Текст книги "Первая (СИ)"

Автор книги: Сергей Сазонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

   ПЕРВАЯ (Сергей Сазонов).

   С каждым шагом все дальше и дальше. Без сожаления, не оглядываясь, вперед и вперед, подальше от того места, что принято называть раем. «Или резервацией? А как еще назвать место вынужденного проживания? Рай там, где хорошо, где счастье, любовь. Он может быть даже в дырявом шалаше, если делишь его с милым. А с немилым?»

   Неясный силуэт, скользящий в темноте и пугающий мелкую ночную живность, с первыми лучами солнца превратился в стройную женщину с тяжелыми волосами до пояса. Женщина чуть помедлила, выглядывая дорогу. Если раньше ночь хоронила беглянку, то теперь надежда только на ноги, да на туман, что опустился на лощину. Скорей туда, под его защиту.

   Шаг – избавление, вдох – свобода. Шаг – мысль, выдох – оправдание. «Стерпится – слюбится? Ах, как просто! А себе такого пожелаете? Стерпится – слюбится.... А если сил больше нет терпеть?» Она зябко передернула плечами, но не от утренней свежести, которой совсем не замечала, а от воспоминаний. Как может слюбиться, если тебя, даже не спрашивая, просто валят на спину? И сразу нечем дышать под тяжестью ненавистного тела, а под лопаткой обязательно оказывается острый камушек. А еще этот противный дух изо рта, и слюна, что капает прямо на шею. Она такая же липкая и мерзкая, как и слизь, что остается после всего этого между ног.

   «Неужели ты, Господь, не мог придумать чего-то более красивого и возвышенного. Ведь от этого получаются дети. Для чего ты, Боже, дал жизнь мне? Для чего хожу по земле, дышу, чувствую, думаю? Чтобы быть предназначенной тому, кто возомнил себя господином? Кто дал ему право командовать мной? Потому что назван мужем? И что? Мы рождены одинаково и даже в один день. Почему такая несправедливость и я должна быть под ним? Все твари, бегущие, летящие и ползающие добиваются благосклонности самки. Журавль танцует перед своей избранницей, соловей поет для своей единственной и лишь Мой не напрягается произвести впечатление. С Отцом „ти-ти-ти“, да на полусогнутых, а со мной хозяином. Тьфу! И почему я, такая красивая, чувственная, изящная, должна ему подчиняться? Что за нужда терпеть? Подальше, прочь, чтоб не нашел, не достал....»

   Несмотря на усталость, шаг она прибавила.

   * * *

   Как не любить ночь – самое прекрасное время суток. Темнота, причудливые тени, загадочные силуэты, легкие шорохи, звуки. Все возбуждает воображение, дышит таинственностью. Это мое время. Помнишь сказочный мир тысяча и одной ночи? Хочешь, подарю тебе одну ночь и одну сказку?

   Какой ты милый. Дай, коснусь твоей щеки, тихо-тихо. Недавно начал бриться? Очень хорошо. Предпочитаю таких, молоденьких, пылких, естественных. Куда до вас женатым. Эти скучны. Они даже ночью не снимают маску превосходства. Их искушения идут не дальше опыта парочки распущенных блудниц. Зато сколько самолюбования и желания главенствовать. Такое проходит, но только не со мной. Потому, что я знаю маленький секрет – у мужчин нет такой силы – противостоять ЖЕНЩИНЕ. Дурехи, кто сомневается в этом. Желание и страсть делают мужчин управляемыми. Надо уметь пользоваться этим, угадывая их желания, а лучше – мечты. Вот это забава для искушенной женщины. И сладость ее ролью повелительницы. Все подвластно тебе, все в твоих руках – вести за собой, манить неземными наслаждениями, воспалять воображение, дарить мечту. Что есть лучше мечты, далекой, заветной, желанной?

   Или близкой? Правда я похожа на ту девушку, что нравится тебе? Ведь так, милый? Скажи, есть что-то общее – глаза, фигура, волосы. Разве что грудь полнее, и я не прячу ее под ворохом одежд. Хочешь потрогать? Та девочка позволяет? Она еще не скоро ляжет на лопатки, а я рядом, только руку протяни. Не поймал? Смелей, еще попытка. Какой ты ловкий, я почти твоя. Что ты мечтаешь увидеть обнаженным? Плечо? Полупрозрачная ткань послушно стекает вниз. Лодыжку? Вот она. Бедра? Следи, юбка поползла вверх. Так? Выше? Погоди, что ждешь увидеть ТАМ?.. Цветок???... Вот это любопытно. Чем ты и дорог. Ну, какой женатый способен на такую фантазию, чтоб ТАМ и друг цветок! ...Как знаешь. Будь, по-твоему. Погоди, дай угадаю какой. Бутон упругий розы? Нет? Львиный зев, схожий с дутыми губками эстрадных див? ... Лилия? А что иначе! Ты абсолютно прав. Там, что сейчас откроется тебе, будет ярко желтая лилия, с узким, глубоким колоколом. Видишь? Все как ты хотел. Скорей туда...

   А щечки порозовели. Иль стыдишься? Смелей, никто же не видит. Неудобно? Неловко? Но ты сам желал видеть там цветок. Сменить его? Впрочем,... уже не надо. Все хорошо. Сейчас ты откроешь глаза, а меня уже рядом не будет. Я исчезну, метнусь свечой вверх, к облакам, вдохнуть полной грудью хмельной свободы и выплеснуть победным криком прямо в звездную высь. Но ничего этого ты не заметишь. Таковы правила игры. Человек не должен видеть суккуба, ночного призрака. Пусть для тебя я останусь грешным сновидением, о котором никому не расскажешь.

   * * *

   Любимый мой, ну почему я не тебя встретила первым. Тогда все было бы иначе. Веришь? Какая мы пара! Нежнее, умнее, прекраснее тебя нет на свете. И я – лучшее творение рук божьих. Какие бы у нас были дети....

   Любимый мой, прости, звать тебя мужем язык не поворачивается. Родной, дорогой, единственный, светозарный... . Назову, как захочешь, но только не мужем. От этого слова мне до сих пор не по себе. То, что было рядом со мной до тебя – то, пусть остается с этим именем. Этому и менять его не надо. Вон козлом скачет возле своей толстой дурочки. Той рожать со дня на день, а она за ним все в кусты ныряет, только помани.

   Любимый мой, нет сил, выносить твоего взгляда. Я, так же как и ты хочу ребенка, нашего ребенка, всем сердцем и с радостью вынашиваю его. Это уже четвертый, что бездыханным появляется на свет. И с каждым разом твое прекрасное лицо все мрачнее. Ты здесь ни при чем. Это мое чрево проклято и не суждено нам больше услышать крика новорожденного.

   Молчишь? Спасибо тебе, милый. Ты ни разу не попрекнул меня, потому, что хорошо знаешь цену словам....

   * * *

   Вначале было слово, а затем ответное. И его уже не вернуть. И ничего уже не поправить.

   Сияющий до боли в глазах трон, прямо посреди поляны. На нем он, в белых одеждах – Судья, Отец, Творец.

   – Так ты вернешься к мужу? – голос его строг.

   – К такому никогда! Лучше умереть, – глаза в глаза, хоть страшно, до подрагивания ног.

   Нет смысла объяснять, им все равно не понять. Чтобы проникнуться, надо просто побывать в моей шкуре. А у кого такое желание?

   – Ребенка мне оставляешь?

   Это уже муж, откуда-то сбоку. Всегда в сторонке. Герой, сам не бросился на поиски, нажаловался Отцу, и тот отрядил за мной погоню. О сыне вспомнил..., силком зачатом, похотью намятом во чреве. В запале вырывается:

   – Возьми себе. Я не просила тебя о нем.

   Ах, если б можно время отмотать назад, до этого места. Как много я бы отдала чтоб не произносить тех слов. Потому, что на них последовало неотвратимое:

   – Коль тебе ребенок тоже не нужен, то и других ты недостойна. Пусть дети твои впредь рождаются мертвыми....

   * * *

   До рассвета еще есть время. Мы, ночные духи всегда чувствуем его, задолго до того, как засветлеет край небосвода. С первыми солнечными лучами мир проснется и займется привычной суетой, в которой нам нет места. И пока рассвет не наступил, еще можно полетать в спящем городе, заглядывая в окна.

   И так каждую ночь. Это мое время, мое царствование, мои победы. Искусней меня в любовной охоте никого нет. За тысячи лет я изучила мужчин настолько, что с точностью до мгновенья предугадываю финал любовной игры каждого. Порочный опыт или опыт порока? И как еще люди могут объяснить эту бесконечную вахту любви? Сколько легенд о нас, суккубах, насочиняли, сколько ярлыков по навешали, свалили в кучу злых, добрых, никаких. И что люди знают обо мне? А если это мой рок, моя судьба. «... Будешь каждый день рожать...» Слова приговора произнесены раз, а расплачиваться приходиться по сей день. Это у людей есть понятие «за давностью лет». А у богов все по-другому. Они вечны и время для них течет по иному. А самое главное – нет у богов привычки – брать свои слова назад. Они же боги, а не люди.

   Люди вообще слабы, и я легко собираю свой урожай, брызги моих побед. Все дабы исполнять предначертанное – зачать и родить за день. Для духа это несложно, и с этим можно жить, если бы не другое проклятье: «... Пусть дети твои впредь родятся мертвыми...» Цена свободы – страшная цена. Или цена гордыни? Теперь какая разница. Теперь каждый день казнь. И за тысячи лет нельзя привыкнуть к этому. Ощущать в себе живое, растущее, родное и знать, что уготовано ему, появиться на свет мертвым. Пусть сейчас я лишена тела, но когда-то была женщиной и мне знакомо чувство материнства. Ах, если б можно было это вернуть, но только не с первым мужем.

   ..... – К такому никогда! Лучше умереть.

   И тысячелетия спустя, я подпишусь под каждым словом. Рабыней жить? Животною утехой? Уж лучше как сейчас, свободной в выборе, повелительницей мужских страстей, чем правильной тогда. Одна беда проклятье тянет. И почему-то оно не бьет одного. Рикошетом достается и самым близким. Единственный сын тоже проклят людьми. Наследственность? А чем виноват второй муж? А ведь он был сыном Судьи, самым любимым? Кто бы мог подумать, что после моего побега от нелюбимого мужа, поимки и наказания, сын Судьи полюбит меня и возьмет в жены.

   Поначалу такая ситуация немного забавляла, до тех пор, пока я не поняла, что для нового мужа значит наследник. Проклиная меня, Отец наказал и собственного сына. До сих пор помню его печальные глаза.

   * * *

   Последние неудачные роды совсем сомкнули его уста.

   – Поговори со мной! – прошу, как в пустоту. В ответ лишь тяжелый взгляд. С ума можно сойти. Еще недавно любовь властвовала нами, наполняя мир радостью и светом. Да, видимо, не живет она вечно в семье из двух сердец. Семья – это не двое. Ее должно быть больше. А я не могу. Проклятье сомкнуло чрево, и мне теперь не подарить ребенка любимому мужу. Да, я виновата. Но все ли надо валить на одни плечи? Если бы не мой Первый тогда, на суде, и моих поспешных слов тоже не было. Не орел, во всем не орел и здесь разнылся:

   – У нас же ребенок, – он картинно воздел руки к сидящему на троне, – Отец, мне одному тяжело справляться с ним. Младенец постоянно просит есть, а потом обделывается и воняет. Он часто плачет, особенно по ночам.

   Ух, как я ненавидела тогда своего Первого. И так хотелось ему досадить (пусть хоть с малышом помается), что слова сами выскочили:

   – Возьми себе. Я не просила тебя о нем.

   И тут же слова приговора:

   – Коль тебе ребенок тоже не нужен, то и других ты недостойна. Пусть все твои дети родятся мертвыми....

   «Первый муж.... А ведь, не упомяни он тогда о ребенке и проклятья, глядишь бы, не случилось».

   Воспоминания еще дерут обиды как рашпилем по живому.

   "Из-за этого убожества вообще вся жизнь наперекосяк. Я ведь не набивалась ему в жены. Все из-за того, что тоже оказалась первой. Слепили бы сразу вторую, как сейчас. Этой губошлепке все равно, где быть, сверху или снизу. Ходит себе, улыбается блаженно, дурочка. А моему бывшему такую и надо. И ведь родит как надо. Над ней же не висит проклятье. Разве справедливо, что страдаю только я? Эти, мой бывший и его нынешняя, живут себе, словно ничего не произошло. Глаза бы их не видели. Неужели мудрый Отец ничего не видит?

   Нет, он все носится с Первым как с чудным творением. Наверное, из-за того, что мой бывший – копия сам Отец. Но как ни лепи, равно никакого сравнения с настоящим сыном он не имеет. А ему больше благоволения, чем родному сыну. Разве тому не обидно? Родному то?

   Может, именно из-за этого он и мрачнеет мой настоящий, мой любимый, мой родной супруг, а вовсе не из-за меня? Конечно же, из-за человека! Только из-за него! Разве можно быть счастливым, лишившись благоволения Отца? Как помочь тебе?"

   И тут же счастливое озарение.

   «Достаточно убрать подальше с глаз моего Первого с подружкой, как расположение Отца к сыну вернется. Я помогу тебе, родной!»

   Язык срочно прикусить, чтобы слова не вырвались наружу. Сам никогда не пойдет против воли Отца, а значит, ему ни к чему все знать.

   «Ничего, управимся и сами!» А вот от поцелуя ему не отвертеться. «И пусть объятья твои пока холодны и вновь ты уходишь – скоро все изменится».

   – Осторожно!

   Родной, ты чуть не наступил на змею, что скользит в траве. Заметил вовремя, перешагнул. Обернулся ко мне. Улыбка и прощальный взмах рукой. Скорей ответить. Ушел. Опять одна, хотя, нет.

   – Зачем глаза? – слышится недовольное от земли, – Зачем смотреть под ноги?

   Да это старый дружок, змей. Живет он неподалеку. Перебрался сюда после того, как мой Первый разорил его гнездовище. Спутал змеиные яйца с птичьими, разозлился и передавил их, а заодно и мать, что бросилась защищать потомство. Историю эту поведал мне супруг. Он понимает язык зверей. Я попросила научить меня тоже, он только рассмеялся. Тогда я уговорила его дать хотя бы змею возможность говорить. Он исполнил, и у меня появился умный собеседник.

   – Что за жизнь, даже переместиться никуда без приключений стало невозможно. Так и норовят наступить. Лучше бы вместо дара болтовни, наградил бы меня крыльями. В последнее время они нужнее.

   Его шипящая речь несколько необычна, но к ней быстро привыкаешь. По крайней мере, ясно, о чем он говорит. Вот с ним то можно и пооткровенничать. Надо позвать ворчуна:

   – Ползи сюда, дам молока. И хватит бухтеть. Ты становишься несносен. Это старость?

   – Какая старость? О чем ты говоришь? Нет, послушай, я мог бы его ужалить, наступи он мне на хвост. Чисто рефлекторно. Спасибо успел заметить. Благодетель как-никак. А случись такое? Покушение на отпрыска самого Творца! Измена! Подумать жутко, чтобы со мной сделали. Вон, тебя за меньшие грехи наказали со всего плеча.

   – Да, уж, – вздохнув, наливаю ему молока.

   Змей ползет к миске, продолжая ворчать:

   – Что за жизнь, укусить уже никого нельзя. Тут боги, там люди. Этих тоже жалить запрещено. Их то почему? Отец, видите ли, запретил. А я вот не посмотрю на это и тяпну.

   Змей опускает голову в миску с молоком, на время, прекращая брюзжать. Что-то он сегодня особенно не в духе.

   – Кого? – Делаю вид, что не понимаю, о ком он говорит.

   – Как будто не знаешь, – отрываясь от миски, недовольно шипит он.

   – Тебя накажут, если укусишь моего бывшего.

   – Надо все делать грамотно. Я могу, например, подставиться. Он наступит мне на хвост, а я как бы сгоряча его тяпну. Будет выглядеть естественно, придраться не к чему.

   – Напрасный труд. Отец тут же воскресит его или вылечит, а тебя уж точно вывернут наизнанку, или ремешок из тебя сделают.

   – Но ведь жить с этим невозможно. Легко ли забыть, что он растоптал мое потомство и жену? Я просто трясусь, когда вижу его. Нет, я все же укушу его и будь, что будет.

   – Это не выход. Надо поссорить его с Отцом. Пусть он провиниться перед ним.

   – Тоже вариант. А как?

   – Надо, чтобы мой бывший сотворил что-нибудь гадкое или нарушил запрет какой. Вот над чем стоит подумать.

   Змей спрятал голову в миску, как от проблем. «Эх, ты-ы», – так захотелось сказать, но благоразумно промолчала и, как оказалось не напрасно. Через какое-то время он поднял голову.

   – Я слышал, как Отец запретил им есть яблоки с дерева познания добра и зла. Строго запретил.

   В голосе его проскальзывали радостные нотки. Он явно что-то придумал.

   – Подкинуть им яблочка? – первое, что пришло в голову.

   Оказывается и снизу можно глянуть свысока – такой взгляд подарил мне змей.

   – Надо чтобы сами сорвали. – произнес он, – И я знаю, как это сделать. Увидишь, все будет как надо.

   * * *

   И было там совсем не так, как принято изображать на картинках – змей свешивается с ветки перед обнаженной женщиной. Женщина действительно была обнажена, но не стояла она, а лежала, отдыхая в тени дерева. И змей не лазал по деревьям, а подполз к ней в траве. Услышав шорох, женщина приподнялась на руке:

   – Гад, напугал.

   – Конечно, гад, а кто иной, только пугать тебя не собирался.

   Змей собрался спиралью и чуть склонил приподнятую голову набок, словно любуясь женщиной. По крайней мере, так решила она, потому жеманно отмахнулась:

   – Да, ну, тебя, шуршишь, пугаешь. Так и родить недолго.

   – А кого ждешь?

   Сколько, оказывается, заинтересованности и участия могут содержать простые слова.

   – Мальчика, конечно, – простодушно призналась женщина и тут же спохватилась, удивляясь, – Ты разговариваешь?

   – А то! Долго ли умеючи. А почему именно мальчика?

   – Муж так хочет.

   – Мальчик, девочка, какая разница. Ты все равно будешь любить своего ребенка. Каждая мать любит своего детеныша, считает его самым лучшим. Для родителей свои дети – самые прекрасные на свете. Это все правильно ... для родителей. Только вот одно «но» – у твоего мужа уже есть сын. Заметь, первый. А это кое-что да значит.

   – Это ничего не значит. Он любит меня и ребенка полюбит.

   – Хорошо, если так. Но твой ребенок – все-таки второй. Разные матери – разные дети. Между родными братьями всегда идет соперничество, ревнивое, беспощадное, а между сводными и подавно. От них пойдут народы, а соперничество останется. Каждый будет считать себя лучшим, а верховодить будет тот, кто сильнее или ... умнее. И так будет всегда. Так устроен мир.

   – К чему ты мне все это говоришь?

   – Твой сын всего лишь второй. Ты, как мать, хочешь ему такой доли? И не только ему, а своим внукам и правнукам?

   – Так, что же сделать?

   – Только лишь руку протянуть.

   – И все?

   – О, господи, но не совсем же воспринимать надо буквально. Ты где сидишь? Под деревом Познанья, то есть мудрости. Протяни руку, сорви яблоко, съешь. Яблоко наделит тебя умом.... Прости, еще больше добавит тебе его, – поправился змей, увидев, как женщина нахмурилась, – А если станешь более умной ты, то и ребенок твой родится гораздо умнее.

   – И что из того?

   – Умному и сильный подчиняется. Вот увидишь, не только муж твой, но и сам Отец его выделять станет.

   – Так нельзя же рвать яблоки. Отец запретил. Сказал, умрете.

   – А кто узнает? Смотри сколько этих яблок-то тьма-тьмущая. Думаешь, их кто-то пересчитывает? Специально ходит, в каждое пальчиком тычет, учитывая, на месте оно или скрал кто?

   – И все же я боюсь.

   – Я вот съел, и не отравился, а наоборот, даже заговорил. И никто не заметил.

   – А вдруг?

   Змей почувствовал жеманность в голосе женщины, но не стал потакать, уговаривая. Он как мог безразличнее зевнул:

   – Как хочешь, я не настаиваю. Оставайся дурочкой и плоди себе подобных. Умные пристраиваются, дураков работа любит. Одни командуют, другие подчиняются. Это нормально. Прислуга тоже нужна, без нее не обойтись.

   – И если я съем, то поумнею?

   – На меня посмотри. Я хоть одно глупое слово сказал? – хмыкнул Змей.

   – Нет.

   – Тогда ешь, ешь, давай, если хочешь первенства себе и ребенку. Кусай, не бойся. Чувствуешь, как мозги светлеют? Вот. Кстати, твоему муженьку тоже не мешало бы поумнеть.

   * * *

   А дальше случилось то, что знает каждый. Опять был суд. Досталось всем, и тем, кто ел яблоки с древа Познания, и тому, кто науськал. Даже сыну Судьи, тогдашнему мужу моему, досталось. За что спросите? За то, что змея научил разговаривать. Формулировка есть такая: «Давая кому-то что-то, ты несешь ответственность за это».

   И меня не обошли стороной. Богу не надо объяснят: «кто, что, зачем?» Он и так видит в каждом сердце.

   «А тебя я лишаю тела. Быть тебе духом, суккубом, и нести свой крест вечно. Да будет так, ЛИЛИТ».

   Суккуб – демоница, посещающая ночью молодых мужчин и вызывающая у них сладострастные сны.

   2