Текст книги "Отравленная страсть"

Автор книги: Сергей Бакшеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Сбоку что-то назойливо щекотало висок. Я повернул голову и натолкнулся на ехидный взгляд Карповой. Щеки мгновенно потеплели. Ольга глаз не отводила, сквозь ее улыбку проступали нотки тщеславной радости.

– Один, совсем один, – качая головой, картинно посочувствовала она и тут же отвернулась к Евтушенко: – Саша, намажь спину кремом. У меня в сумке тюбик.

Я хотел ответить чем-то дерзким, но неожиданно вспомнил, когда видел тот самый огонь отчаянной решимости в глазах Ирины, что и несколько минут назад. Это было в тот день, когда Калинин ласково чмокнул в коридоре университета Евгению Русинову. Ирина плакала в кабинете и ожесточенно твердила: «Я его убью, убью!»

Я тут же забыл про Карпову и обернулся к кабинке раздевалки. Щель внизу сквозила пустотой. Распахнутая дверца приглашала следующего. Сквозь разномастную какофонию звуков, дрожащих над пляжем, я услышал шум двигателя отъезжающей «Волги».

ГЛАВА 12

В общежитие я вернулся один. Евтушенко и Карпова остались на пляже. Я упал на кровать и закрыл глаза. И сразу же появилась Женя. Ее неясный образ осязаемо витал передо мной.

Нельзя сказать, что в этом ощущении было что-то необычное. В последние два дня жгучая заноза любви сидела во мне и постоянно напоминала о желанной девушке. В любой момент я мог вспомнить ее и начать мысленно с ней разговаривать. Во мне бродили и требовали выхода сотни слов, ласковых и простых, смешных и грустных, которые я хотел сказать ей. Я просыпался и, даже не открыв глаза, думал о ней. А может, она была со мной еще во сне? И где кончался сон и начинались мечты, я не знал. Она была со мной всегда. И не было никаких сил и возможности выковырнуть эту острую, но сладкую занозу.

В мечтах я видел ее глаза, улыбку, волосы, тело, я даже ощущал ее прикосновения, но не слышал ее слов. Почему-то она всегда молчала.

И сейчас, лежа с закрытыми глазами, говорил только я. Я подыскивал слова, чтобы извиниться за вчерашний дурацкий уход. Подумать только, я обиделся на нее за то, что она любила другого! Я, появившийся в ее жизни только два дня назад, требовал, чтобы она зачеркнула три предыдущих года. Я запрещал ей любить в прошлом!

Как это глупо.

А она даже не спросила меня о подобном чувстве в моей жизни.

Она святая!

Или она равнодушна ко мне?

Я терзал себя мучительными вопросами. Сознание металось между возможными ответами как ястреб: то поднимаясь в солнечную высь, то бросаясь в холодное ущелье. Я объяснял ей, оправдывался, спрашивал. А она всегда была разной. Могла снисходительно улыбнуться, а потом нахмуриться. Или ее образ покрывался вязким туманом, и я говорил сам с собой, с каждым словом увязая в болоте.

Без стука распахнулась дверь. Люминесцентный коридорный свет втиснулся в серую комнату. Наверное, Сашка пришел, очнулся я от бесконечных раздумий.

– Есть кто-нибудь? Почему темно? – Резкий женский голос вспорол тишину с наглостью консервного ножа, вскрывающего банку.

Кого нелегкая принесла? Мне свет ни к чему, я и так видел ту, о ком думал.

Два уверенных шага, щелчок выключателя.

Я оторвал взгляд от блеклого потолка. Голова повернулась влево, глаза сморщились от яркого света. Но только на три секунды. Вообще-то, лампочки в общежитиях маломощные. Я сел, панцирная кровать отозвалась недовольным звоном.

Передо мной стояла женщина лет тридцати. Серая юбка до колен, такой же жакет и белая блузка с замысловатым воротником. Туфли черные, тяжеловесные. Она сделала еще два шага и встала напротив меня. Теперь я мог разглядеть ее лицо. Первое, что бросилось в глаза, – колючий взгляд серых глаз и черные короткие прямые волосы, зачесанные за уши. Волосы отливали блеском словно мокрые.

– Заколов? Тихон Петрович? – Тонкие выщипанные брови вопросительно изогнулись.

– Да, – ответил я, слегка удивленный столь официальным обращением.

Ноги нащупали шлепанцы, я попытался встать.

– Сидите, сидите! – остановила женщина. В кратком жесте рукой чувствовалась привычка отдавать команды.

Она бегло осмотрела комнату. А я тем временем отчетливо разглядел носик с горбинкой, овальные ноздри, хищно открытые по бокам, и маленькие жемчужины в мочках ушей. Серые глаза вновь холодно уперлись в меня, в вытянутой руке раскрылось и тут же захлопнулось удостоверение.

– Следователь районной прокуратуры Татьяна Витальевна Воронина, – представилась гостья. – Веду дело Воробьева.

Такого начала я не ожидал. Сцепил руки, чтобы унять волнение. В груди неприятно засосало.

– Сидите! Вставать не нужно! – вновь оборвала мой порыв Воронина.

Я невольно подчинился. Она шагнула в одну сторону, затем в другую. Так и делала по три шага, то влево, то вправо, как заведенная. Механический маятник какой-то, а не женщина!

– Я к вам приехала, чтобы задать несколько вопросов по интересующему меня делу. Вы догадываетесь по какому?

Она на мгновение застыла и тут же продолжила движение. Мне оставалось только крутить головой, следя за ее перемещениями.

– Так вот, меня интересует следующее. Где вы находились позавчера ночью?

Я наконец пришел в себя и понял, что история с вывезенным трупом Андрея Воробьева серьезно осложнилась. Утром в автомобиле покопались милиционеры, а сейчас передо мной следователь прокуратуры. Что ей известно? Как себя вести? Я сижу, а следователь стоит. Она выше меня, и тем самым стремится подавить. Да еще постоянно маячит перед глазами, создавая ощущение монотонности и внушая смирение. Может, их так учат? Нет, мне это не нравится! Надо сломать навязанный ритм, изменить ситуацию.

– Простите, вы следователь Воробьева? – Я намеренно ошибся.

– Я Воронина Татьяна…

– Ах, да! – перебил я. – Воронина, которая ведет дело некоего Воробьева! Меня всегда удивляло, почему так много птичьих фамилий.

– Что?

– Я говорю, что на каждую птицу есть своя фамилия. – Я резко встал и зашагал, как и она, по два-три шага влево и вправо. Левая рука, согнутая в локте, легла на поясницу, а правая назидательно покачивала пальцем. – Вот смотрите. Скворцовы, Орловы, Воробьевы, Снегиревы, Воронины, наконец. Ну, кто там еще? Куликовы, Чайкины, Филины, Журавлевы. Да взять хотя бы домашних птиц, Гусевы, Уткины, Курочкины. А если разделять по полу, то, пожалуйста, еще и Петуховы, Селезневы. Ну вот припомните любую птицу – обязательно есть соответствующая фамилия. Причем распространенная. А некоторые даже и не переиначивают – Лебедь, Кулик, Орел, Беркут. Как говорится, что слышится, то и пишется. Ну почему так? Люди мечтают летать?

Результата я добился. Ошарашенная следователь застыла на месте и вдумчиво смотрела на меня. Она сосредоточенно переваривала информацию и как школьница искала ответ на поставленный вопрос.

Девчонки – они все такие. Задаст им учитель вопрос, они думают над ответом. Волнуются, ищут истину, надеются получить знания и стать умнее. А нет чтобы задуматься над самим вопросом. Почему он такой, а не другой? А может, я бред несу? Ведь я с таким же успехом мог спросить про Зайцевых, Медведевых, Волковых или про Карповых, Ершовых, Щукиных.

Короче, можете сами проверить. Спросите с умным видом любую девушку, почему в солнечной системе девять планет, а не десять или восемь. Она наверняка задумается. Ответ, конечно, не найдет, но будет настойчиво дергать за рукав и просить: объясни, объясни. А планет этих может быть и восемь. Я, честно говоря, не помню.

Пока Воронина думала, я успел собраться и почувствовал себя с ней на равных.

– Действительно, подобных фамилий много, – наконец произнесла она, – но лучше поговорим об этом позже, а сейчас…

– Да вы садитесь!

И она села за стол. Как по команде. Во как! Я тоже плюхнулся напротив нее. Вздохнул, подпер руками подбородок и улыбнулся:

– Так о чем вы хотели поговорить, Татьяна Витальевна?

– Вообще-то сегодня выходной, – она почти извинялась.

– Точно, выходной! Да и вечер уже. Что же вам дома не сидится?

– Но поступила информация…

– Да бог с ней, информацией, – нагло прервал я. – Потерпит до понедельника. Семья важнее.

Я опустил глаза на правую руку женщины. Обручального кольца не было. Воронина обхватила пальцы левой ладонью, сцепленные руки юркнули под стол.

– И все-таки мне важно знать, где вы провели позавчерашнюю ночь?

– Да здесь. Вот на этой кровати, – я ткнул пальцем за спину.

– Кто это может подтвердить?

– Мой сосед, Александр Евтушенко. Он спал там.

– А еще кто-нибудь видел вас в это время?

– Да в чем, собственно, дело?

– В тот вечер был убит гражданин Воробьев Андрей Иванович. Вы его знали?

– Нет, откуда! Я в этом городе две недели. Еще мало кого знаю.

– Есть основание полагать, что тело Воробьева было вывезено с места преступления на автомобиле «Волга», предположительно светлого цвета.

– Прямо детектив какой-то рассказываете.

– Сегодня при осмотре «Волги», принадлежащей гражданке Глебовой, была обнаружена важная улика, которая дает основания предполагать, что, возможно, преступники использовали ее машину.

Выходит, милиционеры доложили о заколке в прокуратуру! Это плохо. Но ничего более конкретного у следствия, похоже, нет. Это хорошо. Я старался держаться уверенно:

– Глебова, это наш руководитель практики из университета?

– Да. И как выяснилось, вы, Заколов, имели доступ к ее автомобилю. И могли воспользоваться им в ту ночь.

– Нет, нет. Это уже какая-то ерунда. Трупы, улики… Да, кстати! Вечером, когда я возвращался, меня видел наш вахтер. Можете спросить у него.

– Уже спросила, – следователь загадочно улыбнулась. – Он видел, как вы входили после одиннадцати вечера.

– Вот! Что и требовалось доказать. Ночью я находился здесь.

– Вахтер видел, как вы в общежитие вошли, но… – Воронина опять улыбнулась, на этот раз по-детски радостно, – но он не видел, как вы из общежития вышли.

– Спал долго, что поделаешь, – произнес я и почувствовал, как спина покрывается потом. Я уже понял, к чему она клонит.

– Вахтер находился в общежитии до девяти утра. Вас он не видел. Зато вас видели еще раньше в автомобиле «Волга» совсем на другом конце города. Как вы это объясните?

– Я же говорю. Франц Оттович крепко спал, когда я выходил рано утром.

– Вы же только что заявили, что спали долго.

– Это я про вахтера. Он спал, видимо, долго и крепко. Следователь спокойно выложила руки на стол и даже постучала ноготками. Инициатива опять была на ее стороне.

– Я ведь почему решила прийти к вам сегодня, в выходной день. Вы человек молодой, учитесь в хорошем институте и, возможно, просто влипли в неприятную историю. А что, если вас кто-то использовал для своих преступных целей? А вы прикрываете этого человека и тем самым копаете себе огромную яму, в которой можете похоронить себя лет на пятнадцать. Вы понимаете, о чем я?

– Честно говоря, с трудом. Где-то кого-то убили, куда-то вывезли, а я виноват в том, что спал в это время при малом количестве свидетелей.

– Не утрируйте, Заколов! И не стройте из себя дурака! – Голос следователя повысился. Она встала и огляделась. – Я ведь могу и комнату осмотреть.

– У вас есть ордер?

Воронина снисходительно улыбнулась:

– Вот видите, какой вы умный. Я сказала осмотреть, а не обыскать. – Она прошлась по комнате, цепко вглядываясь в детали. Зайдя мне за спину, неожиданно развернулась: – Так что вы хотели сказать по поводу той ночи?

– Спал. Как обычно. – Чтобы ее видеть, я неудобно вывернул шею. – Что тут добавишь?

– И все-таки, – женский голос приобрел ласковые нотки, – Тихон Заколов, вы подумайте, поразмыслите и если что-то захотите сообщить или вспомните, то вот мой телефон. – Она протянула карточку. – Надеюсь, до скорой встречи.

Изящной походкой Татьяна Витальевна Воронина проследовала к выходу. Около двери обернулась:

– Кстати, Страусовых я не встречала.

– Не в Африке живем. Поэтому кругом Соловьевы да Чижовы.

Она улыбнулась, о чем-то задумалась. Я смотрел на лицо, повернутое в профиль. Носик с горбинкой, хищные ноздри, смоляные прилизанные волосы, треугольники больших глаз и яркие жемчужины в ушах. Татьяна Воронина оправдывала свою фамилию.

Женщина-птица стряхнула минутное оцепенение, шагнула в коридор. Прощальных слов не последовало, дверь осталась открытой. Образ надменной птицы еще витал в пустом проеме, а я думал, ей бы одежду повеселее да туфли поэлегантнее, получилась бы жутко привлекательная женщина. Она напоминала охлажденное шампанское в закупоренной бутылке. Интересно, если ее встряхнуть да раскрутить проволочку, удерживающую пробку?

Черт! Да что же со мной творится? В последние дни я только на женские прелести обращаю внимание. Тут вся жизнь может загреметь под откос, а я пялюсь на юбки.

ГЛАВА 13

Приход Ворониной разрушил незримый образ Жени, витавший в комнате. Вопросы и намеки следователя вклинились в тот поток мыслей, что владел мной до ее появления. Я закрыл дверь, выключил свет. Стало лучше. Я не хотел думать о трупе, я вспоминал Женю. Что стоят угрозы прокуратуры по сравнению с тем, что меня отвергла любимая девушка?

Наступивший глубокий вечер только усугубил мучения. Я не находил себе места и постоянно думал: а вдруг она меня ждет? Может, я ее не так понял, и сейчас мы оба раскаиваемся? А вдруг она позвонит? Сама. И мы встретимся.

А потом вихрем врывалась вьюга и била по щекам комьями льдинок. Она сейчас наедине с противным Калининым. Старый Папик по-хозяйски дотрагивается до стройного податливого тела.

Ждать в одиночестве стало невыносимо. Я спустился вниз, хмуро сел рядом с Францем Оттовичем.

– Посижу? – вопросительно посмотрел я.

– Посиди, – улыбнулся вахтер. – Ничего, что я теперь на ты?

Я кивнул. Мне, откровенно говоря, больше резало слух, когда такой пожилой человек обращался ко мне на вы.

– Тут про тебя спрашивали, – Франц Оттович словно извинялся.

– Знаю. Ерунда. Что видели, о том и говорите.

Лицо старика разгладилось. Я напряженно уткнулся в телефонный аппарат.

– Ждешь? – по-доброму усмехнулся Франц Оттович.

– Угу, – кивнул я.

– Обещала?

– Нет, – я испустил вздох умирающего слона. – В том-то и дело…

– Тогда сам позвони. – Я?

– А кто же?

Я удивился. Как эта простая мысль мне раньше не приходила в голову? Правду сказал Сашка Евтушенко – от любви глупеют.

– Да, конечно. Надо позвонить. А можно?

– Отчего ж нельзя?

Я прикоснулся к трубке. Сердце заколотилось в десять раз громче, чем на важном экзамене, когда рука тянется за билетом. Негнущийся палец набрал нужные цифры. Сигнал пролетел километры проводов и вернулся длинными гудками. Ладонь вспотела. Трубка сминала ухо. Дыхание задержалась в раскрытых губах. Франц Оттович дипломатично отодвинулся, зашуршал газетой.

Монотонные гудки продолжались. Мне казалось, что каждый последующий гудок громче предыдущего, и скоро издевательский писк услышат во всем общежитии.

– Не отвечает, – я растерянно положил трубку. – А уже поздно.

– Может, спит, – посочувствовал вахтер.

– У нее телефон рядом с кроватью. Услышала бы.

– Позвонишь утром.

– Утром? Это так долго. – Я вспомнил про странный труп в квартире Жени. Меня охватила тревога, голос дрогнул: – А вдруг… с ней что-то случилось?

– Переживаешь? – Франц Оттович понимающе кивнул и неожиданно рявкнул: – Тогда иди к ней! Что ты тут разнюнился?

– Я? Сейчас?

– Измучишься ведь до утра, парень. По себе знаю. Тоже молодым был.

Убеждать меня не потребовалось. С металлическим стоном растянулась старая дверная пружина. За моей спиной шарахнула разболтанная дверь общежития. Ноги неслись по вечерней улице.

А вот уже знакомый двор… Подъезд… Этаж… Мое сбившееся дыхание, кажется, слышно по всей лестничной клетке. Рука поднимается робко, палец осторожно давит кнопку звонка. Я замираю и прислушиваюсь к звукам за дверью. Тишина. На всякий случай звоню еще раз. Уже настойчивее. Дергаю ручку – заперто. Я сажусь на ступеньки напротив двери. Воображение рисует одну трагическую картину за другой. Что же делать?

Еле слышно щелкает замок. Я поднимаю лицо. Дверь осторожно приоткрывается. На пороге фигура, завернутая в розовый махровый халат. На голове тюрбаном свернуто такое же полотенце.

– Тиша, ты…? – Удивленные глаза Жени светятся восторгом. Я вскакиваю:

– Женя, я волновался…

– А я думаю, кто это звонит постоянно?

– Женя… – Я пытаюсь припасть губами к розовощекому распаренному лицу.

– Не надо через порог…

Я вваливаюсь вслед за отступающей девушкой.

– Женя, Женя… – Ладонь сжимает махровую ткань на плече.

– Подожди, хотя бы дверь закрою.

Она тянется через меня к двери. Халат разъезжается. Я тыкаюсь носом в выступающую ключицу. Ее тело дышит теплом и пахнет летними цветами. Мгновенное счастье вытесняет былую тревогу в душе.

– Женя… – мои губы трогают нежную кожу на шее. Это хочется делать снова и снова.

– А я сижу в ванной…

– Женя, милая, – твержу я одно и то же. В голове пусто. Где те сотни слов, что я готовил заранее? Губы поднимаются к щеке. – Женя…

Она смеется, откидывает голову:

– Ты хотя бы разуйся…

Полотенце сваливается с ее головы. Выпавшие влажные волосы касаются моего лица. Запах летних цветов усиливается. Я ловлю ее губы. Они мягки и подвижны. Я вжимаюсь в них, чтобы не потерять. Наши дыхания сливаются. Неожиданно кончик языка проникает в меня. Он живой, что-то ищет и ускользает. Потом стремглав возвращается, и все повторяется. Мои руки на ее спине. Под пальцами я чувствую легкую дрожь. Это трепет лепестка на ветру. Неконтролируемая пьянящая дрожь передается мне.

И вдруг все исчезает.

Мои руки еще сохраняют кольцо объятий, по ним только что скользнули влажные локоны спутанных волос, а из комнаты уже раздается голос Жени:

– Иди сюда.

Я сбрасываю обувь и прохожу. Свет остается за спиной, в комнате темно. Щелчок кассеты в магнитофоне. Женя садится на заправленную кровать. Мягко хрустит матрац, лучами расходятся складки покрывала. Девушка в уютной ямке. Меня тянет к ней. Комната наполняется тихой плавной музыкой.

«Беса мэ, беса мэ мучо…» – звучит чарующий голос певицы.

Я около Жени.

– Ты знаешь, как это переводится? – шепотом спрашивает она.

– Нет.

– Целуй меня. Целуй меня крепче…

Ее руки тянутся ко мне. Я плюхаюсь рядом. Поворот головы, и лицо девушки скрывает тень от волос. Я вижу лишь смутный блеск темных глаз, но они тут же закрываются. А приоткрытые губы жадно сковывают мое дыхание.

«Беса мэ, беса мэ мучо», – просит певица. В ее голосе боль и мольба.

Мы целуемся исступленно, как я никогда не целовался. Мои скованные руки неумело обнимают тело девушки, ладонь сжимает мягкую попку через халат. Я жму и жму одно и то же место и не понимаю, что делать дальше. И вдруг ее ладошка заползает мне под футболку. Тонкие пальцы поднимаются по мышцам пресса и ножами проходят сквозь волосы на груди. Бодрящие мурашки разбегаются по коже от непривычных прикосновений.

Музыка обволакивает меня. В словах певицы бьется едва сдерживаемая страсть. Страсть невидимым облаком заполняет комнату.

Я опускаю глаза. Свет из прихожей падает на колени девушки. Халат разошелся и острым уголком сходится к поясу. Я каменею. Дыхание полностью останавливается. Мой взгляд ощупывает обнаженные бедра и замирает в острие угла. Я впервые вижу треугольник волосков на выпуклой подушечке лобка. Жаркое возбуждение в штанах обретает твердость.

А сладкий голос певицы требовательно шепчет: «Беса мэ, беса мэ мучо…»

Мы валимся на кровать, Женя пропихивает мою руку себе на грудь. Упругий холмик, увенчанный затвердевшим соском, теплеет в ладони. Сладкий туман накрывает пьяной волной. Я парю в чем-то зыбком и уже ничего не соображаю. Приятные волны накатывают одна за другой и поднимают вверх. Я отдался пьянящей стихии и не контролирую свое тело. Оно неподвластно мне и живет по диким законам природы.

Музыка взлетает все выше. Она подстегивает и укачивает.

Скрипнула кожа ослабленного ремня. Живот вжался, пальцы девушки расстегнули джинсы. Ее рука юркнула под трусы и обхватила мою грубую твердость. Тело вздрогнуло, как от разряда электричества. Дрожь разбежалась десятками волн. Ладошка плавно сжалась. И тут жаркая неуправляемая волна хлынула вниз живота. Я расслабился. И сразу же еще один мощный разряд прошелся по телу. Пик энергии уходил через теплое колечко девичьей ладошки. Несколько самопроизвольных пульсаций – и облако, вознесшее меня ввысь, растаяло, а тело в сладкой неге опустилось на кровать.

Замолкая, рассыпались последние аккорды песни. Пока звучала мелодия, я успел воспарить на небывалую высоту и в блаженном полете вернуться назад. Я заглянул туда, где никогда не бывал.

– У тебя раньше девушки были? – шепотом спрашивает Женя.

Мы лежим, откинувшись, рядом друг с другом.

– Нет, – честно признаюсь я.

– Сходи в ванную, – советует она.

Я плетусь в ванную, поддерживая расстегнутые джинсы. Я их так и не снял, и чувствую себя полным идиотом. Из открытого крана мощно бьет вода. Я смотрюсь в зеркало. Щеки наливаются стыдливым румянцем. Я плещу и плещу в лицо холодную воду. Жар отступает медленно.

Когда я вернулся, комната была освещена, музыка выключена, недавнее чарующее обаяние бесследно испарилось. Женя сидела за журнальным столиком. Кудряшки ее волос были как-то хитро подобраны. В руках она держала коричневый кожаный портфель.

– Это от Андрея осталось, – сообщила она. В ее глазах была нескрываемая грусть.

Я сел напротив:

– Что в нем?

– Бумаги какие-то. Я хочу, чтобы ты выбросил портфель. Подальше. А бумаги сжег.

Я пытался поймать ее взгляд, но видел только опущенные ресницы. Молчание затягивалось.

– Он пришел в тот день с этим портфелем? – решил выяснить я.

– Да.

– Бутылка коньяка была в нем?

– Да. – Женя по-прежнему не поднимала глаз.

– А ты помнишь, Калинин сказал, что он отдал Андрею коньяк?

Женя молчала, ее губки сжались.

– Видимо, это та самая бутылка и была, – продолжил мысль я.

Женя вскинула голову:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Получается, что Калинин специально дал бутылку с ядом своему помощнику.

– Нет! – неожиданно резко ответила Женя.

– Ты что-нибудь знаешь?

Женя ответила после долгого молчания:

– Юрий не мог этого сделать.

– А какие у них были отношения?

– Нормальные. Даже дружеские. Они вместе три года работали. Юрий покровительствовал Андрею. Я знаю, что он во многом ему помог. По бытовым вопросам и по-человечески.

– Да, ситуация… Все-таки кто-то впрыснул в бутылку яд. Ты не помнишь, во сколько улетел Калинин и во сколько к тебе пришел Воробьев? – Я сознательно называл их по фамилиям. Мне не нравилось, как Женя произносила имена этих мужчин.

– Я не хочу больше об этом. Ты выбросишь портфель?

– Да, конечно, – я протянул руку, открыл замочек. В портфеле оказалась одна объемистая папка, завязанная тесемочками.

Женя двинулась к выходу. Около двери она остановилась и вопросительно взглянула на меня:

– Мне пора спать.

Это прозвучало как «До свиданья».

– А может… мне остаться?

Она молча покачала головой. Я подошел к ней, попытался обнять. Она выскользнула.

– Когда мы с тобой встретимся? – спросил я.

– Тиша, зачем я тебе? У тебя еще будут другие девушки… Лучше.

– Женя, ты самая…

– От меня одни неприятности.

– Женя…

– Не надо, Тиша. Иди.

– Женя. Ну… в следующий раз все будет по-другому.

– Иди, Тиша, уже поздно.

Я вздохнул и наклонился, чтобы ее поцеловать. Она подставила щеку.

Я медленно плелся знакомой дорогой в общагу. Я чувствовал себя как студент, не сдавший экзамен, которому объявили, что пересдачи не будет и он отчислен. На полпути ко мне пристала дворняга и молча трусила сзади. Наверно, своим видом я напоминал побитую собаку, и она признала во мне родственную душу. Так мы и пришли к общежитию унылой парой. Я посмотрел в морду упрямой попутчице и с удивлением признал в ней Шавку с пляжа.

– О, да это ты, Шавка! Опять колбаски захотела? – Я посмотрел в умные глаза мохнатой собаки. – Стой здесь, под окном. Сейчас тебя чем-нибудь угощу. Поняла?

Шавка покорно села и задрала морду.

Я вбежал в комнату и метнул портфель на кровать. В дороге я совсем о нем забыл и только сейчас вспомнил, что обещал от него избавиться.

– Кончай шуметь, полуночник, – лениво проворчал Сашка Евтушенко. Он лежал в кровати и читал какой-то учебник.

– У нас жратва есть? – крикнул я, игнорируя замечание.

– Печенье и чай.

– Печенье не пойдет. Нужна колбаса.

Я открыл окно. Шавка сидела на прежнем месте. Если собаки умеют улыбаться, то, увидев меня, она так и сделала, радостно продемонстрировав все свои зубы.

– Зачем тебе? До утра подождать не можешь?

– Не мне, а ей. Я обещал.

Сашка в трусах подошел к окну, посмотрел на бездомную псину:

– Придумаешь тоже…

– Слушай, а у девчонок наверняка колбаса есть.

– Они запасливые, – согласился Сашка.

– Схожу-ка я к Карповой.

– Да она уже спит.

– Разбужу! – Я ринулся к двери.

– Погоди, – остановил меня Евтушенко. – Лучше я. Я пристально взглянул на друга:

– Это верно. В позднее время надо принимать только близких людей. Ты ей скажи, что это для нас.

Через несколько минут Шавка быстро заглотала три больших ломтя полукопченой колбасы. Ее подобревшие глаза продолжали с надеждой пялиться на меня.

– Прости! Всё! – крикнул я. – Дальше сама крутись. Шавка понимающе потупила морду.

– Что ты с собой приволок? – спросил Сашка, когда я прикрыл окно.

– Портфель нашего покойника.

– Зачем? Ты с ума сошел! Это же улика!

– Честно говоря, хотел выбросить по дороге, да забыл.

– Ох, и вляпаемся мы с тобой.

– Ложись. Все нормально. Там какие-то бумаги, я почитаю, а завтра разорву и выкину.

– У нее взял? – Да.

– Сама дала?

– Да. Ты чем-то недоволен?

– А вдруг она нас хочет подставить? «Волга» уже на подозрении, зажим для галстука нашли, а тут – такая улика в придачу! Обнаружат – не отвертимся!

– Ага! Сейчас заявятся опера с обыском и арестуют нас. Вспомни, как ты со «скорой помощью» психанул. Кстати, ко мне приходила…

Я хотел рассказать про визит следователя, но осекся на полуслове. Лучше не нагнетать страсти.

– Кто приходил? Куда?

– Ерунда, это мелочи. Ты лучше скажи, где так долго с Карповой пропадал?

– Где, где. Гуляли. Я же не спрашиваю, откуда ты среди ночи возвращаешься.

– Сам догадался.

– Вот-вот! Сегодня никого вывозить не потребовалось? Трупов новых нет?

– Да ну тебя!

Я вывалил содержимое портфеля на кровать. Выпала одинокая зеленая папка. Пальцы расшнуровали тесемки, ворох бумаг рассыпался по полу.

И тут в дверь постучали. Требовательно. Настойчиво. Казалось, если мы не откроем, дверь взломают.