Текст книги "Пятая жизнь"
Автор книги: Сергей Дубянский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Тем более, надо было оставить! Святыни ж, небось, круто стоят, – мечтательно вздохнул Вовка.
– Нельзя такие вещи себе оставлять, – Борис повернулся к оппоненту, прикидывая, сколько тот уже выпил пива и стоит ли говорить серьезно.
– Почему? – удивился водитель, – кто нашел, тот и хозяин. Вон, у меня кореш нашел кольцо с брюликом. Сожительнице подарил, так она порхала от счастья; полгода пылинки с мужика сдувала – и за водкой сбегает, и в постель прыгает по команде…
– А через полгода?
– Да… – водитель махнул рукой, – скурвилась девка.
– Потому и скурвилась, что потерянные вещи (а, тем более, спрятанные специально) несут отрицательное воздействие. Отлученные от хозяина, они выпадают из общего сплетения божественных связей… – однако взглянув на водителя, Борис понял, что развивать мысль не имеет смысла – все божественное заключалось для него в иконке, по последней шоферской моде, приклеенной на панель (раньше таким неотъемлемым атрибутом являлся вымпел Победителя социалистического соревнования).
Неожиданно Борис вспомнил девушку, с которой коротал ночь на заправке. Хотя она тоже многого не понимала и, скорее всего, даже не разделяла его взглядов, но с ней почему-то было легко общаться.
– Мужики, анекдот хотите? – предложил Вовка, резко меняя тему, и Борис решил, что его вывод относительно уровня попутчиков абсолютно верен.
Анекдот оказался смешным; второй еще смешнее, и незаметно «житие» Бориса отошло на второй план, уступив место никого ни к чему не обязывающей болтовне.
Поскольку у Бориса анекдоты были старыми, он не пытался соперничать с Вовкой, разглядывая скучные поля с редкими вкраплениями деревьев – вроде, кто-то, едва начав выкладывать узор огромной мозаики, бросил его, не справившись с непосильной задачей. Солнце, совсем недавно висевшее над кабиной, сваливалось назад и теперь лишь отражалось в зеркале, а впереди, из-за далекого горизонта медленно наползал вечер.
Очередной городок возник совсем рядом с трассой – к нему уходила широкая, обсаженная деревьями улица, на перекрестке КамАЗ вдруг остановился.
– Все. Приехали. Это и есть Павловск – дальше нам на мелькомбинат, муку получать.
Борис взглянул на видневшийся вдали микрорайон, на предшествовавшие ему добротные домики с палисадами.
– А дальше трасса идет на Волгоград, да?
– Не-а, – весело отозвался Вовка, – эта на Ростов, но Волгоград тут не далеко – только дорога хреновая. Фуры там не ходят, но ты с местными поговори – может, они добросят.
Борис растерянно вылез, и КамАЗ, обдав его черным дымом, покатился под горку в соответствии с самодельной стрелкой – ОАО «Мукомол».
Солнце уже давно скрылось, оставив вместо себя круглую, бледную луну, а Борис все еще стоял на обочине с безнадежно поднятой рукой – машины следовали, либо через Воронеж на Москву, либо через Ростов на Северный Кавказ.
Где перекусить Борис нашел без труда, поэтому чувство голода его не мучило, зато ноги гудели, а надежда уехать в нужном направлении, с каждым проходившим часом становилась все более призрачной; он автоматически взмахивал рукой и потом, почти равнодушно, провожал взглядом удаляющиеся стоповые фонари.
Чем плотнее становились сумерки, тем четче формулировалась мысль, что незачем приезжать в незнакомый город посреди ночи – кроме милиции никого он там не встретит, а общение с ней никогда не доставляло ему удовольствия, ведь если он не мог обычным людям объяснить цель своего визита, то «стражам порядка» и подавно.
…Надо, либо оставаться здесь и заниматься поисками ночлега, либо перебираться в какое-то более знакомое место, – опустившись на землю, Борис расслабился; вытянул ноги и закурил. Автомобили двигались мимо, строго придерживаясь указания снизить скорость. Они напоминали математический график, в котором фуры определяли взлет надежды, а легковушки ее спад. Однако это был лишь поэтический образ – в действительности у Бориса уже не возникало чувства, что, оставив «пост», он упускает свой счастливый шанс. Была б его воля, после бессонной ночи, он бы с радостью растянулся прямо на траве и спал до утра, но, к сожалению, Павловские нравы были ему не известны.
Мысли, потеряв остроту, ворочались нехотя, и Волгоград незаметно перестал быть таким притягательным, как показалось утром. Анализируя ощущения, Борис чувствовал, что ему совсем не хочется туда ехать. Но и Павловск в его сознании выглядел промежуточной станцией, название которой забываешь, едва из поля зрения исчезает ее последнее строение.
…Нужна передышка, – подумал он, – наверное, я перемещаюсь с такой быстротой, что моя интуиция не успевает ориентироваться и подсказывать нужное направление; каждое мимолетное желание я принимаю за ее указующий перст и лечу, как дурак, навстречу абсолютной пустоте. Если б я еще знал, что именно ищу, было б во много раз проще, но мне не дано понять этого, пока подсознание не ткнет носом и не скажет: – Вот оно! Посмотри получше!..
Борис вернулся к теме ночлега, потому что через пару часов наступит настоящая ночь, и тогда голосовать станет просто бессмысленно. …Хотя половина водил и так уже не реагирует. Как здорово было раньше – заходи на любой вокзал и ночуй, а с этой «возросшей угрозой терроризма», фиг куда сунешься… А если вернуться в Воронеж? – подумал он, глядя на блестевший в сумерках указатель, – уж Центральный рынок-то я найду даже ночью, а там рядом и ночлежка; тетя Даша, небось, меня помнит – я уж уехал только вчера ночью…
Вдохновленный новой идеей, Борис встал, и, как ни странно, первая же фура остановилась, подняв облако пыли.
– Куда, брат? – крикнул водитель в открытое окно.
– На Воронеж!
– Садись! – дверь распахнулась.
В тусклом свете обозначилась стриженая голова и смешно торчавшие уши, хотя… перед Борисом уже прошло столько лиц, что они давно превратились в детали автомобиля.
Едва он вскарабкался в кабину, водитель протянул руку.
– Николай.
Это было немного непривычно – намолчавшись в дороге, люди начинают пространно рассуждать обо всем, что приходит на ум, но имя – это ж ключ к личности, и обычно его не доверяют посторонним; как, впрочем, и любые другие ключи.
– Сам-то из Воронежа? – продолжал Николай после процедуры знакомства, – мне Центральный рынок нужен, а на такой «шаланде» лучше вышивать ночью; там же, небось, как везде, знаков понатыкано – хрен куда проедешь. А тут, пока менты спять… дорогу покажешь?
– Где рынок, я знаю.
– Ну и поехали тогда, – Николай двинул рычаг скоростей, и машина, взревев, тронулась с места, – как там, в Воронеже, с килькой в томате? А то двадцать пять тонн везу – каспийская; не знаю, может, там ее и без меня валом?
– Есть какие-то консервы, – Борис пожал плечами, – но еды не бывает много.
– Это точно. Изобилие нам не грозит – все сожрем.
– Как же ты один в такую даль поехал? – удивился Борис. Ему не приходилось бывать на Каспии, но он знал, что это далеко; к тому же, южные дороги не самые безопасные.
– С ума сошел?.. Две тысячи километров! Не, я с напарником, но у него в Ростове девка, так он тормознулся. На обратном пути заберу его, и от Ростова он погонит.
Глаза быстро привыкли к встречным фарам, от вспышек которых по кабине носились сумасшедшие тени. Во время этих «озарений» Борис успел рассмотреть, и курносого Николая, и бахрому, плавно покачивающуюся по периметру лобового стекла, и полную окурков пепельницу, и целую выставку иконок, приклеенных в ряд по всей панели. Такого их количества он не видел ни у кого – как правило, все ограничивались Троицей.
Видимо, Борис слишком пристально изучал «иконостас», потому что водитель сказал:
– Вообще-то, я в них не разбираюсь. Налепил всех, кого нашел – на всякий случай. Знаешь, однажды такая гнусная история приключилась – под Тверью, пару лет назад. С вечера прошел дождь, а уборочная началась – трактора землю на дорогу волокут, и все это дерьмо потом летит… короче, фары вообще не светят, а ночь, хоть глаз выколи. Это здесь кругом дворники, а тогда я на КамАЗе работал, и решил сдуру промыть фары – неопытный был, глупый. Там делов-то – две минуты, но только я вылез, вот они – две иномарки и «бойцов» человек шесть. Я обратно в кабину, а что делать, не знаю – двое перед машиной встали, чтоб не уехал, а двое на подножку и пистолетом размахивают; открывай, говорят, или хуже будет. Обделался я капитально, и хоть не верил ни в кого, но сам знаешь, что первым на ум приходит. Господи, говорю, сделай что-нибудь!.. И тут молния… аж светло стало, как днем! Потом гром такой – земля затряслась, и ливень!.. Не дождь, а стена! Бандюки по машинам засели; типа, думают – куда я денусь при нулевой видимости?.. А я и думаю: За спиной, как всегда, фура консервов – прикинь, сколько это бабок! Останусь, точняк, убьют; поеду, тоже разобьюсь, но хоть какой-то шанс уйти есть. Я по газам и попер! благо, все у обочин стоят – и я, блин, король дороги!.. И повезло еще, что ни одного поворота не было, иначе б с таким весом… Короче, минут двадцать я гнал вслепую; потом смотрю – дождь стихает, а перед постом ГАИ он и вовсе закончился. Менты тормозят; вылезаю – бледный, руки-ноги трясутся; они, небось, подумали, взрывчатку везу. Тогда ж уже начались все эти «Вихри – антитерроры» и прочая хрень. Короче, пришлось подарить ящик кильки, чтоб успокоились… Вот я и не знаю, Бог мне помог или кто другой; может, просто в природе совпадение такое, но на всякий случай обклеился картинками, и с тех пор… тьфу-тьфу …
– Не думаю, что Бог так мгновенно среагировал, – усмехнулся Борис, – прикинь, сколько просителей достают его, и там есть проблемы поважнее.
– Я и не говорю, что это именно Бог, но что-то ж есть там, наверху? Не верю я, что человек – венец природы, как нас учили в школе. Какие мы, на хрен, «венцы»?.. Хотя не мое это дело, но, вот, налепил их… да и красиво – вдруг ему приятно будет?..
– Ну да, заглянет сюда Бог картинками полюбоваться…
– Не понял, – голос Николая стал раздраженным, – ты что, убеждаешь меня, что Бога нет? Так я ж и не спорю – никто ведь его не видел, но мне, например, так жить легче!
– А зачем его видеть?.. Достаточно хоть раз вступить в контакт с божественным, чтоб почувствовать его. Истинно только личное восприятие, а всякие Библии и Писания, вторичны. Разве не так?
– Может, и так, – неуверенно согласился Николай, не понимая, чего от него хотят, – я просто верю, чтоб Бог есть, и не важно, какой он и где живет. Если б я был восточным человеком, то, наверное, обращался к Аллаху или Будде какому-нибудь… Не знаю, может, тебе и не нужна ничья помощь, но, согласись, трудно человеку в одиночку бороться с этой жизнью…
– А зачем бороться? – перебил Борис, – жизнь – не борьба; это гармония любви, которая насквозь пронизана божественным – надо только настроиться на нужную волну!
– Интересный ты мужик, – Николай усмехнулся, – и религия у тебя странная, но мне интересно. Значит, говоришь, любовь?.. О, черт!!.. – воскликнул он, выворачивая руль.
Фура накренилась; внутри что-то жалобно заскрипело. Борис успел схватиться за дверь, но сумка полетела на пол, откуда-то выкатилась бутылка минералки; правда, тут же кабина заняла прежнее положение. Николай сбросил скорость, и через сотню метров машина плавно остановилась; он вытер пот.
– По логике мы обязаны были перевернуться. Надо убрать его, иначе, точняк, кто-нибудь разобьется.
– Кого убрать? – не понял Борис.
– А ты не видел? Там бревно лежит посреди дороги.
Борис взглянул в огромное, как трюмо, зеркало заднего вида – в свете луны дорога виделась прямой и абсолютно чистой, лишь вдали одиноко маячил автомобиль, и больше ничего. Николай, уже собиравшийся сдать назад, увидел ту же картину.
– Глюки, – он вздохнул, – прикинь, я совершенно отчетливо видел толстенное бревно. Иногда так бывает от переутомления, но сейчас-то – в Ростове я выспался у Сашкиной подружки. В таком состоянии можно хоть до Москвы пилить! Бред какой-то… – он снова завел двигатель.
Философское настроение пропало, и оба молча уставились на летевшую под колеса ленту асфальта; деревья превратились в черную стену…
– Долго еще? – спросил Борис после затянувшейся паузы.
– По моим прикидкам, часа полтора, но, что интересно – обычно на таком расстоянии от больших городов уже появляются всякие дачи, а здесь ни огоньков, ни автобусных остановок.
– Действительно, странная трасса, – Борис оглянулся, – там за нами шла машина. Может, дождемся и спросим?
– Я ж тебе только что рассказывал случай – навсегда научили, как ночью останавливаться на трассе, – Николай втопил газ, – если судить по карте, другой трассы здесь нет, так что доедем с божьей помощью…
– Смотри! – Борис даже привстал.
Фары выхватили из темноты стоявшую на обочине старуху. Глаза ее сверкнули странным зеленоватым огнем, и когда фура проносилась мимо, она взмахнула клюкой, раскинув руки, словно крылья. Борис высунулся в окно, но старуха уже исчезла.
– Блин, по-моему, это из серии твоего бревна.
– И часто тут такое творится? – спросил Николай.
– Не знаю. Я ж не воронежский; просто бывал и представляю, где у них рынок. Но в тот раз я заезжал с севера.
– То есть, этой дороги ты тоже не знаешь? – резюмировал Николай, – весело…
– Кстати, и машин почему-то нет, кроме… – Борис снова высунулся в окно, – смотри! Они нас догоняют!
Автомобиль с выключенными фарами пошел на обгон и оба увидели, что это кабриолет с длинным угловатым капотом. Такие выпускали в начале двадцатого века и сохранились они только в музеях, а этот летел со скоростью не менее ста пятидесяти, едва касаясь земли колесами. Борис успел различить мужчину сидящего за рулем и рядом женщину с развевающимися по ветру темными волосами. Лиц, конечно, разглядеть не удалось, но ему показалось, что глаза их сверкали так же, как у старухи.
Кабриолет бесшумно промчался мимо. Еще несколько секунд впереди белел обод запасного колеса и красные задние фонари; потом он исчез, растворившись в темноте – это было единственным разумным (разумным ли?..) объяснением, так как с трассы не было ни одного съезда. Казалось, дорога не допускала никаких вариантов и отклонений, ведя к неизвестной, но конкретной цели.
– Что это было? – спросил Борис.
– Мистика какая-то, – удерживая баранку одной рукой, Николай перекрестился, потом коснулся икон, – Господи, помоги мне благополучно доехать… – повернулся к Борису, вспомнив прерванный разговор, – а ты кому молишься в таких случаях? Всеобщей любви? Нет, брат, это, точно, дьявольские козни.
Борис мог бы ответить, что, по его мироощущению, дьявола просто не существует, ведь если б он существовал совместно с Богом, и Бог до сих пор не победил его, значит, они равны в своем могуществе. Следовательно, дьявол способен создать точно такой же мир, и еще вопрос, кем создан именно этот; кто есть истинный «источник жизни», а кто его наглый оппонент – дело-то, получается, только в личных симпатиях.
Но в создавшейся ситуации теоретические дискуссии стали неуместны, так как не объясняли то, что они видели своими глазами – от этого можно было, либо отмахнуться, как мы отмахиваемся от многого, недоступного нашему пониманию, либо попытаться исследовать, но как?.. Видения уже исчезли; вокруг простиралась самая обычная ночь, и самая обычная дорога стелилась под колесами самой фуры с килькой в томате.
– Не знаю, что это, – признался Борис, – и, скорее всего, оно нас не касается – оно живет своей жизнью, законов которой мы не понимаем, так как не обладаем личным восприятием.
– Я уже обладаю, – Николай мрачно усмехнулся, – не могу сказать, что восприятие оказалось приятным.
Борис промолчал – в его понимании, личное восприятие не являлось взглядом стороннего наблюдателя; это в лучшем случае впечатление, а восприятие – когда получаешь встречный импульс и чувствуешь на себе его касание. …Хотя что об этом спорить? – решил он, – может, у нас была коллективная галлюцинация, вызванная некими физическими или медицинскими факторами? Теперь все прошло и через час мы увидят первые воронежские новостройки… Больше они не нарушали ровный гул двигателя глупыми рассуждениями, замкнувшись каждый в своих мыслях. Борис прикрыл глаза – бессонная ночь давала о себе знать и никакие фантомы, проносящиеся за окнами кабины, не могли победить естественную усталость…
– Наконец-то! – радостный голос Николая, расколол его сон.
Открыв глаза, Борис увидел, что фура въехала на виадук, с которого начинался широкий прямой проспект, освещенный тусклыми фонарями; по обеим сторонам возвышались громады многоэтажек, сливавшихся вдали в сплошную темную массу.
– Знаешь, что странно? – Николай повернулся к пассажиру, с интересом глазевшему по сторонам, – на въезде в город поста ГАИ нету. Тут даже в сраных райцентрах всегда стоит будка и ребята с автоматами…
– Небось, не построили еще – трасса-то, похоже, новая…
– Уж, конечно! Особенно сейчас, когда кругом антитеррор!..
– Меня другое смущает, – Борис закурил, – ни одно окно не светится. Понятно, что ночь, но неужто никто не смотрит телек, не страдает бессонницей, не бухает с друзьями? Сам подумай.
– Может, авария на подстанции?
– А фонари от батареек работают?
– Да хрен его знает! Но всему же есть разумное объяснение!
– Есть, – и хотя ни одна из версий, ни про ГАИ, ни про свет в окнах, не выглядела разумной, Борис не стал спорить – гораздо важнее было ощущать себя в привычном, понятном мире.
– Зато за дорогами тут следят! – Николай с завистью вздохнул, – не то, что у нас…
Действительно, ослепительно белая разметка на гладком, без единой выбоины асфальте, казалась нанесенной только что, будто специально к их «визиту». Борис решил, что знакомый ему центр Воронежа выглядит далеко не так идеально.
Проспект не собирался заканчиваться, лишь иногда раздуваясь в круглые площади. Шестнадцатиэтажные «свечи» чередовались с торговыми центрами, к которым вели удобные подъезды с замершими рядами автомобилей…
– Блин, не думал, что Воронеж такой здоровый, – Николай взглянул на часы, – прям, как Москва.
– Я тоже не думал… – в прошлый раз Борис побывал в, так называемом, Северном районе – основной городской новостройке, так она совсем не походила на то, что они наблюдали сейчас. …А если это не Воронеж, то что? Липецк?.. Да нет, я ж был там – Липецк меньше…
– Ничего так и не узнаешь? – в голосе Николая звучала надежда, но Борис покачал головой, – ладно, поехали дальше.
– Слушай! Мы здесь были! – Борис вдруг ткнул пальцем в стекло, – я помню этот супермаркет, с флагами!
– Мы не могли здесь быть – мы ж едем только вперед.
– Вон за теми домами, – продолжал Борис, – будет кафе. Стеклянный такой кубик, и само слово «кафе»…
Он не успел договорить – кафе действительно возникло сразу за шестнадцатиэтажной башней. Николай резко затормозил, по привычке прижавшись к тротуару, хотя за все время они так и не встретили ни одной машины.
– Ты можешь объяснить, что происходит?
– Я подозреваю, что это все-таки не Воронеж.
– А что? – голос Николая стал испуганным, и курил он часто затягиваясь, словно боялся не успеть; взгляд его сполз на иконы, с которых тоскливо взирали лики святых.
– Помолись, – предложил Борис.
– К черту!.. – Николай выбросил недокуренную сигарету и та исчезла, едва коснувшись асфальта, – блин! – он вытаращил глаза, – потому здесь так чисто! Все сразу исчезает!..
– Ничего никуда не исчезает…
– Да пошел ты! – Николай круто вывернул руль, – валить надо отсюда!
Фура лихо развернулась через две сплошные, но прямого, как стрела, проспекта, приведшего их сюда, больше не существовало – вместо него возник дом, а улица сворачивала влево, теряясь за неизвестно откуда взявшимся, сквером.
От неожиданности Николай ударил по тормозам; тяжелую фуру протащило с десяток метров, и потом она остановилась.
– Так не бывает, понимаешь?!.. – он смотрел на Бориса, будто от того зависело, что произойдет с миром дальше.
– Понимаю, – Борис согласился, но город продолжал стоять так же нерушимо и ничего в нем не изменилось.
– Бред какой-то…
– Надо сходить на разведку, – решил Борис, – хоть узнаю, куда мы попали.
– Узнай, – в глазах Николая появился безумный блеск, – заодно узнай, не нужна ли им килька в томате! Каспийская! Двадцать пять тонн!.. – но тут его сознание на миг просветлело, – погоди! А если ты исчезнешь, как мой «бычок»?
– Говорю ж, ничто в мире не исчезает, поэтому смерти я не боюсь. Частица божественного, которая существует в любом существе, предмете, явлении, обязательно найдет новое место.
– Ты – псих, – заключил Николай, и добавил, подумав секунду, – хотя уж и не знаю, кто из нас псих. Может, такие, как ты, и выживут в конце концов…
– Не уезжай без меня, – открыв дверь, Борис спрыгнул вниз; почувствовал под ногами привычную твердость асфальта и прохладу ночи, не ощущавшуюся в кабине.
– Ага, уеду! – Николай расхохотался, но то, что Борис не исчез, а спокойно направился к домам, вернуло надежду. …Может, таким дано нечто большее, благодаря их несуразной вере?.. Скорее бы он вернулся, а то начнет светать… а начнет ли? Вдруг тут вообще не бывает рассвета?.. Господи!.. – Николай закрыл глаза. Тишина, не нарушаемая даже комариным писком, сдавила голову. …Может, я умер, и так по-новому теперь выглядит преисподняя?..
Резко наклонившись, он принялся целовать иконы; при этом в сознании проносились обрывки молитв, то ли слышанных в кино, то ли выхваченных из брошюрок, которые регулярно совали в кабину «Свидетели Иеговы»…
Борис не знал, куда лучше пойти, поэтому, как всегда, решил положиться на интуицию; глубоко вдохнул чистый, не похожий на городской воздух, и свернув на узкую улочку, двинулся вдоль домов. Страх, мимолетно возникший при встрече со старухой и автомобилем-призраком, давно прошел. Скорее, это был даже не страх, а чувство, производное от эффекта внезапности. Настоящий страх у людей вызывает лишь смерть – остальное можно пережить, перетерпеть, перебороть; когда же ты в смерть не веришь, и этот, единственный страх исчезает.
Борис с любопытством остановился перед витриной, изучая идеально отглаженные костюмы, длинные вечерние платья на безголовых манекенах – …Нет, это не то! Здесь должно находиться нечто важное… например, то, что я ищу… Возможно, не я его должен найти, а оно само найдет меня! И зря я дергался – просто тогда было еще не время!..
Борис уверенно пошел вперед. Улица постепенно сужалась, дома становились все меньше – теперь они напоминали послевоенные бараки – те, которые наспех возводили силами пленных немцев, чтоб дать хоть какое-то жилье бездомным победителям, но здесь Борис не стал задерживаться – интуиция подсказывала, что времени у него не так много, чтоб тратить его по пустякам.
Свернув в еще более узкий переулок, он почувствовал под ногами брусчатку; даже поскользнулся на гладких камнях, но удержался, и замер в изумлении – пейзаж стал совсем другим. Остроконечные башенки венчали двухэтажные дома, стоявшие так тесно друг к другу, что их стены смыкались; закрытые ворота и задвинутые ставни создавали иллюзию бесконечного забора, и хотя улица и выглядела безжизненной, в воздухе возникли запахи – сначала свежего хлеба, потом конюшни; они висели облачками, из которых можно было выйти, сделав всего пару шагов, но неожиданно их поглотил новый запах, наполнивший все вокруг мерзкой вонью. И его принес ветерок! Значит, город был живым!
Несмотря на отвращение, Борис двинулся дальше, и появился дым, скрывший часть домов. …Что ж они жгут, сволочи, что так воняет?.. – он зажал пальцами нос; дышать ртом оказалось лучше, только от дыма стали слезиться глаза.
Метров через триста ему открылась площадь, заполненная людьми – не безголовыми манекенами, а живыми людьми! Они двигались и разговаривали, только на незнакомом языке. Борис прислушался, и через минуту пришла уверенность, что язык не такой уж незнакомый; из сочетаний слов, вкупе с интонациями, стал медленно рождаться смысл; тогда в сознании будто открылся информационный канал. Борис уже не только понимал язык, но и думал на нем; лица обрели имена – он знал здесь многих! Причем, знание не вызывалось напряжением памяти, а приходило естественно, словно он сам являлся частью этой жизни, а фура с перепуганным водителем (…как же его звали?..) была плодом больной фантазии. Кстати, и смрадный запах стал привычной и неотъемлемой частью жизни – так пахли горящие кости и волосы…
Церемония на площади не закончилась – в ней просто возникла пауза, поэтому никто не уходил; да и не смог бы уйти при всем желании – с боковых улиц напирали те, кому не хватило места. А лучше всех чувствовали себя хозяева домов, выходивших на площадь – они высовываясь в окна, истошно вопя и неистово размахивая руками; причем, каждый кричал свое, и смысл терялся в многоголосом восторженном реве. Безудержное ликование, свойственное простолюдинам, читалось на красных от натуги и пота лицах – люди, в едином порыве истинной веры, стремились воочию лицезреть момент Божьего Правосудия. Если б не солдаты, плотным кольцом окружавшие высокий помост, возведенный перед ратушей, толпа б смела его.
Черепичные крыши тоже были усеяны людьми, державшимися на крутых скатах вопреки всем законам физики, а на просторном, помпезно убранном балконе ратуши, в бархатных креслах устроились богато одетые зрители во главе с городским головой, толстым и напыщенным. Его лицо выражало полное блаженство, а довольная улыбка говорила, насколько он осознает свою выдающуюся роль в исполнении великой миссии – если б не его бдительность и кристальная честность, Мидгейм непременно погряз бы в колдовстве и ереси.
В широких воротах ратуши показалась процессия – на сегодняшний день последняя, потому что на помосте остался единственный целый столб. Обложенный сухими вязанками хвороста, он ждал, пока карающая десница воспламенит его вместе с очередной ведьмой – остальные, источенные пламенем, обуглились, и под ними возвышаясь темные бесформенные кучи. К утру все столбы заменят новыми, и великолепное представление продолжится. Так было уже целую неделю, и завтра, наконец, кресты на церкви святого Бернарда засияют с утроенным блеском, очищенные от налета ереси, царившей в городе до начала работы Святого суда.
Толпа взревела, тесня солдат; люди чуть не валились из окон, пытаясь стать ближе к месту auto da fe, чтоб глубже вдохнуть очистительный дым костра, избавляясь от своих мелких грешков, не шедших ни в какое сравнение с великим грехом неверия в Господа нашего Иисуса Христа.
Впереди процессии шли епископ и инквизитор, одетые в одинаково черные одежды. На лице последнего впервые за два месяца следствия появилась улыбка, ибо основная часть работы была успешно завершена; потом предстоял небольшой отдых, заключавшийся в отчете перед Апостольским Советом и новая работа в другом, поддавшемся дьявольским наущениям городе.
Епископ шел, опустив голову. Он тоже сознавал великое значение исполняемой миссии, но обет, данный вчера Господу, требовал неимоверного напряжения душевных сил. Хотя исполнение обета и должно заключаться в преодолении самого себя, он не представлял, как сможет заглянуть в глаза Анны, которая сейчас шла следом, позвякивая кандалами. Рядом мрачно шествовали два монаха, держа веревки, связывавшие ее руки.
Епископ не видел осужденную, но и так представлял ее скованные тонкие ноги; волосы, из-под высокого картонного колпака ниспадающие на желтую тунику, расписанную карикатурными драконами, изрыгавшими пламя – он помнил ее всю, только никак не мог воссоздать благости, исходившей из ее глаз прошлой ночью. Наверное, это нельзя запомнить – его надо чувствовать, и это чувство через несколько минут должно навсегда умереть в страшных муках.
…Почему она не захотела бежать? Я мог бы спрятать ее в монастыре, а когда б шум от исчезновения ведьмы утих, забрал бы оттуда… я б мог оставить сан и вообще уехать из страны, чтоб предаться ее глазам всей душой!..
Грохот барабанов вывел епископа из состояния сладостных мечтаний, одурманивших сознание. …Боже праведный, – ужаснулся он, наконец поднимая глаза и видя беснующуюся от восторга толпу, – избавь меня от наваждения и огороди от нечистого… Он стоял рядом с инквизитором, а монахи ушли вперед, ведя осужденную дальше, на страшный обгоревший помост. Епископ видел, как она растерянно вертела головой, не понимая, зачем ее сюда привели, и неоконченная молитва скомкалась в голове – осталась только худенькая фигурка, жалкая и беззащитная в окружении толстых монахов.
…Если они ненароком сомкнут плечи, то раздавят ее, как былинку!.. Инквизитор видел, как епископ смотрит на осужденную; ему показалось, что еще мгновение этого трепетного вожделения, и произойдет непоправимое – на глазах у жителей Мидгейма рухнет неопровержимая истина о всесилии Святого суда над любыми происками дьявольского отродья. Допустить этого он не мог, и потому наклонился к епископу.– Брат, прежде, чем совершить поступок, надлежит тебе вспомнить слова девятой книги «Кодекса», где говорится: «Никто не имеет права оказывать помощь обвиненным в колдовстве, а также принимать их и давать им советы. Виновные в этом сами наказываются сожжением на костре, а имущество конфискуется».
Епископ опустил взгляд. В его памяти почему-то отпечаталось лишь последнее слово – «имущество». С какой бы радостью он отдал его без остатка за то, чтоб разверзлись хляби небесные, поглотив этот город вместе с жителями, бургомистром, инквизитором, только…
– Брат, очнись от греховных фантазий, – продолжал инквизитор, не видя реакции на свое грозное предупреждение, – горе нам, если мы перестанем сеять семя Божие. Скверна поглотит всех, не желающих вразумиться, чтоб нести добро избавления, предначертанное нам словом Господним. Неужели глаза твои перестали различать Божественное и дьявольское? Неужели ты не видишь, что создание это порождено силой и волей Сатаны и только поэтому не боится никого и ничего? Лишь священный огонь способен обезвредить чары. В остальном, по попущению Божьему, она не сравнима ни с какими земными силами.
– Брат, – епископ снова поднял глаза и инквизитор увидел, что сверкает в них огонь, несовместимый со смирением во славу Божию, – дозволь напомнить тебе Первое послание к Тимофею: «Мне было оказано милосердие, потому что я поступал по неведению в неверии, – сказал апостол Петр». Мы тоже должны оказывать милосердие…
– Это пустое! – резко оборвал инквизитор, – ее вина доказана и возвращать ее в мир людей, смущая их нашим бессилием, мы не имеем Божьего соизволения. Это грех более тяжкий, чем совершила сама ведьма.
– Нет в ее душе дьявола!
– Ты разочаровал меня, брат, – инквизитор горько вздохнул, – вспомни ее признания и сопоставь их со словами святого Августина, который говорил, что демоны вызываются как раз с помощью известных низших тел, например, трав, камней или животных. Эти действия нарушают порядок элементов, помрачают дух и уничтожают души человеческие. Ты говоришь о том, что в ней нет Дьявола? Тогда дело обстоит еще хуже. Если человек совершает подобные действия не по дьявольскому наущению, значит, по собственному желанию. А если вывести цепь причин, порождающих желания, мы найдем внешний принцип, заключающийся в чувствах и рассудке. Чувства и рассудок, как известно, находятся во власти Дьявола. Как говорит тот же святой Августин: «Зло проникает в людей через все пути чувств, рисуется в воображениях, приноравливается к цветам, льнет к тонам, скрывается в запахах, проникает с испарениями и наполняет туманом все входы к рассудку». Отсюда следует, что сердцам верующих чужды все чувства и размышления, кроме Божьих внушений, ибо в этом случае они будут идти вразрез с порядком в природе, раз и навсегда установленном при сотворении мира. Брат, мне жаль, если мерзкая ересь настолько застила твое сознание, что я вынужден объяснять тебе очевидные вещи. Иди и исполни обет, данный Господу.
