Текст книги "Дельфин и русалка"

Автор книги: Сергей Бандура

Сергей Бандура
Дельфин и русалка

(Мой памятник Оназму)

Глава 1. Вступление

Есть многое на свете, друг Горацио.

(Принц Гамлет)

Все началось давно – летом прошлого года. Я только что с отличием закончил школу, получив все полагающиеся по такому случаю поздравления и грамоты с портретами вождя, сдал документы в институт и без особого труда поступил на солидный кибернетический факультет. Все эти факты в совокупности делали меня чрезвычайно гордым собой и вообще, довольным жизнью. Портреты вождя сурово и благосклонно взирали на мир со стены туалета, экзаменационный мандраж кончился и я приготовился хорошо отдохнуть.

К слову, обо мне. В то далекое время я представлял собой редкий и ныне вымирающий вид ботаника обыкновенного (homo botanicus naturalis). В самый разгар своей подростковой гиперсексуальности, переживая все сопутствующие этому возрасту проблемы и трудности, типа угревых высыпаний на лице и невозможности по утрам спать в любимой с детства позе – на животе, я был полностью готов к приходу большой и чистой, а можно и маленькой и грязной, но любви. Моя теоретическая подкованность в вопросах пола имела размеры поистине чудовищные – мною были зачитаны практически до дыр и Кама-сутра, и философское Дао Любви, а также множество других трактатов и учебных пособий на эту щекотливую тему. Я просмотрел десятки любительских порнофильмов, взятых взаймы у друзей, с наиболее удачливыми из последних проводились долгие беседы, с целью перенять полезный опыт, но увы – в свои 17 я даже ни разу не поцеловался (тот случай при игре в фанты на дне рождения в расчет можно не брать). Увы, увы и увы! Учеба, занятия спортом и домашние дела действительно способны отнять у человека все свободное время и даже само понятие «свободного времени». Периоды вынужденного безделья в транспорте, лежа в кровати перед сном, на кухне, пока готовился бульон для супа, я занимал чтением книг. Hе стану здесь распространяться о своих литературных пристрастиях (они непременно проявятся в дальнейшем повествовании, ведь именно книги сформировали меня как личность), заключу лишь, что общение с девушками у меня не складывалось. Как это ни прискорбно, не складывался даже сам процесс общения: при приближении ко мне хоть сколько-то интересной мне девушки (а таких было подавляющее большинство) во мне отмечался резкий отток крови от головы в промежность и, вместе со способностью свободно передвигаться, я терял данный мне Богом дар членораздельной речи. Оставалось только удивляться, куда ни с того ни с сего девалась моя интеллигентная утонченность, мое природное обаяние, мое искрометное чувство юмора? Все, что я мог, – это тупо мычать, вылупив глаза на лоб, и непроизвольно облизываться, как человек страдающий синдромом Дауна, что неизменно отпугивало от меня всех этих неземных созданий с ногами, удлиненными игрой в резиночку. Hу и что, вы скажете, оставалось такому человеку, как я, кроме изнурительного мастурбирования в ванной комнате на журнальные развороты? Ничего иного, если бы не мое странное отвращение к онанизму. Я изнурял себя физическими упражнениями с отягощением и занимался йогой, тщетно пытаясь выгнать из головы подленькое словечко «сублимация». Короче говоря, картина оставалась бы такой же безрадостной, и я уже видел себя в будущем до времени облысевшим и мучимым ревматизмом сорокалетним импотентом с инженерным образованием, но…. в общем дальше идет довольно банальная история любви и кому неинтересно, тот может и не читать. Сейчас я уже далек от тех времен и присущих им комплексов, и не требую от вас повышенного интереса к моему повествованию. Hо ведь вам интересно?

Глава 2. Случайное знакомство

И чем дальше, тем все чудесатее и чудесатее…

(Девочка Алиса)

Начало. Как любит говорить одна моя хорошая знакомая, еврейка возврат к исходу. Досадно, что за годы жизни я не приобрел такой милой сердцу девичьей привычки – вести дневник. Мне не трудно восстановить по памяти историю моего знакомства с Ней, но тяжело воссоздать отношение. Тогда я еще умел удивляться и вовсю пользовался своим умением, удивляясь направо и налево, что делало жизнь ярче и, как это ни странно, удивительней.

Ночью, 22 июня, я был в лесу. Нет, я вовсе не суеверный, не подумайте. Просто мне не спалось, я вышел на улицу и купил сигарет. Я только начал курить и еще не успел приобрести этой вредной привычки, от которой теперь так трудно избавляться, поэтому курил со вкусом, старательно пуская колечки и, естественно, тайком от родителей. А можно ли найти лучшее место, где можно с удовольствием покурить, пуская колечки и не боясь быть застигнутым врасплох за этим занятием, чем соседняя с домом лесопарковая зона? Нет, скажу я вам! Да и, чем черт не шутит, я тоже хочу найти цветок папоротника. У меня то уж наверняка есть желание, которое стоило бы исполнить. Hу, вы знаете, какое…

Итак, я шел по лесу туда, где папоротник растет в изобилии – в низине около старого кладбища и смотрел как малиново тлеет в моей руке сигарета. Мне и сейчас нравится смотреть на огонек сигареты в темноте, особенно когда, вместе с затяжкой, проявляются очертания соседа-токсикомана. Мой друг-хиппи говорил, что не получив никакого удовольствия от курения летом в полнолуние на черепичной крыше старого Тбилиси (вы представляете, какая романтика?), он очень удивился и понял, что в процессе курения ему доставляет радость зрелище извергаемого из легких дыма. С тех пор он предпочитает курить днем или, по крайней мере, при искусственном освещении. Hе знаю, наверное ему льстит сравнение себя с драконом, но здесь я не согласен с моим другом-хиппи. Лично я люблю курить в темноте, и мне ближе концепция Прометея – человечней как-то…

Думая примерно в таком ключе, я без происшествий добрался до «долины папоротников», где меня или кого-нибудь другого, уже поджидало происшествие. Я неторопливо прохаживался среди кустиков этого древнейшего представителя земной флоры – обыкновенного хвоща, заглядывая под широкие листья и вдыхая аромат прелой земли, частью которой мы все являемся, когда мое происшествие, ошибочно принятое поначалу за старый древесный пень, распрямилось и легкой поступью, с шелестом задевая длинной юбкой раскидистые, но, увы – не цветущие растения, подошло ко мне. Да, это была Она! Эта маленькая, хрупкая, но странно взрослая на вид девушка и была моей счастливой находкой в купаловскую ночь. У нее были зеленые глаза, я определил это даже в темноте. Вы верите в любовь с первого взгляда? Я тоже не верил, но эти колдовские кошачьи глаза, эти черные волосы, эти тонкие чувственные губы! И этот чарующий голос, выведший меня из ступора. Она спросила у меня сигарету. Я достал две, машинально прикурил их, дважды вместо одного раза затянувшись (это чтобы слегка успокоиться), передал одну ей. «Спасибо», – сказала она, и в ее голосе мне послышалась более глубокая удивленная благодарность, значение которой я понял лишь позже.

Так мы и встретились. Это было главным, ибо все остальное шло, извините за банальность, как по маслу. И она и я понимали, что оба мы ненормальные. А двум ненормальным вовсе не обязательно при встрече вести себя как обычным людям и придерживаться каких-либо установленных для такого случая шаблонов, не нужно мучительно думать, что сказать, как понравиться, а можно просто болтать обо всем подряд, прогуливаться в лесу и искать цветок папоротника. Ее звали Евой. Да, именно Ева. Увидев мое, сходное с вашим, читатель, удивление от столь необычного имени, она, привычным жестом, достала паспорт и молча передала мне. При свете зажигалки, я черным по белому прочел: Ева Антоновна… дальше следовала фамилия, которую я тогда не запомнил, но она показалась мне несколько искусственной и уж точно не русской. Бросив взгляд на пустую графу «национальность» и на расплывчатую грустную фотографию, и, борясь с искушением перелистать его и посмотреть на прописку, я вернул паспорт Еве. Конечно, мне ничего не оставалось, как подробно представиться самому, что я немедленно и сделал, манерностью и легким кивком компенсируя невозможность предъявить свой аусвайс (не люблю таскать его с собой после одного случая, вот примерно в такую же ночь).

Познакомившись, мы взялись за руки. Ах, как просто и естественно это получилось! Ее прохладная маленькая ладонь легла в мою – вдвое большую и очень горячую, и ко мне вернулись приятные воспоминания детства, когда я вот также рука в руке переходил улицу с кем-нибудь из взрослых. Появилось то ощущение защищенности, помогавшее не бояться несущихся на меня фар и бамперов. Ева посмотрела на меня и улыбнулась. Казалось, она чувствовала разлившееся во мне блаженство от ее близости и приятных воспоминаний. Я не мог разглядеть нюансы ее мимики из-за обступившей нас темноты, но все равно был уверен – она улыбнулась, и улыбался сам. Мир был прекрасен. Мы шли, держась за руки и чувствуя настроение друг друга, и это сближало на еще больше.

Глава 3. Любовь?

Поручик, а вы любили когда-нибудь?

(Корнет Оболенский)

Стоит ли продолжать? Расставаясь, мы точно знали, что встретимся снова. Мне дополнительную уверенность придавал тот факт, что мы назначили место и время – здесь же и тогда же, но завтра. Время и место предложил я, хотя и от недостатка фантазии, вызванного отсутствием опыта, но зато, верно угадав ее реакцию – она с радостью согласилась. Несколько позже я выяснил причину ее радости – она не любила яркого света и больших скоплений людей. В этом мы разнились, во всем же остальном были удивительно схожи. Совпадали наши музыкальные вкусы; встречаясь снова, мы обменялись парой книг – ее очень заинтересовал мой Фрейд, а я получил в руки редчайшую вещицу по оккультизму (на чтение которой потратил целый день, о чем не жалею); мне очень импонировало, хотя и несколько удивляло ее темноватое с оттенком сарказма чувство юмора, а она всегда смеялась моим шуткам. Она была прелестна, и я полностью раскрывался, видя одобрение в ее глазах. Казалось, мы были созданы друг для друга. Наверное, это так и есть – ведь мне до сих пор так кажется. Мы встречались каждый день, точнее – каждую ночь. Мы бродили по лесу, мы сидели у реки, смотря на темную беспокойную воду, мы совершали далекие экскурсии в дикие дебри ночного города. «Мы» окончательно заменило мне «я». Нам нравились стихи и оба даже немножко писали. Вот это было написано для нее:

 
Листья скорбно облетают, превращаясь в тлен.
Юный ветер раздвигает ставни серых стен.
Боль проходит незаметно, оставляя смерть,
Лишь вода течет бесследно, умывая твердь.
Юг пернатых забирает в свой прекрасный ад.
Тот, кто молится Фортуне, видит ее зад…
Есть одна на свете правда – что наступит лето.
Бедность порождает скромность, а нескромность – это
Я.
 

Это был акростих. Когда я его прочитал, она ничего мне не ответила, а достала из складки плаща (она была в черном плаще) длинный тонкий предмет, оказавшийся флейтой. Первым, что она сыграла, была мелодия из фильма «Падал прошлогодний снег». Ее собственные мелодии были не хуже. Девушка в длинном плаще, играющая на флейте на темной и сырой московской улице – это самое дорогое мне воспоминание юности. Впервые в жизни я пожалел, что не научился играть ни на одном музыкальном инструменте. Впервые я почувствовал себя недостойным ее. Заметив мой потерянный вид, она убрала флейту и обняла меня. «Спасибо тебе, Ева. Я люблю тебя, Ева!»

Примечательно, что до этого момента в наших отношениях не было намека на сексуальность. Конечно, так не могло продолжаться долго – вы ведь помните с чего я начал, да? В тот раз что-то между нами переменилось. Наши отношения были слишком хорошими, чтобы не стать лучше. Мы словно перестали говорить друг другу «люблю», а стали спрашивать «любишь». Меня переполняла радость, но к ней примешивалась какая-то тревога. Ева, близкая, дорогая мне Ева, была все такой же загадочной для меня. Я ждал от судьбы подвоха – наши отношения были слишком хорошими, чтобы не стать хуже. В тот вечер Ева пригласила меня к себе домой.

Глава 4. Мой первый раз

Подойдите поближе!

(Питон Каа)

Как много вещей происходило впервые! Впервые мы встречались при дневном свете, впервые я принес ей цветы, мои любимые кроваво-красные розы с одуряющим ароматом – они ей очень понравились. Впервые я увидел место, где она жила, – просторную еще сталинской постройки квартиру в центре города. Я обратил тогда внимание на широту и простор ее жилища, массивную старую мебель, множество книг на полках и на особенную чистоту и порядок, царившие здесь. И ничуть не удивился опущенным на окна плотным шторам, создающим в комнатах интимный полумрак.

Потом мы курили и пили крепкий, душистый цейлонский с цветком чай на кухне. Она включила музыку, что-то классическое, и мы медленно танцевали без обуви на ковре в гостиной. Потом был мой первый поцелуй и как-то естественно и плавно, словно морским прибоем нас вынесло на широкий диван в ее комнате. Она оказалась гораздо искушеннее меня (это и не странно, ведь что-то всегда больше, чем ничто). Нежно и ласково она направляла мое тело, помогая избежать ошибок неопытности, пока я сам не понял как лучше. Слившись телами, мы словно растворились друг в друге. Я жадно ловил ее губы, а ее тихие сдерживаемые стоны сводили меня с ума. Мы дарили и получали наслаждения, которым нет равных, и это продолжалось долго, очень долго.

Когда, наконец, я полностью удовлетворенный и обессилевший откинулся на спину, она, совсем не уставшая, а только еще более распаленная, оказалась на мне, начала покрывать мое лицо горячими поцелуями, медленно спускаясь от глаз к подбородку, и впилась своим пылающим ртом в мою шею. Я отключился.

Я видел холодную пустоту с яркими крапинками звезд. Звезды двигались ко мне, все ускоряя и ускоряя свое движение и, наконец понеслись на меня, превратившись в длинные яркие линии. Я увидел перед собой туннель и стал проваливаться в него, стремясь дотянуться до этого ослепительного, но мягкого и нежного как вата белого сияния в конце… Внезапно полет прекратился, словно что-то упругое отталкивало меня назад. Картина стала терять очертания, расплываться и я открыл глаза.

Надо мной стоял высокий худой средних лет мужчина, в хорошем костюме и мягкой шляпе. Он смотрел на меня очень печальными карими глазами через стекла круглых очков с выражением какой-то тупой безысходности, жалости и тоски. Hо вот он заметил, что я очнулся, и лицо его просветлело – тоска уступила место радостному удивлению. Он оглядел мое тело (я с облегчением отметил, что лежу, укрытый простыней до подбородка), рассеянно перевел взгляд на мою джинсовую куртку, небрежно брошенную поверх спинки кресла, и, заметив на кармане значок донора – маленькую красную капельку, с оттиснутым на ней крестом и полумесяцем, весело рассмеялся. Внезапно я ощутил страшную усталость. Все мое тело онемело, ноги и руки налились свинцом, пальцы непривычно покалывало. Я с трудом повернул голову на подушке и почувствовал на шее сильное жжение. Тогда я все понял. Вы, конечно, уже давно поняли, но потерпите еще немного…

Глава 5. Время собирать камни

Все фигня, кроме пчел…

(Медвежонок Пух)

Всю следующую неделю я приходил в себя, лежа на свежем крахмальном белье на том самом диване в комнате Евы, окруженный заботой и лаской со стороны ее родителей. Шторы были убраны и комната ярко освещалась днем и ночью. Саму Еву ко мне не допускали. Я так и не видел ее до конца исцеления, но очень подружился с ее отцом – Антоном Павловичем, тем грустным интеллигентного вида мужчиной, присутствовавшем при моем воскрешении, и ее матерью – Верой Ивановной, немолодой уже, но красивой женщиной с благородными чертами лица и аристократическими манерами.

Я попал в хорошие руки. Первые два дня, пока я был еще слишком слабым, мне делали инъекции глюкозы. Меня поили сладким до густоты чаем, красным вином и обожаемым мной с детства томатным соком. Кормили часто и очень калорийно. Из мясных блюд преобладала телячья печень во всех видах, было много салатов и свежих овощей. Когда я не спал, я слушал приятную музыку, а иногда Вера Ивановна располагалась в кресле рядом с кроватью, с книгой на коленях и читала мне вслух. В общем, то что доктор и прописал. Кстати, доктором и оказался Антон Павлович.

Надо заметить, что за всю свою жизнь я ни разу серьезно не болел, не лежал в больнице и посещал поликлинику только для получения справок с диагнозом «абсолютно здоров», которые требовались для оформления абонемента в бассейн, поступления в институт и сдачи донорской крови. Поэтому ощущения пациента на постельном режиме были для меня в новинку и я, катаясь словно сыр в масле, быстро шел на поправку и набирался сил. К концу лечения я даже слегка располнел и с удивлением разглядывал в зеркало свое необычно округлившееся лицо.

Вечерами мы подолгу беседовали с Антоном Павловичем. Он рассказывал мне о детстве Евы и делился своими умозаключениями, которые только подтверждали и дополняли уже интуитивно понятную мне картину. Ева была их приемной дочерью. Это объясняло явную внешнюю непохожесть. Много лет назад, когда они только поженились и обнаружили, что из-за какого-то врожденного порока Вера Ивановна не сможет иметь детей, они взяли из приюта маленькую темноволосую и очень грустную девушку с большими зелеными глазами. Девочку звали Евой. Работники приюта не смогли сказать больше ничего о ней или о ее настоящих родителях – Ева была подкидышем. Надежда на то, что попав в теплую семейную обстановку, девочка оживится не оправдалась – она так и росла, всегда оставаясь худенькой, бледной, замкнутой и немного грустной. Ева рано начала читать и чтение быстро стало ее любимым занятием. Она быстро отказалась от детских книжек, отдав должное классике жанра, и полностью переключилась на серьезную «взрослую» литературу. Она поглощала книги одну за другой, что даже вызвало беспокойство Антона Павловича – он боялся как бы у девочки не помрачился от перенапряжения рассудок. Hо дочь с готовностью обсуждала с ним прочитанное, демонстрируя ясность мыслей и удивительный, для ребенка, ум. Это развеяло сомнения Антона Павловича и он не стал налагать никаких вето на чтение дочерью книг. А книг в доме было предостаточно. Позднее я поразился богатству его домашней библиотеки, и вероятно еще много лет мне предстоит открывать здесь для себя новые шедевры, в безуспешной гонке за лидером – Ева прочитала их все.

Когда девочке исполнилось семь, она обнаружила полную неспособность ходить в школу. С ней начались истерики и вскоре она тяжело заболела. Ее стали учить дома. Пригодилось педагогическое образование Веры Ивановны. Ева была очень способной ученицей. Оказывается, она в совершенстве владела тремя языками. Мне до сих пор стыдно своих попыток блеснуть перед ней английским, который я, признаться, знаю довольно слабо.

Так в свои 19 лет (а именно столько ей и было), Ева получила прекрасное гуманитарное образование. Родители привили ей вкус к искусству и хорошей музыке, а вот игре на флейте она научилась сама, неведомо как и откуда добыв инструмент. Собственно, никто и не видел, чтобы она училась. Просто однажды она взяла и сыграла ту самую мелодию Прошлогоднего снега. Мне не трудно допустить, что играть она умела всегда. «Любовь моя, как мне стать тебя достойным?»

Глава 6. Страшная тайна

Я создал чудовище!

(Барон Франкенштейн)

До самого конца, Антон Павлович не догадывался, в чем же заключалась главная странность его дочери. С раннего детства Ева не переносила яркий свет (я подумал о вечно задернутых шторах в квартире, о матовых светильниках на стенах, вспомнил как она отшатнулась от огонька зажигалки в ночном лесу), ее пугали толпы и громкие звуки. Она была полностью асоциальна и очень одинока. У нее никогда не было друзей среди сверстников, кругом ее общения были родители и их немногочисленные друзья, соответствующего возраста. Все они души не чаяли в «странном ребенке», который никак на это не реагировал, возможно – принимая все как данность, а скорее всего – просто не интересуясь окружающими. Я уже говорил, она росла довольно замкнутой. Единственное исключение делалось для родителей их Ева ценила и к их мнению прислушивалась. Когда ее стали уговаривать побольше бывать на воздухе (ее постоянная бледность в паре с отменным здоровьем озадачивала), она завела себе привычку гулять, правда в довольно странных местах и в довольно странное время. Она уходила из дому вечером и бродила по лесам, пустырям и свалкам за городом, возвращаясь далеко заполночь, а иногда и перед рассветом. Родителям пришлось смириться с привычками дочери и научиться спать в ее отсутствие, так как однажды начав она уже не могла остановиться. Вопреки всяческим опасениям, криминальным сводкам и логике вообще, ночью с ней ничего не случалось, как будто что-то делало ее неуязвимой для обычных человеческих опасностей. Впрочем, удивляясь этому, не забывали и по дереву постучать. А Ева тем временем спокойно и увлеченно, о чем-то размышляя, или играя на флейте, гуляла между могил полюбившегося ей Новодевичьего кладбища, похожая на вечно скорбящую о ком-то монашенку. С началом прогулок, у нее появилась привычка одеваться в длинные платья, плащи с капюшоном и всякие подобные вещи, исключительно темных тонов.

Ева выросла очень необычной девушкой. До совершеннолетия ее совсем не интересовали мальчики и вообще другие люди, но ситуация переменилась. Люди, точнее все же мальчики, заинтересовали ее, но с гастрономической точки зрения. Ева оказалась вампиром. К страшному сожалению Антона Павловича, момент ее инициации был пропущен. По его словам, все могло пойти совсем по иному. О последствиях с ним можно поспорить, но действительно трудно обвинить его в непредусмотрительности – кто же мог ожидать такого? А случилось так, что однажды придя домой с работы, Антон Павлович застал свою дочь в состоянии полной невменяемости, вызванном сильнейшим возбуждением – типичном аффекте, рядом с трупом обнаженного юноши с маленькими ранками на шее. Как мужчина, Антон Павлович сохранил хладнокровие, как врач – установил причину смерти, как человек – пришел в ужас, но как отец… Я не мог обвинить его. Hе знаю и не хочу знать, чего стоило ему… им молчать и жить дальше, как будто ничего не случилось. Как им удалось избавится от тела и от других тел – случаи продолжались. Они смирились и жили, надеясь лишь на случайное чудо.

«Так вот, Ева, откуда взялась твоя опытность? Hо дорого же ты брала за свою науку. Можно ли ревновать при таких обстоятельствах? Ребята, я вам очень благодарен, покойтесь в мире, где бы вы ни были».

Я стал первым, кто выжил. Конечно, она не выпила всю мою кровь. Вы можете представить себе миниатюрную девушку, поглощающую несколько литров жидкости где-нибудь, кроме рекламы напитка Айрн-Брю? Однако, она выпила изрядно. Меня спасло только мое великолепное здоровье и привычка организма регулярно возобновлять кровь (помните значок?). Все же я выкарабкался только чудом. И несмотря на это, я не могу винить родителей Евы за пассивность. Hу разве можно ее не любить?

Hа седьмой день пребывания в квартире Евы, я проснулся от печальных звуков флейты. Обычно кто-то из ее родителей постоянно дежурил дома, не давая ей подойти ко мне (за мою жизнь все таки опасались), но сейчас я ясно почувствовал, что мы одни. Я завесил окно одеялом и позвал ее. Три раза я нежно звал ее по имени, прежде чем она вошла и остановилась на пороге с низко опущенной головой. Она явно боялась посмотреть мне в глаза. Я вдруг понял, что она боится моего страха. Значит я ей не безразличен! Значит все было правдой! Глядя на ее тоненькую фигурку с поникшими плечами, я ощутил такой прилив нежности, что смог сказать только: «Ева, я люблю тебя! Посмотри на меня, пожалуйста». Она медленно подняла голову. В ее глазах стояли слезы. «Милая моя, любимая, единственная. Хочешь, я умру для тебя? Хочешь, я буду для тебя жить? Решай, я не смогу без тебя», стараясь вложить побольше искренности в свои слова (это не трудно, если говорить искренне), я медленно шел к ней. Подойдя, я обнял ее и она, не выдержав, разрыдалась у меня на груди. Я целовал и гладил ее волосы, шепча ей всякие глупые нежности и нежные глупости, и был очень счастлив, что мы снова вдвоем. Вы можете спросить, не стал ли я вампиром? Нет, не стал. Это невозможно, потому что вампиры – не совсем люди. Они испытывают потребность в небольших количествах человеческой крови из-за серьезных физиологических отличий. Им не хватает каких-то компонентов, содержащихся в крови, впрочем, не стану врать – я просто не понял эту часть объяснений Антона Павловича. Он провел на Еве серию анализов и обнаружил такое количество этих отличий, что серьезно удивился, как это осталось незамеченным раньше, например, еще в приюте? Впрочем, об этом остается только гадать.