Текст книги "Обреченность"

Автор книги: Сергей Герман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

На черном небе ночью высыпали крупные южные звезды. Костенко вспомнил, что в его прошлой жизни, на Колыме, звезды были мелкие и тусклые, словно замерзшие.

Силами семи пехотных и одной моторизованной дивизии 17й армии Рихарда Руоффа, немцы нанесли удар по Краснодару и захватили город. Были захвачены Ейск и Майкоп. Оккупированы районы: Ейский, Камышеватский, Пашковский, Ярославский, Упорненский.

По позициям дивизии ударили немецкие самолеты. После того как авиабомбы перепахали линию обороны танковые клинья стали резать ее на ломти. В окружение попали три полка. Всюду наблюдались пожары и взрывы, горело все, даже железо. Сама земля стала неузнаваема – покрылась какими-то лишаями, язвами, болячками. Там, где были позиции, все перепахано снарядами, опалено огнем. Догорал танковый батальон. Рвался боезапас в танках, скособоченно стояли брошенные орудия, всюду там и сям на земле виднелись обугленные бугорки сгоревших танкистов.

На штаб дивизии немцы сбросили немецким десант. Совсем рядом затрещали автоматные очереди, началась винтовочная трескотня. Дверь рванулась, ворвался адъютант:

– Товарищ комдив!.. Там...

Глаза его растерянно бежали, ни на ком не останавливаясь. Офицеры смотрели на него. И, оробев под взглядами, адъютант совсем тихо закончил:

– Немцы на наш штаб десант сбросили.

Рябушинский, стягивая с околыша ремешок фуражки и затягивая его под подбородком, спросил:

– Сколько человек?

– Около батальона, товарищ комдив.

Глядя Костенко в глаза, Рябушинский сказал:

– Я не могу тебе приказывать Леша, но во имя нашей старой дружбы, прошу...

Вытащил из кобуры ТТ.

– Бери знамя, трех бойцов. Заводи машину и уходи. Ты совершишь подвиг, если спасешь знамя дивизии, Даже если мы все поляжем здесь,– он махнул рукой.

– Если будет живо знамя, то жива и дивизии. Никто не скажет, что мы струсили. Понял задачу?

Костенко махнул головой.

Рябушинский коротко обнял его, тут же отстранился, бросил начальнику штаба:

– Соберите всех офицеров штаба, охрану, поваров, вообще всех кого сможете.

Начальник штаба встал перед ним.

– Не дури, Андрей Петрович. Отходите со знаменем. Мы вас прикроем.

Комдив оттолкнул его в сторону.

– Прочь! – закричал он, наливаясь яростью и злобой.

Перед штабом уже шла стрельба. Раздавались взрывы – немцы вели обстрел из ротных минометов.

Рябушинский шагнул за порог. «Только не тюрьма и не плен!» – Успел подумать он.

– Впер– рррред!

Он шел в полный рост, сжимая в руке пистолет, бесстрашный как в молодости, и знал, что в тюрьму уже больше никогда не попадет.

– Впере-ед!.. Ура-ааааа!

– Вперед!

Комдив побежал, и не поворачивая головы, чувствовал, что бегут рядом бойцы. В этот момент по ним ударили немецкие пулеметы. Что-то сильно толкнуло Рябушинского в бедро. По инерции он еще сделал несколько шагов, но почти одновременно почувствовал удары в плечо и грудь. Комдив словно споткнулся, повернулся боком и медленно упал на горячую пыльную землю.

Его мечта сбылась, он умер свободным.

Подполковник Костенко обмотал знамя вокруг своего тела. Метров пятьсот пришлось ползти по-пластунски под обстрелом. Следом за ним ползли автоматчики. У дороги наткнулись на несколько автомашин с пробитыми скатами. Бойцам удалось завести одну из них. Завывал перегретый двигатель полуторки, хлопали простреленные скаты, тошнотворно пахло горящей резиной.

Навстречу промчалось несколько грузовиков. В последнем, до пояса высунувшись из кабины, какой-то встрепанный человек без пилотки громко кричал:

– Там танки, танки-иии! Окружили!

– Не может быть, – подумал Алексей Костенко. Откуда здесь танки?

Не успел он приказать разворачиваться, как прямо на дороге, один за другим начали рваться снаряды. Дорога вскипела воронками взрывов. Шофер не ожидая приказаний стал резко выворачивать руль. Скрипя зубами, он вперемешку с матюками выкрикивал:

– В гробину... душу мать! Попали... Немцы!

Но вдруг, взрывная волна приподняла машину и опрокинула ее навзничь.

Стояла глухая тишина. Ни воя моторов, ни лязга гусениц, ни грохота разрывов, ни человеческих голосов.

Костенко очнулся от боли. Она током пронзила все тело. Его трогали руками какие-то люди. Может быть фашисты? Рука потянулась к кирзовой кобуре пистолета. Но послышалась русская речь. Он открыл глаза, увидел рядом бойцов в гимнастерках! С ними был военный корреспондент. Его очки разбились, на небритом лице остались одни близорукие глаза.

Сильно болела грудь, было трудно дышать. Из порванного сапога сочилась кровь. Кто-то из бойцов ножом сверху вниз, распорол голенище сапога. Бриджи набухли кровью. Не сожалея вспороли и их. Крупный осколок пробил голень, задел кость. Рана покрылась кровяной коркой. Перетянули голень ремнем.

Группой командовал уже немолодой старшина с четырьмя эмалевыми треугольниками на петлицах. Он отдавал толковые распоряжения, группа подчинялась.

Младший политрук склонился над Костенко.

– Товарищ подполковник, у вас на груди кровь. Надо перевязать!

Костенко прохрипел:

– Потом… у меня под гимнастеркой знамя дивизии. Положи на рану под гимнастерку какую нибудь тряпку. Будь рядом. Если помру, знамя понесешь ты. Командовать группой будет старшина.

Набираясь сил молча смотрел снизу вверх, потом сделал короткое, слабое движение лежавшими на шинели белыми пальцами.

– Подойдите – сказал корреспондент старшине.– Зовет.

Старшина наклонился, и Костенко, прикусив от боли губу, шепотом сказал ему что-то, что тот не сразу расслышал. Поняв это по его глазам, подполковник до пояса расстегнул гимнастерку и бойцы увидели тяжелый, пропитанный кровью бархат, с вышитыми золотом буквами: «...-6я Крас....».

– Командуй старшина....Спасай знамя и выводи людей.

Старшина кивнул бойцам, двое из них из досок полуторки и шинелей сладили какое то подобие носилок и меняясь, по очереди понесли подполковника с собой.

Он то терял сознание, то, очнувшись, смотрел на плывущие над ним облака, на черный от грязи и пыли бинт которым была обмотана шея впереди идущего бойца.

Мысли то неслись вперед, то замирали и тогда казалось, что каждую минуту повторяется то, что уже было. Что время течет медленно... очень медленно. На несколько секунд он терял сознание и придя в себя испуганно вздрагивал, сжимая рукой пистолет.

ТТ все время лежал у него на груди.

Младший политрук шел рядом.

Нести подполковника на самодельных носилках было страшно неудобно. Несколько раз его чуть не уронили. Рана на груди снова начала кровоточить.

– Ничего, ничего, – успокаивал старшина,– потерпите товарищ подполковник. Скоро наши, там врачи.

Всюду развороченная земля, воронки от бомб, на земле изуродованные трупы красноармейцев, возле них обгорелые стволы винтовок и остатки солдатских лопат.

Перед рассветом вышли к Кубани.

Подходя к переправе увидели, что на берегу творится что-то непонятное. Крики, ругань, выстрелы.

Переправой командовал майор в запыленной гимнастерке и сапогах.

На поясе висела потертая кобура с ТТ. Он, что-то кричал сорванным голосом и размахивал кулаками. За его спиной ощетинилась цепь бойцов с примкнутыми штыками. По сторонам от дороги стояло несколько пулеметов, нацеленных стволами на приближающихся бойцов.

У переправы стояли несколько полуторок и запряженных телег с ранеными красноармейцами.

Подойдя ближе бойцы услышали сорванный хрип майора:

– Всем стоять. Мать вашу перемать! Кто может держать оружие остаются на этом берегу. Сюда уже рвутся немецкие танки. Эвакуируем только раненых.

Переправа шла медленно; притащенный из соседнего колхоза второй паром оказался дырявым, с гнилым канатом, который рвался каждые полчаса. Саперы работали без устали. Срастили второй канат, заделали отверстие и перевозка ускорилась.

Младший политрук с наганом в руках подбежал к майору.

– Товарищ майор, я военный корреспондент газеты «За Родину» младший политрук Злотник. Сопровождаю представителя ставки подполковника Костенко. У него знамя части. Надо как можно скорее отправить нас в тыл.

– Подполковника в машину с ранеными. Все остальные в оборону.

– Но я не могу бросить раненого старшего командира со знаменем дивизии.

Майор махнул рукой.

Подполковника Костенко, завернутого в шинель, кое-как уложили у борта, в кузов машины. Рядом с ним села медсестра, с каким-то детским, жалобным лицом.

Младший политрук с наганом в руках вскочил на подножку, близоруко озираясь по сторонам.

* * *

На разбитых и пыльных степных дорогах день и ночь грохотали танки немецкой группы армий «A».

Серым облаком катилась пыль, за ней двигались ряды пехоты, машины, пушки.

А по обочинам дорог колыхались волны желтой, высокой пшеницы. По ночам горели подожженные колхозные поля. Полыхало багровое зарево пожаров. На многие версты пахло паленым хлебом, и этот запах кружил, дурманил головы.

В последних числах июля, когда выжженная солнцем степь изнывала от зноя горнострелковый разведывательный отряд, шедший во главе 4й горнострелковой дивизии вермахта, вышел к станице Кущевской.

Первая немецкая атака была отбита огнем советских войск. Но немецкое командование во что бы то ни стало решило захватить и использовать для дальнейшего наступления перспективный плацдарм.

Утром 31 июля пехота вермахта начала наступление на позиции 12й Кубанской и 116й Донской кавалерийских дивизий, оборонявших станицы Шкуринскую и Канеловскую. Казаки перешли в контратаки и сумели отбросить противника, но соседняя 18я армия дрогнула и начала отступать.

31 июля входившая в ее состав 216я стрелковая дивизия оставила Кущевскую.

С наступлением ночи 15я кавалерийская дивизия попыталась выбить противника из станицы, но не смогла. Тогда-то командование и решило ввести в бой 13ю казачью кавалерийскую дивизию полковника Бориса Степановича Миллерова, входившую в состав 17го Кубанского казачьего корпуса. Корпус был сформирован из жителей Краснодарского края.

Ночью казаки, переместились в высокие заросли кукурузы и подсолнухов, заняли исходное положение для атаки.

Рыжела выжженная солнцем земля. Тянулись по небу бледные прозрачные облака.

На зорьке выслали разведчиков. Трое пластунов скрылись в зарослях кукурузы. Через полчаса они вышли к ровному полю, заросшему травой. В бинокль были хорошо видны беленые казачьи хаты, скрытые фруктовыми садами.

Где-то вдали подымался высокий журавль колодца. По пустой улице покачивая ведрами на коромысле прошла молодайка в белом платочке на голове.

Сержант Нефедов закусив травинку медленно переводил окуляры бинокля с хаты на хату.

– Вииииижу!

Из-за деревьев выглядывали хоботы танковых пушек. Вился дымок походных кухонь.

Разведчики вернулись, доложили – в станице стоят немцы. Готовятся к маршу.

Через час из станицы выдвинулась колонна грузовиков с пехотой. Впереди двигались мотоциклисты разведки и штабные машины.

Командир дивизии полковник Миллеров вызвал по рации штаб корпуса.

– Кипарис, это Береза... Ответь, прием!

– Береза, Кипарис на связи. Что у тебя, прием!

– Заняли позицию, оседлали дорогу, обзор на три километра вперед. Из станицы выдвигается немецкая механизированная группа, стоим, ждем.

– У них есть танки?

– Пока не вижу… Нет. Точно нет. Только грузовики с пехотой, бронемашины. До роты мотоциклистов.

– Твое решение?

– Атакуем лавой со стороны солнца. Заходим с правого фланга, по полю.

– Как ты без поддержки-то, Борис?

– Используем фактор внезапности. Немцы и опомниться не успеют. Порубим и отойдем.

– А если немцы подтянут танки или самоходки?

– На этот случай приготовил для них подарочек.

– Подарочек то подарочком, но коробочки Орловской бригады тебя поддержат. Сейчас дам команду. Давай тогда, вперед! Только не увлекайся чересчур, а то я тебя знаю. Все, конец связи.

Миллеров оглядел позиции.

Яркое утреннее солнце выкатилось из-за линии горизонта и медленно поднималось на стоящими и лежащими людьми.

– Васильев! Командиров полков ко мне. Срочно!

После получения приказа комдива командир полка майор Соколов построил свои эскадроны. Сказал коротко:

– Сейчас мы пойдем в атаку. Биться будем насмерть. Может случиться так, что погибнем все. Но если нам придется погибнуть, то умирать будем с казачьей удалью.

Командир полка еще молод, у него мальчишеские черты лица.

А у рта уже тяжелые складки, и глаза взрослого, уже пожившего, много повидавшего в своей жизни человека. Большие, выпуклые, окруженные сеточкой морщин. Не отрываясь, словно прощаясь долго смотрел на казаков.

Знал, что многих видит в последний раз.

Перед атакой казаки сняли с себя все лишнее, что могло помешать в бою – котелки, саквы, плащ-палатки, лишнюю амуницию. Оставили только самое необходимое– оружие, патроны, примотали к прикладам карабинов пакеты с перевязочными бинтами.

Вытянули из ножен шашки. Освобожденная из ножен, жалобно и тонко, взвизгнула сталь клинков.

В воздух взлетели три красных ракеты. Командиры полков подали команду: «Поэскадронно! Развернутым фронтом! Для атаки! Марш!»

Казачья лава, развернувшись на два километра по фронту и сверкая клинками, двинулась на немцев.

Поле вмиг запестрело разноцветьем казачьих черкесок, разномастьем скакунов.

Над степью клубилась пыль, дрожала земля под ударами копыт.

Бряцали клинки, громко фыркали и ржали кони.

Вороной Соколова стлался в бешеном намете над горячей сухой землей. Его уши были плотно прижаты к голове, хвост вился по ветру черной лентой, тело напряжено так, что было видно как под кожей дрожат мышцы.

Комполка на секунду отвел взгляд от ощетинившейся выстрелами колонны, оглянулся назад. Увидел за собой кричащую, визжащую, покрытую серой пылью пеструю лавину и закричал что-то неразборчивое, громкое, страшное, поднимающееся из самого нутра:

– А-а-а-а-а-а-а!..

Следом за конницей двинулась группа танков Орловской танковой бригады, приданные для поддержки атаки. Но уже через несколько минут танки отстали. Через некоторое время они остановились и отвернули в сторону.

Полковник Миллеров увидев это, побледнел. Он знал, что сейчас несущуюся лаву перережет кинжальный огонь пулеметов, накроет волна осколков.

Но случилось чудо. То– ли солнце ослепило наводчиков, то ли Господь на секунду прикрыл казаков своими ладонями, но немецкие пушки ударили опозданием. И эта секундная задержка спасла многие жизни.

Лава перешла в галоп.

И уже через мгновение казачью лаву накрыли разрывы пушек.

Визжали над степью ротные минометы. Разрывалась под ногами земля.

Ротный немецкий 50мм миномет это страшное оружие. Вырвавшаяся из короткого ствола мина падала почти отвесно, и на месте взрыва оставалась лишь небольшая воронка, размером с десертную тарелку. Но ее осколки разлетались над самой землей и буквально сбривали все живое в радиусе семи-десяти метров. Такие минометы были в каждом пехотном взводе вермахта. Каждый делал до двадцати выстрелов в минуту.

Но конницa шлa в атаку с тaкой безрассудной бешеной яростью, что даже мертвые казаки не бросали шашек. Падали вместе с седоками казачьи кони. Но все ближе и ближе был враг. До него оставались считанные метры – сто… пятьдесят... десять.

Уже можно было рaзглядеть лицa с той и другой стороны. Побелевшие от ненaвисти глaзa, оскаленные в крике рты.

Первый ряд казаков врубился в немецкие порядки. Николай Калмыков, Бачир Бек-Оглы, Тихон Беззубченко, Рамазан Потоков, Тимофей Шевченко, Григорий Яворский, Аслан Тугуз, Хизир Дауров.

Командир полка Иван Соколов, ворвался в немецкую колонну с шашкой в каждой руке. Повод держал в зубах, управлял конем лишь одними шенкелями.

Захлебываясь злобой и остервенением, бросал жеребца в орущую стреляющую кутерьму и, мгновенно выхватывая взглядом вражескую форму крестил шашками налево и направо.

Рядом страшно ругался кто-то из казаков.

– В божину... в креста... сук-и-ииии их!

Взвизгивали клинки, со свистом рассекая воздух. Звучали выстрелы.

– Трах!.. Трах!..

Со звоном вылетали пустые гильзы. Бешено ржали кони.

Лезла в глаза и глотку горькая степная пыль. Выжигала изнутри словно отвар полыни. А сверху палило проклятое солнце и одинаково молили русский и немец– «Господи, за что!?»

– Руби! – слышался крик и Соколов не понимая, что кричит сам– бил, рубил, колол!

Рукояти шашек, потные и скользкие от крови выскальзывали из рук.

Лязг и стон висел над колонной, превратившейся в сплошной кусок окровавленного шевелящегося мяса, кричащего от боли.

Но Иван Соколов уже не видел, как дерется его полк. Шальная пуля ударила его в переносицу и комполка медленно сползал с коня, запрокидываясь на бок. Жеребец под ним неожиданно взвился на дыбы и стал оседать на задние ноги.

После короткой и страшной стычки на поле остались лежать убитые казаки и немецкие солдаты. Там и сям валялись трупы лошадей, оружие, седла, разбитые мотоциклы.

На передних коленях стоял вороной жеребец командира полка. Поблескивающая серебром уздечка была оборвана, поводья болтались, седло сбилось на самую холку, а лопнувшие ремни нагрудника свисали до самой земли. Он тяжело поводил боками, хрипло с протягом дышал, издавая жалобные стоны. Под животом висели окровавленные кишки.

Какой то казак в кубанке, с залитым кровью лицом лежал рядом с ним и безостановочно просил пить.

Казаки пришли в себя только возле пруда, затянутого зеленой ряской. Они жадно пили застоявшуюся, густую, пахнувшую тиной воду, черпая ее фуражками и кубанками, и из их глаз текли слезы.

Никто не мог ничего с собой поделать. Старые казаки говорили, что так бывает всегда, когда в первый раз убьешь человека.

Лица были в корке из пыли, пота, крови. На лошадях тоже была кровь.

Показалась группа всадников, впереди которой ехали командир дивизии полковник Миллеров и комиссар Борис Семенович Шипилов. Комиссар был очень возбужден. Поблескивали стекла очков в металлической оправе, в руке держал клинок, перепачканный засохшей кровью. Дрожа и захлебываясь комиссар рассказывал о том, что только что зарубил семерых человек. Миллеров почти не слушал и смотрел влево вперед, в лесопосадку, где стояли танки, а у машин выстроились экипажи. Он был очень бледен, с осунувшимся худым лицом, глаза ввалились.

Поравнявшись с танкистами комдив остановил коня, спешился. Несколько мгновений он стоял под палящим солнцем, вытирая фуражкой серое от пыли лицо. Обметанные зноем губы вздрагивали.

Ткнув пальцем в сторону командира танкового батальона он скомандовал: «Майор, ко мне!»

Крепко сбитый крепыш в грязном промасленном комбинезоне сперва бегом, потом, четко печатая шаг, подскочил к Миллерову и взял под козырек: «Товарищ полковник… разрешите доложить... Я не смог...»

Миллеров его перебил: «Не смог?!. Ах ты!.. – Его лицо перекосилось. Трясущимися руками вырвал из кобуры пистолет и разрядил обойму в упор. Всем стало муторно. Экипажи с бледными лицами остались стоять на вытяжку, но Миллеров проехал мимо, даже не взглянув в их сторону.

Никто даже в мыслях не осудил командира дивизии, законы войны суровы и он поступил соответственно обстановке. Приказ танкистами не был выполнен и кто-то должен был за это понести наказание. Был ли действительно виноват командир второго танкового батальона или просто «попал под раздачу» этого никто не выяснял – на его месте мог быть любой.

Судьба распорядилась так, что за этот бой комбат-2 без суда и следствия получил в «награду» пулю в грудь и полное забвение, а командир первого танкового батальона капитан Березин – орден Красного Знамени на грудь.

Фамилию расстрелянного танкиста никто не запомнил. Да ее никто и не спрашивал.

Много в те дни гибло красноармейцев, лейтенантов, капитанов, майоров. Всех разве упомнишь! Чьим-то родным написали в похоронке – «Погиб за Родину»! И за это спасибо. В кому-то – «Пропал без вести».

Примерно в то же самое время под Орлом, обер-лейтенант Фридрих Хенфельд, командир самоходной артиллерийской батареи по своей вине потерял три орудия и они были захвачены советскими частями. Незадачливого офицера ждал приговор военного трибунала. Но командир 4й дивизии генерал-майор Генрих Эбербах, рассудил иначе. Он приказал офицеру отбить свои орудия. Обер-лейтенант был убит в бою через три дня, но умер героем.

Придя в себя, фашисты пустили на конницу танки. Взревели танковые моторы. Ощетинились взрывами стволы танковых пушек.

Осколком снаряда убило Бачира Бек-Оглы. Казак Мележиков на руках вынес из-под шквального огня тело своего политрука.

Когда до немецких танков оставалось всего 400 метров командир конно– артиллерийского дивизиона капитан Чекурда выкатил орудия из зарослей кукурузы.

– Орудия на прямую наводку. По танкам огонь!

Несколько машин вспыхнуло, остальные развернулись и ведя стрельбу из орудий и пулеметов пошли, на батарею.

Еще несколько танков вспыхнули факелами. Остальные через кукурузное поле двинулись назад и, забирая широким полукружьем вернулись в станицу. Пять немецких танков воняя дымом и горелым мясом остались стоять на поле. Рядом лежали тела убитых танкистов. На батарее перевязывали раненых.

Бой с танками – страшное дело. Обоюдно страшное.

Через полчаса лязгая гусеницами и сотрясая землю танки вновь пошли в атаку.

Три раза Кущевская переходила из рук в руки. 216я дивизия не оказала поддержки казакам. В итоге кавалерийский корпус отошел на исходные позиции.

В ожесточенных августовских боях 1942 года и в результате Кущевской атаки казачьи части понесли тяжелые потери.

Но эти смерти не были напрасными, атаки не были бессмысленными. 17й кавалерийский корпус на четверо суток задержал наступление 17й армии и отошел только по приказу Командующего Северо-Кавказского фронта маршала Буденного.

За это время отступающие части Красной Армии сумели привести себя в порядок, заняли новые оборонительные рубежи и вновь оказали сопротивление наступающему врагу.

За эти четверо суток Николай Байбаков, уполномоченный ГКО в Кавказском регионе сумел уничтожить все нефтяные скважины и нефтеперерабатывающие предприятия. Вермахт не получил ни капли Майкопской нефти.

* * *

9 августа 1942 года Красная армия оставила Краснодар и отошла на левый берег реки Кубани, в предгорье, к Горячему Ключу.

Полуторка, с прицепленной к кузову небольшой пушкой, пыля и скрипя тормозами, остановилась у переправы. Еще на ходу водитель выскочил из деревянной кабины, закричал от отчаяния. Прямо у него на глазах саперы взорвали переправу. До подхода немецких танков оставалось несколько минут.

Резко развернувшись водитель дал газ и машина рванула в сторону от переправы. Водитель выжимал из старого мотора все, что было можно. Машина с бешеной скоростью неслась по пыльной дороге.

Немецкая армия вошла на территорию Краснодарского края через северные станицы.

Дойдя до Кущевской, немецкая колонны разделились. Одна вступила в бой, а

другая колонна пошла прямиком на Шкуринскую и Канеловскую.

На ее пути занял оборону спешно сформированный батальон, состоящий из добровольцев непризывного возраста, служивших в Красной армии еще во время Гражданской войны и учеников 9—10 классов.

Наспех переодетым в солдатское обмундирование, сыпанули им в пилотки по горсти патронов, дали одну винтовку на троих и послали в бой против немецких танков.

Новобранцы просили оружие. Командир роты, из запаса, уже немолодой, высокий, сумрачный, молча вглядывался в их лица:

– Нету, хлопчики, нету дорогие! Вот убьют кого, тогда и возьмете.

Обреченно махнул рукой и побежал командовать.

– Ну уж, нет, – казал себе Коля Протасов. – Я с голыми руками воевать не буду.

Выпросил у старшину гранату. Насколько мог заточил о подобранный где-то камень лезвие саперной лопаты. Проходящий мимо старшины долго смотрел на него, потом сказал:

– Вижу сноровистый ты парень. Если не убьют, воевать хорошо будешь. Кто сноровке научил?

– Отец. Он еще в гражданскую воевал.

– Понятно. Батька – то, из казаков?

– Казак.

– Воюет?

– Воюет. Только где не знаю. Ни одного письма.

– Ясно. Ладно, дам я тебе винтовку. Завалялась у меня одна. Пойдем со мной.

Винтовка оказалась без ремня, с побитым прикладом и налетом ржавчины на стволе. Коля раздобыл ружейное масло и любовно протирал затвор ветошью, добиваясь его свободного хода.

Кое как окопавшись, новобранцы сидели в окопах притихшие, раздавленные.

В небе висело слепящее солнце. Серый коршун распластав крылья медленно парил над перекопанной землей, сидящими в окопах и ячейках красноармейцами, укрытыми стеблями кукурузы 47и миллиметровыми пушками.

К самому горизонту, насколько хватало глаз, уходила выжженная степь. Ветер раскачивал сухие будылья кукурузы и стебли горькой полыни. За рекой стояла тишина.

Старшина бережно и экономно курил самокрутку. Он знал цену последней затяжки перед боем. Последней минутки жизни.

– Мне-то што, – говорил он, – я уже пожил и повоевал, да и умирать приходилось. А вот вам придется... все... в первый раз. Я так думаю, что многим и в последний... Держитесь хлопцы. Умирать не страшно.

Внезапно на дороге показалась полуторка. Машина мчалась по едва приметной дороге, затерявшейся среди выжженной степи. Ее трясло и мотало на ухабах грунтовой дороги, полуторка завывала перегретым мотором и скрипела рессорами.

– Танки!.. Тыща танков прорвалась! Окружили! – Истошно орал из кабины водитель.

Комбат не раздумывал. Охрипшим голосом он закричал:

– Батальон! К бою! Командиры рот ко мне!

Политрук Орловский пошел по цепям, приказывая стоять насмерть.

Старшина Яшкин начинавший воевать в 1915 году против немцев, а демобилизованный из Первой Конной Буденного, только вздохнул:

– Семь винтовок на взвод… Конешно на смерть, товарищ комиссар.

Вернувшийся от комбата командир роты приказал старшине:

– Передайте по цепи. Огонь только по команде!

Старшина докурил. Бросил окурок и затоптал его сапогом. Передал:

– Жопы спрячьте, хлопчики. Стрелять только по команде или за мной.

* * *

Серо-коричневые танки T-III поднимая облака пыли и почти не встречая нигде особого сопротивления, неслись по полевой дороге в направлении реки Кубань. Задача была простая. Захватить и удержать до подхода основных сил переправу.

Командир танковой группы майор Минх, в пропыленном черном комбинезоне остановил колонну. Он разглядывая в бинокль лежавшую перед ним бескрайнюю степь, окаймленной на горизонте редкими одиночными деревьями.

Рев двигателей, вздымающееся вверх над пригорками облака желтоватой пыли.

Непонятная страна эта Россия. Жара здесь сменяется проливным дождем, дождь шквальным ветром, швыряющим пыль в лицо. Песок во рту, резь в глазах, кровоточащие веки. Сколько мы уже едем? Сколько километров позади?

Майор Минх задержал у деревьев свой взгляд.

– Макс– сказал он в переговорное устройство.– Впереди нас ждут русские. Ты видишь деревья? Там и есть их окопы. Прикажи ударить из всех пушек и обходим русских с флангов.

Майор соскользнул в башню, захлопнул люк. Колонна рассыпалась веером, взревев танки кинулись вперед. Заметив цель ударила танковая пушка командирской машины. Резко, с отдачей, потом еще раз и еще.

Тотчас же, словно по сигналу, заговорили орудия других танков, выплевывая из стволов снопы пламени.

Несколько 75мм снарядов упали на батарею сорокапяток. Взрывом опрокинуло одно орудие. Возле свежей воронки вверх колесами валялось покореженное орудие, а рядом лежали обугленные взрывом трупы. На них кусками висели обгорелые обрывки одежды. Трое лежали неподвижно. Четвертый полз по полю и что-то кричал высоким голосом.

Расчет второй продолжал остервенело стрелять по движущимся танкам. Закрутилась на месте и вспыхнула командирская машина майора Минха. Распахнулся верхний люк и с башни на землю сполз человек в горящем комбинезоне. Горящий танкист катался по земле и кричал от боли, закрывая лицо руками.

Один из танков на стыке взводов прорвался через линию окопов, и двинулся на батарею, давя по пути людей и засыпая землей стрелковые ячейки.

Через полчаса все было кончено.

По всей степи лежали убитые люди, порезанные пулеметами, побитые осколками, застигнутые смертью врасплох.

Картину страшного опустошения дополняла изрытая снарядами и солдатскими лопатами земля, зияющая окопами и свежими холмиками брустверов. Жаркое кубанское солнце стояло в зените и плакало янтарными нитями.

К месту боя слетались тысячи мух, садились на лица, ползали по окровавленным гимнастеркам.

Рядом с контуженным старшиной сидел в своей ячейке Коля Протасов с головой, пробитой пулей. Мертвые побелевшие пальцы вцепились в приклад винтовки. Из-за брезентового ремня торчала граната. По всей степи лежали тела новобранцев. Кровь, еще алая, сочилась из ран, медленно сворачиваясь, рубиново поблескивая, подчеркивая невозвратность случившегося.

Слышался рык моторов, приближались немецкие танки.

Старшина, заваленный в окопе комьями земли, пришел в себя от дикой боли в голове и от того, что нечем было дышать. Он мучительно с хрипом вздохнул, закашлялся – рот и легкие его был забиты землей. С мучительным стоном старшина встал на колени, потом сел, вместе с хриплым стоном выталкивая изо рта грязь и кровь. Очумело потряс головой, вытряхивая из нее боль. Вытянул у мертвого Коли из-за пояса гранату. Страшно усмехнулся.

– Ну что, казак... покажем гадам, как умирают русские солдаты?

И пополз с гранатой в руках в сторону приближающихся танков.

Старшина Яшин остался лежать там же у неизвестной высотки в Кубанской степи, где принял свой последний бой его батальон. Вчерашние школьники, вооруженные лишь винтовками и саперными лопатами не смогли уничтожить фашистские танки. Но ценой своих жизни они на целый час задержали их продвижение и шагнули в небытие... или в бессмертие.

Бог судья тем, кто послал их неподготовленными и плохо вооруженными на заклание и смерть...

* * *

Этим же вечером жители окраины Краснодара услышали шум мотора. В Казарменный переулок на большой скорости влетела полуторка, с прицепленной к ней 45миллиметровой пушчонкой «Прощай, Родина». Грузовик остановился под тополями. Из машины выскочил рослый водитель в пропотевшей на спине, расхристанной гимнастерке, без пилотки.

По дороге бежали мальчишки:

– Немцы! Немцы-ыыы!

Доносился приближающийся шум двигателей, треск мотоциклов.

– Твою же мать!..

Солдат быстро отцепил пушку, развернул ее в ту сторону, откуда должны были появиться немецкая колонна. Открыл задний борт, вытащил из кузова ящик со снарядами.

Уже минут через десять появились фашисты. Впереди мотоцикл с пулеметом, за ним легкий разведывательный бронеавтомобиль «Панцер-222».

Пушка вздрогнула, блеснула пламенем, дыхнула дымом, глухо тявкнула.

Первый выстрел опрокинул мотоцикл. Башня броневика повернулась вправо, стволы 20мм автоматической пушки и пулемета искали цель.

Опять не страшно тявкнула пушчонка.

Снаряд пробил 8мм броню. Броневик вздрогнул, через мгновение раздался хлопок взрыва. Взорвался боекомплект. Из щелей и открытого люка вынесло сноп оранжевого пламени. Машину заволокло дымом.