Текст книги "Глаголь добро"
Автор книги: Сергей Булыга
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Булыга Сергей
Глаголь добро
Сергей Булыга
Глаголь добро
(Слышно на масленицу от блаженного Юрья)
В былые времена по нашим палестинам один лекарь ходил. А может, и не лекарь даже, а просто знахарь, шептун или совсем ведьмак какой. Времена были темные, непросвещенные; одни люди в нечистую силу верили, другие в нее превращались и творили безобразия. Но потом времена изменились, просветились, и колдовство само собой перевелось. А тогда... тот самый лекарь почитался наипервым ведьмаком. Но он был не опасный, а даже полезный, потому что свое дело крепко знал и характер имел примирительный. Если, скажем, на кого мутный глаз навели или спина отнялась, если змея укусила или же просто хозяйка заела – он такую болезнь в одночасье лечил. Но это, правда, многие умели. А он, лекарь наш, и бессловесную тварь ублажал. Вот перестанет наседка нестись, он ей кукиш покажет – здорова кура! А если кабанчику ухо почешет, так потом того зверя семерым не поднять. Или, скажем, девку замуж не берут, он против ветра плюнет, свистнет – и женихи в ворота ломятся, отбоя от них нет.
Так что, сами понимаете, такому лекарю кругом почет и уважение. Но интерес к нему не в том, а в другом – в том, какие он речи водил...
Э, да я вот что забыл! Было ему примерно... Да кто его знает – ведьмак есть ведьмак! Весь чернявый такой, как цыганская ночь. Мы его Шпаком [шпак – скворец (бел.)] прозвали – Шпак да Шпак. И он не обижался.
– Да, – говорил, – я Шпак, я птица перелетная. Сегодня здесь, а завтра руками взмахну и улечу я в теплые заветные края.
Но не улетал пока, медлил.
И вот, бывало, придет и возьмется лечить. Расспросит, что да где болит, книгу из торбы достанет, раскроет, пошепчет и лечит. Мы его слабинку знали, и потому всегда интересуемся:
– Что за книга такая? И правда ли, что в ней любые чудеса прописаны?
Шпак тотчас обрадуется, про лечение забудет.
– Правда, – говорит.
Откроет и показывает:
– Вот видишь, – говорит, – будто кто стоймя стоит, язык высунул? Эта буква "глаголь" называется. А эта, что на дом похожа, эта "добро". Они и есть главные буквы, от них все строится. А привез я эту книгу из теплых краев. Я ведь не здешний, я из страны Шамбалы приблудившись.
И тут он всегда непременно замолчит, вроде бы как вспоминает. Тогда мы к нему:
– А что это за страна такая?
А он:
– Сейчас покажу.
Раскроет книгу и пошел чесать:
– За Индейским царством, за Опоньским государством...
И навалит такого, что за неделю потом не расчухаешь. В этой Шамбале ни зимы, ни лета, а всегда жниво, всегда сенокос, всегда масленица и все разом. Там лаптей никто не плетет, лапти сами на деревьях растут. Там молочные реки, там сметанные моря, там водка в колодцах. И бабы все ядреные и незамужние.
Вздыхают мужики, а Шпак дальше городит:
– Там мужики степенные, работящие, малопьющие, все на гармониях играть мастера. И плешивых нет; все сплошь кудрявые и обходительные.
Бабы слушают, рты разинули.
– Еще, еще! – просят.
Да могли б и не просить, теперь Шпака и так до утра не остановишь. И заливает он про луга заливные, про леса земляничные, про дороги пуховые, про пороги парчовые...
У него спросят:
– А кабы нас туда, так взяли бы? Или там все кругом занято? Небось, как мухами усижено!
Смеется Шпак:
– Так у той Шамбалы конца и края нет. Там где ни станешь, везде середина!
Тут у него давай просить:
– Дай подержаться!
Даст. Листаем книжечку, а там буковки ровными рядочками. И простые, и мудреные, и с заковыками. И такие все разные, и так много их – ну точно, как мы сами, люди непохожие, на земле вперемешку рассыпаны. И вот она, жизнь: рядом, открытая, а такая вся непонятная!
Отдадим книжечку, он ее тотчас рукавом утрет, в торбу спрячет, шапку наденет – и к двери.
А за леченье он ничего не брал. Ну, поест, ну, поспит, ну, одежду новую – не откажется. Если, конечно, старая на плечах не держится. А чтоб остаться там, корень пустить – тут ни в какую.
– Я, – говорит, – Шпак, птица перелетная; мне летать на роду написано.
И уж в какие сытые дома ни приглашали, все равно откажется.
Говорят ему:
– Куда ты идешь, босоногий? Зима на дворе, дороги заметенные. Оставайся, живи, мы тебе в красном углу постелим, мы тебя за отца родного почитать будем. Да и хворым и убогим такое удобней – всегда знать будут, где ты обретаешься.
– Нет, – говорит, – не могу, не взыщите.
И так он посмотрит, и так улыбнется, что никакой обиды, никакой досады не оставит.
И – в двери...
Ему что? Он взял да ушел. А нам каково? Смущается народ.
И вот помаленьку-полегоньку стали Шпака все чаще к себе призывать. И не столько через хворь, сколько через интерес. Призовут и пристанут: читай да читай! А он никогда никому не откажет; сядет, книжку раскроет, читает...
Что-де в той Шамбале из-под земли кругом криницы бьют. И кто в такой кринице умылся, тот умом просветлел, грамоту уразумел; слепой прозрел, рябой очистился, подневольный... только там подневольных нет, там такое слово и не слыхано.
Нравится людишкам Шпакова книжка, они Шамбалу к своему житью примеряют – непорядок получается. Обидно, прямо скажем, непорядок. Ну чем они хуже других? Ничем! Вначале об этом на печках шептали, а после вслух заговорили. Везде, где попало. И на Шпака кивают – видал человек!
Ну, а тот – хоть бы что. Ходит, лечит, читает. А не спросишь про книжку – не надо. Но так это он сегодня промолчал, а вчера ведь читал! С выражением.
И вот за это выражение, за черные глаза, за чинный нрав, а больше за то, чего нам, мужикам, и вовек не понять, полюбила его Акулинья. А была та Акулинья до того видна, умна и работяща, что, как говорится, нигде не сказать и ничем не описать – все равно не поверят. Женихи за ней табунами ходили, а она за Шпака уцепилась. Проходу не дает, все просится:
– Возьми меня замуж! Возьми, говорю!
Вот до чего она ум потеряла! И это в те времена, когда до этого дела великая строгость была... Только ей все равно! Уцепилась и не отстает.
– Возьми! Возьми! – кричит.
Шпак и так. Шпак и этак. Я, мол, гол, неимущ, бродящ, неработящ... Не отступается! Тогда признался он:
– Люба ты мне, ох как люба! Но не могу я. У меня в Шамбале есть супруга, при ней трое деток. Как же им без меня?
Тогда Акулинья:
– А ты просто возьми, и без замужа. Я за тобою ходить буду, досматривать, от холода скрывать, от голода кормить. Мне моя девичья честь ни к чему не нужна, мне бы только с тобой, а иначе помру.
Подумал Шпак и отвечает:
– Ладно, подожди маленько.
А дело было на околице. Акулинья села ждать, а Шпак к ее родителю зашел. Там четверть выпили, поговорили, потом Шпак вышел и сказал:
– А у тебя сваты сидят. От Рюхи Гладкого, – и внимательно так посмотрел.
Акулинья глаза закатила, упала... а после румянец на обе щеки набежал и очнулась.
– Спасибо, – сказала, – спасибо, – поднялась и ушла припеваючи.
А через две недели свадьбу сгуляли. Жених с невестой счастливы, целуются, а гости Шпака прославляют, тот чинно восхваленья принимает. А потом в первый раз отказался он книжку читать – за шапку и в дверь.
Отошел подальше, в лопухи упал, две ночи пролежал.
Акулинье про то не сказали, а бабы ходили. Придут, постоят, платочками утрутся, молочка ему оставят, хлеба... Он ничего не брал. Лежал, молчал и головы не поднимал.
Потом ушел. Решили – насовсем.
Нет, появился! Ходит, лечит и книжку читает. И улыбается даже, только вот как-то... не скажу, чтоб очень весело.
И тут прослышали про лекаря такие, которым это вовсе ни к чему. Прослышали и принялись ловить. Да только за него весь простой народец заступается: укрывает, упреждает...
Одного раза упредить не успели. Взяли Шпака, в холодную замкнули, дали знать в губернию. Чтоб оттуда, значит, приехали, справедливо осудили и повесили.
Шпак два дня сидел, губернию дожидался, а потом и говорит:
– Дозвольте хоть воды напиться!
Дозволили. А он в ковш сиганул и как и не было. Вот до чего ловкий был! Теперь таких не сыщешь, измельчал народ.
А из губернии тем временем приехали, узнали, что да как, смикитили – не по зубам! Но разве кто в таком признается? И объявили за Шпакову голову награду в три тыщи ассигнаций, две коровы и один теленок, по столбам указ развесили, а сами на удачу не надеются. Но, главное, дело сделано. С них ведь тоже ихнее начальство будет спрашивать!
Однако высшему начальству такие меры показались слабыми. Наслали солдат, инвалидную команду с вахмистром. А что команда сделает? В него стреляют, а он пули выплевывает. Его саблей рубить – сабля ломается. Заговоренный был, в Шамбале такое запросто.
Шамбала, Шамбала! Совсем на той Шамбале ум потеряли. Спят и видят. А Шпак...
Ему кругом беспримерное уважение, несказанный почет. Шпака от деревни до деревни на руках носят, в рот ему заглядывают, мух от него отгоняют.
А только Шпак Шпаком и остался.
– Мне почет, – говорит, – ни к чему, вы Шамбалу благодарите. Я же как лекарем был, так лекарем и буду.
И точно: ходит в худом армячишке, в дырявых лаптишках; лишние зубы вырывает, недостающие ноги пришивает, мозги вправляет, языки подстригает...
А народ тем временем прежних кумиров из красных углов повыносил и над каждым порогом, над каждым окном столярные плотники знаки режут: Глаголь и Добро – переплетенные, с вензелями, с кренделями.
Шпак такое увидал и осерчал. Говорит:
– Предрассудки, язычество! Вы бы лучше детишек ко мне привели, я б их грамоте выучил.
Но старики отдавать ребятню запретили. Откуда же отрокам мудрость познать, коли они, седовласые, многажды в книгу глядели и ничего не узрели?!
И тут слух: губернаторша при смерти! Помирает, и все тут. Губернские лекари с ног посбивались; все лекарства, все отвары испытали – ни жива и ни мертва. Ну хоть бы куда-нибудь стронулась, так нет – застряла промеж бытием и забвением.
Узнав такое дело. Шпак заволновался, говорит:
– Очень редкая болезнь, мне это крайне любопытно! – и шапку в охапку...
Остановили его знающие люди:
– Остерегись!
Остерегся. Шапку снял, не пошел.
А губернатор бился, бился – не супруг и не вдовец. Пятьдесят шесть дней крепился, а потом возрыдал, ударил себя в грудь по орденам и заперся на ключ. В секретном кабинете. Там еще три дня из угла в угол ходил... и затих.
Потом как бухнулся в ноги пред царским портретом, взмолил:
– Царь-государь! Позволь верному рабу твоему на три дня присяге изменить!
Царь – портрет, значит – молчит. Тогда губернатор с другого конца:
– А нельзя, так скажи, запрети! Не томи.
И опять промолчал государь.
Тогда губернатор, осмелев, верного человека призвал, обсказал, все как есть, поклялся клятвенно...
Назавтра возвратился верный человек. И Шпак при нем. Тайным ходом прошли, к больной подступили. И губернатор там же. Как он Шпака увидел, так в ноги и кинулся, заплатанные валенки обнял и взмолился:
– Любезный, спаси! Хоть туда, хоть сюда посодействуй!
– Я, – отвечает Шпак, – могу только сюда.
– Сделай милость!
Шпак на лавочку сел, поморгал и спросил:
– Отчего такое приключение?
– Ума не приложу.
– Ясно, – Шпак отвечает, – от феодальной жизни, значит.
Феодальной! Вот так слово! Он, кстати, любил кудрявые словца. И губернатор промолчал; тоже, видно, как и мы, он ничего не понял.
А Шпак тем временем книжку достал, но открывать не стал, а лишь пошептал-пошептал, а потом говорит:
– Встань, красавица!
И что ты думаешь? Зевнула губернаторша, а после потянулась... и, на губернатора не глядя, ушла по хозяйским делам.
А губернатор Шпака за драные локти берет, в кабинет волочет. Там уже все приготовлено: мясо, рыба и чем запивать. В предостаточном числе. И тут же царь, портретом к стене отвернувшись.
Сели, отметили. С глазу на глаз. И губернатор возьми да скажи:
– Всем ты книжечку свою читал, почитай-ка и мне, непросвященному. Про Камбалу про эту.
– Про Шамбалу, – поправил Шпак, но не обиделся.
Книжку достал, пальцы послюнил, открыл и – понес! Все, как есть, ничего не утаивая. И так увлекся он, так разошелся, что ничего кругом не замечает.
А губернатор привстал, в книжку глянул, смеется. Спросил:
– Что за буква? – и перстом в книгу тычет.
– "Г", глаголь, – Шпак отвечает. – Видишь, человек стоит, язык высунул? Оттого и глаголь, глаголит, значит. А это "Д", добро. Это главные буквы, от них все начинается.
Посмотрел на него губернатор, подумал-подумал... и снова:
– А это?
– А это "Ж", жизнь, значит. Ибо сам видишь, какая она вся заковыристая.
Разволновался губернатор, походил, к столу вернулся, два стакана дерябнул, без вилки закусил – и опять за науку:
– Это как понимать?
– Это "Ш".
– Почему?
– Потому что шибеница это. Или, по вашему, виселица.
– Нет, – говорит губернатор, а сам кровью наливается. – Это не "Ш", "П", покой, значит. Вот повесят тебя, успокоишься, – и закричал: – Да! Повесят тебя, шарлатана! Будешь знать, как морочить народ! Будешь знать! и затопал ногами.
Книжку отнял, на обложке прочитал: "О воспитательном значении телесных наказаний".
Задумался царев наместник. Потом говорит:
– Ну вот, видишь, о чем книги пишут?! А ты: Шамбала, Шамбала! Где твоя Шамбала?!
– За морем, за Индейским царством, за Опоньским государством.
Губернатор секретную карту – от генерального штаба – по закускам расстелил и вопрошает:
– Где? Показывай!
А Шпак ему в ответ:
– Эта бумага плохая, обманная.
– А тебе почем знать? Ты ж неграмотный!
– Это я по-вашему неграмотный, – Шпак говорит. – А если взять по совести, так ничего-то вы не понимаете! Смотрите в книгу, а видите что? Оттого и разор по державе, позор! – и посмотрел, и прищурился, и...
Губернатор вскочил, закричал:
– Уходи! Уходи! – а после книжку подхватил, скорее в печку бросил.
Буковки в огне зашевелились, задрожали, заплясали... Губернатор и обмер; ни жив и ни мертв. Насилу его коньяком откачали.
А Шпак ушел, не тронули. Ушел и опять лечить стал. Хорошо лечил, лучше прежнего. Но только, бывало, за речи возьмется, без книжки уже, так смеется народ.
И обиделся Шпак, замолчал. Но и в Шамбалу не улетел. И хоть не верили уже, а все равно боялись – мало ли. Тем более, что одна дряхлая и вещая старуха объяснила:
– Ему без книги той дороги не найти, потому и остался.
Поверили.
А губернатора ближайшею зимой в отставку попросили. Справляться перестал! Как ему бумагу на подпись поднесут, так он ее по три дня держит и все смотрит, смотрит... норовит созерцаньем истинный смысл начертанного найти. Смотрит да и приговаривает:
– Шамбала, Шамбала, Шамбала...
