Текст книги "Роксолана Великолепная. Жизнь в гареме (сборник)"

Автор книги: Сергей Дяченко

Соавторы: Владимир Грабовецкий,Сергей Плачинда,Ирина Кныш,Юрий Колесниченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Неограниченной была власть Сулеймана, но у султанша Хасеки было ее еще больше, потому что была умной женщиной, которая умела управлять мужем. О ней давно говорила Европа, называя то коварной, то мудрой. Никто не отрицал ее ума, влияния на властителя великой империи. Никто не обвинял ее в упрямстве, жажде жизни, которую она выбрала еще в первые дни пленения.

Роксолана знала о своем влиянии на падишаха и пользовалась этим, потому что на каждом этапе должна была решать сложные задачи. Сначала они касались выживания, приспособлению к чужому, враждебному состоянию. Затем родились дети – ответственность возрастала с появлением каждого младенца. Дети повзрослели – проблемы изменились. Теперь они были связаны с властью, с самой жизнью. Один из ее мальчиков должен взойти на султанский трон. Трудный выбор, но султанша сделала его и действовала против совести только ради спасения сына. Позади был путь интриг и измен, апогеем которого должна была стать победа Селима. К тому времени Мустафа уже всего достиг. Единственное, чего еще не достиг – султанской власти. Он был уверен, что все это впереди, надо лишь немного подождать. Он знал, что получит то, что принадлежит ему по факту рождения. Он – законный наследник, поэтому для него есть только два пути: достичь вершины или погибнуть.

Всем своим поведением Мустафа подчеркивал будущее назначение. Вел чинно, важно, говорил медленно и строго. Он никогда не хотел быть похожим на отца, потому надеялся, что сможет превзойти его во всем: в управлении государством, в отношениях с женщинами, сыновьями. Мустафа ждал этого почти всю свою сознательную жизнь – пример терпения. Наверное, жажда власти все же распирала его изнутри. Как-то эмоции вышли из-под контроля и были вылиты на бумагу. Это была серьезная ошибка: на страже покоя султана и своих детей стояла неутомимая султанша Хасеки. Все сокровенные мысли Мустафы становились для нее открытой книгой. Пора немедленно действовать. Роксолана не колебалась.

Осенью 1553 Сулейман Великолепный готовился к войне с персидским шахом. Время от времени в султане просыпался суровый воин. Он появлялся в Стамбуле только для того, чтобы встретиться с женой, по которой очень скучал. Эта женщина стала для него чем-то значительно большим, чем любимой. Вспоминал, как после первой же ночи не мог избавиться от воспоминаний о необычной рабыне. Прошло время – она стала частью его самого, но до конца никто, даже он, не знает Роксоланы. Она будто бы поселилась в его душе. Иногда падишах задумывался над сплетнями: она рыжеволосая ведьма. Может, и так, но он, не колеблясь, отдал бы жизнь свою за ее любовь. Воспользовавшись его доверием, Роксолана действовала уже не одна, как в первые годы своего пребывания в гареме. Уже не было и самого гарема, только большая и мудрая зеленоглазая султанша Хасеки. Женщина победила. Осталось сделать все возможное, чтобы изменить законы, из-за которых ее сыновьям никогда не добраться вершин власти. Это была мечта и месть. Мечта матери и месть женщины – как будто бы два человека жили под маской когда-то улыбающейся Хюррем, мудрой Роксоланы, теперь – непредсказуемой и жестокой султанши Хасеки.

Роксолана и Рустем-паша сумели убедить султана, что его наследник Мустафа завязал тесные отношения с персами и стремится свергнуть его. Якобы перехвачены письма, в которых сын Махидевран только и говорит о том, что Сулейман давно перестал быть настоящим султаном. В этих письмах ощущался отголосок войны. Войны, которую Мустафа готов был начать против своего отца, потому что слишком долго пришлось ждать наследства. Рустем-паша убедил султана в том, что юноша ведет себя крайне необдуманно и пытается привлечь визиря в сообщники. Враждебные слова султанского сына полны неуважения к повелителю империи. Он пишет, что государство нуждается в другом повелителе, – непоколебимом, неумолимом, жестоком, но справедливом, как он – Мустафа.

Мир померк в глазах разъяренного султана. В октябре 1553 Сулейман вызвал сына к себе в лагерь. Муста-фа будто бы ждал этого. Был уверен, что настал его час. Представлял, как обрадуется мать. Невозможно представить чувства обоих: один надеялся, что восходит к желанной вершине, другой стоял перед бездной, потому что уже сделал выбор.

Разговор не состоялся. По приказу Сулеймана Муста-фа был задушен. «Все это происходило на глазах султана-отца», – докладывал французский посол. Представитель германского императора Бузбек добавил: «Сулейман, отделенный стеной шатра от места, где разыгрывалась трагедия, высовывал из него голову и бросал страшные и грозные взгляды на «немых», упрекая их за медлительность гневными жестами». Пророк запрещал проливать кровь падишахов и их наследников, поэтому Мустафу, а впоследствии его единственного сына Мехмеда, Баязида и его пятерых маленьких детей, внуков султана, задушили зеленым шнурком.

Мать Мустафы обезумела от горя. Ей пришлось еще двенадцать лет оставаться в этом мире, оплакивая смерть сына и внука, свою безрадостную жизнь. Наверное, это было наказание за годы счастливой жизни рядом с любимым повелителем ее души и тела. Бывшая Властительница Века Махидевран жила всеми забытая, в бедности, жаждала смерти своей соперницы, однажды дождалась, и получила ли удовольствие? Можно ли его почувствовать через столько лет боли и отчаяния? Когда ничего нельзя вернуть, нечего ожидать.

Между тем войско узнало о неожиданной смерти Мустафы. Это была страшная весть. Волна недовольства прокатилась в рядах верных султану янычар. Жестоким был Мустафа, но в том мире это не считали недостатком. Воины уважали смелого, гордого человека, который впоследствии должен был занять трон Сулеймана. В лагере были убеждены: то, что произошло с наследником султана, является происками Рустем-паши. На него был направлен гнев войска: только голова визиря могла вдоволь удовлетворить его.

Султан знал, что с янычарами шутки плохи: это была бы настоящая игра с огнем. Выражая недовольство, они всегда чего-то требовали, чего-то хотели, и султан решал вопрос, давая обещания или обманывая янычар. Так сделал и на этот раз: Великим визирем назначил другого. Начался упадок славы Рустема. Его ждало забвение.

Теперь Сулейман почувствовал: пора объявить наследника. Султан находился в походе, поэтому советоваться с женой не мог, но был уверен, что знает ее мнение. Селим был старший сын. Сулейман был в отчаянии.

Будто проклятие нависло над детьми султана. Двух сыновей оплакала его Хюррем, впоследствии именно ее обвинят в смерти Мустафы. Сердце вздрагивало от боли за свою любимую. И не было ее рядом, поэтому не было возможности услышать ее мудрые слова. Но в тяжелый период выбора сама судьба подсказала падишаху имя наследника – Селим. Роксолана должна была радоваться. Торжества испортило поведение младшего сына. Он не сомневался, что в судьбе его брата вмешалась безжалостная мать. Джихангир обвинил ее в том, что из-за нее империя осталась без разумного, благородного наследника. И все ради ничтожества Селима.

Любимец Роксоланы был похож на нее только снаружи. Он интересовался только женщинами, выпивкой, но мать не хотела этого замечать. Джихангир никогда не уважал Селима, поддерживая хорошие отношения с Мустафой. После смерти очевидного наследника султанского трона младший сын чувствовал себя в опасности. Раньше не думал о жестокости закона касающегося выбора наследника, а теперь понял: он только мешает всем. Ходили слухи, что Джихангир принимал опиум, который окончательно разрушил его тело и душу. Хотя есть другая версия: после одного из разговоров с матерью утром его нашли мертвым. Легенда приписывает эту загадочную смерть Роксолане. Османские хронисты писали о Хасеки, что она стала всемогущей, а султан потерял свое величие и выглядит послушной куклой в ее руках.

Согласно другим историческим источникам, мать, узнав о смерти младшего сына, долго не могла утешиться. Сколько страданий выпало на долю этой женщины, сколько потерь! В сердце ее была пустота – ни слез, ни слов. И рядом не было мужчины. Снова долгий поход разлучил их. Они уже очень давно не виделись, переписывались, как всегда. Поэтому писали друг другу в последнее время грустные письма. «Аллах наказал нас за то, что мы не любили Джихангира. Рос забытый нами, практически презираемый, а когда умер, поняла, что он самый дорогой», – упрекала Роксолана. Сулейман чувствовал, как разрывается сердце от таких слов, все спрашивал, чем может ей помочь, но знал – не сможет ее утешить.

Великая Хасеки находилась в тяжелых раздумьях. Жизнь казалось бессмысленной. Словно в одном теле было две женщины: одна свободолюбивая, смелая, другая – униженная, коварная. Сначала рабыня, потом – любовница, затем – султанша. Теперь Сулейман обращается с ней, как со святой. Это было от понимания непоправимого. Разрушаются отношения от длинных разлук. Султан словно убегал от себя, окружая себя темным облаком войска, выступал в походы, все отвоевывал, побеждал, уничтожал. Тосковал по своей Хюррем, но чувствовал, что чем дальше, тем больше сомневается, что знает эту женщину.

Никогда не знала Росколана покоя, потому что все вокруг было чуждо, ненавистно. За это и получила наказание: мать хоронила детей, женщина продавала свою душу. Приговоренная к вечной тревоге, после смерти младшего сына она замкнулась в себе, не хотела видеть ни Рустема, ни Махриму, ни Баязида. Ей было безразлично, кто хочет быть с ней в этот страшный миг. Какая же она мать: сердце не подсказало, что беда на пороге. Что это за сердце такое? Безнадежная, бесконечная тоска овладела ею. Она вытесняла все другие чувства. Прежде всего – любовь, надежду. Султанша чувствовала, что потеряла любовь к султану. А может, и не любила его?

Все больше ее беспокоило прошлое. Золотая клетка, которой стала ее жизнь, тесна и отвратительная. Оглядываться назад каждый раз все труднее. Роксолана уже сама не понимала, стоят ли все эти жертвы задуманного еще в стенах гарема плана? Что осталось у нее от Анастасии? Потеряла веру, а потому – и душу. Десятки лет лицемерия, самообмана. Она чувствовала себя оружием в умелых руках великого падишаха. Хотя говорят, что именно она имела на него огромное влияние. Что из этого правда? Потому что переняла его методы борьбы и доказательства своей правоты: Роксолана вспоминала времена, когда после восхождения Селима поручила убить других его братьев. Она хотела быть уверенной, что власть не ускользнет из его рук. Позже были найдены другие сыновья Сулеймана, которых ему рожали другие женщины и наложницы. Жизни были лишены около сорока человек.

В оправдание Хюррем можно сказать лишь то, что если бы она не поступила таким образом, то с ней случилось бы то же, что она делала с другими. То есть, возможно, с точки зрения нашего времени это выглядит неприемлемым, но с точки зрения той эпохи это был способ выживания и самосохранения. Например, братоубийство – это средство избежать междоусобиц, которые могли привести к расколу государства. Жестокость не считалась преступлением.

Чем дольше оставалась наедине с мыслями, тем больше смуты поднималось в душе Роксоланы. Прошло время – великий доктор, которое не помогло зарубцеваться ранам на многострадальном сердце женщины. Сулейман возвращался из долгого похода. Стамбул принял его торжественно, пышно. Измученная смертями сыновей, Роксолана встречала султана практически равнодушно, но, как всегда, скрывала свои чувства. Смотрела на него и не узнавала; поседел, постарел, похудел. Изнурительные походы сказывались. Роксолана поймала себя на мысли, что в Стамбул вернулся другой Сулейман. Он не звал ее к себе, а она будто обрадовалась этому. Прошло несколько дней, Султан не появлялся ночью. Но все же каждый раз, как обычно, смотрел на свою Хюррем с восторгом. А она старалась быть приветливой, хотя уже тогда знала, что нет конца и края ее несчастьем, есть предел только в этих невероятных отношениях.

Впереди Роксолану ждало еще одно испытание. Рана, полученная смертью Джихангира еще болела. Только нельзя было с головой надолго погружаться в это горе. Два сына, которые остались у нее, уже ей не принадлежали. Сыновей двое, а трон один. Об этом Роксолана не прекращала думать ни днем, ни ночью. Она хорошо знала законы этого государства, в определенной степени олицетворяла его.

Повлияла на султана, но не на законы, пришедшие из прошлых веков. Поэтому любимец Селим все еще находился в опасности. Оставался еще один брат Селима, который не утратил надежды взойти на престол. Он догадывался о планах отца и матери, чувствовал угрозу своей жизни. Законы наследства оставались и гарантировали дорогу в будущее только одному потомку. Жестокость выбора. Поэтому Баязид решил покинуть страну вместе с гаремом, детьми. Он нашел прибежище в соседнем Иране.

Роксолана давно сделала свой выбор. Понимая, что Баязид представляет угрозу для Селима, уговорила султана начинать переговоры с иранским шахиншахом. Тот должен был выдать Баязида при любых обстоятельствах. Переговоры длились долго, но все же Сулейман получил головы сына и пятерых его малолетних детишек в обмен на одну из захваченных турками провинций. Кровавый путь к султанскому трону было проложен.

Есть версия, что Роксолана не дожила до этого жестокого события. Хотя все было очень просто и очевидно: прожила Анастасия всего пятнадцать лет, а всю оставшуюся жизнь умирала. Смерть постепенно одержала победу над жаждой жизни, так как была она кровавой, коварной, жестокой. В последние свои годы Роксолана часто болела. В период ее болезни Сулейман приказал сломать и сжечь все музыкальные инструменты во дворце, чтобы не нарушать покой своей возлюбленной.

Ничего не могли сделать султанские доктора и отступали в отчаянии. Они не догадывались, что это умирала не великая султанша Хасеки, а та улыбающаяся рыжеволосая девочка, которая почти сорок лет назад дала себе обещание выжить, выстоять, сохранить достоинство. Предотвратить этого не мог ни один доктор в мире.

Сулейман чувствовал себя бессильным, был в отчаянии. Не отходил от Хюррем, может, в мыслях обращался к своему всемогущему Богу и просил вернуть здоровье Роксолане на любых условиях. Но смерть была неподкупной. Завоевал полмира, а терял дорогого человека и был бессилен это изменить. Над султаншей читали Коран, а она, обессилев, закрыла глаза и вспоминала слова псалмов… В последний момент вернулась во времена, когда девочкой носила на шее цепочку с золотым крестиком. Казалось, это было не с ней. Такое тяжелое бремя судьбы.

Когда Роксолана умерла, Сулейман был безутешен и плакал на глазах своих подданных. Он не боялся потерять их уважение. В этот момент он не мог думать о своем величии. 15 марта 1558 стало для него черным днем – остановилось сердце любимой. Конец безмерной любви, сильной страсти. Ушла из жизни великая султанша, необыкновенная женщина. Сообщая об этом, послы европейских государств выражали уверенность в том, что изменений в политике османов не будет. Ведущие посты по-прежнему занимали люди Роксоланы, которые должны были обеспечить ее сыну путь на султанский трон.

Сергей Дяченко
Бархат и сталь. Киноповесть о славянской султанше

[3]3
  Печатается по изданию: С. Дяченко «Бархат и железо (Кинолегенда про Роксолану и Довбуша)». Приложение к журналу «Ренессанс», 1992 г.


[Закрыть]

Свадебная процессия направлялась к церквушке, стоящей на холме. Случилось это в жаркий летний день на окраине городка, который утопал в яблоневых садах, купался в тихой реке Липе. На горизонте зеленела полоса леса, а перед ней раскинулись поля созревшей пшеницы, улыбающиеся небу синими васильками. Слышны свадебные песни…

Шел 1520 год. Праздновали в Рогатине, неподалеку от Львова.

Невеста – пятнадцатилетняя Настя Лисовская в белом подвенечном платье поражала своей красотой и весельем. Ее суженый Степан, старше на несколько лет, не сводил с нее глаз – видно было – влюблен без памяти.

Раздается смех, шутки, играет музыка. Только мать Настеньки, идя рядом со своим мужем, отцом Иоанном, тихо жаловалась ему:

– Пусть Бог даст счастье нашему ребенку. Но не более богоугодное дело сделала бы она, если бы пошла в монахини? Ой, пригодилась бы нашей гонимой православной церкви. У Насти большой ум… И набожная она… Сколько же тех книг перечитала… И я дала зарок – как оклемается после этой страшной болезни, станет Божьей дочерью… И она же готовилась… А тут этот Степан. Хороший парень, но…

Деревенская свадьба. Художник Ефим Честняков

– Да ладно тебе, старая, пусть ребенок радуется жизни… – Улыбался священник, потея в своей рясе. – Ты же о внуках мечтала…

– Твоя правда… – согласилась с мужем.

Молодожены с дружками приближались к церкви, когда вдруг Настя, увидев цыганку, повернулась к ней, протягивая ладонь. Мать ее так и застыла на месте.

– Настя! Да что же ты делаешь?

И даже добродушный отец Иоанн нахмурился и загудел зычным басом:

– Так не годится, дочка! Только Бог определяет твою судьбу!

Но Настя топнула ножкой и рассмеялась:

– Да чего же здесь бояться? Бог могущественнее гадалки! Не так ли, батюшка?

Промолчал священник, а Степан засунул руку в карман и высыпал на гадалку горсть мелочи. Это решило дело.

Настенька радостно бросилась к нему, прижалась, а цыганка начала всматриваться в ее левую руку. Затем, в напряженной тишине на ломанном языке начала говорить, глядя то в лицо, то в ладонь Настеньки.

– Твой муж богат, ах, как богат. Очень богат! Могущественен! И любить тебя будет, как лев…

Все посмотрели на Степана. Он опустил глаза и весь зарделся. А гадалка уже не говорила – кричала, входя в странный экстаз:

– Вижу дальнюю дорогу… По чернобылю… перекати-поле… перекати-поле… Вижу… вижу тебя в жемчугах…

И белые шелка на ножках твоих… И красная кровушка на ручках твоих…

Все переглянулись. Наступила тишина. Настя немного растерялась, рука ее дрогнула, но она не убрала ее.

– Иметь будешь двух сыновей, как Ева… – продолжила цыганка. – И две свадьбы, а одного мужа!

– Ха-ха-ха! – не удержались подруги, а Настя тоже засмеялась. – Даже две свадьбы и одного мужа? Как же это?

– Вот плетет! – сердилась мать. – Разве такое гадают перед венчанием? Хватит!

Цыганка исчезла. Отец Иоанн поднял правую руку над молодоженами и торжественно перекрестил их. Настя прижалась к растерянному Степану, и он посветлел в лице. Все вновь направились к церкви, которая уже откликнулась прозрачным звоном. И взлетели в небо аисты, свившие гнездо у самого купола.

На пороге молодых встречал священник. Но в момент, когда Настенька с подружками шагнули на первую ступень церквушки, произошло что-то страшное.

Вдали послышались крики. Отрывистые, пронизывающие крики. Все забеспокоились и засуетились. Вдруг:

– Татары идут!

– Алла-гу! – Раздались дикие крики уже с улицы и со всех сторон. Свадьба мгновенно разлетелась среди страшного переполоха. Каждый спасался, куда мог. Кто в саду, кто между домами, кто в зарослях речки Липы, протекавшей неподалеку.

Улица уже была заполнена татарскими всадниками. Они с диким криком неслись вперед. Густые гривы и хвосты их некрасивых лошадей, «бакематов», достигали земли. Много свадебных гостей было уже в их руках – на арканах. Из пригорода доносился рев скота. Тут и там клубился дым…

Степан на руках внес Настю в церковь, закрыл дверь и побежал спасать родителей.

А Настя бросилась к иконе Богоматери, упала на колени, стала молиться, сжимая до боли руки.

Печально, как живая, смотрела на Настю Матерь Божия с младенцем на руках.

Лихорадочно зазвонил, и вдруг замолчал колокол.

За спиной девушки что-то ломалось, трещало, выло, захлебывалось. Она не оглядывалась. Молилась…

Вдруг на ее плечо, на белое свадебное платье опустилась черная ладонь с грязными ногтями. Дернула…

Девушка потеряла сознание. И в тот момент, когда падала на пол с венком на голове, в круговороте мира, темноты и огня ей показалось, что по щеке Богоматери скатилась слеза.

Вели татары пленников Диким Полем, Черной Дорогой ордынской… Черной звали потому, что бродило по ней черное несчастье, убийство, грабеж, «черная смерть» – чума, и черные от горя невольники… И земля здесь по природе черная, а татарские лошади, истоптав траву, отметили на ней черную полосу пути.

Стон и мучение…

Пленных мужчин гнали связанных, а женщин только под усиленным конвоем. Больного крестьянина, который не мог больше идти, убили на месте. Других «угощали» ремнями с узлами для боли …

Настя, в запыленном белом свадебном платье, в разорванной туфельке, шла на аркане за черными татарскими мажами (телегами), бежала за дикими лошадьми на ремне, теряя сознание под хохот ордынцев… Пот соленый заливал ей глаза, алая кровь стекала каплями с ее ножек на твердые корни, на степную сон-траву.

Раскаленный воздух дрожал, рождая миражи – обманчивые привидения степи…

– Денгис! Денгис! – вдруг послышались крики.

– Море! Море, – прошептали исхудавшие уста пленных. Перед глазами Насти простиралась широкая гладь воды в красном зареве зарождающегося дня. Увидела белую от пены волну морского прилива и услышала его громкий, ритмичный шум. Все остановились. Оживились, вздохнули так, будто бы здесь закончились их мучения…

Медленно вошла в воду, смочила лицо. Хотела попить, но не смогла.

– Соленая?! – удивилась девушка и вдруг улыбнулась. Увидел это старший из татар, засмеялся, чмокнул: «Ай, красивый Хюррем! Смеющийся Хюррем!»

Бесконечным и загадочным было Черное море. Как судьба.

Страшная Каффа, столица работорговли, утопала в сумерках. В большой комнате, где горели свечи, почтенная женщина учила молодых девушек ласкам. Учила на деревянных фигурах. Кто раздевал своего чурбана, кто уже сидел на его коленях, кто нежно и горячо целовал.

Это была школа невольниц. Настенька и здесь не унывала – вместо того, чтобы раздевать своего «мужчину», она накрутила на его голове тюрбан немыслимых размеров. Наставница только головой качала…

Днем сидела в школьной комнате на плетеной циновке, поджав под себя ноги. Сидела как все, но отличалась от других девушек. Жадно слушала учителя, почтенного турка Абдуллаха, вопросы ему задавала. И он, не скрывая удовольствия, что-то читал ей из священной книги Корана…

Когда переходили из школы в спальный дом, Настя увидела сквозь железную ограду, небрежно забитую досками, страшное зрелище: на улице извивался от боли нагой невольник в цепях с клеймом на лице, выстанывая только два слова на украинском языке: «О Боже!.. Господи!» Именно сейчас спускали на него больших, голодных собак…

Настя не смогла смотреть дальше. Глотнула воздуха, прислонилась спиной к ограде.

– Что же они делают? – прошептала.

– Так наказывают турки непокорных, – равнодушно сказала старая служанка-украинка, убирая во дворе, и подошла к Насте.

– Как они жестоки к нам… – вздрагивала Настя от стонов.

– Да и сами к себе, – молвила служанка. – Рассказывают, что наш султан Селим, когда занял престол, убил своих братьев и их сыновей… Приказал их задушить и наблюдал за этим злодейством собственными глазами… Что им рабы. Мы для них, как трава под ногами.

Не смогла Настя больше слышать стонов, закрыла уши руками, присев на землю…

И утром опять жадно, как губка, впитывала каждое слово уже другого учителя, высокого генуэзца, который показывал что-то на большой карте, где уже можно было заметить очертания только что открытой и завоеванной Америки… И снова Настя была неугомонная, спрашивала, спорила, вызывая улыбку и интерес европейца.

Вечером, когда все отдыхали, читала арабскую поэзию, понемногу разбирая неизвестные слова. Вдруг зазвучал церковный колокол – Настя бросила книгу, погрузилась в воспоминания, шептала молитву «Отче наш…»

И снова жадно училась, и уважаемый Абдуллах с удовольствием давал ей книги, вел с ней личные беседы, дивясь пытливому уму чужачки.

День сменял ночь, весна сменяла осень.

…Утром сквозь щель смотрела – не могла оторваться – на христианскую церковь, которая стояла напротив школы. Символом ее была разорванная цепь, прибитая над входом в церковь. К Насте прижалась новая рабыня, тоже украинка:

– Почему они так едут? Что это за церковь странная?

В этот момент из церковных ворот выезжали на ослах два монаха, обращенные лицами к ослиным хвостам.

– Это церковь Тринитариев, занимающихся выкупом христиан-невольников… А сидят так, потому что не считают себя достойными ездить, как ездил на осле Господь наш… Может, и мой Степан насобирал денег и выкупит меня…

Позже приехал в школу древний как мир, сгорбленный как сухое дерево паша. Девушки стояли вряд, а он их внимательно осматривал. Под строгим взглядом хозяина школы Ибрагима девушки бросали на купца горячие, огненные взгляды, выпячивали грудь… И из всех он выделил Настю. Она была красивая, как утренний цветок. Но не стала Настя завлекать его. Уехал паша недовольный.

Наказание не заставило себя долго ждать – угостили девушку как следует канчуками, обернув перед этим шелковыми покрывалами, чтобы следов на белом теле не осталось. Плакала Настя, всхлипывала.

– Не пойду к этому скелету! Я учиться хочу! Господи! Где же ты, Степан… Забери меня!

Неизвестно, чем бы закончились эти побои, очень уж рассердился Ибрагим, сорвал шелка с Насти, сам взял кнут, но прибежал учитель Абдуллах, спас свою лучшую ученицу. И крикнул:

– Умер султан наш Селим!

Вдруг стало слышно, как голосила уже вся Каффа.

– На престол вступает молодой Сулейман!

Упали молиться, и вместо траура – рвение какое-то:

– Аллаху Акбар! Пусть сто живет султан Сулейман! Он будет лучший из всех султанов!

Учитель Абдуллах стоял рядом с Настей, едва заметно улыбнулся ей. Девушка, несмотря на боль, не смогла сдержать любопытство. Спросила шепотом:

– Почему он самый лучший будет?

Абдуллах тихо ответил с твердой уверенностью:

– Он десятый по счету султан! Таково предсказание, о Хюррем…

– А не предсказано ничего о какой-нибудь из его жен? – с замиранием сердца слушала Настя ответ.

– Любимой женой его станет султанша Мисафир, что означает «чужестранка». Сойдет как ясная заря в сердце Падишаха, а зайдет кроваво над царством его. Сделает много добра и много бед на всех землях Халифа…

Застонала Настя то ли от боли, то ли от бессилия:

– Интересно было бы взглянуть на такую женщину! С высоких минаретов кричали муэдзины. Каффа молилась новом султану.

Над древним Царьградом или Стамбулом, одним из лучших городов мира, шел проливной дождь, размывая очертания мечетей и церквей. Зеленели кипарисы, зацвела белая и синяя сирень и красное цветение персика покрыло ветви его.

Это была столица красоты, великолепия, но и страданий… в одном из закоулков огромного Авретбазара продавали Настю. Стояла она на помосте, в четверке товарок со школы, скованная наручниками, на одной цепи. Там, за стеной, многоголосный гул, крики продавцов разного товара – голых людей, овец, ковров, верблюдов – все, что рождалось и создавалось на земле. В углу, где товар был для избранных, царила относительная тишина. Здесь было несколько групп одетых девушек из разных школ и городов – от самых черных дочерей мулаток до самых белых дочерей Кавказа – демонстрировали купцам все свои прелести и умения, полученные в школе; перед молодыми мужчинами будто стыдились, а старых пронзали острыми взглядами. Одна толстая женщина все время ела – наверное, чтобы доказать, что можно ее сделать еще полнее. Другая периодически поднимала тяжести, которые стояли возле нее, чтобы продемонстрировать не только красоту, но и силу…

Настя сидела, поджав ноги под себя, равнодушно наблюдая, как приценивались купцы и как подавали себя невольницы. Молилась Богу, погрузившись в себя. Не помогал разъяренный шепот Ибрагима, его угрозы…

Вдруг засуетился хозяин и все присутствующие. Стали делать руками знаки, чтобы встали невольницы – и все встали. Кроме Насти. Настя не шевельнулась.

По проходу шла группа черных евнухов под руководством какого-то достойника, тоже черного, почтенного, за ним несли на лектике (носилках) мальчика лет четырех-пяти, и женщину в парандже. Позади шла военная стража.

Лектика была резная, из черного дерева, крыша ее держалась на золоченых столбах. По обеим сторонам лектики занавесы и открытые окна. Мальчик и женщина сидели на мягких подушках, в богатых одеждах, в руках мальчик держал игрушечный лук, на боку висела маленькая сабля, на голове надет огромный тюрбан. Это был необычайно красивый, черноглазый, живой ребенок, который с интересом рассматривал все вокруг. Его заинтересовала Настя, которая не выказала почестей новоприбывшим. А может его внимание привлекла необыкновенная красота рабыни, которая была тоненькая как девочка, белолицая, с густыми золотыми волосами.

Подбежал к ней, и улыбнулся. Настя посмотрела на него – и тоже улыбнулась. Улыбнулась искренне, тепло – от чего стала просто неотразимой. Протянула мальчику единственное, что имела – гранат.

– Угощайся, – сказала она по-турецки.

Мальчик взял этот гранат и крепко сжал в кулаке, по руке потек красный сок…

– Видишь, какой я сильный?

– Очень, – улыбнулась Настя.

– Ты откуда? – спросил он.

– Из Украины…

– Так ты роксолана? Я хочу, чтобы тебя купили. Будешь со мной играть. Я Мустафа. Наследник престола. Потому, что отец мой – султан Сулейман. Его все боятся! – с гордостью сказал наследник.

К нему подошла недовольна мать, жена султана Махидевран, высокая, гордая черкешенка. Что-то сказала сыну на ушко, но маленький Мустафа возразил, даже ножкой топнул.

Тогда Махидевран подошла к Настеньке и, не говоря ни слова, потрогала ее лицо, взяла в руки ее золотистые волосы – точно так, как пробуют ткань.

Кровь ударила в глаза Роксоланы и к ее голове…

Дрожала она как осиновый лист, когда провели ее через какие-то страшные огромные ворота, над которыми возвышалась воткнутая на крюк человеческая голова. Непроизвольно подняла руку и прижала к груди маленький серебряный крестик. И вошла во двор сераля.

Весеннее солнце играло светом на разноцветных венецианских окнах султанского гарема и оживляло оргии красок на великолепных коврах в комнатах. Настя мыла ноги Махидевран, смазывала их маслами. Рядом крутился Хассан, кизляр-ага – главный евнух, готовый каждую минуту выполнить любую прихоть любимой жены султана. Это он был на Авретбазаре, когда покупали Настю, и сейчас не спускал с нее настороженных глаз, следил за каждым ее движением.

Чуть позже, в парке, где отдыхала Махидевран, ее сын играл с Настей – учил девушку стрелять из лука по тыквам, которые на высоких шестах проносили перед ними слуги. Насте никак не удавалось попасть, как она не целилась – зато смеха было достаточно…

В окне гарема стоял какой-то молодой человек в высоком белом тюрбане и смотрел во двор.

Затем Настя раскачивала Мустафу на качелях. Разговаривали.

– Какая красивая у тебя мама! – восторженно сказала Настя.