Текст книги "Женские праздники (сборник)"

Автор книги: Сергей Таск

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Весь следующий день Стрельцов провел в смутной тревоге. При всяком удобном случае проверял, как «там» идут дела. Дела шли неважно. Иван Ильич вдруг поймал себя на том, что он, капитан Советской Армии, складывает руки по примеру нацистских бонз! Неужели его солдаты что-то заметили? Может, уже посмеиваются за его спиной? Да, были нехорошие такие ухмылочки! Только этого не доставало. Он купил в аптеке цинковую мазь (а покраснел-то, покраснел!) и всю извел в два дня. Как мертвому припарки. Отменяя по телефону плановое свидание, Стрельцов постарался ничем себя не выдать, но, кажется, у него это плохо получилось. Марина Сергеевна переспросила, не случилось ли чего, и он хамовато буркнул в ответ: «А то ты не знаешь!» После знакомства с известной статьей в «Справочнике домашнего врача» он совсем развинтился. Все совпадало. То есть до смешного. И инкубационный период – один в один! И она еще разыгрывает из себя невинность! Он напряг память и вспомнил: перед ноябрьскими, в салоне очередь на час, Гришина бритва мелькает в воздухе, как обезумевшая дирижерская палочка, заставляя его, Стрельцова, вжиматься в кресло, а за его спиной, из другого кресла, доносятся обрывки весьма развязного монолога. И она, заметьте, смеется!

К исходу третьего дня Иван Ильич сломался. Хрустальный земной шар, который он до сих пор легко нес на своих плечах, превратился в тяжелый крест, для простого смертного неподъемный. И тогда он исповедался жене. Ее первую реакцию мы, пожалуй, опустим. Вторую тоже. А вот затем было разыграно так называемое «русское начало»:

– Как ее зовут?

– Ты все равно ее не знаешь.

– С профессией все ясно, но имя-то у нее есть?

– Я не спрашивал.

– Ну да, до того ли было!

– Я же говорю, по пьяному делу. Ничего не помню, хоть убей.

– Правильно, еще о семье помнить!

– Обязательно надо все перевернуть.

– Во всем, значит, виновата я.

– Ну почему…

Первая десятиходовка была сделана в быстром темпе, после чего партия перешла в миттельшпиль, с жертвами и осложнениями, закончилась же она, как и следовало ожидать, капитуляцией черных. Решающей можно считать атаку, начатую проходной пешкой: g6+… или в более привычной записи:

– Зачем ты мне все это рассказал?

Это простое, на первый взгляд, продолжение поставило Ивана Ильича в тупик. А правда, зачем? Замучила совесть? Или верил, что Маруся знает заговор от недуга? Оба ответа напрашивались, и оба были ложными, поэтому Иван Ильич ими не воспользовался. Видимо, решил, что лучше сдать партию, чем записать правильный, но очень уж обидный для кадрового офицера ответ. Зато он дал слово: завтра же идет к врачу!

Легко сказать. Стать на учет в кожвендиспансере? Чтобы через три дня об этом знала вся воинская часть? Лучше сразу пулю в лоб. Гриша, больше не к кому. Вайсман удивился не столько неожиданности самого визита, сколько странному поведению гостя. Иван, прикрыв за собой дверь, достал носовой платок, смочил его спиртом и тщательно протер дверную ручку. Вместо того чтобы сразу двинуться в кухню, он со значением, смысл которого не дошел до Вайсмана, сказал: «Ты первый». Он, правда, по обыкновению заглянул в холодильник («Живут же некоторые!»), но, опять же, не забыл пройтись платочком, а главное, наотрез отказался выпить. Он сел в углу, какой-то смущенный, с бегающими глазами и надолго замолчал, тоскливо поглядывая в окно.

– Если ты пришел меня убить, то у меня к тебе будет маленькая просьба: забери из прачечной белье, квитанция на столе, под пепельницей.

– С чего бы это мне тебя убивать?

– Это уже вопрос к следствию. А насчет мер предосторожности, это ты правильно. Там ребята ушлые, такие вещи секут на раз.

– Очень смешно.

– Я бы на твоем месте, Иван, все-таки выпил. Перед серьезным делом надо маленечко расслабиться. Грамм двести. С холодной окрошечкой. Потом все спиртиком протрешь.

Под водку и под окрошку Стрельцов поведал, зачем пришел. Гриша слушал внимательно, не перебивал. Уточнил насчет цинковой мази, дескать, не было ли после этого массового исхода насекомых. Похвалил за «хлорокс». Выводы им были сделаны совершенно неожиданные. На сифилис не тянет. На триппер тем более. Собственно, во всей этой истории Вайсман по-настоящему близко к сердцу принял одно – что высокую награду Стрельцов получил не от кого-нибудь, а от его, Гришиной, напарницы, Марины Сергеевны, с которой он, Гриша, проработал бок о бок пять лет и которую всегда считал старой девой. Известие, что «эта мышка» даст в постели фору итальянской порнозвезде, побудило Вайсмана открыть вторую бутылку. Иван Ильич пил, не хмелея, и только железная уверенность бывалого Гриши Вайсмана в том, что его приятель никак не мог заразить жену, будущего ребенка, самого Гришу и весь состав энской части Забайкальского военного округа, помогла Стрельцову чуть-чуть расслабиться. На прощание ему дали телефончик в городе, своего рода пароль, гарантировавший строгую конфиденциальность.

Все-таки Гриша кое-что петрил. Ивана Ильича приняли в уважаемом институте. Профессор, такой столетний живчик в смешной шапочке, отважно сунул нос в самый очаг болезни и через секунду изрек: обыкновенная детская потница. Нет, если моя реакция вас не убеждает, мы можем проверить вас на реакцию Вассермана. Пробирку с кровью они передавали из рук в руки так, как будто это была чаша святого Грааля. О подтверждении диагноза он должен был через пару дней справиться по телефону.

Из кабинета вышел другой человек. Его по-прежнему звали капитан Стрельцов, но видели бы вы, каким чертом сбежал он по лестнице, каким молодцом зашагал по надраенному солнечной ваксой тротуару! Времени было вагон, и Иван Ильич принял единственно возможное решение: завалить Марусю подарками. Бедняжка. Нагнал же он на нее страху! Небось, с ее фантазией, чего только себе ни навоображала. Ничего, рассосется. Флакон Magie Noire сделает свое черное дело. Удачный каламбур. Он даже хмыкнул от удовольствия. Так, что у нас с деньгами? Иван Ильич полез за портмоне, и вдруг из кармана выпал кружевной платок. Он поднял его с земли и зачем-то поднес к носу, точно собака, берущая след. Нет, ничем особенно выдающимся платочек не пахнул. Тогда он расправил края и, как бы заново удивляясь, прочел в уголке, под синей каемочкой, имя и фамилию. С минуту он стоял в задумчивости. Потом как-то воровато оглянулся по сторонам и, спрятав носовой платок в карман, быстрым шагом направился в адресный стол.

День Ангела

Маша Рябинкина в подмосковном городе N была притчей во языцех. Тому виной не кенгуриная легкость (стометровка за 12,8) и даже не ее рисунки в местной газете (странствующие идальго, танцующие эсмеральды). Просто в своей возрастной категории – старше семнадцати – Маша осталась последней девственницей в одиннадцатом «Б», а послушать некоторых ее подруг, так и во всем городе. Аттестат зрелости ей все же выдали. Волнение общественности можно понять. Наливное яблочко – око видит, а зуб неймет. Не может наш человек равнодушно пройти мимо красоты, особенно за чужим забором. Но что мы тут о ворах, им бог судья. Машу жалко. Отчего же все не ехал ее идальго? Или завернул по дороге на войну с неверными? Вот-вот. Не по своей воле завернул, а Маша, стало быть, его ждала. Как в рыцарских романах. Девичья светелка, пояс верности и проч. А тебе, моя Гренада, накось выкуси.

Не подумайте плохого, с Машей Рябинкиной было все в порядке, то есть она могла и водочки выпить и огурчиком закусить, но дальше ее, сердечную, заклинивало. Ну не лежала у нее к этому душа, что вы привязались. Топчите, козлы неразборчивые, другие сады и огороды, а здесь вам не обломится. Легко сказать. Город N, не говоря уже об одиннадцатом «Б», такое вызывающее поведение осудил и на плевок в лицо плевком же ответил. Как? А так. Общими усилиями сочинили Маше биографию, да такую славную, что ее матери, Капитолине Захаровне, старшему лейтенанту голубопогонных войск, впору было пожалеть, что вовремя не определила дочь в колонию для несовершеннолетних.

У себя в «детке», то бишь детской комнате милиции, она с такими не церемонилась.

Но наш добрый пастырь с портупеей знала цену оговорам и доносам. Эта мать Тереза с глубоким прикусом доверяла своему нюху. И все же с дочкой надо было что-то делать. Молва в окно лезет, а ей и горя мало. Гуляет да бумагу марает. Добро бы что путное, а то всё рюшки да нюшки. Здоровая деваха, а толку? Ни продать, ни заложить. А я этих убогих тащи, как ломовая лошадь. Капитолина гремела посудой, настраиваясь на смертный бой. Убогие притихли.

– Вчера опять девку эту повязали.

Она шваркнула на стол кастрюлю с пельменями. Двенадцатилетний Коля с лицом блаженного утерся и подставил тарелку. Муж Капы, Машин отчим, развернув инвалидное кресло, вооружился шумовкой.

– Ну?

– Не стала я привод оформлять.

– Так она же.

– А каким местом прикажешь здоровой девке зарабатывать? Она вот о родной матери подумала, а эта, – Капитолина тряхнула перманентом в сторону коридора, – только о себе. Слышал, когда она сегодня приползла? Людям в глаза смотреть стыдно. Допрыгается. А ты чего варежку раззявил? – прикрикнула на сына.

Маша лежала пластом. Июнь чирикал в раскрытые окна. После трудовой недели страна отоспалась, отсморкалась в ванной, врубила разом все радиоточки, но ничто не могло потревожить сна молодого отравленного организма. Вчера Маша накурилась какой-то дряни и с утра не выглядела розой Сарона. Когда к прочим звукам добавились совиные выкрики дурачка, скрип инвалидного кресла, обреченного челночить между балконом и кухней, и мстительный лязг кастрюль, Маша сдалась. Она пришаркала на кухню выпить воды – лицо как несвежая простыня. Вся семейка была в сборе – завтракали. Коля что-то весело прогугукал, а мать с отчимом ее в четыре руки еще пожомкали. «Шалаву» и «тунеядку» она привычно проглотила, но когда тронули святое, ее рисунки, Маша не сдержалась, выплеснула воду матери в лицо. И сама испугалась. До темноты она просидела у себя в комнатке, каждую минуту ожидая, что сейчас начнут ломать дверь. Но было тихо, и от этой тишины язык прилипал к нёбу. Улучив наконец момент, когда ее тюремщица куда-то вышла, Маша отважилась на рискованный побег.

Пересидеть грозу она решила у подруги. Металлическая дверь – раз. Рядом вокзал – два. И вообще. Несмотря на кукольные ресницы и несколько дебильную томность, Настя, имевшая в своем послужном списке мужа, выселенного из его же квартиры, хорошо оплачиваемую фиктивную работу и пару подпольных абортов, безусловно, заслуживала доверия. Относившаяся к разряду людей, которым собственные шутки никогда не надоедают, Настя встречала младшую подружку одним и тем же веселым вопросом: «Ну?» В смысле – потеряла? В смысле – невинность? Но тут было явно не до шуток. Похоронные настроения быстро развеяли вино и два «косяка», после чего Маша начала ловить летавший по квартире тополиный пух.

– Так! – Настя потянулась к телефону. – Звоним Витьку!

– Витьку? – переспросила порхающая сильфида.

– Он над ней начальник?

– Начальник, – вторила ей Маша.

– Вот! Все будет сделано в лучшем виде, я понятно объясняю?

– Понятно!

Привыкшая действовать решительно, Настя позвонила капитану милиции Оноприенко и в энергичных выражениях обрисовала проблему. Несмотря на некоторую путаницу в местоимениях, капитан с ходу разобрался, где мать, где дочь, и по-военному оперативно взялся за дело, для чего лично прибыл с бутылкой «Старки». Проблема оказалась серьезнее, чем думал Оноприенко, и поэтому пришлось сходить за второй бутылкой. Потом, и это было логично, Маша уснула прямо в кухне, а Настя с капитаном ушли бодрствовать в спальню. Где-то около полуночи они девушку разбудили, и капитан, много чего успевший за этот вечер (в том числе сделать предложение директору турфирмы «Крылья Родины»), вызвался проводить Машу домой. Вопрос о судьбе блудной дочери, кажется, был решен.

Ночь стояла теплая. Запоздалая сирень пенилась, как французский шампунь. Капитан выругался. Он совсем забыл об одном неотложном деле. Стал ловить машину, тормознула «восьмерка». Оноприенко показал водителю милицейские «корочки»: «Вот девушка, вот адрес. Вопросы есть?» Посадил Машу рядом с шофером и на прощанье махнул рукой. Когда машина отъехала, с заднего сиденья спросили: «Есть вопрос: вы правда девушка?» Шофер захохотал как ненормальный.

Через минуту Маша вырубилась, а когда очнулась, то увидела за окном зеленую полосу отчуждения. Она тупо уставилась на спидометр: 120. «А куда мы едем?» В ее голосе было скорее удивление, чем страх. «Домой», – весело сказал шофер. Маша задумалась. Потом, что-то смутно припоминая, обернулась. Амбал на заднем сиденье спал, широко открыв рот. Маша стала смотреть вперед в надежде разобрать какой-нибудь указатель. «У меня мама работает в милиции». Шофер пустил ей в лицо сигаретный дым: «Да что ты говоришь!» – «Она вас из-под земли достанет». – «Это точно», – неожиданно согласился шофер. Она искоса пригляделась к нему. Бычий загривок, квадратная челюсть. Таких она видела в кино. Маша закрыла глаза. Нет, страха не было, но дверную ручку она на всякий случай поискала на ощупь. «Костей не соберешь», – это прозвучало деловито, как инструкция по технике безопасности.

В следующий раз она проснулась от неприятных ощущений. «Мне надо выйти». – «Бифитер! Подъем!» Амбал на заднем сиденье зашевелился: «Чё случилось?» – «У девушки есть к тебе интересное предложение». – «Тут кустов нет». – «Она под тобой присядет». «Восьмерка» съехала на обочину, все вышли, мужики расстегнули ширинки. Маша смущенно потопталась и присела меж двух фонтанов. Впереди зарозовела полоса. В траве пел сводный хор подмосковных кузнецов.

Машу привезли в Москву к некой Олесе, которая ее сразу успокоила: ребята эти скауты, отбирают красивых девушек в модельное агентство, где Маша с ее данными будет грести деньги лопатой. Она хочет учиться в Суриковском? Нет проблем. Олеся хорошо знает ректора института. А школьный аттестат? А паспорт? Нарисуют. Не всем же рисовать рыцарей в доспехах! А мать? Она же весь город на уши поставит! Не поставит. И на Капитолину Захаровну управа найдется. А пока я тебе мамкой буду. Олеся смеялась, показывая здоровые крестьянские зубы. Они пили душистый мятный чай, от которого прояснялась голова и отлегало от сердца. Зазвонил телефон. Олеся послушала и, прикрыв ладонью трубку, шепнула своей новой товарке: «Завертелась карусель!» Вскоре за ней заехали уже знакомые ей лица, а с ними девушка в кожаной юбчонке по самое некуда. Шофер был мрачнее тучи, зато Бифитер, отоспавшийся в машине, подмигнул ей как родной: «Ну что, гости столицы? К обзорной экскурсии готовы?» Маша восприняла это как шутку, но он и вправду взял на себя роль гида. «Церковь видишь? Справа кирпичный дом – там у нас апартаменты. А здесь Любка-Семечки квартиру держит, на нее менты наезжали, чего-то не поделили. Это Арбат, в конце того переулочка ночной клуб – свингеры, партнерами меняются». – «Как это?» – спросила Маша. «Ты чё, не знаешь?» – «Узнает», – почему-то обрадовалась кожаная юбка.

Они заехали во двор с детскими качелями. Бифитер взял бумажку с адресом и ушел, через пару минут вернулся и велел обеим девушкам выходить. Дверь им открыл по виду профессор, пробормотал что-то насчет вселенского хаоса, потом опустился на колени и начал выгребать из-под вешалки домашние тапочки. «Давайте рассчитаемся», – напомнил Бифитер. «Да, да, конечно». Старичок достал из халата портмоне, принялся близоруко отсчитывать пятидесятирублевые новенькие купюры с профессорской зарплаты, второпях сбился, начал с начала. «Тысяча, правильно?» Бифитер, не пересчитывая, сунул деньги в карман и показал на кожаную: «Ваша. Через два часа я за ними заеду». Профессор с прищуром разглядывал Машу: «А эта девушка?» – «Эта девушка высокого полета, – вернул его на землю Бифитер. И, словно спохватившись, что вышел за положенные рамки, прибавил: – Вы поинтересуйтесь у Олеси».

Старичок выступил красиво: шоколадные конфеты грильяж, ореховый ликер, фрукты. Сам налегал на бананы. «Хорошо для потенции», – объяснил он с обезоруживающей простотой. Рассказал про жену, которая умерла пять лет назад, про детей, уехавших за границу, принес семейный альбом с фотографиями. Девушки с преувеличенным интересом тыкали наманикюренными пальчиками: «А это кто?» Профессор растаял, ударился в воспоминания, время летело. «Ну как? – он вытащил захватанное черно-белое фото с замысловатым вензелем «Ялта-63». С фотографии на них кокетливо смотрела пышная блондинка, положив головку на плечо морскому офицеру при кортике. – Узнаете?» Нужно было обладать большим воображением, чтобы в молодцеватом офицере узнать этого сухонького бодрячка. «А вы говорите!» – невпопад воскликнул профессор и полез в халат за носовым платком. Потом вдруг вспомнил о цели их прихода, велел кожаной принять душ и повел ее по длинному коридору мимо стеллажей с пыльными книгами, через столовую с серыми, такими же пыльными портьерами, через кабинет, где на полу штабелями лежали толстые папки с аккуратными наклеечками, и дальше вглубь этого бесконечного лабиринта. Маша шла за ними, не очень понимая, причем тут, собственно, она и вообще, что происходит, но каким-то шестым чувством догадываясь, что ее место там, куда удалились эти двое. Она остановилась в дверях спальни и с любопытством, смешанным с брезгливостью, наблюдала за происходящим. О ней забыли. Позже ей пришлось посторониться, чтобы пропустить девицу, которая на ходу застегивала молнию на юбке, и старичка, семенившего следом в развевающемся халате.

Как далеко может простираться человеческая глупость? Судите сами. На Машин вопрос, зачем ее возили к старичку профессору, Олеся ответила: модельный бизнес – это особый мир. В нем не место ханжеству и показной скромности. Хочешь завоевать Москву, избавляйся от провинциальных комплексов. Маша подумала и согласилась.

Ночью, это был шестой, не то седьмой вызов, ее с еще двумя девочками привезли в рабочее общежитие. Вахтерша, наотрез отказавшаяся их пропускать, после коротких переговоров с Бифитером обменялась с ним коммерческим рукопожатием и сама проводила их в 302-ю комнату. На этот раз Бифитер не ушел, а битых два часа проторчал на кухне. У него с собой был плейер, но вместо ожидаемой попсы из магнитофона раздалось на чистом зарубежном: «How do

I get to the Empire State Building?» Он осваивал английский язык! Маша надеялась покемарить за обеденным столом, но ее отослали «учиться и учиться». В машине она по-тихому спросила одну из девиц, почему к ней такое особое отношение, и та со значением сказала: «Берегут!»

Два дня прошли в изучении московских достопримечательностей. Маша освоила в новом контексте слово «апартаменты», узнала, что нужно делать, чтобы «не попасть». За эти два дня она много чего узнала. Шок не то чтобы прошел, но притупился. Она ведь толком ничего не видела. Глаза у нее постоянно слипались, и туловище от одного человека присоединялось к голове другого. «У меня тоже так было, – призналась мамка, которой она пожаловалась на свои галлюцинации, – только с причиндалами». – «Как это?» – не поняла Маша. «Как-как.

Ходят мужики по улице, а у них вместо носа. болтается». – «И у женщин?» – «Да ну тебя в баню! Я теперь не засну».

В свободные минуты Маша готовилась к экзаменам. Подготовка сводилась к «почеркушкам», для которых был приобретен альбом, карандаши и черная тушь. Главное – творческий конкурс, а тут мы им покажем. Олеся знала, что говорила. Машины «документы» уже лежали в приемной комиссии. С модельным бизнесом тоже все шло своим чередом. Главное же, дома не возникали. Что там напели Капитолине Захаровне, история умалчивает. Но результат! Мать сама позвонила (Маши не было, повезло), и вроде даже не слишком разорялась. Про модельный бизнес Олеся ей говорить не рискнула (молодец!), зато наплела, сколько ее дочь зарабатывает в престижной фирме. У Капы с погон все звезды попадали. Маша не на шутку испугалась: где ж такие деньжищи взять? А ты почаще вверх посматривай, посоветовала ей Олеся. Авось упадут.

На третий день был звонок. Мамка вдруг встрепенулась и погнала Машу в ванную. Сама сушила ей волосы феном, сама заплетала косички. Потом придирчиво изучила макияж и велела накрасить губы поярче. Трусики по такому случаю ей были выданы какие-то диковинные, с разрезом на причинном месте. Все было новенькое – короткая плиссированная юбочка, белая блузка, такие же чулочки. Маша оглядела себя в зеркале и ахнула: восьмой класс! «Хороша девка, да нехороша славка», – втайне довольная своей подопечной, пробурчала мамка. В ожидании Бифитера они сидели на кухне, пили сок. «Ты по-большому давно ходила?» – спросила Олеся. «Сегодня, – удивилась Маша. – А что?» – «Это хорошо».

В машине Бифитер ее учил: «Ты, главное, не залупляйся. Что скажут, то и делай. Тебе за это фирма бабки платит. Знаешь, сколько?» – «Сколько?» – «Пятьсот». – «Пятьсот рублей?» – обрадовалась она небывалой сумме. «Ага, американских». Маша надолго задумалась. «А что надо делать?» – «Молчать в тряпочку».

Таких домов она еще не видела: охранник в воротах, лифтер в униформе с золотыми галунами. И дверь в квартиру хитрая – с глазком-камерой. Хозяин, нацмен, ей сразу понравился. Такой небритый Антонио Бандерас с неожиданно детским именем Алеша. Ручку ей поцеловал, а ее сопровождающему, дуболому стриженому, всучил конверт и вышвырнул как щенка. Они устроились в креслах, разделенных зеркальным столиком-аквариумом, и стали пить что-то легкое из поющих бокалов под ее любимого Адамо. Алеша рассказывал всякие смешные истории, и она хохотала до слез, а потом он ей предложил погадать по руке. Маша доверчиво села к нему на колени и протянула ладошку.

В комнату вошел другой мужчина – и откуда он взялся? – с бутылкой и стаканом, вроде не старый, но седой, такой маленький крепыш, похожий на французского актера, чью фамилию она никак не могла вспомнить. Он сел в освободившееся кресло и, подмигнув Маше, стал молча потягивать свой напиток. Между тем Алеша разглядел в хитросплетениях ее судьбы и дом среди пальм, и троих детей, двух девочек и мальчика, и мужа-археолога, пропадающего в далеких африканских экспедициях. Маша, то ли от вина, то ли от радужных перспектив, а может, благодаря неподражаемому Адамо, который пел ей прямо в уши, почувствовала себя в каюте океанского корабля. Она зажмурилась и отдалась на волю волн. А волны, между прочим, были настоящие – огромный водонепроницаемый матрас плавал в специальном резервуаре, вставленном в деревянную раму. Она не понимала, что с ней делают, пока не дернулась от резкой боли между ног. Глаза сами открылись, и она увидела над собой седого. Он скалил зубы и что-то бормотал на непонятном языке. Маша непроизвольно вцепилась ему в лицо, но неведомая сила оторвала ее руки, закинула ей за голову, намертво прижала к матрасу. Она громко закричала – и поняла, что во рту у нее кляп.

Они переворачивали ее как куклу, изощряясь в различных комбинациях, и ни одна, кажется, не могла их вполне удовлетворить. Ее бешеное сопротивление и звериное мычание их только подстегивали. Ишь, целка-мазурка! Зажми в зубах свои баксы и помалкивай! Время от времени, сменяя друг друга, они отлеживались, пуская сигаретные кольца в потолок и наслаждаясь мерным покачиванием, или отлучались по нужде. «Простыню поменять?» – спросил Алеша. «Ты что! – возмутился седой. – Что может быть прекрасней, чем девственная кровь?»

Утром Бифитер отвез ее в больницу. Дежурный хирург, вчерашний студент, прославившийся тем, что станцевал вальсок с покойницей в морге, штопал ее, глотая сопли, как маленький. Утешала зеленая бумажка в кармане такого же зеленого замызганного халатика. Через час Машу увезли «домой». А через неделю она уже обслуживала своего первого регулярного клиента. Пыталась ли она сказать «нет»? После «расширенного педсовета» больше не пыталась. Хотела все кончить одним махом, но духу не хватило.

Но вот однажды ей позвонила мать. Этого звонка Маша и ждала, и боялась. Со вторым понятно. Свой трагический конец – два выстрела из табельного пистолета, – в сердце и, контрольный, в голову, – она ясно видела во сне и еще лучше наяву. А что до первого… Одно словцо, один намек, и группа «Альфа» разнесет в пух и перья это бандитское гнездо. К этому разговору Маша готовилась, и все равно он застал ее врасплох.

– Четвертого я делаю пирог с грибами, – неожиданно миролюбиво начала Капитолина Захаровна.

– Ой, я и забыла!

– Я чувствую, ты там вкалываешь не разгибаясь. Готовиться мальчики помогают?

– Ну мам.

– В общем, так. Если ты на день ангела не приедешь, мы с отцом тебе все твои шалости разом припомним.

Маша вяло пыталась сопротивляться: библиотека. консультации. да и с работы не отпустят. Тут Олеся забрала у нее трубку и в две минуты все уладила. Она ворковала с железной Капой, как с подружкой. На украинские вареники ее пригласила! Так Маша получила увольнительную на три дня. Фантастика! Всю неделю перед отъездом она прожила в эйфории. Ее не смогли испортить даже участившиеся визиты охранников, которых она должна была обслуживать «по-родственному». Провожая ее на электричку, Бифитер сказал:

– Что, цыпа, захотелось отборного зерна поклевать? Дело хорошее. Но не вздумай в наш курятник лису привести, а то я сам из тебя цыпленка табака сделаю. Оки-доки?

– Оки-доки.

– Тогда держи билеты, туда и обратно, а это твои «фирменные», – он протянул ей запечатанный конверт. – Старушку мать побалуешь.

– Это те самые? – спросила Маша.

– Ага, целковые.

Родной город встретил ее необычной для раннего августа жарой. В автобусе никто не садился, словно боясь прилипнуть к кожаному сиденью. Она пожалела, что не предупредила о своем приезде подругу, жившую в пяти минутах от вокзала. Вечером забежит. Ее московским подвигам Настя, разумеется, не поверит – а как насчет вот этого! Маша опускала руку в сумочку и с замирающим сердцем ощупывала заветный конверт. Но сначала пусть откроет мать! Это будет нечто. Шалава? Нахлебница? А это видела! Вот так я зарабатываю «на фирме». Тебе сколько нужно? Да ты бери, я не обеднею. Сладкие грезы. Как будто она собиралась возвращаться в Москву!

Пирог с грибами, печеная картошка, домашняя «клюковка». Ради этого стоило тащиться по жаре в такую даль. Давно они так дружно не сидели. Мать сама подливала дочери – когда такое было! – и ласково заглядывала ей в глаза. Отчим гусарил, все порывался встать из инвалидного кресла и выпить за старую гвардию. Коленька, смущенно гугукая, протянул ей иконку равноапостольной мироносицы Марии Магдалины. После четвертой рюмки язык у Маши развязался, и потекла речь медовая о жизни красивой и безбедной, о золотых московских куполах и царских апартаментах, о былинных воинах в камуфляже и невиданных спальных флотилиях, о друзьях, надеждах и девичьей любви, это уж как водится, любви первой и единственной, любви чистой и безгрешной. Маша так вошла в роль, описывая подарки и корзины цветов от анонимного поклонника, что не выдержала огромности своего счастья и, разрыдавшись, убежала в ванную.

Когда она вышла, мать окликнула ее из кухни. Хлестала ржавая вода из крана, в мойке дребезжали тарелки с объедками. Капитолина Захаровна, взгромоздясь на подоконник, курила в открытое окно, за которым маячила старая липа, как севший на мель парусник.

– Ну что? Всё?

– Мам, ты о чем?

– Все сказки нам успела рассказать или что-то на сладкое оставила?

Маша похолодела. Мать в курсе! Каким-то образом разнюхала по своим каналам. Первое желание было бежать – к Насте, к черту лысому, подальше от этого трезвого, до печенок проникающего взгляда. Но она не то что бежать – вздохнуть не смела. Главное, отпираться. Стоять насмерть. Даже если будут прижигать тело горящей сигаретой.

– Где конверт?

И про конверт знает! У Маши потемнело в глазах. Ее заготовки про «фирму» и валютную зарплату – боже мой, жалкий детский лепет. Это кранты. Тут отпирайся не отпирайся. Не чуя под собой ног, она ушла в прихожую и вернулась с изящным длинным конвертом без единой морщинки, белоснежным красавцем, сто раз ощупанным и оглаженным. Мать вскрыла конверт и вытащила из него деньги.

– Что это? – она держала веером, как карты, несколько сторублевок. – Здесь должно быть пятьсот долларов.

– Я. я не брала.

– Ах ты дрянь! Тебя зачем в Москву отправили? Думаешь, я не знаю, сколько там у тебя набежало? Все знаю, до копеечки. Тебе договор показать? Пятьсот «зеленью» сразу и еще пятьсот через год. Вот так. Ты, шлюха, сначала своего отчима инвалида и брата придурка обеспечь, а потом будешь за богатым принцем гоняться. Вырвалась на волю! А я – старшая по дурдому! И этот еще, Оноприенко, клещ энцефалитный, всеми лапками вцепился! Я тебе такую вольную жизнь устрою.

Смысл угроз не доходил до Машиного сознания. В ее голове прокручивался июньский вечер: капитан Оноприенко с Настей. ударная доза спиртного. этот ночной вызов и тут же подъехавшая «восьмерка». блудливая улыбочка, с которой Капин начальник захлопнул за Машей дверцу машины. прощальный взмах руки. А она-то, дура набитая. Пригрозила шоферу, что мать их из-под земли достанет. Эта кого хочешь достанет и своими желтыми клычищами горло перегрызет. У нее вон пена на губах. Бешеная собака.

Маша сделала шаг вперед и толкнула мать в черный оконный проем.

Детство Тёмы

А то мы не знаем, как это бывает! Не утоп, гад, как десять тысяч братьев, вильнул хвостом, только его и видели, одно слово, живчик, – брассом не брассом, кролем не кролем, а доплыл, сволочь такая, без мыла влез в красавицу яйцеклетку, Аленушку, голубицу невинную, – и через девять месяцев как серпом по яйцам: «мальчик из интеллигентной семьи».

Детство Тёмы уместилось в три фразы. Не соскребал гвоздиком краску на окнах женской бани. Не гонял голубей. Не выбил никому в драке ни одного молочного зуба, не говоря уже о постоянных. Часами учился перед зеркалом сплевывать, как мальчишки во дворе: языком по нёбу сверху вниз, до щелевидной амбразуры, самой природой созданной для молодеческой забавы, с легким презрением к миру, какое может себе позволить только Господь Бог, – цик! – и плевок летит как из пращи, кобра обзавидуется. То есть у других он летел, а у Тёмы стекал по подбородку, как у слюнявого младенца. С матом вообще вышел конфуз. В Тёминых устах простые русские слова звучали так, как если бы Спиваков, играя «Каприччо» Паганини, вместо ре шмалял бы до диез!

Врагу такого детства не пожелаешь.

Про остальное и вспоминать не хочется. В школе – круглый отличник, в университете – именной стипендиат. На четвертом курсе женился. Удачно – не то слово: неделями друг друга не видели. На выставке столкнутся: «Классно выглядишь». – «Ты на себя посмотри!» Семейная идиллия! Забыл сказать: на свадьбу 2 (две) любящие тещи подарили молодым по кооперативной квартире. Можно не продолжать?