Текст книги "Трагедия о Корнелии"

Автор книги: Сергей Блинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Annotation

Кое-что об автоматонах, гении и безумии, потерянных легионах и амбициях.

Глава 1

Трагедия о Корнелии

Глава 1

Сцена первая. Германия.

– Убей его!

Молившему о пощаде легионеру перерезали горло. Хрипя и дергая руками, римлянин упал в грязь лицом вниз, бурая жижа моментально окрасилась алым. Этот убежал из боя, а после поимки стал гадюкой извиваться перед победителями, лишь бы сохранить шкуру. Трус! Арминий сплюнул на умирающего и подошел к следующему пленнику.

– Ты что скажешь? – спросил вождь на латыни.

– С собаками не разговариваю.

Таких врагов Арминий уважал. Их ждала достойная казнь: сожжение в плетеных клетках. Чем больше гордецов отправятся вместе с дымом к небу, тем благосклоннее к херускам будут боги.

Вождь надеялся, что не обнаружит среди пленных Луция, что друг все же бежал на юг вслед за сестрой, как советовал Арминий, покидая лагерь римлян. Если же Луций все же остался в Германии, хорошим исходом для него была бы честная смерть в сече. Ни боли, ни позора Арминий для Луция не желал. Еще меньше он хотел бы встретиться с Бронзовой Маской.

Его надежды не сбылись.

Луцию досталось крепко. Разодранная туника молодого римлянина не скрывала десятков неглубоких ран, лицо превратилось в сплошной кровоподтек, светлые волосы стали коричневыми от грязи и крови. В отличие от других пленников, он даже на коленях стоять не мог, и от падения его удерживал высокий воин, оставшийся закованным в броню даже будучи плененным. Арминий знал, что никто не способен содрать с Бронзовой Маски ни панцирь, выполненный в виде обнаженного торса, ни шлем с пугающей смеющийся личиной, ни наручи с поножами. Знал вождь и то, что слуга Луция смертельно опасен, и лишь слово хозяина удерживает его от кровопролития.

Увидев Арминия, Луций улыбнулся.

– Бороду отрастил. На человека стал непохож.

– Этого ко мне в шатер, – велел Арминий. – Его раба тоже.

– Не боишься? – спросил Сегест, шагавший рядом. – Слышал, этот в маске заговорен и сражается как безумец.

Противную ухмылку Сегеста хотелось стереть железом, но Арминий сдержался. Вождю важно сохранить лицо. Квинтилий Вар сумел: херуски изрубили и обезглавили его бездыханное тело, но из жизни Вар ушел добровольно, как полагается хладнокровному полководцу. Арминий многому научился у римлян – спокойствию в том числе. Пусть Сегест лает, намекая на трусость вождя, все равно триумфа Арминия ему не отнять. В глазах херусков победитель римлян навек останется героем.

– В шатер! – повторил вождь.

Он дошел до конца линии пленных легионеров, приказывая казнить или отложить расправу до ночи жертвоприношений. Знакомых лиц было много. С некоторыми из обреченных римлян Арминий пировал или играл в кости, иные учили его сражаться в строю и возводить земляные валы. Что ж, их наука пригодилась молодому вождю. Арминий мог бы поблагодарить наставников, но большинство знакомых легионеров брезгливо отворачивались от него. Варвар преуспел, но гордые римляне продолжали презирать его. Плевать!

С Луцием дело обстояло куда сложнее.

Шатер плохо спасал от проливных дождей, обрушившихся на северные леса. Ткань промокла насквозь, и крупные капли то и дело шлепали по растоптанной земле, в которой ноги утопали чуть ли не по щиколотку. Луция положили на плащи римлян, Бронзовая Маска стоял рядом. При пленниках, как и следовало, находилось двое караульных. Арминий легкий кивком отпустил их.

Присев на корточки перед Луцием, вождь откинул со лба друга грязные волосы. Бронзовая Маска еле заметно дернулся, но римлянин остановил его, подняв руку.

– Ты тоже зарос, – сказал Арминий, намекая на неопрятную щетину, покрывшую щеки и подбородок Луция.

– Некогда было бриться.

– Прощаю.

– А я тебя нет, – Луций с трудом повернулся на бок. – Как ты мог?

– Это моя земля, друг, – ответил Арминий. – Не ваша.

– И это оправдывает подлость?

Арминий выпрямился. Личина Бронзовой Маски была обращена в его сторону. В круглых отверстиях для глаз хищно блеснули рубины. Вождь понимал, что по первому же приказу автоматон прервет его славную жизнь в момент наивысшего триумфа, но подлости – ответной подлости – от друга не ждал.

– Я не смогу оставить тебя в живых, – произнес Арминий. – Но позволю Маске отправиться в Рим, чтобы Корнелия узнала, что брат пал, и оплакала тебя.

– Щедрость твоя не знает предела, – съязвил Луций.

– И каков твой ответ?

– Да. Пусть будет так, как ты предложил. Выйди прочь, Маска сделает все, что должно.

Даже перед лицом смерти Луций продолжал командовать, и голос его звучал веско. Из него вышел бы хороший союзник, но племя не стало бы подчиняться римлянину, да и сам Луций вряд ли променял бы жизнь на бесчестье.

– Прощай.

– Прощай, Арминий.

Вождь вышел под дождь. В лагере кипела работа. Воины собирали добычу на обозы, сворачивали палатки и стаскивали к большому костровищу толстые ветки для плетеных клеток. Если богам будет угодно прекратить дожди, пленники отправятся к небу совсем скоро.

Приготовлениями распоряжался Сегест. Жилистый усатый мужчина не давал воинам ни минуты покоя, гонял их взад-вперед, награждая самых нерасторопных ударами и оскорблениями. Арминий поморщился. Сегест был одним из тех соплеменников, кто вызывал в вожде чувство глубокого искреннего отвращения. Прекрасный воитель, но мелкая, склонная к провокациям и предательству душонка, Сегест был частым гостем на пирах Квинтилия Вара, и Арминий подозревал его в сговоре с врагом и раболепии перед римлянами. Такой вонзит в спину нож и будет спать, не терзаясь кошмарами.

Тело Луция выволокли из шатра и бросили в общую кучу. Когда настанет ночь жертвоприношения, обложенные сухими ветками трупы загорятся первыми, затем огонь перекинется на плетеные клетки, крики сжигаемых заживо римлян на время заглушат тосты и песни германцев, наконец, замолкнут все, и останется только вой пламени – голос довольных богов.

Сцена вторая. Тремя годами ранее.

Публию Квинтилию Вару нравились германцы, их стойкость, сила, ярость в бою. Среди вождей подвластных Риму племен не было ни одного, кто хотя бы раз не был приглашен на знаменитый пир наместника. По приказу Квинтилия Вара из самой Италии на север привозили великолепные вина, морскую рыбу, диковинных морских гадов и птиц. Отказывались от приглашения немногие. Кого-то прельщала возможность прикоснуться к роскоши хозяев мира, кто-то заглядывался на рабынь: чернокожих нубиек, кудрявых евреек и изящных черноволосых египтянок, кому-то же по душе были беседы с самим наместником. Заручившись поддержкой Квинтилия Вара, варварские вожди получали шанс возвыситься над соседями. Отец Арминия рассчитывал именно на это.

Гражданин Рима. Арминию этот титул льстил значительно меньше, чем вождь-воитель племени херусков. Чужие повелители нарекли его гражданином – одним среди равных – а родные боги по праву рождения поставили выше остальных. Арминий знал, что должен править, бороться и побеждать.

Глядя на Сегеста, скорчившегося перед ложем Квинтилия Вара, Арминий потягивал вино и размышлял о будущем. Отцу оставалось недолго. Годы брали свое, за спиной точили кинжалы заговорщики – такие как пресмыкающийся перед римлянами Сегест. Если враги перехватят власть над племенем у рода Арминия, замысел о восстании пойдет прахом.

– Невежливо так глазеть на наместника.

Луций Корнелий Сулла Германик присел рядом с другом, чокнулся, плеснув каплю из своего кубка в кубок Арминия, и сделал большой глоток. Луций уже умудрился нахвататься: его нос покраснел больше обычного, а на щеках и под глазами появились фиолетовые прожилки. Арминий едва прикоснулся губами к кубку. Он никогда не пил так, чтобы опьянеть.

– Сегест злоумышляет против отца, – поделился заботой германец.

– И пусть себе! Вар справедлив и знает, кто ты такой и в чем твоя роль для племени.

– Сегесту удается подлизаться и повернуть дело себе на пользу. Его следует убить.

– Убьешь, когда станешь вождем, – улыбнулся Луций.

– Хотел бы. Но все гораздо сложнее, друг. Не вы одни умеете плести заговоры.

Луций подцепил фаршированную рыбой оливку – любимое лакомство Арминия – проглотил, не жуя, и долгим внимательным взглядом оценил Сегеста. Вопросительно поднявшему бровь Квинтилию Вару он приветственно махнул рукой.

– Если понадобится, велю Маске убить его, – произнес Луций.

– Вот спасибо.

Бронзовая Маска Арминия пугал. Безмолвный раб, всюду следовавший за Луцием и принимавший приказы только от него, достался другу в наследство от отца, тому – от его отца, и так далее. Кто из Корнелиев первым получил власть над греческим автоматоном, Луций не знал, но рассказывал удивительные истории о том, как Бронзовая Маска защищал диктатора Суллу Счастливого от заговорщиков, вынес еще одного хозяина из схватки с парфянами или стоял на страже при дверях дома, отпугивая воров и политических противников. Одно Арминий понимал верно: Бронзовая Маска был смертоносен и верен семейству Луция.

– Только намекни, – заплетающимся языком проговорил римлянин. – Что мне какой-то Сегест! Между прочим, я к тебе не только за этим подошел. Сестра была бы рада, сбеги ты с пира чуть раньше. Дома никого нет, Маска пропустит.

– Вот как?

– Лучшей пары, чем ты, Корнелии не найти.

– Благодарю, друг, – Арминий допил вино, чтобы не показаться невежливым. – Не спускай глаз с Сегеста.

– Мои глаза – твои глаза!

Поселение римлян совсем недавно начало превращаться из военного лагеря в настоящий город, прирастать жилыми домами, лавками и закусочными. Корнелии выстроили небольшую виллу в традиционном стиле; окруженная жилыми помещениями открытая площадка с фонтаном служила частым местом встреча Арминия и его возлюбленной. Туда германец спешил и на сей раз.

При дверях стоял Бронзовая Маска. Автоматон повернул голову в сторону гостя, при этом шестеренки и ремни в его металлическом нутре издали резкий звук.

– Это я, – зачем-то сказал Арминий.

Бронзовая Маска протянул германцу руку, позеленевшие от времени пальцы разжались. На ладони гиганта был ключ. Справившись с замком, Арминий вернул ключ автоматону.

Корнелия ждала у фонтана. Ладони девушки гладили заметно округлившийся живот. Спрятавшись в тени колонны, Арминий некоторое время любовался своей избранницей. Красавица. Благородных кровей. Верная только ему. И – мать его еще не рожденного наследника. Боги поистине одарили Арминия счастьем!

Он приблизился к молодой женщине, и та, улыбнувшись, похлопала ладонью по лавке рядом с собой. Когда Арминий сел, Корнелия обвила его руками и прильнула к плечу. Лишних слов Корнелия не любила: к чему они, если момент и так приятен и ясен?

На краткое время Арминию стало хорошо и спокойно, но некоторые мысли изгнать из головы не могла даже возлюбленная. Корнелию придется отослать в Рим. Арминий не мог допустить того, чтобы она пострадала или потеряла сына. Такие люди, как Сегест, не погнушаются подослать сикария, случись им узнать о беременности Корнелии. Назначая очередную встречу, германец давал себе слово, что на сей раз проявит твердость, откроется любовнице и попросит ее бежать на юг, а еще лучше – сказаться нездоровой или испуганной и уговорить брата сопровождать ее. У него не выходило. Молчаливость Корнелии, ее тихая привязанность и беззащитность останавливали Арминия, лишали его смелости и смиряли обычно бойкий язык.

– Пойдем в мою спальню, – предложила Корнелия.

Арминий покачал головой. Возлежать с любимой во время беременности он не мог. Хотел – но не мог. Акт страсти с вынашивавшей наследника Корнелией казался ему кощунственным. Если боги позволят, они еще наверстают упущенное. Потом, когда Арминий станет вождем, а Корнелия вновь явится к нему, оставив Вечный город, сбросив с плеч гнет правил и ожиданий, а с лица – маску высокорожденной римлянки.

Сцена третья. Первый среди равных.

Немой грек видел многое: славу и сомнения, радость и боль, гений, почти не подвластный осмыслению, и мучительные приступы безумия. Он привык к изменчивости Октавиана и знал, что делать в постыдные моменты. Если повелителю становилось плохо, немой выгонял рабов, посылал за лучшими телохранителями, теми, что носили выкрашенную черным броню и багровые плащи, и стоял у запертых дверей вместе с ними. Любого просителя, сколь бы важным тот ни был, встречали разведенные руки и мягкая улыбка – жест и гримаса, понятные каждому. Когда-то немой слыл талантливым лицедеем. Со временем широко растянутые губы комической маски прилипли к его настоящему лицу, да так и остались на нем.

Октавиан еще не поверил в уничтожение армии Квинтилия Вара. Он сидел напротив расписанной сценами охоты стены в ожидании добрых вестей. Совсем как нашкодивший ребенок, думал немой грек, предвкушающий, как родители снимут назначенное наказание. Увы, вождь Арминий не собирался ни отправлять послов, ни отводить собственных воинов от пограничной реки. Рим стал чуть беднее, чуть ничтожнее, и осознание этого все не приходило к Октавиану. Безумие временно восторжествовало над гением.

– Квинтилий Вар, верни мои легионы, – пробормотал Октавиан.

Немой грек покачал головой и жестами показал, что близится встреча с единственной просительницей, которую Октавиан велел допустить – опозоренной женщиной из рода Корнелиев. Папирус, присланный Корнелией, повелитель перечитал четырежды, и впервые за последние дни лицо его озарилось улыбкой.

Корнелия явилась не одна. За спиной ее возвышался мужчина невероятного роста и ширины плеч. Плащ с глубоким капюшоном скрывал черты его лица и одежду. На левой руке гиганта устроился, как в колыбели, мальчишка-ублюдок, сын Корнелии и предателя Арминия.

Немой хлопнул преторианца, караулившего покои, по плечу, и тот объяснил посетительнице, как следует вести себя с повелителем: не повышать голос, не спорить, не усердствовать в красноречии, не раболепствовать.

– Он первый среди равных, а не царь, – последнее слово телохранитель произнес с презрением.

– Мне это известно, – высокомерно кивнула Корнелия.

– Будет лучше, если раб останется здесь.

– Первый гражданин ждет именно его.

– Вот как? – преторианец посмотрел на немого. Тот кивнул.

Каждый шаг раба-гиганта звенел и гремел, точно подошвы его сандалий шутник-сапожник подбил тяжелыми металлическими пластинами. Под балахоном что-то скрипело. Немого грека охватило смутное чувство тревоги, но, вспомнив, насколько бдительны, ловки и смертоносны преторианцы, он отогнал дурные картины, вставшие перед глазами. Октавиан – не Юлий Цезарь, он стократ осторожнее и предусмотрительнее.

– Здравствуй.

Октавиан не повернулся к посетительнице, но первым сказал приветственное слово. Добрый знак, определил грек.

– Здравствуй, Гай.

По имени Октавиана называли немногие. Корнелия держалась с достоинством истинной римлянки. Повелителю это нравилось. Он нехотя встал с ложа, расправил затекшие плечи, провел пальцами по спутанным кудрям. За дни траура по легионам Вара повелитель мира зарос и осунулся, и его белокожий лик уже не выглядел совершенным, подобным богам.

– Так вот он какой, Бронзовая Маска, – Октавиан подошел к странному рабу. – Как случилось, что такое сокровище прятали столь долго?

Повелитель протянул руку, чтобы снять капюшон с лица раба, но Корнелия опередила его. Без капюшона Бронзовая Маска напоминал статую героя одной из древних войн. Немой грек сразу же понял, что личина шлема раба могла быть выполнена только на его родине, во времена расцвета. Совершенство искусственных черт и живость мимики никак не подходили сдержанным римлянам. Кроваво-красные камни в глазницах блестели над прямым тонким носом и растянутыми в улыбке губами, обрамленными густой курчавой бородой. Над личиной работал мастер: не будь маска поедена зеленым налетом, ее можно было бы спутать с творением Фидия или другого великого скульптора.

– Не следует прикасаться, – сказала Корнелия.

– Он опасен? – за внешним спокойствием Октавиана проскользнула нервозность, знакомая только приближенным, таким как немой грек.

– Он непредсказуем. Разум Бронзовой Маски есть разум старшего мужчины в нашей ветви рода. – Корнелия указала на дремлющего сына.

– Я до сих пор в раздумьях касательно законности твоего… отпрыска.

– Твоя воля – закон, но Маска чувствует родство крови. С того момента, как Сулла Счастливый определил, кому достанется Маска, он слушается только определенных Корнелиев. Отца. Брата. Теперь – единственного из наследников отцовской крови, маленького Луция.

– Хочешь сказать, им управляет ребенок?

– Да, но Луций живет любовью ко мне, так что Маска слушается и меня. Он примет прямой приказ, а если нет – я заставлю Луция повторить мои слова.

– И что ты предлагаешь? – Октавиан оживился, сделавшись похожим на себя обычного – деятельного, предприимчивого, любознательного.

– Месть, – кратко ответила Корнелия.

Немой грек понял, что Октавиан согласится на любое условие Корнелии. Признает Луция-младшего и забудет о существовании Бронзовой Маски, возвысит женщину при дворе или прикажет выбранному ей государственному мужу взять ее в жены. Повелитель мира не стал бы таковым, не умей он должным образом рассчитываться с обидчиками.

– Я желаю уничтожить все, чего добился варвар, – медленно, делая акцент на каждом слове, выговорил Октавиан. Махнул рукой, показывая, что аудиенция окончена, и, проводив Корнелию взглядом, добавил греку. – Приготовь таз для бритья.

Стоявшим в дверях преторианцам немой кивнул. Воинов в черной броне сменят. Двери приемных покоев снова откроют для сенаторов и легатов. Чернь выйдет на улицы, чтобы получить бесплатный хлеб и кислое вино, и забудут о катастрофе Квинтилия Вара. Все потечет по-старому, ведь безумие прошло, а гений вернулся. Настало время великих дел.

Сцена четвертая. Падение.

Сегест понимал, что никогда не увидит дочери. Стоя рядом с Бронзовой Маской, он наблюдал за тем, как Туснельд, беззащитную и робкую среди серебристо-красных легионеров, ведут к повозке. Девушка не глядела в сторону отца, не ведала о том, по чьей вине лишается свободы ради безопасности. Ее сын – внук Сегеста – будет рожден в неволе. Но римляне позаботятся о его судьбе. Так обещано, и так будет.

Когда безмолвный гигант в позеленевших от времени бронзовых доспехах явился к нему, звеня, лязгая и поскрипывая, германец испугался. Он моментально вспомнил засаду в лесу, разгром Вара и приказ Арминия отвести гиганта вместе с его умиравшим хозяином палатку вождя. Однако бронзовый нападать не собирался. Его привело к Сегесту послание от первого гражданина Рима.

Мы никогда не станем покровителем херусков вновь, – писал Октавиан Август. – Лишь хозяином. Но даже среди рабов имеются любимые, имеются вольноотпущенники. Мы не забудем о преступлении Арминия, но закроем уши, если кто-то назовет имена его соратников и их родственников. Жди вестей от Бронзовой Маски, направляй его и помогай ему.

Лаконичность римлян всегда наводила на Сегеста страх. Южные захватчики умели угрожать, делая это красиво, намеками и недомолвками, но одновременно и внушать надежду, хвалить и обещать. Октавиан знал о главном унижении Сегеста, его величайшем просчете. Выбрав в жены дочь единственного человека, способного оспорить трон вождя, Арминий связал Сегесту руки. Туснельд осталась заложницей при Арминии, почетной пленницей. Еще больнее Сегесту стало от смирения дочери. Она предпочла мужа отцу.

Бронзовая Маска получил от Сегеста заверения в верности: кровавое пятно на папирусе Октавиана – и исчез, чтобы вернуться через некоторое время с новым посланием, на сей раз от римского полководца, возглавлявшего карательную экспедицию. Сегесту был дан приказ действовать. И Сегест повиновался.

Как отреагирует Арминий на потерю цвета своего войска и пленение любимой жены? Сегест предполагал, что вождю будет больнее, чем ему самому. Знание дарует покой, а старого германца согревали обещания римлян. Вождю же уготовано было неведение. Арминий никогда не узнает о предательстве Сегеста, о том, как он заманил отряд херусков в ловушку римлян и позволил пленить собственную дочь.

Одним памятным вечером Арминий выпил на пиру больше обыкновенного и произнес вдохновенную речь, в которой пообещал убить себя, случись ему познать бесчестие. Тогда Сегест только усмехнулся. У римлян Арминий позаимствовал многое, но всяко не готовность совершить самоубийство. Сегест знал, что вождю не хватит смелости. Он не был смелым, этот Арминий. Расчетливым – да, но не отважным.

– Что теперь, Бронзовая Маска?

Воин-великан скрипнул, поворачивая голову к Сегесту. Рубиновые глаза, как и всегда, блеснули, хотя солнечный свет не падал на их грани. Он все понимал, этот посланец далеких и могущественных богов, но не мог ответить. Германец чувствовал родство с Бронзовой Маской. В конце концов, разве не такой же бессловесной игрушкой был он сам в руках Октавиана и его ставленников?

Арминий сидел в большом доме во главе длинного уставленного ковшами, медными кубками и деревянными блюдами, на которых еще дымились снятые с вертелов лебеди и поросята. Богам угодно, чтобы воины пировали после побед, а вождь только что усмирил восставшие племена. Губы Арминия кривила улыбка, но в глазах таилась неутихающая боль.

Сегесту было приятно наблюдать за падением соперника. Только узнав о пленении Туснельд, вождь начал созывать соратников, выступил в поход, но не смог разбить даже отстающие части римлян, укомплектованные новобранцами и сдавшимися германцами. Туснельд оказалась вне досягаемости Арминия, и он сильно сдал, осунулся и взял в обыкновение подолгу коротать время в пустом зале, лелея, словно младенца, верный меч. Он еще был грозен и уважаем, но часть племен уже отказывалась посылать воинов для атак на римские позиции, а иные осмеливались бунтовать. Так шли годы. Сегест старел и ждал, Арминий матерел, но все глубже погружался в черную тоску, не достойную вождя.

– Пейте, братья! – рявкнул Арминий.

Сегест прикоснулся усами к кубку. На пирах Арминия старик уже давно ничего не пил и не ел, соблюдая только угодные богам ритуалы. Поднять пиво за успех оружия – священная обязанность, быть отравленным собственным зятем – недопустимо. Римляне обещали, что избавят Арминия от страданий, когда его отчаяние дойдет до высшей точки, а Сегест хотел увидеть смерть вождя своими глазами.

– Нездоров я, – сказал Сегест соседу, выходцу из какого-то северного племени, как только захмелевшие воины затянули песни славы и прощания. – Пойду подышу.

Старик вышел из-за стола, пробрался к распахнутой двери, вышел. Никто не обратил на него внимания, лишь сновавшие близ большого дома слуги коротко поклонились, прежде чем вернуться к своим обязанностям. Сегест поморщился. Желудок свело от голода. Уйти голодным с пира, бояться за свою жизнь, умереть от поганого яда вместо честной стали – разве такое можно было представить в старые времена? Арминий разогнал римлян, но римские повадки сохранил, слишком уж многие внезапно ушли к богам, отведав кушаний вождя.

– Воды принеси, – попросил Сегест мальчишку-раба. – Из колодца.

Подождал, пока раб вернется, с наслаждением смочил пересохшие рот и горло, погладил заурчавший живот и сел близ дверей. Внутри пели. Красиво, дружно, как подобает настоящим германцам. Сегест невольно заслушался, прикрыл глаза, прислонился затылком к холодной стене. Протяжная песня подхватила его, понесла, убаюкала. Старик и не заметил, как задремал, а очнулся от голоса Арминия.

– …все боишься, старый пес, брезгуешь гостеприимством, – с презрением говорил вождь. Поняв, что Сегест услышал его, Арминий улыбнулся, словно и задумывал нанести соплеменнику оскорбление.

– А ты все пьешь. Пристрастился против своей воли. Думаешь, не помню, как рабы Квинтилия Вара допивали за тобой вино?

– То римляне. Они и отравить могли.

– А то отчаявшийся дурак. Ничем не лучше, – огрызнулся Сегест.

Старику показалось, что Арминий ударит его, настолько злым на краткий миг стало лицо вождя. Невольно зажмурившись, Сегест вызвал хриплый пьяный смех.

– Ты свое еще получишь, – пообещал Арминий и поплелся прочь.

Сегест встал и пошел за вождем. На поясе висел охотничий нож, и старик пообещал себе нынче же ночью перерезать Арминию глотку. Плевать на Октавиана и его искусство изящной мести. Германцы должны действовать по-своему!

Он шаркал ногами, гладил рукоятку ножа и не обращал внимания на соплеменников, которые наверняка глазели на преследующего пьяного вождя старика. Никто не попытался остановить Сегеста, никто не заступил ему путь, и тогда он понял, что падение Арминия уже состоялось, просто вождь еще не понял этого сам.

В доме Арминия было темно, холодно и одиноко. Заливший глаза вождь не осознал, что не наложил на дверь засов, и внутрь проник нежданный гость. Сегест обнажил нож. Он слышал тяжелые шаги торопившегося добраться до застланной шкурами лежанки Арминия, громкую ругань и надсадный кашель. Сегесту не доводилось быть в доме вождя, и он шел наощупь, ведя ладонью по стене и прислушиваясь к звукам. Старик вздрогнул, когда очередной приступ кашля сменился вдруг резким хлюпающим стоном. Все чувства Сегеста резко обострились, и даже в темноте он увидел силуэт, выступивший из ближайшего проема между колонной и стеной.

Арминий сделал шаг к Сегесту, и тот поднял нож, но оружие не потребовалось. В белых, широко раскрытых глазах вождя стоял нечеловеческий страх, нижняя челюсть отвалилась. Одной рукой Арминий тянулся к старику, вторую держал на уровне шеи. Из его горла с присвистом вырывался страшный звук – то ли стон боли, то ли последние отведенные богами вздохи.

– Прости меня, – повинуясь внезапному порыву, попросил Сегест.

Вождь не ответил. Его хватило еще на два шага, после чего крепкое, не желавшее до самого последнего момента падать, тело оставили последние силы, и Арминий рухнул прямо под ноги тестю. Бронзовая Маска выступил из-за колонны, отбросил в сторону влажный комок плоти – вырванное горло вождя.

– Значит, это все? – спросил старик.

По глазам-рубинам пробежал знакомый блик. Бронзовая Маска развернулся, чтобы навек исчезнуть из судьбы Сегеста, но тот нашел в себе смелости произнести просьбу.

– Подожди.

Сцена пятая. Сын.

Луцию Корнелию Сулле Херуску исполнилось четырнадцать. Радоваться подаркам от матери подросток перестал несколько лет назад, но позволял ей соблюдать привычный ритуал. На рассвете – в тот самый час, когда маленький Луций издал свой первый крик – Корнелия являлась в покои сына, будила его поцелуем в лоб и вручала очередной дар, символизировавший и прошедший год, и новые обязанности и права. В десять таким даром стало распоряжение первого гражданина, сделавшее Луция законным членом дома Корнелиев. В тринадцать мальчик получил кинжал. В четырнадцать мать явилась с пустыми руками.

– Ты уже не мальчик, – сказала Корнелия. – Сегодня мне нечего дать тебе, ибо все, что нужно, у тебя есть. Мы будем праздновать и радоваться.

– Я люблю тебя, – ответил Луций.

Корнелия кивнула.

– Ты стал похож на дядю.

– Это хорошо?

– Лучше, чем если бы ты унаследовал отцовскую внешность. Мне было бы нестерпимо больно.

– Каким он был?

– Отец или дядя?

– Дядя.

– Лучшим из нас, – коротко ответила Корнелия.

Она вышла. Из залы донесся ее звучный голос, созывавший рабов для подготовки праздничного обеда. Луций поднялся с ложа, освежил лицо и рот чистой водой, пожевал листья дикой мелиссы, чтобы освежить дыхание, и кликнул Бронзовую Маску. С недавних пор автоматон прекратил слушаться приказов матери и начал реагировать только на команды Луция. Возможно, именно в тот момент Корнелия решила, что сын превратился из мальчика в молодого мужчину.

– Пошли на море! – сказал выросшему в дверях Маске Луций.

Одним из условий первого гражданина, согласившегося на притязания в законности Корнелия-полукровки, стала почетная ссылка. Мать увезла маленького Луция в приморское имение. Там, на старой вилле, построенной задолго до Суллы Счастливого, он и вырос. В компании Бронзовой Маски Луций обошел все побережье от покрытого лесом мыса, где по слухам еще водились гигантские вепри, до владений соседей, пожилых патрициев, пресытившихся жизнью в столице и не питавших желание встречаться с Корнелиями даже на пирах.

Вдоволь накупавшись, Луций растянулся на теплом песке и закрыл глаза. Чтобы солнце не жалило кожу хозяина, Бронзовая Маска встал над ним.

– Мама ничего не подарила, – поделился с автоматоном юноша.

В тот же момент Маска сделал нечто очень странное. Опустившись на одно колено, он протянул Луцию сжатую в кулак руку. Бронзовые пальцы со скрежетом распрямились. На ладони гиганта лежал потертый пергамент. Судя по всему, Маска хранил его долго и ненадлежащим образом.

– Что это такое, Маска?

По рубиновым глазам пробежал блик.

– Это подарок? От кого?

Луций распрямил задубевшую, попорченную временем кожу. Письмена на ней выводились второпях, небрежно, многие слова содержали грубые ошибки, но понять послание было можно:

Если читаешь знай что твоя мать приказала убить твоего отца оба они дважды предатели.

Луций побледнел. Мать никогда не рассказывала о том, что случилось с отцом. Мальчик знал лишь то, что дядя погиб на войне с племенем, выходцем из которого был отец. Возраст и детская наивность не мешали Луцию понимать, что таким образом Корнелия оберегает его от правды, но о том, что правда может оказаться столь горькой, помыслить мальчик не мог.

– От кого это, Маска?

Автоматон не двинулся.

– Это писал отец?

Нет ответа.

– Проклятье!

Луций принялся одеваться.

Пергамент отправился в полет с террасы на песок.

– Не желаю говорить об этом! – прошипела Корнелия.

Сын смотрел на нее, не отводя взгляд, и в молчании четырнадцатилетнего подростка было больше твердости, чем в громких обвинениях. Теперь он знал, что неизвестный автор послания не ошибался и не клеветал.

– Я имею право знать.

– Бронзовая Маска долго отсутствовал. В Германии ходили всякие слухи о смерти Арминия, а я не скрывала ненависти к нему.

– Ненависти?

– От любви до ненависти один шаг, – зло усмехнулась мать.

– А мне неведомо ни о том, ни о другом, – Луций отвернулся от Корнелии, облокотился на перила и обратил взор к переливавшемуся белыми, как отблески понимания в глазах Бронзовой Маски, бликами. – И знаешь, я бы предпочел всем ежегодным дарам лишь один: правду. Мне даже не хочется больше когда-нибудь услышать из твоих уст ответа на мое «люблю», расскажи только о другой любви – к отцу.

Бронзовая Маска переступил с ноги на ногу так, что содрогнулись мраморные плиты.

– А Маска подтвердит правоту твоих слов, – добавил Луций.

Корнелия подошла к сыну, скрестила на груди руки и покачала головой.

– Рассказа не будет. Довольствуйся тем, кто ты есть, Луций, а не тем, кем ты мог бы быть.