Текст книги "Зимняя девочка"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Сергей Анатольевич Иванов
Зимняя девочка

Неслышимый звон

Проснешься – и не знаешь: то ли еще ночь, то ли уже утро, – так бывает поздней осенью. Таня лежала в кромешной темноте и смотрела туда, где было окно, сейчас почти неотличимое от стены.

Незаметно для себя она к чему-то прислушивалась, что-то надеялась услышать – какой-то тихий звон, что ли?.. И наконец услышала его. И почувствовала себя легкой-легкой… «Сейчас выскользну из-под одеяла, к форточке подплыву, и…»

И тут поняла, почему такой легкой кажется себе, и почему может слышать тихий звон, какого никогда и нигде не бывает, и почему ветер, что шевелит занавеску, так прохладен и чист, как в большом городе случается один раз за все триста шестьдесят пять ночей. Дело было в том, что несколько минут назад на Москву стал падать первый в этом году снег.

Не в силах больше пролежать и секунды, Таня встала, открыла балконную дверь, босыми ногами ступила на каменный пол, на воздушный, толщиною в две снежинки, белый коврик. Обняла плечи руками и стояла так – в одной только ситцевой ночной рубашке.

Снег летел реденький, несмелый. Тихо дышащий ветер поддувал его в Танину сторону. И было так хорошо кругом, так тихо, так свободно и честно! Все, кто не спал, слушали и ловили с Таней этот снег: деревья, молчаливые сейчас дома, легковой автомобиль, голос которого донесся с какой-то далекой улицы…

– Танечка!

В темноте Таня увидела бледную фигуру.

– Я же не простужусь, бабушка, – сказала она тихо.

– Да я знаю, – ответила почти невидимая бабушка. – Боязно мне… Закрой, пожалуйста, дует очень.

Полжизни тому назад

Таня сама не знала, почему она так любила холод. В ванной всегда открывала самую ледяную воду. Бабушка говорила:

– Ты у меня оттого и такая худенькая.

А Таня что ей могла ответить? Только плечами пожать да улыбнуться.

И со снегом у нее были особые отношения. Если по радио объявят: «Местами снег», то можно спорить, что у Таниного дома он будет обязательно. Снеговая туча все московское небо переплывет из конца в конец, а над их улицей встанет на дыбы, как кузов самосвала… Это могло бы считаться сказкой, если б не было правдой.

Снег, лежащий на земле, Таня жалела, как многие жалеют палую листву. А радовалась она снегу летящему! Казалось ей, когда метель тебе навстречу, когда ветер, наполненный снежинками, то можно и полететь. Но не по-птичьи, а как бы поплыть… Вы во сне летали? Значит, поймете, на что это было похоже. Только Таня никогда не могла решиться. Вроде бы чего тут решаться-то? Подпрыгни, и все. Вот и ветер подходящий… Но вдруг да правда полетишь?..

Однажды в первый снег с Таней случилось самое страшное, что только случалось с ней в жизни. И самое счастливое. Да, так вот странно слилось.

Это было давно – больше полжизни назад: сейчас Тане семь, а в то ноябрьское утро было три.

И она почти не помнит тот свой страх. И помнить не хочет! Но и не может забыть… Как она бежит сквозь снег в одном платьице белом. И белые волосы путаются на ветру.

Да, вот представьте себе: по скверу с угольными, застывшими на холоде деревьями в реке летящего снега бежит девочка. Глаза ей застят слезы. Что она бежит – куда или от кого, – она не знает. Но ей отчего-то страшно, и потому кажется, что она потерялась.

– Бабушка! – кричит она. – Бабушка-а!

И вдруг какая-то пожилая женщина, которая шла по скверу, грустно улетя мыслями далеко в другой город, далеко в другой год… Вдруг эта женщина испуганно обернулась:

– Таня!

И подхватила девочку – почти уже падающую. Как только могла скоро, побежала домой – хорошо, близко жила.

А прохожие оглядывались на эту очень странную пожилую женщину с очень странной маленькой девочкой на руках:

– Да разве можно так выпускать ребенка?.. И родители хороши: оставлять девочку на какую-то сумасшедшую старуху!

И дальше все в том же роде.

А женщина в ответ лишь повторяла:

– Извините, извините…

Потому что ведь прохожие-то были правы… И в то же время совсем не правы: женщина впервые в жизни видела эту девочку. И вовсе не знала, что ее зовут Таня. Имя это просто вырвалось случайно. Она очень хотела иметь дочь. И назвать ее именно Таней. Но какая уж там дочь в ее возрасте, с ее одиночеством. Судьба поступает далеко не всегда так, как нам хотелось бы, – в этом, к сожалению, вы сами еще не раз убедитесь.

Сейчас женщина ни на что не надеялась в своей жизни. И когда она подхватила на руки бегущую девочку, она тоже, конечно, ни на что не надеялась. Лишь нечаянно выкрикнула: «Таня!»

Она принесла девочку домой – как же оставишь ребенка в одном платьице да на холоде? И стала немедленно писать объявления, что нашлась девочка с такими-то и такими-то приметами…

– Тебя как зовут?

– Меня?.. Да ведь Таня же!

Несколько мгновений женщина смотрела на нее сама не своя… Знаете, так бывает во сне: все очень похоже на обычную жизнь, а потом раз – и проснешься…

Однако девочка сидела напротив и не спеша ела апельсин.

– Ты чья, Танечка?

– Твоя.

«Ну что взять с трехлетнего ребенка? Еще скажи спасибо, что не плачет…» – Так она себе говорила, а сердце билось, билось!

Однако взяла листки объявлений, клей, кисточку, поплотнее прикрыла дверь на кухню, чтобы, не дай бог, маленькая Таня не открыла газ.

Она клеила объявления на стенках и деревьях – где позаметней. А последний листок, так получилось, она приклеила на дверях отделения милиции… Потом отыскала кабинет участкового своего, Валерия Сидоровича Винокурова. А тот, человек ко всему привыкший, хорошо, говорит, постараемся обнаружить родителей.

Прошла неделя, потом месяц. Девочку никто не искал! И она давно уже звала нашедшую ее женщину бабушкой. А для бабушки (давайте и мы теперь будем так ее называть) каждый новый день становился все большей мукой: ведь когда-никогда, но должны были объявиться Танины родные!

И вот однажды утром действительно раздался звонок – Валерий Сидорович Винокуров!

Он вошел… Он, кстати, был человек такой очень обстоятельный. Вытер ноги, подождал, пока нос и щеки оттают с мороза.

– Нашлись? – спросила бабушка.

Не спеша капитан Винокуров развел руками. И это могло значить что угодно. Бабушка от муки и волнения заплакала.

– Да вы не плачьте, – сказал Винокуров задумчиво, – мы ее заберем. Определим, как положено, в детский дом…

Дальше не стоит рассказывать. Бабушка принялась хлопотать, и ей разрешили удочерить Таню. Вообще это дело довольно долгое: кому попало ребенка ведь не дадут! Но тут все сладилось удивительно быстро. Словно кто помогал! И они зажили – внучка и бабушка. Тогда-то и записали Таню, как трехлетнюю. А по правде никто не знал, сколько ей лет, неизвестно откуда явившемуся найденышу.

Пеструха

К середине дня первый в этом году снег перестал. Но не растаял! Праздничными ленточками бежал по карнизам домов. А на крышах лежал целыми полянами. И машины гоняли по городу в снежных тюбетейках. Да, снег умирать не собирался. Но Таня чувствовала всем сердцем: растает он, пропадет в черных лужах. И любила его за это особенно сильно – потому что жалела.

Ее послали за хлебом. День клонился к закату, небо над Москвой розовело. И в то же время на самой своей глубине оно оставалось голубым и зимним – родным. Таня шла запрокинув голову. Редкие прохожие были добры и не толкали ее.

Итак, взглядом и всею душой Таня жила на небесах… Вдруг с ней поздоровались – непонятным таким, хрипловатым голосом:

– Приветик!

Женщина в пенсне, толстый спортсмен с новенькими горными лыжами на плече… Таня посмотрела на них… Но слишком хорошо она знала, кто с нею поздоровался: возле булочной стояла собака, привязанная к водосточной трубе.

Они были старые знакомые. Таня когда-то звала ее Огонек. Собака была очень хорошая, лохматенькая, послушная, пестрая – белая с черным… Почему же тогда Огонек? А у нее сквозь густую шерсть виднелись не то черные, не то коричневые, но очень блестящие глаза. Таня и подумала: как огоньки. И получилось собачье имя.

Собака появилась у них во дворе в прошлом году. Пришла и стала жить. Наверное, потерялась. Или ее выгнали какие-нибудь люди.

Но даже пусть и собаке, а зимовать на улице холодно. А у Тани в подъезде как раз была не заперта подвальная дверь. Таня туда нанесла тряпья, подыскала старый матрасик… Вещи хотя и с помойки, но они все были чистые: кто-то вынес их только что! А что она могла еще сделать? Домой?.. Плохо вы знаете Танину бабушку.

«Еще чего! – скажет. – Собаку бездомную! А если у нее лишаи?»

Так она устроила Огоньку жилище. Но скоро про это узнали с первого этажа… Им собака, видите ли, лает. А когда целый день телевизор на полную катушку – это для вас ничего?!

Пришлось отдать Огонька одному мальчику, которого не ругали за животных… А потом Таня вдруг услышала, что он называет собачку… Пеструхой.

Сперва так обидно стало. Но мальчик этот, Вадим, ей объяснил, что бывший Огонек не собак, а собака – собачья то есть девочка. Да еще и вся такая пестрая!

И вот теперь она сказала Тане:

– Приветик!

А Таня не любила таких вещей – не любила выделяться! И хотя она знала, конечно, что собаки разговаривают – да, знала! – но старалась не обращать внимания: ведь обычно люди об этом даже не подозревают. И она решила сделать вид, что никакого «приветика» не было: просто, мол, послышалось, да и все.

– Радуешься? – спросила собака, не обращая внимания на то, что Таня никак ей не ответила. – Снег, да?.. Хорошо тебе?

Просто удивительно разговорчивая попалась собака.

– А я не радуюсь, – продолжала Пеструха, – холодно будет… А тебе? Не будет, что ли, холодно? – Голос у нее был словно бы немного ворчливый. Но в то же время не злой.

– Мне, когда зима, даже лучше, – сказала Таня. – Я холод люблю…

Все! Впервые в жизни она призналась, что умеет разговаривать по-собачьи. Пеструха в это время спокойно выгнала блоху с правого бока.

– А я и смотрю – какая-то ты не такая девочка…

– Какая? – спросила Таня.

– Не знаю. – Собака вильнула хвостом.

Вадим

Их разговор прекратился очень вовремя – из булочной вышел Вадим, Пеструхин хозяин и Танин, между прочим, бывший вожатый. Теперь он был просто ее знакомый, хотя Таня училась лишь во втором классе, а он уже в шестом. Но все дело было в собаке: когда вместе выручаешь из беды собаку, подружиться нетрудно.

Едва Вадим увидел своего октябренка, сразу на лице его проступило выражение, что, мол, все я, девочка, про тебя знаю. Он часто так смотрел на людей – уверенными и насмешливыми глазами. И, по-честному говоря, он вряд ли кого-то сильно любил или сильно жалел – у себя в классе, или даже во всей школе, или даже в огромном городе Москве… Да, он был такой: веселый, но малость равнодушный.

А зато он любил животных. И хотя не мог, конечно, с ними разговаривать, но очень их хорошо понимал. Не раз бывало: Таня и Вадим идут по улице, вдруг он остановится:

– Смотри, бездомная…

Он всегда замечал бездомных собак, И кошек с котятами, что живут по случайным дырам. Он шел к вороне с раненым крылом, которая отбивалась от всех, как прижатый к мачте пират. Потом слизывал кровь с расклеванных пальцев. А через какое-то время отпускал ожившую ворону на свободу.

Причем Вадим не был таким уж доктором Айболитом: животные не очень к нему льнули. Он просто делал для них то, что считал нужным. И не добрел от дружбы со зверьем, как об этом часто пишут в книжках. Да он и не дружил с ними.

Таня никогда не могла понять, почему он их спасает…

Вадим увидел надутую северным ветром Танину сумку:

– Не ходи. Здесь свежего хлеба нету.

По правде говоря, они с бабушкой за мягким хлебом особенно не гоняются. Но разве плохо пройтись по улице с шестиклассником? И разве плохо пройтись, держа на поводке такую милую собачку, как Пеструха?

– Да отпусти ее, – сказал Вадим. – Не убежит.

– Да отпусти меня, – почти одновременно сказала Пеструха.

Собака не понимала человеческих слов, а Вадим не понимал собачьих… «А я понимаю все», – подумала Таня. Но без радости. Скорее со страхом.

Отпущенная, Пеструха сейчас же побежала вперед – по манере всех собак. Что-то там вынюхивая и бормоча про себя.

Вдруг Вадим остановился перед незнакомой дверью:

– Мы сейчас заскочим в один дом… (Честное слово, в голосе его слышалась растерянность.) Ты мне понадобишься там.

Подбежала Пеструха, с явным презрением обнюхала порог, сделала крохотную лужицу, сказала, ни к кому, собственно, не обращаясь:

– Не люблю я сюда ходить… Там кошка, сволочь, всем распоряжается!

– Здесь живет тип, – наконец сказал Вадим, – которого мы должны облапошить.

– Зачем?

– Он книгу украл… у меня.

– А почему обманывать?

– Ну… – Вадим прикинул, что бы сказать. – Тебе не все равно? Мне так надо! – И усмехнулся. Он опять «видел все насквозь» и знал, что Таня готова помогать ему почти в каком угодно деле. – Ты его задури!

– Что?

– Ну, загипнотизируй в смысле… Как в тот раз, помнишь, когда я тебя засек?

Таня испуганно промолчала…

В сентябре второму «В» задали приготовить устное изложение по сказке «Цветик-семицветик». А там, если вы помните, девочка попадает на Северный полюс. Ну и, само собой, все сказали: «Во, не дай бог там оказаться – на льдине да среди медведей!»

Тане обидно стало: за бескрайний снег, за прозрачно-зеленые, ни на что не похожие горы, которые, кажется, на что-то все-таки похожи. И стало обидно ей за солнце, которое смотрит на северный мир печальными раскосыми глазами и что-то хочет сказать – и не может… А под белым снегом, под чугунной корой льда задумчиво плывут в черной воде рыбы. И можно было увидеть глубже, еще глубже… Только очень страшно туда заглядывать, в самую черноту, где на мертвой и мягчайшей подушке донного ила что-то лежит. Но что?.. Таня не стала рассматривать, а бросилась наверх, в белые просторы, освещенные низким и тяжелым солнцем, так что верхушки зеленых ледяных гор подожжены и сверкают…

Это она стала вдруг рассказывать второму «В». Нет, не рассказывать даже, она как будто им рисовала картину… Шла большая перемена, но никто не уходил из класса. Все смотрели на Таню, как околдованные: «Откуда знаешь?» А она стояла – сама растерянная, испуганная. И вдруг брякнуло – будто ненавистный будильник среди сна про каникулы.

– Дураки! Такое кино есть. Показывали по «Клубу путешественников»! – Это был Вадим…

Теперь насмешливым взглядом он «просветил» ее всю насквозь:

– Сделаешь?

Таня ничего не смогла ответить, лишь опустила глаза.

– Сделаешь!

Гришка

А Пеструха-то была не права: кошка оказалась отличная. С хорошим (но, конечно, по-кошачьему хорошим) характером. Рост и мускулатура давали ей возможность совсем не бояться собак Пеструшкиного сорта. Однако она не стала, как теперь делается у многих кошек, доказывать свою силу, а, соблюдая законы, оставшиеся еще от древних, скакнула на стол и принялась оттуда шипеть, якобы полная злобы, страха и презрения.

Пеструха, как и все собаки, была более доброй и куда более преданной, чем эта кошка. Только у нее не хватало тонкости, как сказала бы Танина бабушка. Но ведь это вообще всем собакам, по сравнению со всеми кошками, не хватает «тонкости». Кошкино шипение со стола Пеструха приняла за настоящую победу. Она звонко лаяла, словно произносила речь на митинге в честь освобождения данной квартиры от кошачьего ига, а потом стала подлизывать остатки молока из кошкиного блюдца… Ей было невкусно, и она сегодня уже дважды плотно пожрала, и она вообще не любила молоко. Но победитель должен вести себя как победитель!

Тане забавно было смотреть на кошку и Пеструху, и поэтому сперва она вообще как бы не заметила хозяина. Его звали Гриша, и он был хуже своей кошки: она точно знала, кто такая и как себя надо вести, а Гриша суетился все, суетился… Было похоже, он в своей жизни не одну эту книгу стащил. И вообще, быть может, воровал не только книги.

В то же время он старался, чтоб про него думали как можно лучше. Он двигался по комнате прыжками и короткими перебежками, чтобы понезаметнее затолкать под тахту драные домашние тапочки, смахнуть со стула какие-то не очень спортивные трусы. А попутно он прятал от чужих глаз что-то ценное, задвигал какие-то ящички… Лет ему было – между Таней и Вадимом, то есть класс примерно четвертый…

«А чегой-то я такая умная? – подумала Таня. – Чегой-то я за всеми подсматриваю?..» Она последнее время стала замечать за собой такое: сидит где-нибудь в углу и наблюдает. Причем не как равнодушная ротозейка: ей интересно, она переживает. А в то же время она будто сидит на просмотре учебного фильма… «Учебного? Чему же я сейчас учусь?»

Вадим в это время просто ждал, когда Гришка прекратит свои прыжки. А тот, сколько мог, оттягивал надвигающийся разговор. Он не знал, зачем пришли Таня и Вадим, но, как всякий нечестный человек, боялся заранее: «Вдруг я уже в чем-нибудь виноват?»

Наконец Вадиму эти пряталки надоели.

– Слушай, ты, – сказал он без единой капли приветливости. – Это Танька. У нее дефицитная книга. Может с тобой поменяться.

Гришка замер на полупрыжке – опасность миновала: пришли по делу, в нем нуждаются. И он сразу стал другим человеком:

– Что за книга?

– А я не знаю. Она без обложки.

– Что?! Фома, ты с ума? – И засмеялся своей выдающейся шутке… (А дело в том, что Вадимова фамилия была Фомин.)

Но и Гришка, конечно, понимал, что Вадим не такой дурак – предлагать для обмена простую драную книгу. Ясно: здесь что-то не того. Поэтому он выжидательно прищурился… Тогда Вадим повернулся к Тане, которая понимала, что сейчас начнется ее роль, и волновалась.

– Давай рассказывай. – Вадим пристально посмотрел на нее. – Про Северный полюс. – Он-то совершенно не волновался. Ему это просто надо было.

На диване среди торосов

И тут словно кто-то подтолкнул Таню, и она, как в пропасть, упала в свой рассказ.

Сперва она увидела то, что уже видела в прошлый раз, – низкое выпуклое солнце над ледяными и снежными горами, полями, полянами. И это было не кино, не фантазия. Это все она когда-то видела своими глазами.

Таня ехала куда-то… Ехала? На чем же? Странно сказать, но, честное слово, она ехала на диване, покрытом пушистым толстым пледом или ковриком. Диван двигался не спеша, мягко качаясь и переваливаясь. При этом он двигался удивительно упорно, все время вперед, без единой остановки, без секундного отдыха. Таня сидела свесив ноги… Только спинки у него не было, у этого дивана.

Так она ехала сколько-то времени. Вдруг диван оглянулся, изобразил улыбку, и Таня увидела наконец, что это же белый медведь! У него была морда немного насмешливая, и немного наглая, и еще плюс к тому немного курносая. И он вез Таню без всякого, самого малейшего труда. И почему-то было понятно: если медведь ее, упаси боже, уронит или заденет о ледяную глыбу, мимо которых они двигались, ему сильно кое от кого влетит. Но от кого, Таня пока не знала и догадаться не могла.

И тут она заметила, что едет в одном лишь коротеньком белом платье! Почему-то она помнила это платье. Но почему – вылетело из головы… И вот сейчас, из Гришкиной комнаты, глядя на себя ту, в коротком платье среди снегов, она с тоской подумала – как вспомнила, – что ей совсем не было холодно, что она опять не похожа на других, опять не такая…

Этот страх Таня затаила в сердце – надо было смотреть, что там дальше произойдет с тою Таней, которая сидела на белом медведе… Солнце опустилось еще немного – ярче подожгло верхушки зеленовато-прозрачных гор.

– Он за тюленем. – Медведь мотнул башкой куда-то вперед. – За тюленем.

И тогда вдруг Таня увидела, что впереди действительно стоит ледяная глыба, похожая на тюленя. Тут ей и открылся секрет этих гор и глыб. Они все были на кого-то похожи: на моржей, на медведей, на тюленей, на рыб. А может, наоборот: северные рыбы и звери взяли себе такие тела, как у ледяных гор, вылизанных волнами и вьюгами.

А за ледяным тюленем стоял ее дед! Сейчас, глядя это «кино», Таня поняла, что совершенно забыла своего деда. Но и помнила его!

Она смотрела и удивлялась его полупрозрачной, как бы стеклянной бороде, его серебристой старинной одежде. «Как же называется она? – подумала Таня. – А… кафтан!» И удивлялась дедовским рукам: они были живыми, они двигались и одновременно были тоже полупрозрачными, как его борода…

Взгляд солнца легко проходил сквозь Таниного деда, не оставляя тени.

«Кто же я такая, – подумала Таня со страхом, – кто же я, если это мой дед?..» И продолжала смотреть на себя – ту, которую вез медведь…

Дед поднял ее на руки – легко, словно совсем невесомую, и Таня сразу вспомнила, какой он сильный. Медведь стоял, ожидая его слова.

– Ну? – спросил дед. – Отвезешь нас туда?

– Боюсь, – ответил медведь.

И Таня поняла, что бояться – для медведей совсем не стыдно, не то что для людей. Для медведя «боюсь» – то же, что для человека, например, «хочу поесть».

– Вы невидимы, – сказал медведь, – а я – боюсь!

Дед помолчал немного.

– Ладно, отпущен. – И пошел прочь куда-то с Таней на руках.

А медведь остался стоять, словно чем-то обиженный и в чем-то виноватый… Они шли довольно долго. Сколько? Таня сейчас не могла вспомнить. Вдруг дед легко взошел на вершину ледяной горы и остановился.

Таня с удивлением увидела дом, и людей около дома, и флаг на мачте. Вернее, это она теперь знала, что там за люди, дом, флаг, мачта. И понимала, что все это зимовка. Но Таня, которую она, теперешняя, видела на руках у деда, ничего не знала и, прижавшись к дедовой груди, вся дрожала, как дрожат от холода. Все, что было там, на ледяной поляне среди… А! Вспомнила слово: «торосы»!.. Все, что было на ледяной поляне среди торосов, это все было ей неприятно, страшно. Она – теперешняя – не могла понять, откуда были тот страх и неприязнь. Но они были!

– Дрожишь? – Дед как-то странно и внимательно посмотрел на нее. – Ну вот, значит, я правильно задумал.

– Что?

– После узнаешь… Медведю-то их можно бояться…

– А мне?

– А тебе их надо любить.