Текст книги "Исполнитель"

Автор книги: Сергей Рублёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Рублёв Сергей
Исполнитель

Сергей Рублев

ИСПОЛНИТЕЛЬ

Видели,

как собака бьющую руку лижет?!

(Вл. Маяковский)

Честно сказать – достали меня. Этим и объясняю то, что сделал. Только не говори мне о предопределении или, чего уж хуже детерминизме, терпеть этого не могу! Сделал и сделал, чего уж теперь... Сейчас вот сижу и не знаю, сколько мне еще осталось так сидеть. Но не жалуюсь покайся, брат, коль сам виноват... В чем? Если б сказал, небось, решили бы, что сдурел, или лихой славы ищу – видано ль дело, брать на себя такое! Я бы и не брал – да больше, видать, некому. А почему так вышло... Что ж, могу и рассказать – не понаслышке, что ценно! Может, разберешься, раз уж мне не дано.

...А начну с того, что мне многое дано – как пить дать, божец горы своротил, чтобы в меня впихнуть побольше! Только не в прок – как селедка в арбуз. Ну и судьбина-мамочка не подкачала, выбрав родиться в самой что ни на есть пролетарской среде, да еще в этой пятимиллионной трущебине на болоте. Не надо было мне здесь появляться, ох не надо! И памятников этих не надо, и дворцов – прожил бы и без них где-нибудь в тундре или там в тайге, и чтоб до ближайшего жилья не меньше сотни верст. Да что говорить... Ладно, замнем. Дальше было детство. Не золотое, но и не сказать, чтобы совсем уж беспросветное – не хуже, чем у других. В школе перебивался с тройки на тройку, похерив домашние зады – лучше с приятелями пошататься или в футбол поиграть. Ни в каких-таких кружках не занимался, но и на учете в милиции не состоял... Существовал, в общем – серое на сером. Может, до времени это меня и спасало... Сейчас вот думаю, а как бы все сложилось, родись я в семье, например, академика (ну, из тех, кто еще не совсем импотент)? Не знаю – может, еще хуже... Но почему-то я в это не верю. Ладно, хоть в школе тупицей не числили иногда работал мозгами, а не той губкой, что у многих мозги заменяет. Знаешь, небось, процесс – рты-поры пораскрывают, как коралловые полипы, а педагоги эту ихнюю губку орошают знаниями, чтоб впитывала. Спросить бы, из какого места... Ну, орошают. Это место у них завсегда заместо мозгов – произросло, понимаешь, из той самой губки, разбухло – и ну давай! По себе знаю, как разберет охота поучать, тянет хуже, чем на баб, ей богу! Да нет, не хаю я учителей им, бедолагам, не позавидуешь. С таким быдлом, как мы, любая поучалка виснет. Наверное, я еще и от той самой жалости из школы ушел – в путяге проще, там насильно не учат, ну и не достают любознательностью. А я еще в пацанах понял, что лучше не задевать других – тогда и они тебя не обидят. Короче – не высовывайся. Но бог-то, он что, зря мне такой подарок сделал? Вот именно – божий дар. К чему вот только – если бы, к примеру, я считал, как машина, или сочинения строчил, или хотя бы прыгал дальше других... Вундеркиндам житье хорошее, позавидуешь. Я и завидовал, пока не скумекал – сам-то я не хуже, только тем, что я могу делать, лучше не хвастаться. Даже и названия этому нет – так, суеверия одни... Что могу? А вот как на духу все! Не веришь? Конечно – вот и те мздыри не верили, пока не запузырились. Давняя история, и вспоминать неприятно – меня после этого в школе "колдуном" прозвали. Почтенное прозвище, не ко всякому пристанет... Что за мздыри? Ну, как их еще – трясуны, жималы... Трясут мелочь с младенцев, знаешь ведь, небось, не в гимназию эту ходил. Хотя, может, там свои гаврики есть, еще похуже наших. Но нам и наших хватало – дошло уже до того, что младенцев на правеж ставить начали – это их-то! В конце концов, когда за одним "скорая" приехала, терпение лопнуло – собрали мы шоблу человек десять и устроили самосуд посредством битья. Да только мздыри – не младенцы, и после той веселой ночки житья нам не стало. Обложили, как волков – со всей округи собрались, и не мелочь, а здоровые парни из тех, что по крупному трясут – решили, значит, защитить подрастающую смену. Не прошло и недели, как пятерым из нас рыло начистили, да так, что еще раз пришлось "скорую" вызывать. Тогда на меня в первый раз нашло...

Остался один в пустой школе – парня увезли, все разошлись, только где-то внизу уборщица ведрами гремит. А я сижу себе на ступеньках лестницы и думу думаю. Думаю? Куда там! В голове крошево из каких-то недомыслей, а главное – ненависть к этим подонкам. То есть ненавидеть-то я их всегда ненавидел, но тут... Не знал, что можно испытывать такое. Словно плотину прорвало, и затопило меня по самую макушку в этой самой ненависти – ни вздохнуть, ни охнуть. Если б я тогда догадался, откуда ее столько... Не догадался, не подумал, да и не мог. Поздно уже было. Сижу я, значит, у лестницы перила грызу, а перед глазами все еще мигает, как сигнал у "скорой"... И вдруг – бац! Вижу. Что вижу? Я бы объяснил, кабы смог. Вижу, как эта ихняя подлость устроена, и все. Знаешь, будто нитки у марионеток – за какую дергать... Нет, не так – проще еще... Ну, не объяснишь. Но что делать, знаю – ясно, как в фонаре. Главное, не остановишься уже, так и катит, того гляди, на хвост наедет. Ну, схватился я – и домой. И, понимаешь, всю дорогу иду – ухмыляюсь во весь рот, будто репу съел. Видать, нехорошая то было ухмылка – детвора во дворе сразу притихла... Да мне-то что – шмыг к себе, и за дело – инструмент, благо, под рукой, материал тоже кое-какой нашелся... В общем, соорудил я диво. Диво-выверт с названием "дергунец". Машина не машина – чучело из проволоки и пары костей. Но действовало безотказно. Действовало как? Просто – подстережешь кого из шайки в тихом месте и покажешь шутки ради. Ну, сначала, как водится рот до ушей: "Гы-гы-гы! Ты че, съехал, Кривой?" Я стою – жду. Он тоже. И вдруг сразу делается серьезный такой, смурной, словно вспомнил что-то – и мимо, мимо норовит, как бы и не замечает... Да только шалишь! Все, голубчик, попался, и отныне на роду тебе написано очутится вскорости в больнице с парой переломов, а то и с чем похуже. Почему? Потому что это вот чучело так врезается в память, что вроде бы и забыл ты его – ан нет, в самый неподходящий момент – улицу там перебегаешь или купаешься – вспомнится. Да не так, как умершая надысь пратетя – вздрогнул и плюнул. Нет, тут все остальное забудешь... Иногда одного неловкого движения достаточно, чтобы загреметь – а тут словно кто под локоть толкает. Глядишь, вот и поскользнулся перед самосвалом, или вынырнуть забыл; или рука дрогнула, что бревнышко держит центнера на два – и ты уже под ним грудой обломков. Один ли хрен, под самосвалом или под бревном...

Всех я их запомнил, голубков – как стояли на переменках кружком, зубы скалили; как издевались: "Что, Кривой, куклу завел? Может, и в штанишки прудишь, гы-гы-гы!. . " И как все меньше их было. Первый погорел через три дня – поражение электротоком. Еще двое отравились какой-то химической бурдой – убей, не знаю, связано это с "дергунцом" или нет. А когда еще одного с переломом обеих ног увезли, оставшиеся попритихли. Только глазами зырк, зырк на меня, и в шепот. Почуяли. Вокруг тоже попритихли что происходит, непонятно, но что-то происходит. И тоже – на меня. Хоть вообще на уроки не ходи... Пришлось притвориться деревянным и терпеть. Недолго – через месяц ни одного в школе не осталось, и я зарыл "дергунца" на пустыре. Надеюсь, он уже сгнил... Может, конечно, кто и посейчас жив, только не верится – с этой пиявкой в мозгу... Нет, не верю. Жалко их не было. Вот жутко – это да! Иной раз спать не мог – все мучился... А черт его знает, как это называется – совесть или еще как. Сделанного не воротишь – это я точно знал.

В школе меня побаиваться стали – уважение оказывать. Некоторые в прихлебатели набивались, и, что самое противное – в ушко зашептали, сволочи! "Того-то, – шепчут, – и того-то ты... Это... можешь? Да он, паскуда такой, знаешь, что о тебе говорил! А слабо доказать?" и т. д. Что отвечать на такое – матерщиной разве... Вот еще причина, что в школе не задержался. Уже учителя коситься начали – слухи-то ходят... А вот что два самых моих закадычных приятеля на мотоцикле перевернулись, это факт. Хорошо, живы остались... Но ко мне после этого – ни ногой, что один, что другой. И в школе обходили незаметненько так... Не стал я выяснять – они молчат, ну и я... И без того на душе муторно. Проще всего – уйти. Ушел... Да только недалеко – вот он я, сижу, дышу воздухом. Пожинаю плоды. Что посеешь, то и пожнешь – народная мудрость, и нишкни перед ней. А из-за чего? Все из-за того же – только если после мздырей обошлось парой бессонных ночей, то ныне расплата малость покруче... Помнишь, небось, недавнюю заваруху? Вот-вот – из-за меня. Смешно подумать – целый город на рога поставил. Если б узнали те сволочи – и часу бы не прожил. Хотя может, наоборот, посулили бы золотые горы... А один черт, пристукнули бы потом. Кто? Так, можно сказать, что те же мздыри, только рангом повыше, и трясут они не младенцев, а всех нас. Ух, как я их ненавидел после путейства! Круглопузые клопы, крестные папаши и крестные мамаши, разжиревшие на нас и на нас же срущие, эдак – с ленцой. Быдлу, мол, сойдет за патоку. Куда не сунешься, теперь один разговор – "гонибабки". Расползлась зараза... Подонки, фарца, мелкое жулье выперло на поверхность, расфуфырилось, завоняло – новые люди. В компании если скажешь, что рабочий посмотрят, как на придурка и отодвинутся – сгинь, сгинь, нечистый! И продолжат бесконечные свои разговоры о долларах, ценах, золоте, о том, что и где дешевле суетятся, брызгают слюной, считают копейки, болтливо хвастаются жратвой, квартирами, машинами, сервизами... Откуда их столько? Вроде и воспитывали нас, помнится – не деньги любить учили; кто в космонавты хотел, кто в учителя, кто в доктора... Ну, в доктора и сейчас не прочь – там платят неслабо, а вот в космонавты – уволь, не заманишь.

...В общем, потихоньку, полегоньку, а становилось мне невмоготу, как видел, что творилось вокруг. Главное – люди как менялись. Сегодня человек, а завтра, глядишь – вошь захребетная, с улыбкой – чмок, чмок... Жирец наедает, спешит. Кому надо задницу полижут и опять за свое. А сколько их! Целое клопиное государство – ларьки, магазины, банки, биржи, всякие конторы – все чмок, чмок! И я со своей нищей зарплатой кормлю их самих, их задастых отпрысков, их породистых опять же задастых! – болонок, их задастых шлюх и холуев... Тошнило меня уже от одного вида глянцевых упаковок – как они от моего взгляда не сворачивались в трубочку... Нет, не объяснить. Это как жить в унитазной дыре, что сверху, что снизу – дерьмо. И за всеми этими блестящими упаковками – оно же.

...Жил дальше – а что делать? Друзей вот растерял... Да были ли они? А ее... Ее видел издалека, в БМВ, с каким-то хлыщем. Кого ее? Дудки! Уж об этом-то я промолчу – не хочу душу травить. Одно скажу – верил я этой сучке с шестнадцати лет. Как оказалось – с шестнадцати лет она и начала. И все – без комментариев!

...Не знаю, как тогда до дому добрался. Перед глазами темно, как после стоваттной "свечки", в ушах звон... Как услышал я этот звон, так все понял. Это у меня как предупреждение – сейчас накатит. После того раза такое со мной случалось, но как-то минуло. И я старался глаза зажмуришь и только молишься кому-то – Христу, Будде или своему холодильнику, в который уперся лбом для охлаждения. Холодильник, так тот помогал... На сей раз не помог. Я и не хотел. Решился. И сразу стало легче – не надо ничего давить в себе – плыви по течению... Вот оно, это течение, подхватило – прорвало плотину. Ух, какая это была силища! Точно тебя стало в миллион раз больше, и ты продолжаешь расти – нет, не ты – уже не поймешь кто, но с одним желанием – мстить! Все вот это вдруг сглотнуло меня одним глотком... В общем, минуты две я сидел оглушенный. Как ни странно, это оказалось даже проще, чем со "мздырями" – всех под одну гребенку, и баста! Честно – я и сам не знал, что буду делать – но такая злоба обуяла, что уже чуть не давился ею. И еще – где-то глубоко эдакая палаческая ухмылка сидела... Но все равно – честно! – не знал. Знал только, что если не сделаю – сдохну от злости, ей-богу, не вру! Даже стихи какие-то вспомнились из школьной программы... как это там: "Горы злобы аж ноги гнут... Даже шея вспухает зобом... Лезет в рот, в глаза и внутрь, оседая, влезает злоба". Вот это я и чувствовал – буквально. А... что делал? Как сказать... Машина? Вроде... Только все равно неправильно. Машину делают, чтобы она работала. Эта... делалась не для работы. Исполнение желаний не работа. Я хотел невозможного – это сейчас понимаешь, а для невозможного требуются невозможные средства. Ни один педант не догадается, что можно сотворить при желании! При н а с т о я щ е м желании...

...Только не спрашивай – как, все равно не скажу – просто не знаю. Нашло... Вспоминаются какие-то обрывки, как после сильной попойки но им и верить-то нельзя! Такая чушь – не присниться... Стены куда-то плывут, а вокруг – взлохмаченный дыбом линолеум дергается – шварк, шварк... Зачем-то опять холодильник-истукан, только вывернутый наизнанку – открываю дверцу и снова попадаю на кухню! Почему-то на кухне все творилось – видать, это самое место в доме, где вольготно всякой нечисти. И мне тогдашнему... Одержимый, одно слово. И вкалывал, как проклятый – что, зачем? – ни мысли, словно автомат какой, терминатор, прости господи и помилуй. Дальше помню смутно врезалось только намертво, как стою в сортире и медленно выливаю в унитаз ананасовый компот из банки, с эдаким сладким содроганием чувствуя себя извращенцем. Ну, если точно – так оно и было.

...Эта штука не могла работать в принципе. Беспринципная машина. Аморальный механизм – смешно? Сейчас мне почему-то не до смеха. Очнулся я спустя черт знает сколько времени – по-моему, суток трое. Сначала не понял, где нахожусь... Голова болела адски – плюнув на кухонное безобразие, дотащился кое-как до дивана и залег часов на двадцать. Вот, пока я спал, и началось...

...Машина заработала? Как бы не так! Не могла она заработать – не для этого делалась... Для чего же тогда? А черт его знает... Может для того, чтобы отделаться от нее раз и навсегда. Так же, как в свое время от "дергунца" – но для чего я его делал, хоть догадывался, а эта штука... Она просто была/жила. Я ее даже не назвал никак "штука", и все. Сейчас мне все кажется, что, может, если бы ее назвали по человечески, обошлось бы полегче... Глупо, конечно – но в этом деле глупость иной раз мудрее мудрости.

...Проснулся я от тишины – словно толкнул кто: "Не спи!" Гулкая такая тишина, подозрительная... Лежу, прислушиваюсь, спросонья ничего не понимая – какой нынче день на дворе? Не вспомнить... А вспомнил совсем другое; и сразу вскочил. Стою – а тишина-то за окном! Только листья шуршат, да где-то далеко сирена завывает. "Что же, – думаю, такое я натворил?" Однако, как ни старался, ничего не вспомнил, только голова заболела. Махнул рукой на все и побрел на кухню чай ставить.

...Нет, не добрел я до кухни – повернул в ужасе и ринулся назад, в уютную свою комнатенку, словно страус – зажмуренной головой в песок. Страшно... не то слово – жуть какая-то пробрала. Это тебе не "дергунец", это... В общем, штука, и все. Или, если буквы переставить, тоже подходяще – только кто эдакой "шутке" посмеется... Хорошо, что успел отвернуться – на глазные яблоки будто надавило, и расфеерился передо мной букет чернильных клякс. И мурашки дерут медвежьими когтями. Кто сказал, что от мурашек не мрут? Я не рискнул проверить... Отдышался кое-как, а потом, по здравому размышлению, накинул куртку и пробкой вылетел за дверь – ей-богу, не мог больше оставаться наедине с этой... этим... Выбежал, в общем, на улицу. Усекаешь? А в городе – второй день д а в и л ь н и.

...На улице, на удивление, было пусто, и я все пытался вспомнить, какой сегодня день – похоже, воскресенье? Вокруг как вымерло. Дошел аккурат до остановки трамвая, прежде чем углядел первого прохожего. Ну, этот скорее пробежий – выскочил из "Форда" да как почесал! Я аж рот раскрыл – ну и дела! Упитанный такой, с дипломатом... Смотрю, дивлюсь – куда это он? Так и не узнал, куда... Да, точно – давилка. Тогда впервые у меня на глазах сработала... Будь оно все проклято – я же не так хотел! Хотя – бес его знает, может, и хотел... Но все равно не так – уж больно нелепо как-то, по детски, от обиды на весь свет! Страшненькая обида-то... Что-то пакостное в ней, дурнотное средневековый бред вроде "Молота ведьм" или еще похлеще. Как увидел я, что с толстяком сделалось... Только что бежал, торопился изо всех сил, бедняга – аж пот на лице выступил, блестит. И вдруг его с каким-то особенно противным мокрым чмоканьем вмяло в асфальт! Будто огромная нога опустилась на гадкое насекомое... А потом, раздавив, еще эдак с хрустом растерло!

...В глазах потемнело – чуть не стравил, только нечем желчью блеванул. Какая-то розово-осклизлая каша с кровяными прожилками... А уж крови-то! Чуть не пол-улицы залило. Стою, оцепенев, ничего не соображаю, а из "Форда" вылазит мрачный верзила в вылинявшей джинсовке и смотрит на эту кляксу как малый ребенок на пролитое мороженое – и жалко, да не поднимать же. Плюнул, зыркнул в мою сторону: "Что, мать твою, несладко? Уже второго придавило, е... б... !" Тут только я заметил чуть подальше еще одну кляксу, только повысохшую – громадное бурое пятно на асфальте... И понял, куда бежал толстяк – еще дальше, прямо по курсу, блестит золотом вывеска "Интро-Банк". И верзила подтверждает спокойно: "Все, накрылось правление... Нынче должны были совещаться. Не успели... Этот последний". Еще раз плюнул, сел в "Форд" и укатил. Оставив меня наедине с этой красной лужей... Да только не думай, что я там остался разводить мировую скорбь! Почесал не хуже покойника, хоть и тяжко – в брюхе крутит похуже, чем с перепою, в башке стучит... А кругом ти-ихо. Только мухи жужжат.

...Эту неделю, наверное, долго не забудут. Так же, как Варфоломеевскую ночь. Город вымер – даже за хлебом боялись выходить. Потом уж разобрались, что давит богатых – осмелели, про бога вспомнили... Смех, если подумать – божья кара в одном, отдельно взятом городе! Содом с Гоморрой... Я-то помалкивал да и то, прослывешь сумасшедшим. Не по себе было, как вспоминал толстяка... Однако сделанного не воротишь – это я еще с "мздырей" крепко запомнил. Взялся за гуж – тяни, все равно ничего другого не остается. Все же веселья мало было, как брался за газету – в первый день несколько сот трупов, во второй... Потом поумнели, по домам отсиживаться начали – под крышей, вишь, не давит. Вообще быстро эту механику раскусили – вскоре начали печатать квоту риска – то есть, с какой суммы какой риск. С десятью миллионами, например, под небом походишь пять минут, с двадцатью – около трех... Поначалу хоть квота была приличной – давило тех, у кого действительно большие деньги. Много ли таких наберется? Мне эти деньги и за сто лет не скопить ну, и злорадствовал... Дурень. Забыл, как с "мздырями" обошлось... Вот то-то – не обошлось ведь! Так отрыгнулось...

Значит, существовал я эдаким розовым щенком дня три – домой заходил редко, отсиживался на работе, иногда и ночевал там, а когда у кого из знакомых... Не лежала у меня душа к тому, что на кухне завел – и думать об этом боялся. На улицу, понятное дело, тоже не очень лез давилка, если поблизости плюхнет, придавит вместе с виновником и не спросит, сколько трудовых грошей скопил. Народ стал пуганым. На улице друг от дружки шарахаются – поди, узнай, кого в следующий раз... Транспорт перестал ходить – водилы соглашались только рабочих по утрам развозить уж среди них-то миллионер вряд ли затешется. В общем-то не так уж плохо шло поначалу, как последнего брокера – или кого там? – придавило. Стали даже потихоньку выползать на свежий воздух... А воздух действительно казался свежим – идешь, и никаких тебе наглых витрин, что в лицо плюют каждому прохожему – не про тебя, мол! Позакрывали не все, правда. И ларьки некоторые остались – но и те... Кто там сидит – не хозяева, продавцы, сами деньги до получки считают. Н-да... Думал, все кончилось. Оказалось, только первый круг. А сколько их... Девять? Это у Данте. А у нас сколько накрутишь... И тут не до счета.

...Очередной визг подняли с субботы – на улицах опять опустело. Квота сократилась вдвое – те, у кого больше пяти миллионов, трясутся по квартирам, остальные гадают, сколько еще осталась ждать – то ли само пройдет, то ли пока всех не передавит. Бродят смутные слухи о каких-то погромах в богатых домах, по стенам расклеены листовки с призывами избавиться от паразитов раз и навсегда – и с нами Бог! В уголовной хронике появились первые сбитчики – это те, кто всей компанией какому-нибудь бедолаге незаметно одолжат до пяти миллионов и ждут, чем кончится. Действовало безотказно – если не успеет в течении пары минут избавиться от деньжат. Иных какие-то подонки силой выволакивали и бросали посреди улицы – развлекались, гады, добежит не добежит. Самые умные вкладывали деньги в дома, машины оказывается, давит только тех, у кого наличность, или там золото, камни – ну, все, что вместо денег. Эдакая вульгарная политэкономия марксизм, не марксизм... Мраксизм, короче. Так что по настоящему богатые почти не пострадали – так, мелочь, перекупщики... Но сколько их передавило! Хорошо, детей вовремя догадались вывезти – благо, лето. Тут деньги нашлись! После того, как и в мэрии кое-кого придавило... В общем, словно катком по прошлись по городу – чисто и мертво. Кавказцев, так тех и за сто верст не видать – на рынках тишина, благодать, кроме овощей ни хрена нет. То есть, хрен-то как раз и есть, а фруктов нет ну, кроме, разве, яблок – смелые люди, видать, торговали. Да о чем я! – черт, сразу и не сообразить – тут людей давит, а я о фруктах... Не в них печаль. Не кончается все это вот что. Как костер, пока все топливо не выгорит. А топлива у нас... И можно представить, как это мне все обрыдло. Если после "мздырей" я спать не мог, то сейчас... Словно проклятый. Словно хожу по колено в кровавом дерьме. Да-да – буквально, как наяву, и все время хочется вымыться. Начал бояться за свои винтики – как бы с резьбы не сорвало. Но окончательно доконало, представь – теннисиста одного... У нас в городе... Нет, не хочу и вспоминать – уж больно тошно. Корт потом отмывали... Это аккурат после выигрыша – не успел еще даже кубок этот свой получить... Тьфу! Ну и... Вроде последней капли мне и не хватало. Света не взвидел, до того тоскливо стало, и, как обычно, наехала на меня эта дурь. Да только как! Если раньше телегой, то сейчас чугунным катком. Вот я и почувствовал, как это – когда давят... Тут уж ничего не поможет – понял сразу. Сиди и жди, чего выйдет... Сидеть-то и не пришлось – потащило меня со страшной силой. Пробовал упереться – куда! Чуть руки не пообрывал – закон тяготения поменялся – и чую, чую, куда тащит-то! И внутри все обрывается, в глазах темно... Все. Точка. Теперь уже – точка... Пошел я... К себе. Уж все равно стало... Пошел. Трясусь весь – если кто видел, небось, за припадочного приняли. Да кто внимание обратит на еще одного психа – ноне урожайный год, много их по городу бродит... На мое счастье, до дому было рукой подать два квартала (у знакомого телевизор смотрел). Дошатался до двери – уже плохо помню, как открыл, лица не чувствую, руки немеют, как отнимаются, а я все пру – и понимаю ведь так ясно, что против себя самого и пру, но что-то несет, и страшно – не остановиться... В общем, накатило окончательно, и больше ничего не помню, хоть убей... Тогда и наступила пауза.

Пятого? Нет, шестого, в понедельник – точнее, часов в пять вечера... Первое, что увидел и запомнил – циферблат будильника. Он у меня электрический, завода не требует, так и тикал все это время... Пять часов вечера – за окном темно, небо затянуло тучами – сроду таких не видел – низкие, хмурые... До этого-то все ясная погода была – сейчас на это ссылаются, тоже – причину нашли. А впрочем, кто его знает все может быть... То есть, до такой степени все, что диву даешься!

...Лежу я себе, даже не знаю, на чем, отдыхаю. На душе спокойно так давно так не было, уже и забыл, что вообще бывает... Словно уже завещание написал. Тучи все гуще – уже чуть не в окно лезут, но тихо – ни грома, ни дождя... Наползают. Лежу, цепенею – мыслей никаких, вот-вот корни пущу. И вдруг, без перехода день. Те же тучи, та же хмарь, но все по другому, как будто солнце выглянуло. Ожил – вот такое ощущение. Оцепенение как рукой сняло – вскочил, осмотрелся... Все по-прежнему. Но это в комнате – оказывается, я в комнате на диване прикорнул. Сделал пару шагов, заглянул в кухню – а сам дверь рукой придерживаю – боязно все-таки. Ничего... Никакой мути, ничего просто разгром полный пол в лохмотьях, из шкафов что-то длинное свисает, как мох вермишель, наверное. Любимый холодильник тут же. Открыл – даже лампочка зажглась. Посмотрел, закрыл... Смех, ей богу – весь город в страхе, чуть не тысячу человек задавило, а тут какая-то ветхая кухонька. Во бред! Я чуть не расхохотался, так на душе легко стало. Как будто глотнул чего-то веселящего. И не бывает никакой боли на свете, и не случается в мире никаких несчастий... В общем что-то вроде местной анестезии, пока действует – блаженствуешь. Зато потом...

...Отходняк начался через час. Час безоблачного счастья – стрелка в нулевом положении, полное равновесие и невесомость. Тогда я еще не понял, что произошло, думал – все кончилось... И единственными последствиями останутся лишь бурые кляксы на асфальте... Вот как эта мысль пришла, тут наркоз и перестал. Аккурат в 18. 00 – даже время заметил. Мудрено пропустить – с этого времени совесть начала пережевывать меня своими желтыми тупыми зубами. Тут особенно ощущаешь, как прекрасно мир может без тебя обойтись, и как это было бы здорово и прекрасно. Поневоле начнешь завидовать самоубийцам – у них всегда есть запасной выход... Но у меня этого выхода не было приходилось терпеть. И вот, с какого-то времени этого терпежу меня начало дергать. Нет, не эпилепсия – злоба. Скорчило вдруг меня ненавистью страшной силы – и к кому? К таким же, как я, бедолагам! "Быдло, быдло!" – хриплю, в ушах знакомый колокольчик надрывается... За все трупы всмятку, за кровищу на улицах, за накопленный страх, за погромы – за все, за все! Подхватывает этот мутно-сладкий поток, тащит куда-то – знакомым маршрутом! И вдруг со всего маху – об каменную стену. Треснуло меня по лбу, глаза раскрыл – сплошные радужные переливы... Зато в мозгах ясность полная. Потому – понял я, наконец, что за чертов божий дар мне достался, и откуда эта ненависть берется. Не моя это ненависть. Нет! Это же тех, пуганых клопов – но как она до меня доступ-то нашла? Все я припомнил разом – и школу, и "дергунца"... Нет, не колдун я. И вообще – никто. Приемник... Точно – радиоприемник, только принимаю не "Европу плюс" и не "Маяк", а людей – настраиваюсь на их волну, на их желания... И исполняю их! Тогда, в школе, все хотели избавления от шайки. Я хотел того же, я использовал силу всех – и сделал это. А "давилка"... Бог мой, сколько же миллионов народу хотело этого? И я, могучий побирушка, тем и могуч, как Отец-река батюшка, вбирая в себя все ручейки-ручеечки. Ох, как обидно мне стало! Со всего маху да мордой об пол "дергунец" ты, голубчик, марионетка е...я, карманный палач... Уже звону в ушах поубавилось – теперь я с е б я ненавидел. Дерьмо, кретин! – каких только слов не испытал на своей особе, во сне таких не приснится. Вот уж к этому-то точно – божий дар!

...Когда прошел запал – начал слушать. Себя – кроме ведь нет никого... Зябко мне стало – не ушла злоба, нет. Затаилась и ждет. Теперь-то я знал, чего ждет – крови, изуродованных трупов... И зацепенел, замлел – потому, страшно представить, если вновь начнет давить, а теперь уж – и вовсе безвинных. Тех же работяг с заводов, нищих инженеров, бомжей, беспризорников, бабушек и дедушек... Дак и я же один из них! Тут уж стало страшно по настоящему – до того все других касалось, а вот теперь... Меня, меня может задавить эта дрянь! Посмотрел я на свою руку, что, как чужая, ходуном ходит на колене... Решай, брат. С кем ты нынче – с теми, кто давит? Тогда надо стать одним из них. Это ведь несложно – заработать миллион. Стрясти с кого или грабануть походя... И жить после этого.

...Чуть не вывернуло меня наизнанку от тошнотных этих мыслей – будто патоки нахлебался. Не-ет, кем хочешь буду – палачом, убийцей, но не предателем! И рванула вновь злоба на толстых и сытеньких – даешь, поганцы, свою клопиную жизнь! И – как я устал от звона в ушах... Ведь что получилось – не хочешь исполнять одно, исполняй противоположное. Но быть-то кем, если оба они во мне?! И гады эти, прибогатые – и их мне стало жалко, бедолаг с "дипломатами", хозяев жизни этой жалкой... "Хватит уже! – вопит что-то внутри – Хватит! Пусть живут, как смогут – может, дети у них подальше от яблони откатятся... " Качает меня туда, сюда – качает маятником, но не прибиться уже ни к одному из берегов. Ненависть стала появляться уже к самой этой ненависти зачем она? Прилипла, как липучка, и без нее теперь – никуда?! Хватит! Баста! Идите вы... Люди, людишки, хари обсморкнутые отвалите все! Я – сам... Сам себе... Я сам себе свет! Я сам себе бог... М-ми... милосер-рд! (грохот, как от обвала) Даешь! Даешь, твою мать... Уррра! Урр... Урр... ... ранг нах остен! Рот фронт, но пасаран... сран... срам... (какие-то паровозы затутукали); о... а... кт! бы... ы...

Он!

Он – у небес в воспаленном фоне,

прикрученный мною, стоит человек.

(Вл. Маяковский)

Я здесь.

Не бойся, сижу, где сидится – на облупленной садовой скамейке. Одна рука вправо, другая – влево... Ноги вместе. Тополя громадные, небо закрывают – не поймешь, то ли день, то ли вечер... Но здесь всегда так. И никого нет вокруг – я один. Торчу, как перст в... Одна рука вправо, другая влево. Как и тыщу лет назад, и две. Понял, нет? А-а, фиг с тобой – все равно не докричишься... С креста вопили – не дошло, а тут с какой-то плюгавой скамейки. Не я первый... Жаль, поздно понял – ведь правильно твердил себе смолоду – не высовывайся! Существовал бы, может, и посейчас – серое на сером... Нет, жареный петух клюнул – полез благодетельствовать человечество...

Ты еще слушаешь? Ну, я не знаю, откуда – может, у кого-то в голове винтиков не хватает, так через него, а может, еще как... Может, напишет кто – у писателей тоже мозги набекрень. Вон, Библию-то написали... Смешно, конечно – Евангелие от Кривого. Но я надежды не теряю – потому, может, и жив еще. Только ты уж поспеши – тяжело здесь... Нет бы просто сидеть – боль донимает. Знаешь, резь в боку под ребром, справа. Регулярно, сволочь такая, теребит – аж дух перехватывает. И все глубже с каждым разом. Боюсь я... Поторопись, слышь? Да какая мне разница, кто ты! Кем бы ни был – ведь это из-за тебя я тут... терплю... терплю еще... Ты ведь хотел – я только исполнял... За что же меня так! Тебя, тебя нужно сюда, на это место гвоздиком поковырять, что за гад такой!.. Вз... В печенках ты у меня, понятно?!!