Текст книги "Взвод, приготовиться к атаке!.. Лейтенанты Великой Отечественной. 1941-1945"

Автор книги: Сергей Михеенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Все гранаты уложить в гранатные сумки. Там, в бою, все пригодится. Не тебе, так товарищу.

Знал, что некоторые, боясь гранат, оставляли их в окопах.

– После первого же броска граната станет вашим лучшим боевым товарищем.

Солдаты начинали укладывать вещмешки прямо при мне. Трясли их, проверяли, не гремит ли что. Готовились основательно.

Нескольких человек я выставил на прослушку: что там немец? Перед боем о противнике необходимо знать как много больше, и когда это невозможно, то – хотя бы что-то.

В четвертом часу замерли. Ждем. И вот наконец послышались характерные удары, которые ни с чем не спутаешь. Так с лопат сбивают налипшую грязь. Пора. Все сразу встали из своих окопов. Пошли. Когда ждешь начала атаки, страшно. Некоторых колотит. Смотришь: вроде смелый был боец и в предыдущих атаках показал себя с лучшей стороны, а тут трясется так, даже зубы стучат. А когда уже встали, все разом проходит. Словно переступаешь через что-то страшное, чего уже там, впереди, не будет. Шли ускоренным шагом. Бесшумно. Я радовался за свой взвод. Все делали правильно. Никакой расхлябанности. Никто не хитрил, в окопах не задержался. Оружие на изготовку. И – хоть бы один посторонний звук. Вот что значит бывалый народ, когда уже повоевали и поняли многое.

Первую половину расстояния, отделявшего нас от противника, прошли – немцы молчали. Но вскоре солдаты не выдержали напряжения и побежали бегом. Хотелось скорее достичь немецких окопов, пока те не проснулись. Стало понятно, что появилась возможность застать противника врасплох. Это прибавляло сил, появился азарт. Перед окопами открыли стрельбу. Закричали: «Ура!»

Атака удалась. Немцы почти без боя уступили нам первую линию окопов. Ушли. До столкновения в окопах дела не довели. Ни убитых, ни раненых мы там не обнаружили. В окопах пусто, а дальше ничего не видать – темно.

Я сразу осмотрелся: окопы отрыты ровной цепочкой, кое-где уже соединены траншеей, но траншея мелкая. Значит, основательно зарыться в землю мы им помешали.

– Ребята, – говорю, – окопы не занимать. Окапываться там, впереди.

Мы знали, что линия окопов может быть пристреляна минометами. Мои автоматчики сразу все поняли, проползли вперед еще шагов тридцать–сорок и начали торопливо, пока тишина, отрывать окопы. При явной опасности, и даже при ее явной возможности, солдат в землю закапывается мгновенно. Тут уж учить никого не надо. Вскоре рассвело, поле боя стало просматриваться. Но мой взвод уже сидел в надежных окопах на новой линии.

Немцы конечно же упустили для себя момент для контратаки – сразу же, ночью, когда мы еще не успели осмотреться и закрепиться. Воевавшие в сорок втором и сорок третьем это обстоятельство сразу отметили: не тот стал немец, еще год назад не оробели бы и контратаковали бы через несколько минут. Наши минометчики произвели пристрелку рубежа перед новыми нашими окопами. Вот теперь – идите!

Когда окончательно рассвело, в полосе, атакованной нашим взводом, мы обнаружили четыре немецких трупа. Нашли один брошенный пулемет чешского производства. Магазин вставлялся сверху, возле прицельной планки. Еще мы захватили четыре винтовки, три автомата, много патронов и гранат. А самое главное и, как потом оказалось, ценное: мы нашли ракетницу и набор разноцветных ракет к ней. Ракетница и ракеты были упакованы в специальный брезентовый чехол. Этот трофей я оставил себе. Приказал связному беречь ракетницу и никому о ней пока не говорить. Все трофейное оружие, патроны к нему пока сволокли в один окоп. На всякий случай. Потом мы все это захваченное хозяйство перетащили в свои основные окопы на опушке леса. Из чешского пулемета стреляли, пока имелись патроны. Потом отдали его оружейникам. Гранаты же разошлись еще в бою.

На рассвете немцы контратаковали. Все же не простили. Вначале открыли плотный орудийно-минометный огонь. Как мы и предполагали, снаряды и мины сразу же, и довольно точно, накрыли линию немецких окопов. Нас не задело. Минут через десять–пятнадцать обстрел прекратился. Все затихло. Мы выглянули наружу. Копоть и дым осели, и стало отчетливо видно, как немцы плотной цепью шли прямо на нас.

Хорошо успел разглядеть эту атаку и запомнил ее на всю жизнь. После боя сделал в записной книжке кое-какие записи. Теперь, перелистывая их, могу восстановить в памяти даже то, что, казалось, уже забыто навсегда. Но одна деталь вытаскивает из прошлого другую, а та, в свою очередь, следующую…

Шли они в расстегнутых шинелях. Уверенно. Шли, соблюдая интервалы, не ломая цепи. Ветер раздувал полы шинелей. В широких голенищах сапог торчали запасные рожки для автоматов, за ремнями – гранаты с длинными ручками и саперные лопаты. В цепи были в основном автоматчики. Сейчас пишут, что автоматов у немцев было мало, один-два на взвод. Чушь. Вооружены они были автоматическим оружием в достатке. И использовали его умело, хорошо. Уже слыхать стало, как офицеры подавали команды. «Фойер!» – и сразу лавина огня. Слышна была ругань. Немцы кричали: «Сакрамент!» Мы тоже открыли огонь. Мы тоже были злые. Мои автоматчики стреляли короткими очередями, прицельно, осмысленно. Самый эффективный огонь. Так стреляют солдаты, которые уже не боятся противника и знают, как его остановить. Работали оба пулемета.

Черта с два они взяли нас! Вскоре не выдержали нашего огня, залегли. Видимо, у них было много раненых и убитых. Цепь нарушилась, стала рваться. Вскоре покатилась назад. Тут ударили наши минометы. Командир минометной роты находился на НП старшего лейтенанта Макарова. Вопросы взаимодействия они увязывали вместе, по ходу боя. И у них получалось хорошо.

Раненые немцы уползали. Некоторых утаскивали отступающие, подхватывали под руки, двое одного, и – бегом к своим окопам! Но стреляли мы и по ним. Какая тут жалость?

В поле перед нашими окопами немецкая цепь оставила семь трупов. Расходный материал войны. Вот он, лежал перед нами. Это были убитые моим взводом и нашими минометчиками. Весь день они пролежали там. А ночью немцы пришли за ними и утащили к себе. Они всегда так делали.

Убитых накануне во время захвата окопов мои автоматчики затащили в воронку и прикопали как смогли. Чтобы не запахли. Мало ли сколько времени придется сидеть здесь, на этом рубеже. Позиция-то в наших руках оказалась неплохая.

Ночь прошла тихо. Но спать нам пришлось вполглаза. Отдыха, конечно, никакого, но зато слышали каждый шорох, который раздавался в стороне немецких окопов. На другой день немцы провели кратковременный обстрел наших окопов из орудий. Стреляли как-то вяло и неточно. И в атаку не пошли. Мы поняли, что это пристрелка. За ночь мы пополнили свои боекомплекты. Каждому автоматчику выдали еще по две оборонительных гранаты. Гранат у нас почти не осталось – использовали во время захвата траншеи.

На третий и четвертый день тоже было тихо. Взвод поправлял свои окопы. Отрывали запасные ячейки. По ночам оборудовали брустверы, прокапывали соединительную траншею. Днем отдыхали. Набирались сил. Во взводе прибавилось еще два ручных пулемета. В тылу, где-то у паромной переправы, расположились ремонтные мастерские, там оружейники приводили в порядок поврежденное в бою стрелковое оружие. Вот и подбросили нам из мастерских еще парочку «дегтярей» как особо нуждающимся. Я знал, что это забота ротного. Пулеметы, оба, я оставил в своем окопе. Один – для себя. Все же пулеметчик. В училище стрелял хорошо. И из РПД, и из станкового «Максима», и из крупнокалиберного ДШК. Курсанты изучали все системы стоявших на вооружении нашей армии пулеметов, которыми вооружали пехотные части. Другой «ручник» поручил связному Петру Марковичу.

Петр Маркович снова был со мной. Во второй батальон я, как уже рассказывал, не вернулся. Но по своему третьему взводу, с кем принял первый бой, тосковал. И через комбата вытребовал к себе во вновь формируемый взвод нескольких человек. Правда, их просто так не отпустили. Комбаты произвели обмен. Так что мой связной Петр Маркович снова был рядом.

Пулеметчика, который все время находился слева от меня, я переместил дальше на фланг. Вместе с пулеметами принесли шесть дисков. Арсенал наш пополнялся. Непросто взять взвод, когда в нем четыре пулемета и еще один трофейный, который, при крайней необходимости, мы могли пустить в дело.

Когда мы стояли в обороне, я сам чистил и смазывал пулемет, заряжал диски. Эта работа была мне не в тягость. Более того, я с удовольствием, когда случалась свободная минута, возился с оружием, потому что любил его. Солдат должен любить свое оружие. Тогда оно всегда будет исправным и готовым к бою.

В 50–60 метрах за нашими окопами расположился расчет станкового пулемета «Максим». Командовал расчетом сержант Кизелько. Позицию свою пулеметчики оборудовали ночью. Где-то раздобыли большие саперные лопаты, видимо у минометчиков, и отрыли основную и запасную позицию до рассвета. На рассвете я у них побывал. «Максим», накрытый трофейной немецкой плащ-палаткой, стоял на дне окопа. Кизелько получил от ротного приказ прикрывать нас и минометчиков. Но вскоре из разговора с ним я понял: задачей его было прикрывать в первую очередь минометчиков, а нас – по мере возможности. Минометчики расположились за опушкой леса в небольшой впадине, заросшей кустарником. Место для позиций батальонных минометов идеальное. С немецкой стороны впадина совершенно не просматривалась. Да и замаскировали свои «самовары» минометчики хорошо, так что и с воздуха их не смогла бы рассмотреть никакая «рама».

Так что «Максим» сержанта Кизелько должен был прикрыть минометчиков в случае, если немцы прорвутся через наши окопы.

Минометчики стреляли мало. Правда, нам несколько раз хорошо помогли. Они накапливали запас мин. Днестр уже разлился, разошелся широко по своим поймам и рукавам. Мины подвозили на лодках. Подвоз – дело непростое. Нужно преодолеть 10–12 километров опасного пути. Мины доставляли в основном ночью.

Солдаты вспоминали ночную атаку, все подробности боя. Иногда подшучивали друг над другом. Все хвалили находчивость ротного: надо же, придумал сигнал к атаке – стук саперных лопат. На ракету, да еще зеленую, немцы бы отреагировали мгновенно. Встретили бы нас огнем. А стук лопат – звук на передовой, где солдаты обеих сторон всегда что-то копают, посчитали обыденным звуком. Более того, если противник окапывается, то это означает, что атаковать он не собирается. Когда же мы незаметно для них подбежали вплотную к окопам и закричали «Ура!», тут их и вовсе покинуло самообладание. Они почти не ответили на нашу стрельбу. Видимо, спали. И когда услышали наши крики и автоматную стрельбу, вскочили и побежали в тыл, чтобы только не попасть в плен. Три трупа лежали на участке первого отделения, один – на левом фланге, где наступало третье отделение. В центре трупов не оказалось. Я со связным шел в центре. После боя я и говорю своему связному: «Петр Маркович, что-то ты плохо стрелял. Ни одного немца нет убитого». А он только усмехнулся и говорит: «Наши с вами, товарищ лейтенант, умирать уползли».

Мои автоматчики говорили, что до этого ни разу не доводилось участвовать в ночных атаках. Только в дневных. И вспоминали: когда наступаешь днем, всегда потери. Артподготовка не всегда эффективна. Иногда артиллеристы удачно подавляют их огневые точки, а иногда снарядов сыпанут вроде много, а пулеметы их остаются неподавленными. Стоит только подняться, как оттуда – сплошная стена огня. А тут запрыгнули в их окопы без потерь. А их хоть и немного, но все же потрепали.

9 или 10 апреля 1944 года рано утром с НП командира роты приполз связной:

– Ротный приказал срочно прибыть к нему.

Я – следом за связным. Приполз, докладываю. Смотрю, на НП сидит еще один старший лейтенант. Представился: комсорг полка. Форма на нем с иголочки. Сапоги отдраены – ни пылинки. Белый подворотничок, запах одеколона… Как все равно в тыл, в деревню, на танцы собрался. Мне сразу свои ноги со сбитыми до рыжины мысами заляпанных окопной грязью сапог захотелось куда-нибудь спрятать. Встал он с ящика, прошелся передо мной пружинистой уверенной походкой человека, который волен здесь был отдавать любые распоряжения, и говорит мне:

– Комсомолец?

– Комсомолец.

– Сколько комсомольцев во взводе?

Я ответил. Комсомольцами во взводе были все солдаты до 25 лет. Он, довольный, кивнул мне в знак одобрения. Но я внутренне напрягся, ждал, что же дальше? Не для того он меня сюда вызвал, чтобы осведомиться о количестве комсомольцев во взводе, который находится сейчас в отбитых у немцев окопах.

– Ты должен поднять свой взвод в атаку, выбить немцев из их окопов во второй линии и наступать дальше, в глубину, до ветряных мельниц.

Я выслушал его и подумал: это уже что-то новенькое в нашей роте – в присутствии командира роты боевой приказ отдает почти незнакомый офицер штаба полка. Сказал ему, что ветряные мельницы находятся правее моего взвода, значительно выдвинувшегося вперед основных порядков роты и всего батальона. Говоря ему это, я надеялся, что, как само собой разумеющееся, человек, имеющий на плечах погоны старшего лейтенанта, имеет на тех же плечах и соответствующую голову и сразу поймет все остальное. Но комсорг с упорством человека, настаивающего на своем первоначальном решении, продолжал смотреть на меня. Тогда я начал расшифровывать:

– Чтобы атаковать ветряки, мои автоматчики должны развернуться фронтом вправо и, таким образом, подставить свой незащищенный левый фланг под вероятный огонь противника. Думаю, товарищ старший лейтенант, немцы не замедлят воспользоваться выгодным для них обстоятельством. Мало того что подставим свой фланг под огонь, но еще и откроем свой участок, за которым позиции минометчиков.

Меня уязвило, что боевой приказ, причем такого авантюрного характера, отдает мне не мой ротный командир, а комсорг, которого мы ни разу не видели не только в атаке, но и в бою вообще. Я посмотрел на старшего лейтенанта Макарова. Тот молчал и старался не смотреть в мою сторону. Я сразу понял, что они тут уже все обговорили, осталось отдать приказ. Вот для этого меня сюда и вызвали. Правда, связной доложил: «Ротный приказал срочно прибыть к нему». Я хотел было повернуться к нему и взять под козырек, и уже приготовил слова: «Товарищ старший лейтенант, прибыл по вашему приказанию…» Но это означало еще и испортить отношения с ним. А он тут не виноват. Прибыл товарищ из штаба полка… Ничего не поделаешь. То, что он отводил глаза, о многом говорило. А этот, комсорг, глаз не прятал, смотрел прямо, уверенно. Такой не только что взвод, а и роту, и батальон на пулеметы пошлет. Я же для него был никто. Случайный лейтенант из окопов, которые он разглядывал только в бинокль. Вот пришел я, выслушал приказ, ушел и – нет меня, как будто и не было вовсе. Так что слушай и исполняй, Ванька-взводный…

Комсорг между тем как будто и не слышал моих возражений, продолжил:

– По сигналу «красная ракета» атаковать противника.

Я опять посмотрел на ротного. «Красная ракета»… Ну разве не дурость? Атаковать непосильный рубеж да еще при этом и заранее оповещать противника о своей атаке? Был бы я комсоргом, конечно, вспоминал бы о тех боях на Днестровском плацдарме не это и рассуждал бы не так. Но там, на плацдарме, весной 1944 года я был командиром автоматного взвода и, получая приказ на атаку, должен был думать о взводе.

Ротный, снова не глядя на меня, подтвердил приказ и направление – две мельницы в центре села. Своими упорными вопросами и тем тоном, которым их задавал, я все-таки вынудил ротного отдать мне боевой приказ.

Как потом выяснилось, командир полка, застав политработника, этого самого лакированного старшего лейтенанта, за каким-то занятием, весьма далеким от военного, отчитал его как следует и послал на передовую возглавить атаку с целью хотя бы локального выхода на новый рубеж и доложить об исполнении. Комсорг повернул приказ комполка так, как ему было выгоднее. В атаку он идти и не собирался.

Новым рубежом оказались два ветряка. Комсорг конечно же рассудил так: захватить ветряки и доложить – эффектно. Любили наши командиры штурмовать высотки и высоты, а потом докладывать об их захвате. Мой взвод, к несчастью, ближе других находился к этим ветрякам. Значит, нам и выполнять задачу локального выхода на новый рубеж… Сидишь вот так, впереди, под пулями, в окопе, и не знаешь, что там, в тылу, плетется интрига, что кто-то, проштрафившись или на бабьем фронте, или на трофейно-вещевом, или продуктовом, тебя же и назначит козлом отпущения.

Но приказ есть приказ. Его надо выполнять. И я пополз в свой взвод. Ползу, подниму голову, гляну на ветряки и думаю: как мы туда будем наступать? Артиллерийской поддержки не будет. Полковая и дивизионная артиллерия находилась в плавнях, в пойме, и их позиции залило разлившимися водами Днестра и Турунчука, которые образовали в месте слияния настоящее море. Возможности минометчиков тоже ограничены. Я знал, что у них туго с боеприпасами, что мины им доставляют за десять километров на лодках. Да и не сказали мне старшие лейтенанты на НП, когда отдавали приказ, ничего о поддержке минометами. На минометную поддержку нужно добро комбата. А капитан Лудильщиков – это не старший лейтенант Макаров. Тот мог комсорга и послать куда подальше с его нелепой идеей об атаке на ветряки. Да, думал я, как в фильме «Чапаев»… Красивая атака… Твою комсоргомать…

Приполз я в свой взвод. Первый, кого встретил в окопе, был связной Петр Маркович. Сразу спросил:

– Ну что?

Солдатское сердце далеко чует. Петр Маркович – самый пожилой во взводе, ему уже под сорок. Такие солдаты нам, двадцатилетним, на фронте казались стариками, и мы иногда думали: ну зачем их, таких старых, в армию призвали? Но они были опытнее нас. И в бою очень стойкие. Я своего Петра Марковича уважал, звал по имени и отчеству. Знал: у него большая семья, четверо детей. Во взводе было много семейных, кого дома ждали не только жены, но и дети. Я ему рассказал, что за разговор у меня состоялся с начальством на НП командира роты. А Петр Маркович и говорит:

– Вот он, этот комсорг, и должен первым в атаку идти! Если им так захотелось атаковать днем!

На этот раз никакого дельного совета от Петра Марковича я не услышал. Одну ругань. Это была солдатская правда. Та самая правда, когда начальство не слышит голос разума и с этим ничего нельзя поделать. Были у меня на фронте и другие такие или похожие на этот случаи. Тут два варианта: либо командир полный дурак, либо у него какие-то другие соображения. С комсоргом оказался вариант второй. Но мы пока ничего не знали и считали его дураком. Теперь, вспоминая тот бой и того комсорга, я думаю: а имел ли он моральное право посылать нас в бой? Ведь он, пользуясь своим служебным положением – как же, из штаба полка! – вначале сломал ротного, которого я знал добрым и порядочным человеком и честным, храбрым офицером. А потом, вместе с ротным, – меня. Думаю, что и старший лейтенант Макаров протестовал против такой атаки и выдвигал те же возражения. Я упирался сколько мог. А ведь такие комсорги и полками командовали, и армиями… Старший лейтенант, примерно мой ровесник. А у меня во взводе солдаты – пожилые люди, дома семьи, дети. И он, гаденыш, на смерть всех их посылал! Да если бы был в этой атаке смысл, мы тогда молча бы пошли на те ветряки. Дождались бы ночи и тихо, внезапным штурмом, взяли бы их. А этому подавай атаку с красной ракетой, чтобы он из землянки НП командира роты в бинокль наблюдал, как нас убивать будут. Да он просто безответственный засранец! Без разведки. Без артподготовки. Без увязки с соседями. Если бы люди погибли, какое-то время некому было бы удерживать плацдарм. Подкрепление нам тогда не присылали. Потеряли бы и свои окопы, а уж немецкие взять… Роты половинного состава… Легкое стрелковое вооружение… С кем и чем было расширять плацдарм? И у командира полка ума не хватило: такого вояку посылать для организации проведения атаки с целью выхода на новый рубеж. Новый рубеж… Новый рубеж… Свой бы удержать.

Но тогда мы приказы начальства не обсуждали. Некогда было. Это теперь можно обо всем подумать, рассудить. А тогда…

Стал думать. Но и самого злость одолевает. Да, думаю, кому-то захотелось отличиться перед начальством, показать: вот-де мы какие, малыми силами и без артподготовки можем делать большие дела… Да под красную ракету… Чтобы эффекта побольше было, шуму, стрельбы. Про то, что комсорг прибыл к нам нагоняй командира полка смывать, я тогда не знал. А то бы другой разговор у нас на НП командира роты получился.

В отделения послал связных: «Наступаем по сигналу «красная ракета». Направлением на ветряки. Всем приготовиться к атаке».

Лежим, ждем. Сердце колотится. Через несколько минут, вот она, над окопами с треском взвилась красная ракета – наша погибель. Видать, сам комсорг ее в небо запустил. Ему ведь атаку поручили… Мы сразу же поднялись, без стрельбы и шума бросились в поле. Перед атакой я отдал приказ: огня пока не открывать, чтобы не привлекать к себе внимание немцев как можно дольше. Когда тебя поднимают вот так, атаковать на арапа, без обеспечения и ясных целей, у тебя, хоть ты и взводный, вариантов мало. А у твоих подчиненных, солдат и сержантов, еще меньше. Бежим. Добежали так, без выстрелов, до земляной межи. Порядочно, метров сто отбежали. И тут немцы открыли пулеметный и автоматный огонь. Мы, словно и ждали этого момента, сразу же залегли на меже и стали окапываться. Немецкие пулеметы били длинными очередями. Головы не поднять. Свои пулеметные расчеты я оставил в окопах. Они открыли огонь одновременно с немцами и начали прикрывать огнем наш бессмысленный бросок. Я рассчитывал, что хоть как-то, но все же удастся сократить потери. Ни артиллерии, ни минометов… И вышло, что я рассчитал правильно. Мы боялись контратаки немцев. Если бы они контратаковали силами до двух взводов, нам бы на той меже и оставаться… Но, видя, что нашу атаку плотно прикрывают пулеметы, на контратаку не решились.

Оказавшись на меже под пулеметно-автоматным огнем противника, мы поняли, что попали в западню. Если немцы все же решатся на контратаку, то нам конец. А если не контратакуют, то дождемся вечера и под прикрытием темноты попытаемся как-нибудь выбраться назад, в свои окопы. Я лежал и делал знаки своим пулеметчикам: не ослаблять огня, не ослаблять огня… Но и у них возможности ограничены – запас патронов таял с каждым выстрелом, с каждой очередью. Они конечно же сразу все поняли. Начали бить короткими, экономными очередями. Один ударит, другой молчит. Хороший у меня народ подобрался во взводе. Если бы не пулеметчики, лежать бы нам на той меже и портить окружающий воздух…

Когда сидели в окопах, на отбитой у немцев позиции, которая клином врезалась в их оборону, мы понимали, что находимся в наибольшей опасности, и завидовали и второму стрелковому взводу, и другим ротам, занимавшим окопы по опушке леса. А теперь, прижатые пулеметно-автоматным огнем на меже, в сотне метров от своих окопов, ох как мечтали оказаться снова в них! Они нам в то время казались роднее родного дома.

Внезапной атаки у нас и не могло получиться. Но черт с ней, с атакой. Солдаты – народ мудрый. Сразу сообразили, для кого старались. Для Родины, что ли? Для этого сопляка старшего лейтенанта из штаба полка. Не вышло атаки, зато земли мы под самым носом у немцев накопали порядочно. Сначала лихорадочно, в одну минуту, отрыли окопчики для стрельбы лежа. Полежали в них, немцев послушали, как они палят в нашу сторону. Осмотрелись. Поняли, куда попали, в какую кашу. Начали отрывать – для стрельбы с колена. И так усердно мы углублялись в землю, что нервы у немцев – а они, видимо, все время вели за нами наблюдение – не выдержали. Они решили, что мы основательно осваиваемся на меже, что именно для этого мы туда и выдвинулись, имитируя атаку. И вскоре открыли огонь сперва из пулеметов, с флангов – раньше те пулеметы молчали, – а потом и из минометов. Минометный обстрел начался неожиданно. Пристрелка двумя минами и – мощный беглый огонь по площади. Мины ложились так плотно, что окопчики наши ходили ходуном и подпрыгивали. Осколками оказались повреждены диски у нескольких автоматов. Я приказал убрать оружие с брустверов.

Во время обстрела один солдат по фамилии Зипа покинул свой окоп и был ранен.

Перед сумерками немцы прекратили стрельбу. И тут с нашего НП приполз связной и передал приказ командира роты: отойти на линию своих прежних окопов. Приказ мы этот ждали с нетерпением. Но уходить, пока не стемнело, нельзя. Пришлось ждать наступления темноты.

Прошло еще часа два. Начало смеркаться. Весенние сумерки долгие. Немцы вяло постреливали в нашу сторону. В том числе и с флангов. Напугали мы их своим наглым маневром сильно. После нашей внезапной атаки, завершившейся на меже, где мы быстро и основательно окопались, они, видимо, ожидали наступления по всему фронту.

Мы начали отход. Уползали по двое. Начало отход второе отделение. Первое и третье держало фланги. Первая пара забрала раненого Зипу.

Связной, отправляясь к нам, предусмотрительно предупредил расчеты ручных пулеметов и сержанта Кизелько, что с наступлением темноты взвод лейтенанта Ткаченко будет отходить с межи в свои окопы, чтобы они знали о нашем маневре и не перестреляли, приняв в темноте за немцев.

По очереди, соблюдая осторожность, мы уползали с межи по неглубокой лощинке. Те, кто оставался на меже, ожидая своей очереди, стреляли в сторону деревни короткими очередями. Таким образом мы давали противнику понять, что взвод по-прежнему находится на захваченной позиции и не собирается ее покидать. Мимо моего окопа благополучно, одна пара за другой, проползло первое отделение. Все, пора свертывать и фланги. Когда исчез в темноте последний солдат, мы с Петром Марковичем дали в сторону немецкой траншеи короткие очереди из автоматов и поползли следом. Все сто метров до своих окопов мы преодолели без остановок на отдых.

И вот мой взвод наконец в своих окопах. Солдаты, слышу, смеются. Рады, что вернулись живые, что все, слава богу, обошлось хорошо. Посмеиваются и друг над другом, и над ранением Зипы. Я вылез из окопа и, где короткими перебежками, а где на четвереньках, обошел взвод. Надо было убедиться, все ли вернулись, все ли на месте. Навестил пулеметчиков. Поблагодарил их. Что и говорить, а прикрывали они нас добросовестно и искусно. Они тоже обрадовались, что все вернулись назад. Патроны у них кончались.

Раненого отправили на НП командира роты. Там дежурил санинструктор старший сержант Бугров. Он осмотрел Зипу, наложил вторую повязку. Ночью на носилках его унесли к парому – на эвакуацию с плацдарма. Все интересовались, как ранило его.

Рядового Зипу (фамилия странная, редкая, потому и запомнилась) ранило так: немцы уже несколько часов обрабатывали нас из минометов, а бойцу захотелось по нужде, ждал-ждал, видит, что конца-краю обстрелу не будет, и полез из окопа, решил, как и другие, пристроиться в меже. И уже закончил свое дело, натянул штаны, привстал, а тут как раз рядом, в нескольких шагах, разорвалась мина. Осколок угодил прямо в мягкое место.

Всю ночь немцы беспокойно стреляли по меже. Нас там уже не было. Операция по отходу на свои позиции прошла куда удачнее, чем атака. Только утром, когда рассвело, их наблюдатели в бинокли рассмотрели пустые окопы. Обстрел сразу прекратился.

И немцы, и мы вздохнули с облегчением.

Старшина Серебряков с ротным писарем Штанем, иногда с другим каким-нибудь подручным солдатом, раз в сутки доставлял нам горячую пищу. На плацдарме он появлялся глубокой ночью. Приплывал на лодке. Перегружал свои термосы на паром. Потом, с парома, таскали к нам в окопы. Вместе с термосами с парома они приносили и боеприпасы. Ящики с боеприпасами они тоже доставляли на лодке. И так старшины обеспечивали каждую роту нашего батальона.

Надо сказать, что на войне должность старшины роты была хлопотная, ответственная и опасная. Своего старшину Серебрякова вспоминаю с благодарностью и поклоном. И кашу, и табак, и патроны доставлял нам в достатке и вовремя. Ни разу не подвел.

Возле населенного пункта Глинное река Турунчук вышла из берегов и слилась с водами тоже вылившегося в пойму Днестра. Все вокруг затопило на несколько километров. От парома старшине и писарю нужно было грести до своего, левого берега еще километров восемь. Немцы часто обстреливали пойму. Они знали, как и кто обеспечивает плацдарм, и старались нарушить связь на жизненно важном для нас маршруте: левый берег – плацдарм. Старшина с термосами и ящиками, в которых были патроны и гранаты, буквально пробирался по пойме, держась своих ориентиров – незатопленных кустов и одиноких деревьев. В противном случае можно было выплыть в расположение противника. Когда вдруг начинали рваться тяжелые снаряды, причаливал лодку к какому-нибудь дереву. Привязывал лодку веревкой к дереву, чтобы не захлестнуло волной и перегруженное до крайности суденышко не перевернулось. Маскировался, как мог. Потому что немцы могли с дальнего берега наблюдать за ним в стереотрубу. У стереотрубы оптика сильная, лодку старшины в нее можно было засечь на многие километры. Так и пережидал обстрел, чтобы потом терпеливо грести дальше.

Старшину Серебрякова мы всегда ждали как бога и никогда не спрашивали, какую кашу он привез. Какую привез, такую и привез, все шло ходом. Ели все подряд. Кашу он умудрялся доставлять горячей. И за эту заботы мы там, на плацдарме, были ему от всей души благодарны. Бывало, лежим, слышим: тащит наш старшина свои термосы. Хлеб, каша, патроны, гранаты, диски… Что нужно еще солдату, чтобы он выполнял приказ и держался на своей позиции? Курево! Нужен еще и табак. Но нашу «маршанку» где-то постоянно задерживали. Что-то там, за Днестром, мудрили наши интенданты. Старшина на них жаловался. Делать нечего, без курева тоже нельзя, и иногда мы просили старшину, чтобы он наш солдатский хлеб обменял у окрестных жителей на самосад. Без хлеба, на каше, посидеть можно, а без курева – нельзя.

Технология раздачи пищи была такой. Термос с кашей старшина доставлял прямо к окопу командира отделения. Сержант делил. Специальной раздаточной ложкой накладывал кашу в каждый котелок. Всем поровну.

Воду ночью носили из Днестра в котелках. Этой же водой мыли котелки и ложки. Там же, в Днестре, наполняли фляжки. Другой воды не было. Иногда паводок проносил мимо нас трупы – людей и лошадей. Раздутые, как резиновые лодки. Руки и ноги торчали вверх.

После приема пищи пустые термосы старшина грузил на паром. Ему всегда помогал кто-нибудь из наших бойцов. Каждый взвод выделял человека, и провожали старшину Серебрякова до парома. Если были раненые, туда же носили и раненых.