Текст книги "Псалмы нашего дня"
Автор книги: Сергей Бен-Лев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Влеки меня, мы побежим за тобою; – царь ввел меня в чертоги свои, будем восхищаться и любоваться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино; достойно любят тебя!
Мне довелось увидеть воочию проявление этой буйной ревности, когда я как-то собрался навестить в больнице нашего общего знакомого. Ехать было далеко, через весь город, и я позвонил Владимиру, машину тот к этому времени продал, а потому договорились встретиться на остановке. Причем я буду проезжать мимо и выгляну из автобуса, позвав его. Но на остановке его не оказалось, я даже вышел из автобуса, поглядев в тот переулок, из которого он должен был появиться. Я плюнул на все и поехал в больницу сам, причем не пожалел потом об этом ни капельки, в больнице мне сильно обрадовались. Приятель лежал и скучал, настроение было подавленное; безденежье привело к тому, что и жене и любовнице было недосуг его навещать. Он обрадовался мне, привезенным книгам, приветам от друзей, возможности поболтать со знакомым. Я уехал через два часа, мимолетное неудовольствие вызванное отсутствием Владимира уже улетучилось, а потому, вернувшись домой, я решил ему перезвонить. Каково же было мое изумление, когда он заявил, что вернулся с полдороги, убоявшись того, что воспользовавшись моментом его отсутствия дома, я займусь любовью с Валентиной. Абсурдность предположения меня в первый миг ошеломила, а затем вызвала приступ смеха, который я долго не мог унять. (Позднее, спустя год или два, мой приятель психиатр пояснил мне механизм параноидальной ревности, отягощенной алкоголизмом. Впрочем лечить Владимира никто не собирался. У него были родители, уважаемые в городе люди, которые ни за что не пошли бы на унижение публичного признания недостатков собственного сына.) Наши редкие встречи с Владимиром после этого случая стали еще реже. Я боялся вызвать неправедный гнев, да и что греха таить, Валентина мне нравилась, но вступать в ней какие-то связи я не собирался.
Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Они развелись... Быстро, незаметно, лишь близкие друзья знали о произошедшем. Дочь, поступившая к тому времени в институт, была занята своими студенческими заботами и не обращала ни малейшего внимания на заботы, свалившиеся на мать. Сын, восьмиклассник с отчего-то как-то сразу выросшими ушами и заострившимися скулами и носом, глядел бесслезными глазами куда-то в сторону, отвечал невпопад, часто убегал из дому, от него попахивало дешевыми сигаретами, сидел подолгу у одноклассника, жившего в соседнем подъезде. а в суд ни сын, ни дочь не пришли. Им хотелось избежать публичного позора, который, как им казалось, должен был неизбежно лечь и на них. Но все обошлось. Владимир собрал вещи и укатил работать на шахту, благо друзья, хоть в этот раз, помогли на деле. Там он нашел женщину, у той был сын, немного походивший на его собственного. Писем детям Владимир не писал, к телефону, если он изредка, по праздникам звонил, подходила дочка и будничным тоном сообщала, что у них все в порядке, она учится, и причин для беспокойства нет никаких. Валентина вышла замуж, вышла удачно, попался непьющий, немного скучный вдовец. Его дочь жила где-то под Тюменью. Все обустроилось. Но отчего же так всколыхнулось у меня сердце, когда перебирая свой архив, я нашел фотографию, на которой были изображены молодые Владимир и Валентина. Они стояли на школьном крыльце, сзади виднелась табличка с указанием школы, района и города, в котором им довелось учиться. Он стоял разгоряченный после танцев, в расстегнутой нейлоновой рубашке и брюках клеш, а она...
Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, – и польются ароматы его! – Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его.
Техник Тимофеев и прочие мы
На старой, пропыленной, заполненной грохотом автомобилей и звяканьем трамваев улице Фрунзе, за красными "сталинками" и помпезной проходной тепловозостроительного завода стоит обычное двухэтажное здание, о существовании которого знают, слава богу, немногие луганчане. Здесь расположен луганский экспериментальный завод протезно-ортопедических изделий, завод, снабжающий протезами и прочими столь необходимыми изделиями инвалидов Луганской области.
К этому зданию каждый день подъезжают "запорожцы" и инвалидные коляски, постукивая палками и костылями, ковыляют страдающие люди. Боль и страдания этих людей невозможно измерить, ибо нет еще таких приборов, но одно можно сказать, сделать жизнь обделенных людей легче зависит от всех нас. Наличие или отсутствие удобного, красивого протеза руки или ноги, бандажа или корсета дает этим людям или отнимает напрочь качество жизни. О существовании категории людей, жизнь которых напрямую связана с милосердием общества и желанием поделиться имеющимимися благами, знают многие, но прямое замалчивание прошлых лет и невольное нежелание бередить совесть нынешних граждан Украины притупляют остроту хронических проблем.
Во времена пионерского детства и комсомольской юности многие читали книгу Бориса Полевого "Повесть о настоящем человеке". Увы, но слова героя книги – летчика Маресьева – о протезах, которые по конструкции не изменились со времен первой мировой войны, остаются верными и по сей день. Тяжелые, неудобные, с резким запахом кожи и резины, натирающие до крови культю – это повседневность, от которой не избавлен ни один из инвалидов. Немногие счастливцы могут похвалиться протезами, сделанными в Германии или по немецкой технологии (но это не у нас и не про нас, а где-то в других областях Украины, где-то в неведомых далях, а нам то что?), хотя для промышленной области с высоким уровнем травматизма на производстве и в шахтах подобные вопросы должны стоять на одном из первых мест.
Заказчик Шевченко... заказчик Шевченко... пройдите в первый кабинет для примерки... – разносится гулким коридором. – Техник Тимофеев, зайдите в третий кабинет... заказчик Шевченко, подойдите к столу заказов... Будничность происходящего придает остроту и свежесть чудесам – мне отремонтируют протез, у меня будет новый протез, новый, скрипящий, блестящий, пахнущий свежей кожей и замшей, ноги сами несут тебя. Люди, несущие и дярящие эти чудеса, – врачи и техники, рабочие и приемщики. Как же выразить вам мою благодарность, как же сказать сотый раз спасибо, кому же еще пожаловаться на неудобства, с кем же еще поделиться, что жизнь продолжается, выпал снег, скользко, дорожки не посыпают...
Здесь давит... Покажите... Сейчас исправим... Пройдите по кабинету, куда вас валит – внутрь или наружу? Снимайте протез... По высоте нормально? Мне тут приклепать полукольцо... И подшипник лопнул... Подшипников нет... Как же... Ведь мне ходить не на чем... Все старые уже доносил, а нового все нет и нет... Нет поступления узлов, нет кожи... Алексей, попросите, может найдется ремешок, а то все полопались, сам все латаю и латаю... Поищем... Техник Тимофеев, ведь вам каждый день приходится принимать и выслушивать просьбы и жалобы больных и измученных людей. От вашего слова, зависит самочувствие настрпоение всех нас. Я – не депутат, и не собираюсь взывать к депутатской совести, но обращаюсь к гражданам нашего родного Луганска встаньте хоть на миг на мое место, проскачите на одной ножке до ближайщего магазина, купите буханку хлеба, проковыляйте по разбитому тротуару, покрытому льдом и ухабами, войдите в темный подъезд с разбитыми лампочками, поломанными перилами, неработающими лифтами, а впрочем добрались домой, ну и ладно.
Работников службы социальной опеки называют патронажными работниками, то есть людьми, осуществляющими отцовскую заботу и опеку над нуждающимися в них. Быть милосердными отцом и матерью детям, старикам и инвалидам – какая еще более почетная обязанность может быть возложена на наших соотечественников? Дай Вам бог всем здоровья, всем, кто несет доброту и заботу людям. Спасибо, техник Тимофеев, спасибо всем, спасибо... спасибо... спасибо...
Обретение воздуха и воды.
Уделив немного времени размышлениям и долгие часы слезам, безутешным и каким-то надрывным, не приносящих должного успокоения, а впрочем и того, и другого было поровну, она успокоилась и принялась за новые дела. Все вокруг казалось поблекшим, выцветшим, потерявшим свою мелодию, а впрочем чего же еще можно было ожидать после таких бурных переживаний. Все произошедшее с ней казалось произошедшим с какой-то другой женщиной, другой, которая неизмеримо страдала, пытаясь обрести поддержку в этих мелких людишках, но стоило ли об этом думать, от этого только болела голова, ломило в висках, а сын и дочь, уже выросшие, сторонились ее, не понимая как ей помочь. Муж, занятый сверх всякой меры на работе, занял выжидательную позицию. Нужно было что-то делать, нужно было бежать, искать, звонить, договариваться, искать финансирование, но зачем?!
Из Египта перенес ты виноградную лозу, выгнал народы, и посадил ее. Очистил для нее место, и утвердил корни ее, и она наполнила землю.
Она обложилась журналами – женские истории, столь поражающие на первый взгляд, не затронули в ее душе ни единой струны. Она позвонила подругам, занимавшимся распространением косметики, и обзавелась изрядной кучей косметики, всевозможных помад, кремов, лосьонов и прочих модных мелочей, приносящих минутное удовлетворение.
Горы покрылись тенью ее, и ветви ее как кедры Божии. Она пустила ветви свои до моря и отрасли свои до реки. Для чего разрушил Ты ограды ее, так что обрывают ее все, проходящие по пути?
Занимаясь бизнесом, она никогда не задумывалась о природе своего дарования, но тут ее разобрало любопытство, и ей захотелось прочитать книги о правильном ведении дел, о составлении бизнес-плана, о правильном подборе подчиненных, и о прочих глупостях, которыми забивали себе голову авторы подобных пособий. Единственное, о чем умалчивали книги, о том, как обрести уверенность в задуманном, что избранное тобою дело не провалится, не рассыплется как карточный домик под дуновением окружающих. не желающих смириться с тем, что у нее все получается. Религия, о которой так много и велеречиво писали все газеты, призывая к очищению души, соблюдению норм и непременном посещении церкви в установленные дни, казалась чем-то удаленным от жизни, чем-то совершенно не имеющим отношения к ее жизни, чем-то чужеродным, не воспринятым сердцем и душею, а рационально и сухо навязываемым ей окружающим обществом.
Лесной вепрь подрывает ее, и полевой зверь объедает ее. Обратись же, призри с неба и воззри, и посети виноград сей; Охрани то, что насадила десница Твоя, и отрасли, которые Ты укрепил Себе.
Да полно, полно, достаточно, избавьте меня от ваших поучений, так и хотелось крикнуть ей, но кому?! Разобравшись с модными течениями и направлениями общественных времяпровождений, перечитав десяток модных романов, вдруг, неожиданно, под коркой заскорузлых представлений, она открыла себя, да-да, себя, ту наивную девочку, которая сидела на заборе во дворе у бабушки, напевала песни, раскачиваясь при этом на качелях, игралась с собакой, дружила с мальчишками и мечтала стать учительницей, только не смейтесь, стать учительницей как ее мама и старший брат. Брат был толстый, в рубашке, пропитанной потом, с пухлым портфелем, набитым тетрадями и свежими журналами. Он вдохновенно читал стихи Евтушенко и Вознесенского, а ей, начинавшей уже взрослеть, ложились на душу строки Асадова.
Он пожжен огнем, обсечен; от прещения лица Твоего погибнут... мы не отступим от Тебя... мы будем призывать имя Твое... восстанови нас... да воссияет лицо Твое!
Впрочем строки стихов ложились не на душу, а на страницы песенника, толстой тетради в клеточку, с вклеенными красивыми открытками и фотографиями артистов – какой же миленький был Коренев – сам же песенник был старательно переписан почти слово в слово у соседки ткачихи, шумной, горластой, любящей выпить и потанцевать разбитной девушки, втайне мечтавшей выйти замуж за принца под алыми парусами. (Замуж та вышла, но не за принца, а за шофера с автобазы, родила ему трех детей, он погиб в катастрофе, а ей пришлось поднимать детей одной.)
... поддерживает всех падающих и восстанавливает всех низверженных...
И-и-и-цзи-и-ин – трубные раскаты непривычных китайских слов – "Книга Перемен", книга судеб, таинственная непонятная, так много говорящая и не вносящая ясности в жизнь... Звуки флейты ветра, разнесшиеся над магазином, пробудили у нее в душе какие-то смутные ассоциации. Она подошла, глянула это были дерево и земля, воздух и огонь, металл – и все пять стихий слились в едином порыве. Хрупкие, потрескивающие, непривычные слова бередили что-то в душе, излом иероглифов будил воспоминания о китайских шарах на резиночке, которыми играли в детстве в школе, сказках о мандаринах и буддийских монахах, цветастых веерах, лаковых шкатулках, и все это вернулось, вернулось, как будто и не было прожитых лет. Как будто и не было прожитых лет, как будто и не было бездны усилий, прилагаемых невесть зачем, невесть во имя чего, да полно-те, шуршит свиток, разворачивая перед глазами картинки из алмазной сутры...
... в тесноте Ты давал мне простор...
Она осознала, что в нынешние времена есть потребность в людях, умеющих повести за собой, показать в чем истинное предназначение каждого, невзирая на дипломы и регалии, научить отыскивать нишу для своего бизнеса – одним словом она решила открыть свою школу: Школу Бизнеса. Правда она не представляла чему же конкретно будет учить своих слушателей, но ясно понимала, какие знания им явно не пригодятся. На вышедшее объявление откликнулись многие, но грядущий успех еще лишь маячил за горами.
Просите мира Иерусалиму: да благоденствуют любящие тебя!
Идет ветер к югу
Его звали Срулик. Именно так его и звали – Сруль Иосифович. Впрочем отчеством он обзавелся гораздо позднее, а пока... Пока это был милый мальчик, сидевший за первой партой в моем классе, и которому я отчаянно завидовал. Впрочем зависть эта носила оттенок несбыточности, ведь кто мог сравниться со Сруликом?! Он был умен, хорошо учился, прекрасный спортсмен, пользовался успехом у девочек. Обладая высоким ростом и шикарным рыжим кучерявым чубом, одеваясь в модные тогда водолазки, брюки-клеш и туфли на высокой платформе – да разве могла ему отказать хоть одна школьная красавица? Впрочем на красавиц он не заглядывался, еще с восьмого класса он ходил с Тамарой, серьезной девочкой, немного полной для своего возраста, но так заливисто смеявшейся от его шуток. Он провожал ее в музыкальную школу, сидел в коридорах, ожидая ее после сольфеджио или ансамбля, а впрочем кто мерит время в молодые годы...
Тем неожиданнее был для многих его выбор после школы – военное училище. Учителя, понимавшие толк в детях, качали головой, но утешали родителей, что вряд ли это продлится долго. Он продержался полтора года. Когда он пришел в приемную к генералу, начальнику училища, то все ахнули – лучший курсант курса, ленинский стипендиат, ему пророчили блестящую военную карьеру. Его отправили дослуживать в Полтавскую область, в какой-то заштатный гарнизон. Впрочем на тот момент армия для него умерла. Он вернулся к гражданской жизни, поступил работать на завод, женился, женился на Тамаре, которая уже успела побывать замужем и быстро развестись. Они растили дочь Тамары от первого брака. Денег не хватало, они снимали квартиру, ребенок часто болел, Тамара часто сидела на больничном, все шло своим чередом. Он ушел с завода. Идти было некуда. И он пошел в милицию. Нужна была квартира. Срочно. Квартиры он не получил. Подвернулся школьный дружок и сосватал на Североморский флот, на атомные подлодки мичманом.
С Тамарой он разошелся. Да впрочем могло ли быть иначе? Долгие месяцы ожидания, пока он вернется из плавания, бесконечные сплетни, пересуды, дрязги военного городка – с этим надо родиться, или питать надежды на продвижение мужа по службе. Он не долго оставался холостым, приехав в отпуск к матери, он быстро сосватал милую девушку, только закончившую музыкальное училище и польстившуюся на его черную форму.
Отслужив срок контракта, он вернулся в родной город, благо деньги были, и быстро купил себе кооперативную квартиру. Детей у них не было. Я встретил его на улице и не узнал. По улице шел высокий старик, с вылезшими пегими волосенками на голове, с тростью в руках, которой он ощупывал путь. Долго не решаясь его окликнуть, я все же остановился и шепотом позвал его. ...это я, Эдик... Он не дернулся, не повернул головы, не прибавил шагу, а продолжал идти все тем же мерным шагом, как на параде, аккуратно опуская подошвы щегольских туфель на землю. Я засуетился, догнал его, схватил за рукав, начал что-то горячо втолковывать, что-то суетливо рассказывать, зазывать домой в гости, обещая напоить чаем, познакомить с семьей, с близкими... Он молчал. Он остановился, прислонился спиной к стене дома, пошарил в карманах, отыскал пачку сигарет, не спеша достал одну сигарету, размял ее, вставил в рот, прикурил от зажигалки... Я подсознательно ожидал, что он заплачет, но Срулик повернулся и продолжил свой неспешный путь.
Давным-давно, в далеком полузабытом детстве меня травили собаками. Мы возвращались с дружком из школы, пальтишки нараспашку, сбившиеся шарфики, раскрасневшиеся щеки, брюки и ботинки в снегу... Компания подростков выгуливала собак и затеяла с нами потеху. Мы были одни в зимнем парке, некому было пожаловаться или позвать на помощь. Овчарки с ревом кидались по команде "фас" и останавливались в последнюю минуту, выполняя вовремя поданную команду "фу". Его рыжий чубчик взмок от пота, на побледневших щеках ярко пламенели веснушки. "Хальт! Ауфштейн! Руэ!" Я не помню, как все это закончилось. Детская память беспощадно выбросила все произошедшее так далеко, оставив лишь рев собак, выкрикиваемые команды и снег, снег, снег...
Его хоронили зимой, ломы ломали задубевшую землю, все устали, хотели в тепло, выпить водки и помянуть усопшего. Нас собралось несколько человек из класса, да несколько соседей, молоденький прапорщик скомандовал солдатам залп последнего оружейного салюта разорвал тишину. В столовой все быстро опьянели, вспоминали, каким он был милым, какие девчонки вздыхали о нем, ветер с силой бился в окна, стекла дребезжали, позвякивали стаканы симфония поминок набирала темп. А я вспомнил, как мы стояли с ним в почетном карауле у памятника Ленину, было холодно, но весело и торжественно. Мы ощущали свою причастность к чему-то взрослому. Ветер. Ветер...
Говорили, что он сам шагнул под мчавшийся автомобиль, но я не верю, он не мог. Он НЕ МОГ! Он не мог...
В окно стучит весенний ветер, сыро, надо идти выгуливать собаку, в парке уже меня ждут. Я обуваюсь, беру поводок, закрываю дверь, выхожу во двор. Соседский мальчик, рыжий, конопатый, с ранцем на одном плече, идет со своим другом, лица раскрасневшиеся, куртки расстегнуты, ветер, весна...
