Текст книги "Ловкач и Хиппоза"

Автор книги: Сергей Белошников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Я очень собой гордилась, когда, мелко переступая босыми ногами по прохладной утренней пыли, с коромыслом на плече шла от колодца обратно. В жизни своей не носила полных ведер, да еще и на коромысле. В ведрах тяжело ворочалась вода и отражалось солнце. Немного неудобно было с непривычки, но все равно – получалось! Наверняка со стороны я выглядела весьма импозантно: ну, просто клевый кадр из фильма о временной деревенской жизни известной городской тусовщицы.

Я протиснулась следом за собакой в раскрытую калитку и вошла во двор, где стояла вымытая ночной грозой "БМВ". Ловкач все еще дрых, засоня. Из раскрытой двери в хлев доносилось дзиньканье молока о подойник. Присев, я с облегчением вылезла из-под коромысла.

– Баба Ксюша! – позвала я. Дзиньканье молока смолкло. Старуха выглянула из хлева.

– Куда ведра поставить?

– А в хату занеси, детонька, к печке.

Старуха снова скрылась в хлеву. Я было взялась за ручку ведра и тут же остановилась. Потому что из-за плотного соседского забора послышался звук заводимого автомобильного мотора. А потом радио громко запело голосом Фредди Меркьюри. Я невольно замерла, прислушиваясь и глядя на забор. Потому что мотор за забором злобно взревел и заработал на полных оборотах: явно переключались скорости, но странное дело – машина никуда не удалялась.

Как же так? Я ничего не могла понять, но чувствовала, что непременно умру от неудовлетворенного любопытства, если не разузнаю, что же там такое невероятное происходит. Приподнялась на носках, пытаясь разглядеть, что за таинственное авторалли творится у соседей. Но из-за высокого забора торчала только двускатная крыша соседского сарая. Я поставила ведро на землю и, поколебавшись, на цыпочках побежала к забору. Нашла щель, прильнула к ней и оторопела.

Под двускатной крышей сарая, которая оказалась всего лишь навесом на опорах, стоял новый "жигуленок". Он был водружен на два толстенных коротких бревна, как на козлы. Гудел мотор, свободно висящие задние колеса бешено вращались в воздухе. Окна машины были открыты и из них, из динамика радиоприемника лилась песня. А за рулем сидел седобородый старичок забубенного вида в фуражке моряка торгового флота. Старичок весело крутил баранку и без слов подпевал Фредди. Старичок производил впечатление человека, только что сбежавшего из Кащенко.

– Любуешься? – послышался голос за моей спиной.

Я оглянулась. Рядом, с подойником, полным молока, стояла баба Ксюша.

– А чего это он… на бревнах? – спросила я.

– А куда ж ты, детонька, уедешь по нашим дорогам?..

Это она верно заметила. Я снова заглянула в дырку. Старичок по-прежнему остервенело крутил баранку.

– Он что же, моряк?

– Да нет, детонька. Это сынок его по морям плавает. И машина сынка. А это батюшка наш, отец Анатолий.

– Да ну! – обалдела я. – А чего ж он с утра не в церкви, коли батюшка?

– А нету церкви. Закрыли храм Божий.

– Во дают! – возмущению моему не было предела. – Зачем же закрывать? Везде открывают, а они наоборот! Ну, темнота! Ну, провинция тупоголовая!..

– Начальству-то нашему виднее, – вздохнула баба Ксюша. – А ты сама-то крещеная, Олена?

– А как же. Крещеная, бабушка.

И в доказательство своих слов я вытянула из-под майки серебряный крестик на тоненькой цепочке.

– Вот и ластонька, – баба Ксюша улыбнулась, погладила меня по голове морщинистой лапкой. – Только вот уж больно у тебя портки срамные. Ну, да ладно… Иди хозяина своего буди. Завтракать будем.

Я посмотрела в сторону машины. У меня возникла одна милая мыслишка. Я взяла ведро, полное воды и подошла к машине. Посмотрела на мирно спящего Ловкача. Наклонилась и заревела жутким басом в дырку приоткрытого окна:

– Рота, подъем!!! Боевая тревога!

Ловкача подкинуло, как ужаленного, и он с размаху треснулся головой о потолок салона. Я тут же со всей силы выплеснула всю воду из ведра на лобовое стекло. Обалдевший окончательно бедняга Ловкач от неожиданности метнулся назад и я с наслаждением услышала еще один глухой удар, а за ним – неразборчивые проклятия. Я мстительно захихикала.

Ловкач открыл дверь и злобно, как на проклятого фашиста, уставился на меня, высунувшись по пояс из спального мешка. Бицепсы у него были что надо. Здоровый мужик, подтянутый. И без животика вроде как. Он заметил мой оценивающий взгляд и подтянул край спальника. Неужто миленок меня застеснялся?

– Чего орешь? – проворчал он.

– Вставай, завтрак проспишь.

Ловкач посмотрел на наручные часы.

– Не будет завтрака, – мрачно сказал он. – Уезжаем.

Глава 9. ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ.

В Москве по-прежнему шел дождь. К тому же резко похолодало, ночью были легкие заморозки и растаявший к этому времени иней окончательно расквасил землю.

Блондин Женя торопливо шел по узкому ярко освещенному коридору без окон. Несмотря на раннее утро, Женя был в идеально сидящем сером костюме-тройке и при галстуке в тон костюму. Он подошел к двери. Возле двери, лениво жуя чуингам, стоял Рыжий. Он кивнул Жене и распахнул дверь, ведущую в бассейн.

Снаружи, за двойными стеклянными стенами крытого двадцатипятиметрового бассейна мокли печальные светло-желтые свечи берез. На полуоблетевших сучьях дуба скукожились сердито взъерошенные вороны. А здесь, внутри, было тепло и уютно. Вдоль стен выстроились во вкопанных в искусственные газоны кадках вечнозеленые тропические деревья и кустарники. Вода в бассейне была голубая и абсолютно прозрачная, без малейшего запаха хлорки. Из скрытых в выложенных туфом стенах многочисленных динамиков доносилась негромкая классическая музыка.

Женя вошел под гулкие своды бассейна. Остановился возле ступенчатого края, облицованного белым мрамором. Тут же, неподалеку, расположились две совсем молоденькие девушки – лет по шестнадцати, не более. Одна, блондинка, вытянув невероятной длины ноги, сидела в плетеном кресле за столиком, уставленном напитками и фруктами. Вторая, кудрявая брюнетка в черных очках, лежала неподалеку на кушетке и загорала под ослепительным светом ламп искусственного солнца.

Обе девушки были абсолютно голые.

Женя с ними не поздоровался и вообще не обратил на них никакого внимания. Впрочем, девушки тоже не смотрели в его сторону. Они наблюдали за Антоном.

Удаляясь от Жени, Антон кролем плыл вдоль бассейна, сильными размеренными движениями рук толкая вперед свое поджарое, хорошо тренированное тело. В отличие от девушек на нем все же были узкие черные плавки. Антон заметил вошедшего Женю. Но, не торопясь, спокойно доплыл до противоположного торца бассейна, потом повернул обратно, к стенке, возле которой стоял, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, Женя.

Антон, осторожно ступая босыми ногами по скользким мраморным ступеням, вышел из бассейна и подошел к столику. Блондинка поспешно вскочила и накинула ему на плечи длинный купальный халат. Женя выжидающе молчал. Антон уселся за столик. Взял запотевший кувшин и налил из него в высокий хрустальный стакан охлажденный йогурт с плавающими в нем кусочками очищенных персиков. Сделал большой глоток и только тогда тяжелым взглядом уставился на Женю.

– Я же приказывал не беспокоить меня по утрам. Что случилось? – холодно спросил он.

Женя замялся и выразительно показал глазами на девушек. Антон посмотрел на блондинку и сказал:

– Идите искупайтесь.

Блондинка и брюнетка, не вымолвив ни слова, послушно отправились к поребрику бассейна. Прыгнули в воду и поплыли наперегонки, не очень стараясь. Женя подождал, пока они отплывут подальше от края бассейна, и только тогда сказал негромко, наклонясь к уху Антона:

– Возникла небольшая проблема, Антон.

– В чем дело?

Глаза у Жени забегали.

– Они его потеряли, – сказал он еще тише.

Голос у Жени был виноватый. И еще в нем явственно слышался страх.

Антон задумчиво помолчал, никак не реагируя на его слова. Посторонний человек вполне мог бы подумать: единственное, что в данный момент волнует Антона, так это, кто из девушек придет первой.

– Как это произошло? – спокойно спросил он.

– Там была авария. Пробка. Они остановились рядом с ним, – заторопился Женя. – А он внезапно сорвался с места. Поехал в объезд. Свернул с трассы. И в темноте они его упустили. Но я думаю, что он действительно просто поехал в объезд. Он же ничего не знает…

– Ты уверен? – перебил его Антон.

Женя подавленно замолчал. Антон, по-прежнему не глядя на него, спросил:

– Это все?

Женя помялся.

– Я тебя спрашиваю? – в голосе Антона проскользнула ледяная нотка.

– Он… Он к себе еще какую-то шлюху-малолетку подсадил. И везет ее. Почти всю дорогу. От самой Тулы.

Девушки уже два раза проплыли бассейн и теперь снова удалялись. Антон поставил на плетеный столик полупустой стакан с йогуртом. Не выпуская его из пальцев, медленно покрутил. И вдруг резко выкинул руку назад и вверх. Ухватил Женю за галстук и, намотав галстук на кулак, рывком притянул голову Жени к себе.

– Свяжи меня с Балабухой. Немедленно, – прошипел Антон.

Выпустил из кулака Женин галстук и брезгливо вытер пальцы о полу халата.

Женя шмыгнул к столику и, торопливо схватив белую трубку радиотелефона, начал нажимать на кнопки.

Глава 10. О ПОЛЬЗЕ И ВРЕДЕ ПРАВДЫ.

Я с трудом удерживал вихляющуюся машину на раскисшей после ночной грозы дороге. Хотя и дорогой-то это нельзя было назвать – слегка намеченная грузовиками колея. С одной стороны тянулась желто-зеленая стена кукурузы. С другой – пологий склон, усыпанный лимонными огоньками бессмертника. Склон заканчивался густо заросшей низкими ивами и кустарником балкой. По балке извивалась неширокая речка, прозрачная, чистая, вся в пятнышках кувшинок вдоль берегов. Дорога прихотливо петляла рядом с балкой, повторяя изгибы речки. Вокруг было абсолютно безлюдно. Ни села, ни человека, ни машины. Только холмы, редкие островки деревьев и бесчисленные поля, прыгающие друг через друга к горизонту.

– Ну, надо же! Не поели, не попрощались по-человечески, – занудно ворчала Хиппоза, подскакивая на сиденье всякий раз, когда машина проваливалась в очередную вымоину. – Бабу Ксюшу обидели, хорошего человека…

В одной руке она держала открытую банку с вишневым вареньем, которую вручила ей на дорогу старуха, а в другой – большую деревянную ложку. Губы у Хиппозы были перепачканы вишневым сиропом.

– Слушай, помолчи, а? – попросил я, не отрывая глаз от дороги. Настроение у меня было – хуже некуда. Даже более отвратительное, чем вчера утром. Тем паче, что я уже явно опаздывал к Балабухе.

Впереди показался хилый деревянный мостик – четыре сдвоенных бревна, покрытых досками. Мостик в самом узком месте перебегал речку. За речкой, еле различимая в выгоревшей пыльной траве, дорога шла вдоль песчаного берега вбок и вверх, пряталась в рощице на склоне.

Хиппоза, не унимаясь, продолжала монотонно бубнить:

– Она к нам с чистым сердцем, а ты ей все обломал… Бездарно как-то все вышло…

Я бросил на зануду короткий взгляд. Она как раз с наслаждением облизывала ложку, не прекращая, впрочем, своего бухтенья:

– И молока как следует не попили. Когда ты еще парного молока попьешь?.. Ну, подумаешь, на час позже бы выехали… Гоним чего-то, гоним… Не от добра это, прости Господи…

– Ты наконец замолчишь, или нет?! – рявкнул я.

– Сам молчи! Не заставь я тебя вчера ночью на шоссе повернуть, что было бы? Загнулся бы бабыксюшин сынок Лешенька, как пить дать загнулся! А так – живет, как миленький. Небось сегодня уже с похмелюги мучается.

Я искоса посмотрел на эту беззаботную малолетнюю дуру. И решил выложить правду. Пусть привыкает, что жизнь не только сладкие ватрушки раздает.

– Не мучается, – сказал я.

– Думаешь, от наркоза кайф словил? – засмеялась Хиппоза.

– Умер он. Прямо в приемном покое.

Хиппоза поперхнулась смехом:

– Врешь!

– С таким ранением, как правило, не выживают…

Это была правда. То, что он практически не жилец, я понял сразу же, в самую первую минуту, как только мы приехали на хутор, и я увидел у мужика под полотенцем то, что и следовало ожидать – развороченные, порванные кишки и желудок. Да еще и перемешанные с ошметками навоза и грязи: как минимум гарантированный перитонит, если поблизости нет моря антибиотиков и мало-мальски нормального госпиталя. Я уже встречался с подобными ранениями. И в Афгане, и на кавказских войнах. Особых эмоций увиденное у меня не вызвало, я еще и не такого насмотрелся. Не совсем обычная штыковая рана в полость живота. Шансы выжить у него, на мой взгляд, были двадцать к восьмидесяти. Потому что перитонит почти гарантировал газовую гангрену, с которой никакие антибиотики не справятся, только скальпель. К тому же и лежал он так уже с добрый час. А умер он, скорее всего, от элементарной потери крови. Впрочем, не знаю. Я не доктор.

Хиппоза несколько секунд молча смотрела на меня широко распахнутыми глазами, пока до нее доходил смысл моих слов. И вдруг она метнула банку и ложку в отрытое окно, ринулась на меня, схватила за куртку, затрясла, заорала:

– Это все ты! Ты во всем виноват, ты! Это ты сразу на шоссе не остановился!

Невольно, защищаясь, я отпустил на мгновение руль, машина соскользнула с колеи и медленно поворачиваясь вокруг оси, боком сползла в раскисшую лужу у мостика. Мотор заглох.

– Ненавижу! – трясла меня Хиппоза. – И ты молчал?! Ничего не сказал бабе Ксюше? Ненавижу-у!..

Она все-таки вывела меня из терпения!

– А ты бы ей сказала? – ответно заорал я, чувствуя, как глаза застилает от бешенства багровый туман. И тоже затряс эту идиотку:

– Прямо так все и выложила? Матери про сына, да?! Ты у нас добрая?.. Да пошла ты к матери!..

Я оттолкнул от себя Хиппозу и шагнул из машины в чавкнувший чернозем. Достал сигарету. Подержал в губах и выплюнул – и курить мне не хотелось. Ничего не хотелось. Я повернулся и сел за руль.

Включил движок, молясь всем богам, чтобы мы не сели на днище – кто нас тогда отсюда вытащит?

"БМВ", натужно завывая, выползала к мосту. Из-под колес летели фонтаны грязи, залепляя заднее окно. И мощный движок не подвел. Я медленно вывернул из жидкой грязи, выехал к мосту, осторожно переехал на другую сторону и, добравшись до свободного от прибрежных кустов пологого песчаного куска берега, задом загнал машину на мелководье.

Стянул ботинки. Потом вытащил из багажника пластмассовое ведро и щетку, и стал смывать с машины грязь. Хиппоза молча сидела в машине. Сидела, уставившись в окно на солнечные пятна, пляшущие на прозрачной воде.

Кое-как вымыв машину, я зашвырнул ведро в багажник. Злость моя еще до конца не прошла. Прихватив из машины куртку, я отошел в сторонку. Снял кобуру с "макаровым", засунул ее под брошенную на песок куртку. Разделся до пояса и с наслаждением вымылся холодной речной водой. Расстелил куртку на берегу под тенистой ивой, улегся на нее и только тогда с наслаждением закурил.

Краем глаза я видел, как Хиппоза вылезла из машины. Медленно, заплетая одну ногу за другую, опустив голову, словно нашкодившая собачонка, подошла ко мне и присела рядом. Сорвала травинку, покусала ее. Над речкой разрезали воздух ласточки. Ветерок шевелил узкие листья ивы, бросал на ее лицо колеблющиеся тени.

– Наверно, опять дождь будет, – тихо сказала Хиппоза, глядя на речку.

Я молчал.

– Или гроза…

– Почему это? – буркнул я.

– Ласточки низко летают…

– Не выдумывай, – проворчал я. – Вовсе не низко.

– Да, – покорно и быстро согласилось это непредсказуемое создание. – Извини, я ошиблась. Вовсе не низко. Высоко летают. Не будет больше грозы.

Я посмотрел на нее и, не выдержав, захохотал. И Хиппоза засмеялась, набросилась на меня, затормошила. Повалила на прохладный песок. А потом она вдруг притихла, потому что ее прозрачно-серые, в коричневатых крапинках глаза оказались близко-близко возле моих.

Она медленно обняла меня за плечи и уже потянулась своими губами к моим. Мои руки скользнули по ее длинной спине, вниз, к ложбинке, ведущей к упругим ягодицам, и тут глаза ее внезапно расширились и она дико заорала.

– А-а-аа! – визжала она на одной невероятно высокой ноте.

И я тоже дернулся и заорал, как ненормальный.

Она орала, потому что увидела ползающих у меня в волосах пару здоровенных ос, а я – потому что почувствовал обжигающий укол в левый бок.

Как потом выяснилось, мы с ней, не заметив, улеглись прямо на гнездо земляных ос.

Мы оба вскочили. Хиппоза прыгала на месте, словно обезьяна, размахивая руками. Я от нее не отставал, слыша сквозь ее непрекращающиеся вопли нарастающее рассерженное гуденье. Наконец я, полуоглохший от хиппозиных воплей, сообразил, что надо делать. Я схватил ее за руку и поволок ее за собой. Мы пробежали пару метров, ввалились в воду и поплыли в сторону от берега, беспрестанно ныряя, в надежде, что злобные летающие твари от нас останут.

Но оказывается, осы и не собирались нас преследовать. И мы уже просто так, может быть, от радости, что осы улетели, стали плескаться и плавать в прозрачной речной воде. Ей-то простительно было веселиться с телячьей радостью, малолетке. А вот что на меня нашло, старого идиота, не знаю. Хотя могу догадаться. От переизбытка чувств Хиппоза время от времени испускала пронзительные индейские вопли. Она смеялась, визжала и брызгала в меня холодной речной водой. А потом она улеглась на мелководье возле прибрежных камышей на спину и раскинула руки. Серебряный крестик покоился между грудей, обтянутых мокрой футболкой. Течение медленно ее разворачивало. Я вылез из воды. Уселся на траву и стал смотреть на девушку. Я просто смотрел на нее, и на душе у меня становилось спокойнее. И тоска была уже не такой острой, а ласковой и чуть печальной. А девушка лежала в воде и глядела в небо. Я поднял голову и тоже посмотрел на него. Небо было чистым, спокойным и бесконечно глубоким.

* * *

И снова Хиппоза сидела рядом со мной. На шее у нее висела гирлянда подвявших желтых кувшинок. Она их нарвала в той речке, не обращая внимания на мои уверения, что уже через час они завянут. Ползала в воде, выдергивая из воды длинные темно-зеленые плети. Продрогла и извозилась, как поросенок. Так что мне пришлось снова гнать ее в воду, чтобы смыть грязь. Но зато теперь она сидела, разукрашенная, словно полинезийка. Сначала, когда наконец мы выбрались на трассу, она болтала о каких-то пустяках, потом замолчала.

И снова наша "БМВ" мчалась по автостраде на юг. Снова звучала в салоне музыка Моцарта. Мы давно проехали Краснодар и уже миновали самую высокую точку перевала, ведущего к побережью, к Джубге. Покрытие трассы было, можно сказать, безукоризненно ровным. Каждый раз, когда приходится гнать машину через Краснодарский край, я поражаюсь почти идеальному для нашей расхлябанной державы состоянию дорог. Просто американскому. И вообще этот край кажется мне похожим на юг США, на какой-нибудь Техас или Аризону: такие же нефтяные качалки, бескрайние поля пшеницы и, опять же – хорошие дороги. Хотя, впрочем, на юге Штатов я никогда не был. Бывал в Нью-Йорке, в Филадельфии, но в Диксиленд меня не заносило.

В сторону моря шли редкие машины. Навстречу же – целые вереницы – конец лета, конец каникул, конец бархатного сезона. Моя последняя, надеюсь, ездка. Солнце стояло в зените. На склонах гор лежали глубокие бархатистые тени.

– Саша, – внезапно позвала молчавшая до этого Хиппоза. Тихо так позвала, посмотрев на меня.

– Что? – машинально откликнулся я.

И похолодел.

Откуда эта негодяйка узнала мое настоящее имя? Неужели она работает на Антона? Не может быть! Слишком уж это невероятно. Да и зачем ему было так все усложнять, устраивая ложную драку, подсаживая ее ко мне? Ведь все можно было сделать гораздо проще и эффективней. Но тогда каким образом она выведала, как меня зовут на самом деле? Я лихорадочно прокручивал в голове всевозможные варианты. Когда же она узнала?..

Господи! Какой я идиот! Ну, конечно же, конечно! Когда я ночью выходил из машины разузнать насчет пробки. На пять минут. А все мои документы оставались в машине, в куртке. Ну, дает, барышня!

Я бросил быстрый взгляд на Хиппозу. Она внимательно и серьезно на меня смотрела.

– Ты ведь Саша? – спросила она. – Саша Ловкачев? Отсюда и Ловкач? Да?

Я помолчал. Деваться было некуда.

– Да, – ответил я.

Она помолчала.

– Отдашь машину хозяину?

– Да. Только не в Туапсе, а в Сочи.

Я решил выложить еще часть правды. Ведь после всех приключений мы были, можно сказать, заодно. В конце концов я почти ничем не рисковал: я не собирался везти ее к Балабухе. И к тому же, чего скрывать – она мне нравилась с каждой минутой все больше и больше.

Мое признание, кажется, совсем ее не удивило. Она только хмыкнула:

– Надо же, как все склеивается. Мне ведь тоже именно в Сочи надо попасть.

– Да ну?

– Да. Родители у меня там отдыхают.

– Значит, ты тоже решила отдохнуть перед занятиями?

– Не совсем, – уклончиво сказала она. – А ты?

– Что – я?

– Сегодня же назад в Москву?

– Да. Вечерним рейсом.

Она опять помолчала. Я спросил:

– А как тебя по-настоящему зовут, я могу узнать?

– Можешь. Так и зовут – Лена… Хотя, в принципе, все это неважно…

– Что неважно?

– Да все… Плевать.

Я покосился на нее:

– Тебе когда в институт?

– В институт?.. А-а, кажется, дней через десять.

Некоторое время мы оба молчали. Потом я сказал:

– Слушай, хоть ты и очень боишься самолетом летать, может все-таки один раз проявишь героизм? Сегодня вечером. Из Адлера в Москву?..

Хиппоза долго молчала, насупившись, а затем, не поворачивая головы, ответила:

– Да я не то что боюсь летать… Я в аэропортах боюсь показываться. Там милиции много и… – она не договорила. Потом продолжила:

– Просто я позавчера, еще в Москве, в одну неприятную историю влипла. Вот и трясусь теперь, как заяц. Собственной тени боюсь.

Она задумчиво покачала головой и добавила:

– А может, я все преувеличиваю. У страха глаза велики.

– Что за история, Лена? – спросил я.

– И живу я на самом деле не в Питере, а в Москве. Недалеко от тебя, кстати, – пробормотала она, словно и не слыша моего вопроса.

Некоторое время мы ехали молча. Не хочет говорить – не надо. Но я видел, как ей хочется выговориться, поведать кому-нибудь, в данном случае мне, про свои беды и горести. Ладно, не стоит сейчас ее пытать. Сама расскажет со временем.

– Так как насчет самолета? – повторил я вопрос.

Она скучным голосом ответила:

– Ну, разве только разок…

Повернулась ко мне и улыбнулась до ушей.

А я напрягся, глядя вперед. Она недоумевающе уставилась на меня. Потом повернула голову и наконец увидела то, что я увидел раньше. И от чего во рту слегка пересохло, хотя ситуация, на мой взгляд, процентов на девяносто не представляла для меня ощутимой опасности.

Впереди, в двустороннем "кармане", по обеим сторонам трассы стояли желто-синие милицейские "жигули". На встречной полосе перед ними скопилось несколько легковушек и старый "РАФ". Их осматривали милиционеры в бронежилетах с автоматами наперевес. На нашей полосе машин, кроме милицейского "жигуля" и гаишного мотоцикла с коляской, не было. Гаишник в крагах и белом шлеме помахал полосатым жезлом. Я скинул скорость и свернул к обочине. Поставил машину на ручник. Хиппоза мгновенно напялила на нос свои непрошибаемые черные очки.

Сразу же к машине подошли двое – толстый усатый гаишник и милиционер, – с автоматом наизготовку. Автоматчик стоял вполне грамотно, чуть в стороне, чтобы гаишник не перекрывал директрису и у него была возможность держать на прицеле сразу и меня, и Хиппозу. Милиционер был совсем юный. Взгляд его светло-голубых, прозрачных глаз ничего не выражал. По собственному опыту могу сказать: из людей с такими глазами получаются хорошие солдаты и не хуже – киллеры. Чуть в стороне седой кряжистый мужик в гражданской одежде разговаривал по портативной рации. Он бросил короткий взгляд в мою сторону и снова занялся разговором. Но я видел: боковым зрением он продолжает внимательно за мной наблюдать. Ясно – старшой. Настоящий волкодав, без прикрас. Да он и не старался маскироваться под случайного зрителя.

– Старший лейтенант Осипенко, – небрежно козырнув, хрипло сказал гаишник. – Ваши документы, товарищ водитель.

Я, повернувшись, сунул руку во внутренний карман кожаной куртки, висящей сзади от меня на крючке. Вытащил бумажник. Раскрыл его и обомлел: ни прав, ни техпаспорта. Но я же не идиот? Я всегда, – всегда! – держу их вместе и только в бумажнике.

– Там они, в том же кармане, – услышал я справа свистящий шепот Хиппозы.

Я порылся в кармане. Документы действительно были там. Я бросил на Хиппозу короткий злобный взгляд: ну, я с тобой потом разберусь! Протянул все документы вместе с доверенностью гаишнику. Тот долго их изучал, читал, шевеля беззвучно толстыми губами.

– Капот откройте, – приказал гаишник.

Я вылез из машины, открыл капот. Гаишник сверил номера на двигателе и кузове. Но этого ему показалось мало. Он заставили открыть багажник. Уже мельком, вполглаза осмотрел его. Потом вернул мне документы и козырнул.

– Можете следовать дальше.

Я уселся за руль и завел двигатель. Ну, что ж. На этот раз пронесло. Машина, набирая скорость, покатила вниз по серпантину. Я посмотрел в зеркало: гаишник останавливал очередную машину. Потом я повернулся к Хиппозе, собираясь сказать ей все, что я думаю по поводу ее дурацких выходок с техпаспортом и правами. Но я не сказал. Потому что я увидел ее лицо: напряженное, побледневшее.

– Чего это ты? – спросил я.

– Ты видел, какие у него были глаза, у этого пацана? – заистерила она, срывая свои непроницаемые очки. – Ты видел?! Да ему в человека выстрелить – раз плюнуть! Ему только волю дай! Он любого на месте уложит, не разбираясь!

– Прекрати истерику! – рявкнул я. – Ну?! Немедленно!

Она умолкла и обмякла на сиденье.

Мне стало ее жалко. Видно, у нее действительно большие проблемы. И судя по ее реакции на холодноглазого мальчишку с автоматом, неприятности с милицией, а значит – и с законом. Только этого мне не хватало. Но все равно мне было жаль эту взбалмошную девицу. Поймав себя на этой мысли, я призадумался: а что же мне дальше с ней делать? Ну, отвезу я ее в Москву, а что потом? Мало мне того, что она явно в бегах? Ведь я и сам собираюсь рвать когти.

– Лечиться тебе надо, – сказал я. – Электричеством.

– Не твоя печаль, – слабо огрызнулась она.

Я посмотрел на нее и вдруг, неожиданно для себя самого, протянул руку и погладил ее по щеке.

– Ладно, все уже позади.

– Разденься и жди, – глупо брякнула она в ответ.

Я непроизвольно покачал головой. Она была неисправима.

– Останови машину, – вдруг резко сказала она. – Стой!

Я послушно прижал машину к обочине шоссе, не зная, чего от нее ожидать на сей раз. Но ничего особенного не случилось.

Хиппоза открыла дверцу, вышла и облокотилась на дверцу машины. Положила подбородок на руки. Сморщила от удовольствия нос. Я тоже вылез из-за руля.

– Ты чего? – спросил я ее. – Опять что-то не так?

– Море, – тихим счастливым голосом ответила она, не глядя на меня.

Я обернулся.

Между пологих отрогов Кавказского мелового хребта открылась зелено-синяя, сверкающая на солнце линза.

– Надо же, самое настоящее море, – так же тихо повторила Хиппоза.

* * *

Мы въехали в Сочи. Хиппоза, как маленькая девочка, впервые попавшая на юг, возбужденно вертела головой и время от времени издавала нечленораздельные восторженные стоны. В промежутках между зданиями санаториев и пансионатов мелькала морская гладь. Там послеполуденное солнце золотило паруса яхт и виндсерфов. По улицам текла беззаботная курортная толпа. За столиками под полотняными навесами сидели нарядные загорелые люди. Картину праздника жизни завершали бегающие возле родителей веселые дети и собаки.

Было очень тепло, просто лето, и я невероятно потел даже в своей легкой джинсовой куртке, надетой поверх футболки. Но приходилось терпеть до поры до времени – не мог же я, словно патрульный милиционер, разгуливать по улицам с подвешенным к поясу пистолетом.

Я свернул к тротуару и притормозил возле ослепительно-белых, с яркими надписями "Будвайзер" зонтов уличного кафе. Дом Балабухи находился неподалеку.

– Хозяин машины живет в двух шагах отсюда, – сказал я.

Покопался в пачке и достал сигарету. Она была предпоследней. Я вынул из бумажника двадцатидолларовую бумажку. Протянул ее выжидающе глядящей на меня Хиппозе.

– А ты пока что без меня поскучай. Мороженого поешь, сока выпей.

– Сока? – презрительно перепросила Хиппоза. – Может быть, молока?

– Да, сока, – спокойно повторил я. – И сигарет мне купи. "Кэмел", другие не бери.

– Что у тебя, русских нет? – повертела Хиппоза в пальцах бумажку.

– Нечего капризничать, поменяешь. Обмен, вон, на каждом шагу, – отрезал я. И добавил помягче, заметив, как она немедленно надулась:

– Я только отдам ему машину и сразу вернусь. Десять минут, не больше. И тогда – купаться в замечательно теплом Черном море. Что мы, зря сюда ехали?

– Мы? – прищурилась Хиппоза.

– Мы, – улыбнулся я.

Хиппоза взяла свой рюкзак и вылезла из машины. Захлопнула дверцу. Обернулась и наклонилась к открытому окошку, хитро сощурившись.

– Иди сюда, Ловкач. Скажу чего.

Что еще удумало это непредсказуемое существо? Я перегнулся к ней через сиденье. Хиппоза нырнула в окошко и прижалась горячими мягкими губами к моим. Я почувствовал пряный запах кувшинок, висевших у нее на шее. А потом она отмочила такое, от чего у меня даже дыхание перехватило. Я почувствовал, как ее язык проскользнул в мой рот и на шею легла тонкая рука. А вторая рука скользнула за воротник футболки и острые коготки, легко царапаясь, прошлись по коже моей груди.

Но, не успел я опомниться, как она уже оторвалась от меня и тут же, не оборачиваясь, пошла к стойке бара, часто переставляя длинные загорелые ноги и соблазнительно покачивая аппетитной попкой, едва прикрытой бахромой коротких шорт. Не уверен, что она специально так делала. Но зато я абсолютно уверен в другом: эта негодяйка точно знала, что я не свожу с ее задницы глаз!

* * *

На перекрестке я свернул налево. Потом дорога пошла вверх, перпендикулярно побережью и я, наконец, выехал на нужную мне, знакомую тихую улицу, утонувшую в тени деревьев. Длинная извилистая улица была сплошь застроена домами, прятавшимися в глубине дворов и садов. Дома были в основном старой застройки. Двух-трехэтажные, городские и сельского вида. Но попадались среди них и новенькие особняки, и просто особнячищи.

Я как обычно припарковал машину, не доезжая метров двухсот до дома Балабухи, стоящего дальше, за поворотом улицы. Отсюда он был мне не виден. Прежде чем идти к клиенту, я всегда проводил небольшую разведку. Так, на всякий пожарный.

Выключив двигатель, я поставил бимер на сигнализацию и пошел через улицу в маленький запутанный дворик старого белого дома, похожего на корабль, который давно забыли отбуксировать на корабельное кладбище. Было тихо и безлюдно. Я был здесь уже не в первый раз. Поэтому я уверено прошел этим двором в другой, такой же маленький и домашний. Там росли высоченные древние деревья, накрывшие весь дворик и стены домов своей прохладной тенью. Неподвижно висело белье на веревках, карабкался по решеткам сараюшек виноград, и возле пальм увлеченно раскачивалась на качелях маленькая девчушка в ситцевом выгоревшем платьице. Качели ритмично и очень противно скрипели. Она не обратила на меня ни малейшего внимания.