Текст книги "Геракл"

Автор книги: Сергей Быльцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

94. Блестящая победа над миниями

Когда минийцы выступили против Фив, Алкид с небольшой группой преданных людей устроил им засаду в узком горном проходе, и собственноручно поразил стрелами Эргина и его главных военачальников. Затем зевсов сын закрепил свою блестящую победу: неожиданно напав на Орхомен, он, благодаря своей огромной силе, в одиночку выломал ворота, и, впустив своих немногочисленных товарищей, захватил весь город и предал его разграблению. После этого вконец испуганные минийцы согласились платить двойную дань Фивам.

Некоторые удивляются – как во всех этих битвах неутомимого в бою Алкида не поразили многочисленные орхоменские копья и стрелы, которые, казалось, сыпались с безотрадного неба так же, как снег или град ледяной из тучи несется вперед, яростно гонимый с завываньем и свистом проясняющим небо Бореем. Ответ кроется в нетленном доспехе, выкованном олимпийским искусником Гефестом, знаменитым хромцом обеногим.

Другие говорят, что не позволила оружию Дева достойная, полная мужской мощи Паллада Афина касаться утробы вверенного отцом ее попеченью героя. Никому не видимая, став перед Гераклом, стрелы и копья она отклоняла, как заботливая мать отгоняет надоедливых мух от своего дитя, спящего в люльке сладко.

После оглушительной победы Алкид не успокоился и перегородил два больших канала, построенные минийцами в давние времена, через которые река Кефис впадала в море, и богатые нивы Копаидской долины оказались затопленными. При этом, отпрыск Зевеса так всем свои действия объяснил:

– Каналы эти я рою не для того, чтобы минийцев лишить урожая, а для того, чтобы не позволить вступить в яростный бой их кавалерии пока еще сильной. Это мне позволит избежать лишних жертв с обеих сторон в последних сраженьях. Как только нависшая опасность продолженья войны минует, и орхоменцы прочного мира попросят, так сразу я каналы открою.

Говорят, что после этих слов некоторые впервые назвали Алкида не одиночкой-героем, а настоящим стратегом. Через некоторое время, узнав, что Эргин не погиб и тяжело раненный стрелой Алкида прячется в горах, Зевсом рожденный герой не стал его преследовать и, собрав на агоре как можно больше народа, торжественно объявил:

– Пусть все знают, что милосердие мне не чуждо, и я поверженных не добиваю врагов, когда они уже не опасны.

Так во всеуслышание заявил юный герой, широко расставив ноги и глядя с возвышения на городской площади на всех сверху вниз.

Многие, даже те, кто вместе с Алкидом сражались были удивлены проявлением такого великодушного милосердия. Богиня милости и милосердия Элея и бог жалости Элеос не пользовались особым почетом в воинственной древней Элладе. Хоть эта богиня более всех богов при изменчивости человеческой жизни приносит пользу и помогает людям, лишь демократические афиняне честь ей воздавали, и могучий Алкид даже в юные годы близкой дружбы с нею не заводил.

Своему племяннику Иолаю, ставшему через несколько лет его возлюбленным другом, Алкид свое милосердие искренне так объяснил:

– Когда я объявил, что поверженных врагов не добиваю, то думал, конечно, не о милосердии. Тебе, Иолай, это говорю сейчас вполне откровенно, ведь тебя я всегда любил и люблю больше всех. Эргин для нас был тогда уже совсем не опасен и, не добивая его, я в будущем рассчитывал извлечь немалую выгоду. Зная, что, сражаясь со мной, можно сохранить бесценную жизнь и свободу, мои будущие свирепые враги не будут биться насмерть, если имеется хоть небольшая возможность спастись. И этим я сохранил много жизней. Так, что зря меня некоторые враги называют бешеным и жестоким.

95. Судьба Эргина и его сыновей

Говорят, что впоследствии Эргин стал одним из аргонавтов, которые плавали за золотым руном в неизведанную Колхиду. Вернувшись, он вел выгодную торговлю, посещая открытые аргонавтами земли и разбогател, но безотрадная Судьба долго не давала ему детей, которых он страстно желал.

Тогда он отправился в божью обитель Дельфийскую и, принеся в жертву гекатомбу тучных белых быков, никогда под ярмом не ходивших, получил от прекрасноволосой Пифии оракул, согласно которому он отправился на остров Эвбею и там обзавелся юной женой. Супруга-эвбеянка родила старому Эргину двух прекрасных сыновей Трофония и Агамеда, ставших самыми знаменитыми зодчими – строителями Эллады.

Превратная Судьба лишила Эргина обоих сыновей: щедрый на дары Феб длиннокудрый отблагодарил их легкой смертью во сне за то, что они построили ему прекрасный храм. Он и раньше часто так изрекал:

– Лучшая доля для смертных – на свет никогда не родиться; если ж родился, войти поскорее в ворота Аида, и лучше всего сделать это во сне молодым и здоровым.

Когда братья, совсем еще молодые, но уже очень искусные мастера, быстро построили и красиво украсили храм Аполлона в Дельфах, его оракул благодарно возвестил:

– Наслаждайтесь жизнью, как сами можете в течение шести дней, а на седьмую ночь вы будете божественно вознаграждены Фебом.

В ночь на седьмой день братья заснули радостные в предвкушении близкого счастья и больше уже никогда не проснулись. Аполлон, знаменитый своими притчами – заповедями «Знай меру», «Соблюдай границы», «Познай себя» и «Укрощай свой дух», теперь утром после их смерти изрек:

– Те, кого любят боги, умирают молодыми.

Вот эти сыны Эргина и сумели построить чертог для приемного отца Геракла Амфитриона, что удивительно: как еще не родившийся Геракл, мог сражался с Эргиным задолго до рождения его сыновей?!

Подобных путаниц во времени в античных мифах очень много. В некоторых мифах встречаются герои, которые, согласно другим мифам, жили во времена, разделенные не только годами, но – целыми веками… Эта путаница систематическая и она объясняется тем, что греки вплоть до первых Олимпиад не вели никакого летоисчисления и в те темные времена ни в одном документе, ни в одной надписи никаких дат не было.

Эллины были подобны бессмертным богам и не вели счет времени. Годы в их сознании были не нанизаны колечками на прямую стрелу, направленную из прошлого в будущее, а как бы рассыпаны неподвижной россыпью шариков на плоскости настоящего, либо напоминали неподвижные звезды на небосводе, который, хоть и вращается, но это вращение циклически повторятся и потому в любой момент времени одинаково и неизменно.

Поэтому странствующие певцы с жезлом в руке – рапсоды – сшиватели песен, певшие или декламировавшие песни и целые поэмы без музыкального сопровождения честно рассказывали о самих событиях, но при этом добросовестно путались в их хронологической последовательности и не стремились от этой путаницы избавиться… Впоследствии эти великолепные песни становились основой для письменных литературных произведений. Поэтому, поскольку противоречий во времени избежать невозможно, то в дальнейшем не будем на них заострять внимания.

Вернувшись в изобильные Фивы, Геракл поставил пышный алтарь Зевсу, каменного льва – Артемиде, а также два каменных изваяния – Афине Опоясывающей, которая была самой древней Афиной, раздававшей оружие избранным ею воинам. Поскольку в решеньях всегда медлительные боги сразу не наказали Геракла за чрезмерную жестокость по отношению к неприкосновенным посланцам Эргина, благодарные фиванцы воздвигли ему статую, которую назвали Геракл Риноколуст (Обрезыватель Носов).

96. Креонт предлагает Алкиду в жены Мегару, а он не желает

Слава о блестящей победе над Эргином разнеслась по всей Элладе, вызывая всеобщее восхищение. В войне с Эргиным не обошлось без тяжких жертв – пронзенный в висок стрелой погиб Амфитрион, отважно сражавшийся рядом с Гераклом.

Благодарный Креонт, восхищенный мужеством юноши, решил отдать ему в жены свою старшую дочь Мегару, а вместе с ней обещал вручить и власть над городом, как родному сыну. Мегара родит Алкиду троих сыновей – Теримаха, Креонтиада и Деикоонта, которым Мойра Лахесис выткала страшную Долю. Младшую дочь Креонт отдал замуж за брата Геракла Ификла, у которого в это время уже был сын Иолай от Автомедусы, дочери Алкафоя.

Когда Креонт, приподняв свою, как всегда безвольно наклоненную вбок голову, предложил Алкиду свою дочь в благодарность за проявленную воинскую доблесть, тот несмотря на то, что только, что с нескрываемым вожделением смотрел на красавицу Мегару, не проявил особого восторга, от такого щедрого предложения. Он хмыкнул, не сдержавшись, и пряча бегающие глаза под низко нависшими надбровными дугами, лишь молчаливо выслушал предложение Креонта. При этом, все подумали, что мужественный герой потерял дар речи от такой щедрой, поистине царской награды, ведь вместе с дочерью фиванский скипетродержец отдавал и немалую часть беотийского царства.

Перед тем как заснуть, Алкид с насупленными бровями и выпяченными губами, все время задумчиво поглядывал то на окно, то на дверь. Уже засыпая, он так сам себе говорил:

– Не уйти ли мне рано утром из дворца не женатым, пока все будут сладко спать, как я сделал после пира во дворце царя Феспия? Тот славный длинноносый старик тоже предлагал мне любую из своих 50 красавиц дочерей и, при этом, не требовал свадьбы. Конечно, хоть сам царь был ростом высокий, но Феспии его не большие: не могут они сравниться по могуществу со златообильными Фивами. Но ведь жениться мне не на Фивах мне предлагают. Не хочу ни на ком я жениться.

Глубокой ночью, когда Гипнос, неслышно прилетевший на мягких пушистых крыльях простертых во тьме, сковал могучее тело юного героя крепчайшими путами сна, ему явилась одетая в белоснежные одежды статная красавица. На голове этой необычной ослепительно красивой женщины сияла серебряная корона с ромбическими адамантами, в левой руке она держала алмазный жезл вечности, а в правой – челнок с висевшей толстой нитью крученой.

Это была Мойра Клото (Пряха), которая для этой встречи с Гераклом заменила свою сестру Ткачиху Лахесис, обычно посещавшую людей и богов. Ткачиха имела облик сварливой старухи, и по причине, о которой догадаться не трудно, она попросила навестить Алкида во сне свою сестру Пряху, имевшую внешность блистающей влажной прелестью лика и тела красавицы нимфы. Лицо Клото излучало красоту несказанную, но эта сияющая красота безжизненная была, словно застывшая прекрасная маска.

Клото, глядя зияющими черной пустотой глазами, спокойным, будничным голосом, с плотно сжатыми не шевелящимися при разговоре губами, изрекла:

– Радуйся Алкид. Ты уже правильно выбрал тернистый путь тяжких трудов, ведущих к немеркнущей славе. Ты победил Киферонского льва и избавил от дани родные Фивы. Теперь тебе надлежит жениться на Мегаре, и ты завтра в присутствии бессмертных богов назовешь ее своей законной супругой.

Юноша, помотав головой, как будто затем, чтобы побыстрее проснуться, как сжатая пружина, вдруг вскочил с ложа, воздел руки и закричал, выражая свое несогласие и возмущение:

– Кто ты такая и как сюда ты попала? Судя по твоей манере говорить со сжатыми плотно губами, ты – Мойра, вытягивающая нити жизни из пряжи Ананке? Ты, конечно, страшно красива, я еще не видел таких, но почему ты мне приказываешь, что делать? Что мне надлежит делать я сам буду решать и никому не позволю собою командовать. Видно, ты считаешь меня глупым иль слабым и потому за меня решаешь на ком мне жениться?! Но ты ошиблась – и умом боги меня не обидели и силой не обделили! А сильный муж – всегда хозяин своей судьбы, и дщери Ананки ему не указ, они отвергают лишь слабого просьбы. Мужество делает ничтожными любые удары судьбы.

97. Мойра принуждает Алкида жениться

Прекрасное лицо Мойры было совершенно бесстрастно, словно Алкид ничего не сказал. Красавица Пряха вместо ответа безразлично посмотрела Алкиду в глаза и тот, словно несокрушимой до сих пор воли лишился, не мог ни двигаться, ни говорить. Мойра, не переступая ногами, по воздуху плавно подплыла близко к Алкиду и положила руку на ставшие тут же безжизненными его губы, и тело героя сразу бессильно обмякло, и он оказался лежащим ничком на полу.

Клото подняла сверкающий тысячами огней жезл из адаманта и равнодушно сказала по-прежнему не шевелящимися своими губами:

– Всесильной судьбы до сих пор не избег ни один муж, ни отважный и сильный, ни слабый и робкий, коль скоро на свет он родился. Привыкай, дерзкий герой, подчиняться хотя бы неотвратимой Судьбе, ведь пред Мойрой и олимпийские боги трепещут!

Алкид, лишившийся силы, округленными глазами уставился на сомкнутые, не шевелящиеся при речи губы красавицы и на бесчувственные глаза, которые были устремлены на него, но его не видели потому, что в них зияла бездонная чернота. Ему показалось, что в окаменевших глазах Мойры он увидел Тартар ужасный, через который проходит ось Мировая и корни земли и, горько-соленого моря, и от неизъяснимого страха все его тело замерло, только непокорные волосы на голове встали и зашевелились.

Однако Алкид не собирался сдаваться, он все же попытался побороть трепет своего всегда крепкого духа и нашел в себе силы неподатливо замотать головой и сказать с ехидной улыбкой:

– Хоть ты меня сейчас силы лишила, но дух во мне по-прежнему крепок! Ты не властна над ним и не заставишь меня подчиниться и пред тобой трепетать! И на Мегаре теперь я уж ни за что не женюсь, чтоб ты не сделала. Убей меня прямо сейчас, если можешь, но ни на ком против воли я не женюсь!

– Ты даже больше упертый, чем свой молниелюбец – отец. Не любишь никому подчиняться. Мы правильно выбрали тебя за твой несгибаемый дух – только такой и необходим нам бесстрашный упрямый герой, чтоб с любыми чудовищами сражался и побеждал. Однако я пришла не для того, чтоб с тобой спорить и заставить на Мегаре жениться, ведь это давно решенное дело. Отвратить невозможно людям того, что им Мойра на прялке своей изготовит. Я здесь, чтобы тебе объяснить, что все возможно для Мойры и, чтобы впредь никогда ты не спорил со мной и с моей сестрою Лахесис, которая выбрала себе облик статной старухи с молодыми глазами.

Алкид открыл было рот, но не успел и слова сказать, как рот перекосился и сам плотно закрылся, словно от нестерпимой судороги, и все, что он смог сделать, так это только глазами гневно сверкать и свирепо рычать, словно рассерженный горный лев, которого потревожили в логове.

Клото же по-прежнему равнодушно продолжила говорить, рот ее все также был плотно закрыт, но каждое слово Мойры отчетливо – громко, словно стук молота по наковальне, звучало в голове героя:

– Не рычи напрасно Алкид и зря не упорствуй, пожалей свой ставшим непослушным язык, ведь невиноват он ни в чем. Пойми: сила любая – пред Мойрой ничто. Я сейчас в воздухе растворюсь, а ты сам все обдумай, ведь мы тебя сотворили не глупым, и нашу встречу запомни. Ведь не зря я тебя навестила.

Красавица-Пряха исчезла, словно легкая дымка она растворилась в прозрачном воздухе и никому невидимая вознеслась в горний эфир. Алкид попытался вскочить с пола, но дрожащие ноги совсем не держали. Тогда он сел и, сидя на полу, схватился обеими руками за голову и, скрипя зубами, как каменными жерновами, от невыносимого бессилия застонал и завыл, как воет волк одинокий ночью безлунной.

Геракл запомнил эту первую встречу с одной из трех Мойр, с красавицей Клото, на всю оставшуюся жизнь и много раз ее вспоминал и не однажды Иолаю об этой встрече рассказывал:

– Когда я смотрел на ее бесстрастно издающие звуки, не шевелящиеся губы и на ее безразлично смотрящие, но не видящие какие-то пустые черные глаза мне было так жутко, как не бывало никогда, члены отказывались подчиняться, колени подгибались и я падал, но все равно я сопротивлялся, как только мог. Ты знаешь, милый мой Иолай, не в моей породе сдаваться! Оказавшись совсем без сил на полу, я противился ей на словах, а потом даже и слов я лишился, осталось только мычание, но я все равно не сдавался и жениться не соглашался. Когда же она испарилась, я вдруг понял всем сердцем, что завтра стану законным мужем Мегары. Я понял это так ясно, как будто свадьба давно уж свершилась, мне казалось, что я вижу себя и в белой одежде Мегару в окружении родных и уже догорающих светочей. И тогда меня обуяла бессильная ярость, я зубами скрипел так, что один зуб сломался, но все было бесполезно. Потом защемила сердце тоска безысходная потому, что я понял, что нельзя мне с таинственным Роком бороться, как невозможно прошедшее изменить, ведь это и олимпийские боги не могут… Утром я долго раздумывал о том, было ли это ужасное ночное посещение Мойры явью или только сном, в котором крылатый старец-искусник Морфей, неслышно шевеля крылышками на своих висках, умело воспроизвел все ее поведение, привычки, походку, жесты и выраженье лица. Так ничего я тогда и не понял, но я точно знал, что против своего желания стану мужем Мегары, и этот брак без любви будет все время порождать любовь без брака… Самая тяжкая мука для человека – знать все, что будет и не иметь никакой силы бороться с Судьбой.

Действительно, по воле могучего Рока, под страстные флейт переливы, под звуки брачного гимна, который фиванцы громко пели, в дом отчий Креонта наутро после посещения Мойры привел прекраснокудрую Мегару приемный сын славного Амфитриона.

98. Креонт готовится к свадьбе дочери, на которую ожидает богов

К свадебному пиру Креонт велел 12 быков заколоть круторогих и 12 огромных свиней белозубых зарезать, а также тонкие шеи свернуть добытой в лесу дичи различной. Юноши быстро с огромных быков толстую кожу содрали, туши свиные, лоснящиеся салом блестящим, опалили и разную пернатую дичь ощипали, потом туши и тушки все на мелкие куски рассекли, на вертела нанизали и изжарили осторожно на углях при малом участье Гефеста.

Ночью Креонта во сне посетил божественный вестник Гермес и объявил, что на свадьбу его дочери и сына Зевеса прибудет сам владыка Олимпа и вместе с ним – другие бессмертные боги, чтобы новобрачных подарками одарить и, конечно, попировать и повеселиться, ведь очень бессмертные любят сердца услаждать на пиршестве общем.

В пиршественном зале для Олимпийцев быстро построили специальное возвышение, на котором установили отдельный стол полированный и двенадцать кресел позолоченных из кости слоновой. Для Владыки Олимпа приготовили отдельный стол и скамейку (ведь божества и цари на пирах почти всегда возлежали) и особое кресло, и все это было покрыто пушистыми пурпурными коврами до этого ни разу не бывшими в употреблении. Кресло для Зевса было на целый локоть выше других, оно было самым пышным, богато украшенным золотом, серебром и драгоценными камнями, с подголовником, подлокотниками в виде приготовившихся к прыжку львов и с изящной подножной скамьей из полированной кости слоновой.

На свадьбу Алкида и Мегары по настоятельному желанию Зевса многие небожители решили сойти с вечно покрытого снегом Олимпа, ложбинами и холмами обильного. Так некогда блаженные боги впервые посетили смертного свадебный пир – брата возлюбленной Зевсом Европы Кадма и Гармонии, дочери милоулыбчивой Афродиты и грозного разрушителя городов Эниалия. Никто из людей, пришедших на свадебный пир, вживую никогда не видел бессмертных богов, царящих в небе высоком, и потому все волновались, теряясь в догадках – в каком они явятся виде. Ведь не зря говорят, что истинный облик олимпийских богов не могут даже увидеть для несчастий и бед рожденные люди. Подлинного лика олимпийских божеств никто из смертных, не знает, потому что выдержать его невиданную мощь и нетленную красоту не в слабых человеческих силах.

Эсхил, говоря о божественном могуществе, не колеблясь, называет его всевышним: Отличай богов от смертных и не думай, что бог подобен тебе и телесен, как ты; ты совсем не знаешь его. Вот он огонь в его яростной силе, вот – вода или воздух, иль мрак. Он может быть видом дикому зверю подобным, ветром и облаком, молнией, громом и ливнем. Бездонное море и дикие скалы подвластны ему, и источники вод, и потоки. И содрогаются горы, земля и морские глубины, если на них взирает жуткое око бессмертного бога.

Поистине бог всемогущ, он не может только покончить с собою, даже, если очень захочет, а человеку этот дар наилучший среди стольких жизненных бед он даровал.

Если бог не желает, кто его может увидеть глазами, если же пожелает… Многие помнят, что случилось, когда к доверчивой дочери Кадма возлюбленной Зевса фиванской царевне Семеле коварная Гера явилась, приняв обличье старой кормилицы.

99. Гера губит Семелу ^[43]

Нонн поет, как Зевс, совсем обезумев от страсти, устами сливался с трепетными устами милой Семелы и нектар изливал в лоно Семелы, чтобы сыном, царем лозы, разрешилась. Однако об очередном увлечении Зевса скоро узнала его ревниво злокозненная супруга и в мстительном гневе на соперницу решила хитро ее погубить. Приняв на себя облик Берои в опочивальню Семелы Гера вошла, ревностью тяжкой пылая. Преобразилась в старуху, посеребрила виски, коже глубоких морщин придала и дрожащей походкой с телом согбенным пошла; старушечьим сделала голос. С речью слащавою, облик кормилицы приняв, что деток взращивает и лелеет. Облик нянюшки приняв, явилась Гера в покои и, вставши у ложа страстной любви, устремила взгляд свой на ближнюю стену, взор отвратив, лишь бы ложа любовного Зевса не видеть. Там разместилась богиня, зло затаившая, глядя на Семелу, мученьем томимую близких уж родов.

Гера, задрожав всем телом в трепете старческом мнимом, головою кивая, вся затряслась, застонала, отирая рукою лицо, и лгала, обольщая, голосом, льнущим к самому сердцу, словом таким хитроумным:

– Ах, скажи кормилице своей, царевна, что ж щечки твои так побледнели? Сталось что с прежней твоей чудной красою? Кто твой нарушил покой, угасив дивное рденье, что так личико твое юное украшало? Кто пояс порушил девичьей невинности, кто тебя обесчестил и твое девство похитил? Слышала я от людей, что возлюбленный твой сказал тебе, что он сам Кронид, но все сомневаются в этом. Так попроси его это делом тебе доказать и к твоему явиться ложу, как к Гере – в сиянии пламенных молний и в грохоте своих перунов.

Измученная неопределенностью, беременная Семела сначала невинным голосом попросила Зевса дать великую клятву исполнить ее желание, и Зевс, чтобы развеселить Семелу, сдвинув потешно кустистые брови, живо воскликнул:

– Выбирай любое желание! Ни в чем не получишь отказа. А чтоб совсем уверилась ты, что твое исполню любое желание подземного Стикса в свидетели клятвы я призываю, а он и богам божество и острастка.

После того, как Олимпиец поклялся влагой стигийской, обрадованная царевна сказала:

– Я тебя к ложу Геры очень ревную! Если ты почтить меня хочешь, пусть в моем брачном покое огонь разольется эфирный, страсть пусть сверкнет из тучи зарницей – вот будет дар твой небесный, вот будет любви твоей знак! Муж мой, ты в полном божественном блеске, лик священный являя, нисходишь к опостылевшей Гере на ложе, освещая ее брачной своею зарницей! А к Семеле смертным крадешься, людям стыдясь на глаза показаться, и болтают открыто все горожане о нашем тайном союзе, на Семелу бранятся с ее смертным женишком малодушным. И правда, не знаю до сих пор я лика божественного олимпийца, смертный лишь предо мною – а ведь я богом должна разродиться!

Вынужденный священной клятвой исполнить просьбу возлюбленной, Зевс предстал перед ней как нетленная скала в бушующем пламени перунов, и смертная женщина, не выдержав жара небесного огня, вспыхнула и сгорела, как факел. Зевс успел спасти недоношенный в лоне матери плод, вложив его в свое бедро и доносил, когда же наступило время, произвел на свет Диониса.

Некоторые говорят, что Семелу Зевс нарочно погубил до родов, чтобы выносить и родить сына самому. Сын, рожденный не от бога и смертной женщины, но от двух бессмертных родителей, с самого рождения станет бессмертным, а не полубогом-героем. Так Зевс, как и в случае с Афиной, стал и отцом, и матерью Диониса, который со временем вознесся, как бог, на многохолмный Олимп.

Между тем, Майи пернатый посев посетил не только Креонта, но и Алкида. Он, будучи, для других совсем незаметным, появился перед ним в образе красивого, стройного длинноволосого юноши с петасом на голове и талариями на ногах, шутливо толкнул его своим кадуцеем крылатым, за короткие завитушки волос крепко сумел ухватить и на ухо тихо шепнул:

– Зевса истинный отпрыск, пасынок Геры безумно ревнивой! Радуйся брат и к встрече с родственниками готовься. Все мы, Олимпа насельники, завтра к тебе на свадьбу заявимся и будем иметь внешность вполне человечью. Некогда каждый из нас выбрал облик по собственному усмотрению, а впоследствии эти облики были закреплены за каждым непреложными Мойрами на века.

Алкид все еще до конца не верил, что он родной сын самого Тучегонителя Зевса и часто сам себе говорил:

– Мать говорит, что я родной сын самого Зевса, а Амфитрион – мой приемный родитель, но сам я этого точно знать не могу. Может ли кто-нибудь знать, от какого отца он родился?

Увидев и услышав Гермеса, Геракл открыл было рот, собираясь задать много разных вопросов, но вестник Зевеса, хитро подмигнув ему левым глазом и двинув бровями, прорезал воздух божественным телом, словно нетленным челном и, как дуновение ветра исчез, на золотых подошвах амвросиальных, а его смертный брат так с открытым ртом и остался.