не бегал из вагона в вагон, урывая для себя впрок или для родственников, якобы срочно отошедших позвонить.
Хотя люди ехали разные, и кой-кому я каши ни в коем случае и ни под каким предлогом не дал бы.
Потом электричка набирала скорость, умиротворённые пассажиры стряхивали с пальцев то, что удалось наковырять в зубах. Конечно, не на пол, а в хрустальные урночки возле каждого мягкого, обитого бархатом кресла. И блаженно засыпали, укрывшись полушерстяными пледами в красно-чёрную клетку и вышитыми золотом словами.
Теми, последними в земной жизни доктора Фауста.
Август-92.
Батарейка любви
Батарейка сдохла, но ведь чувство – нет! Хотел Никифор сказать Джульетте, да не успел. Его выставили за дверь, под струи дождя толщиной с указательный палец мужчины среднего размера.
Никифор постоял, не веря в случившееся, затем побрёл, загребая непослушными, чугунными ногами.
Так-то. Не просили его, даже ни капельки. Сам рванулся грудью: не дам молчать часам настенным, печаль несущим во семью! То есть надо было запустить в её квартире часы, это в прозе. Подобно Данко, он летел, сжимая блестящую импортную полутора вольтовую батарейку, припасённую для себя. И казалась-то новой, а нате вам.
Никифор брёл. Как мог аккуратно, обогнул лужу, но сбоку выскочил «Запорожец» и щедро окатил грязью. Автоматной очередью полоснул по новой шёлковой рубахе, дорогой и сердцу, и кошельку. Да что по рубахе – по джинсам!
Удивляться тут нечему: по жизни Никифор двигался уверенной поступью неудачника.
Смеркалось. Безразлично подумал: «Наверняка уже газеты в ящике поджег какой-нибудь прыщавый весельчак». И сразу вскрикнул. Это бродячая собака догнала и больно укусила за лодыжку. Вот дрянь: до подъезда было рукой подать.
Никифор поднялся по ступенькам, открыл дверь квартиры и дверцу стенного шкафа в прихожей, едва не сорвав с петель. Достал с верхней полки вторую от пары батарейку и с лёгким сердцем выбросил её в мусоропровод.
Август-92.
Сказано: раут
Наконец-то!
В среду Захар получил приглашение на светский раут у мадам Зельдович. Надел новые (остались только зелёные) носки и пошёл.
Народу оказалось немного, все сплошь незнакомые. Это радовало и успокаивало. А то привяжутся: «Ба, Захар! И ты на рауте?»
Пока суть да дело, он отыскал табурет и уселся, вольготно вытянув длинные ноги. Отдыхайте, ещё плясать и плясать. А может, и с ручной кладью. Например, в виде вон той кареглазой блондинки. Не откажет же она такому кавалеру! Всё правильно, решил Захар. Но время бежало, глаза его уже всех дам истёрли, а танцев всё не было.
Привиляла бёдрами хозяйка: «Отчего скучаете, любезный Захар? Извольте пожаловать к шведскому столу». Он тихо удивился: шведский – понятно, но причём здесь Зельдович? Надобно проверить. Однако стол оказался обычным, ничего шведского. Разве что надписи заморские на бутылках такие, что, прямо, хочется их немедленно изучить. Незаметно повёл головой вправо-влево. Слежки нет. Стульев тоже нет, но это, ясное дело, от недосмотра. Вот когда спасибо-преспасибо, что ноги успели как следует отдохнуть.
Звуки стали отдаляться и окончательно отдалились. Захар увидел голубоглазую брюнетку, влюбился и бодро шагнул, чтобы обнять. Промахнулся. Относительно брюнетки, но не антикварной вазы. Византийской или китайской – разбери теперь. Нет, сначала собери теперь. Ха-ха-ха, всем шуткам шутка…
Утром Захар очнулся одетым в своей кровати и от мучительного желания всё вспомнить даже привстал. Первое, что пришло в голову: «Это не жизнь, а сардонический сарказм».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
