Текст книги "Ят"

Автор книги: Сергей Трищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Вначале мы не хотели трогать своих съестных припасов – Гид пообещал показать потрясающий ресторан, – но потом, поразмыслив, решились: поставив рюкзаки в шкаф, наскоро приняли душ, и, несколько приободрившись, перекусили из остатков скоропортящегося рациона, оставив продукты длительного хранения в качестве НЗ – неприкосновенного запаса. После чего вышли на улицу немного побродить в окрестностях гостиницы. Провести лёгкую рекогносцировку и наметить план дальнейших действий.

Администратора на месте не оказалось; я оставил для него у дежурной записку, в которой предупредил, что в номере скатерть с двумя маленькими дырочками от сигарет, а мы не курим.

Из вестибюля стеклянные двери вели в пригостиничный ресторан. Пахло оттуда вкусно – несмотря на то, что мы неплохо подъели – и при случае мы решили ознакомиться со здешней кухней поближе. Но пока нас манила Ярмарка. Не есть мы сюда приехали, а быть. Быть-побывать.

– Мы вас не очень затрудняем? – вежливо спросил Том остававшегося в вестибюле Гида. – Конечно, когда мы наберёмся опыта, мы не станем вас мучить обычными познавательными прогулками и будем действовать более целенаправленно…

– Опыта? – изумился Гид. – Вы хотите набраться опыта?

– А что, разве нельзя?.. – в свою очередь изумился Том, а я принялся лихорадочно вспоминать: «Опыт – сын ошибок трудных…», «На ошибках учатся…» нет, это не то… «Повторение – мать учения…» Может, всё дело в степени родства? Но видимой связи я не нашёл и потому оставил попытки разобраться в их генеалогии. Для этого, как недавно заметил Том, надо обладать гениальностью. Или чем-нибудь подобным. По генезису аналогии…

– Ну что ж, пойдём, – после некоторых раздумий произнёс Гид. – Если вы не хотите есть, поищем то, зачем вы сюда пожаловали… хотя бы здесь…

– В этой забегаловке? – удивился Том.

– Зато какая вывеска! – возразил Гид.

Глава 7. «Пища для ума»

«Пища для ума» – гласила вывеска. Украшенная затейливыми завитушками, невесомая, как бы парящая в воздухе, она вызывала ощущение чего-то пустого и легкомысленного. Да и название показалось мне слишком тенденциозным. Да и звучало оно слишком громогласно: вывеска была ещё и звуковая.

– Ну что, зайдём? – оглянулся я на Тома.

– Давай попробуем, – начал размышлять Том. – Ведь пища для ума – это мысли. Вдруг среди них… – Том сначала обрадовался, однако возможность увидеть собственную мечту поджаренной на сковородке несколько охладила его. И тем быстрее он устремился внутрь: а вдруг она не успела зажариться? Или не успели съесть? И тогда её можно будет вернуть!

Мы вошли. К нам тотчас подскочил разбитной официант, одетый в национальное платье, и, рассыпая комплименты, которые мелкими шариками отскакивали от пола, выбивая невообразимую дробь, проводил нас к столу. Комплименты прыгали в разные стороны и нас не задевали.

Проходя мимо двух боровообразных мужчин, сидящих под финиковой пальмой (финики уже созрели, судя по внешнему виду сидящих с перемазанными щеками, обрывающих их прямо с дерева), я услышал шипящие слова левого едока: «Не мечите бисер!..» Хотел ему ответить как-то достойно, да не нашёлся. Может, потом найдусь. Хотя бы так: «Но я же не вы – я из Женевы».

Усадив нас за стлик – такой маленький, что буква «о» в нём не поместилась, и поэтому он не был круглым, – официант лукаво наклонил голову и, хитро прищурив левый глаз, вполголоса произнёс:

– Фирменное… подавать? Только для вас…

– Ну, раз для нас, какие вопросы? Подавайте, – солидно ответил я, а Том чуть не заорал, опережая меня:

– Обязательно!

«Фирменное… что у них может быть фирменное?», – принялся размышлять я. Неевклидова геометрия, скажем? В собственном соку… Или апории Зенона – на вертеле, с лучком, помидорами и перчиком. А может, философская проблема соотношения бытия и сознания с новым взглядом со стороны в качестве приправы? С изнанки?

Ожидая заказ, я обратил внимание сначала на самое ближайшее, на стлик. Был он неправильной формы, но треугольным. И на четырёх ножках: три ножки по углам, а четвёртая бродила под поверхностью стола и что-то задумчиво напевала, обходя наши колени.

Она являлась подвижной точкой опоры, как пояснил позже официант, когда мы посетовали на неправильное поведение четвёртой ножки.

– Она играет очень важную роль, – сказал он, когда появивился с заказом, – подобно роли пятого колеса у телеги и пятой ноги у собаки. Несёт основную смысловую нагрузку. Иначе она не нужна: нет смысла.

– Ну, роль пятой собачьей ноги я знаю, – солидно протянул Том и процитировал наизусть малоизвестную «Балладу о пятой собачьей ноге». Официант выслушал её с благоговением. Оно было переброшено у него через руку. Мягкое такое, белого цвета. Тщательно отутюженное.

В ожидании официанта наш интерес переключился на посетителей. Перебросился, подобно тумблеру, из одного положения в другое. Хотя, учитывая количество посетителей, его можно было уподобить шаговому искателю. Или пакетному переключателю телеканалов.

К сожалению, с того места, где мы сидели, трудно было рассмотреть, что едят другие. Да и нехорошо подсматривать… не неудобно, а некрасиво, не принято в правилах хорошего тона. Но поскольку мы находились не в них, мы этим занимались тоже. И то, что я видел, давало мне возможность интерпретировать увиденное по-своему: помогала фантазия. Может, мои предположения не совсем соответствовали действительности, но я продолжал предполагать: мне нравилось давать нагрузку мыслительному аппарату, пищу уму – не затем ли и дали ресторану такое название?

Вот толстяк за столиком слева, склонившись над тарелкой, безуспешно старается раскусить небольшую теоремку. Его визави уже разжевал подобную, и теперь показывает соседу язык, на котором она лежит в разжёванном виде.

За соседним столиком юная дама (или же юно одетая – я не мог рассмотреть её лицо: проклятая близорукость!) держит острыми зубками коричневую плитку. Шоколад? Нет, поднимай выше: скорее всего, бином Ньютона, или же понятие о бесконечности. Да, трудновато будет. Кусочек от бесконечности не откусишь, придётся глотать целиком.

А что жуёт лысый справа? – сидящий, а не облысевший. Цилиндр рядом, на полу, сам в смокинге. Уж не теория ли относительности? Вроде мелькнуло нечто похожее на формулу E = mc2… или мне показалось?

Но тут появился официант. Он нёс что-то широко шкварчащее, буйно дымящееся в большой чугунной сковороде.

– Вот, – ловким жестом он поставил сковородку на стлик и отсупил в сторону. От сути. Супа-то здесь не было.

– Что это? – спросили мы с Томом. Хором, как будто сговаривались. Но запах, шедший от сковородки, вразумил меня: к столу подали жареные анекдоты. На собственном сале.

– А нет ли чего-нибудь другого? – попросил Том, глядя на официанта, и пояснил: – На закуску.

Официант фыркнул и принёс свежих фактов. Однако факты оказались довольно сухими, и мы попросили их чем-нибудь размочить. Пока официант бегал за требуемым, мы продолжали рассматривать посетителей. Теперь, когда мы знали примерное меню, увиденное воспринималось по-иному. После анекдотов я другими глазами (как будто они могли у меня появиться!) смотрел на посетителей ресторана.

Усатенький дядечка через столик напротив одну за другой съел три газетные «утки» под сложным соусом. Он смаковал их: отрывал крылышки, внимательно осматривал, оглядывал, огладывал и обсасывал. Короче – обсмаковывал. Все три он съел вместе с костями – ни одной не выплюнул. А может, в них не встречалось костей? То есть были они бесхребетными.

– А где гарантии? – сурово обведя окружающих взглядом, спросил он.

Принесли гарантии, и дядечка принялся уплетать от их, запивая красным вином, а чем оно являлось, я не разобрал с далёкого расстояния.

Его сосед пил такое же вино, попросту закусывая копченовостями. Потом, отвалившись и сыто цыкнув зубом, спросил официанта:

– Поострее ничего нет?

– Есть хреновости, – склонился над ним официант, – но не очень свежие.

– Ничего, ничего, давайте! – согласился посетитель.

Ещё один толстячок сидел, откинувшись на спинку кресла, и переваривал впечатления. Какие впечатления он поглотил, о чём и от чего, я не знал. Но то, что переваривал он именно впечатления, я знал – потому что услышал, как он произнёс, поглаживая живот: «Ох, как же глубоко они сюда впечатались!».

– Опыта не желаете испить? – вкрадчивый голос возник рядом с нами. Мы даже не обратили внимания, кому он принадлежал – нашему ли официанту, или же затесавшемуся бродячему разносчику. Правда, в солидные заведения со своим товаром не пускают, но тут порядки могли быть совершенно иными.

– О! Это как раз то, что нам надо! – восторгнулся Том.

Отхлебнули.

– Горчит чего-то, – поморщился Том. – Горький опыт.

– Сахарку добавьте. Или со сливками.

Том отхлебнул ещё глоток, потом погрустнел.

– А вообще-то плохо всё это.

– Что? – уточнил я.

– Да хотя бы это, – он качнул вверх чашку. – Опыт. Выпил – и имеешь. Никаких усилий прилагать не надо, никаких стараний… Раз – и готово. Да и другое…

– А если люди иначе не могут достать того, чего им не хватает? А вообще-то ты прав, конечно. Может быть и прав.

Кто-то, сидящий позади нас, услышал мои слова и усмехнулся, но мы не заметили ни его самого, ни его лица, ни усмешки. Я увидел только отсвет усмешки, пробежавший по потолку по направлению к открытой форточке.

И снова осмотрелся вокруг. Кое-кто, подобно нам, тоже набирался опыта. Некоторых слегка шатало: вероятно, опыт оказался слишком крепким. Или же слабым – человек. Перебрал…

Некоторые наливались обидой – зачем? Ещё один, чуть подальше – страданием. Нет, чтобы излить… Или изливают в ином месте?

Том тоже подивился:

– Вот мазохисты… Самобичеватели…

На стене у стлика висело объявление: «Кикать, микать и бикать – нельзя!»

– А это что? – спросил Том.

Гид улыбнулся.

– Это знают только самые маленькие дети. Спросите их.

– Спросим обязательно, – сурово сказал Том.

В ресторан вошёл пират с чёрной повязкой на глазу и с флагом «Весёлая Рожа» в руках – со скрещёнными кистями… колонковыми, из колонок жёлтой прессы. Возможно, пират был тот самый, которого мы встретили в павильоне сильных чувств, но я не запомнил лица, потому не могу сказать наверняка.

Я вообще-то не большой специалист по пиратам и вряд ли отличу одного от другого, особенно если у обоих будет чёрная повязка на глазу. А если ещё оба окажутся бородатыми… недаром есть пословица: «Похожи друг на друга, как два бородача». А может, и нет пословицы… Скорее всего, их брехантина припылала из рейса, и экипаж отдыххает (ну, не нравится им отдыхать – все трудоалкоголики!) на берегу, балдеет: с пылу, с жару – с корабля на балд.

– Два йо-хо-хо и бутылку рому, – заказал пират.

Принесли йо-хо-хо, похожее на жареный слоновий хобот, уложенный кольцом на блюде.

– А ром, – сказали ему, – в другом месте.

Тот ничуть не обиделся и достал бутылку из кармана широченных штанов. Видимо, это место и имелось в виду, поскольку было легко заметным, свободно видимым.

После случая с пиратом я с удвоенным любопытством заразглядывал окружающих. Очень заразительное занятие, рекомендую.

Попутно прочёл и меню, хотя самое интересное – знаю по вновь обретённому опыту – содержится вне его.

Том решил заказать пикантность: очень уж пикантно звучало. Но оказалось, что пикантность в чистом виденьи не подавали, а она содержалась только в соусе «пикан», но зато соус «пикан» состоял исключительно из пикантностей. Толчёных и разведённых на уксусе. Такие вот парадоксы меню.

На финал официант предложил шутку, снабдив её изрядной долей иронии.

Том попросил пощады, но ему не дали: хотя она и значилась в меню, но отсутствовала в наличии.

А я решил провести эксперимент сосответствия звука и буквы и заказал безвкусицу. Долго жевал, посасывая, да так и не понял, что же я жую? И, самое главное, в чём она содерожалась: в театральной постановке, кинофильме или эстрадном выступлении? Или же универсально – во всех трёх видах искусстества? Была ли она пропитана универсальностью? Универсальной сальностью? Уникальной верстальной сальностью? Унитарной унитазной кальной… Тьфу! Унисакральностью…

Мысли мои потекли по иному пути: много ли естественного в искусстве? Не перепутал ли я случайно безвкусицу с безыскусицей? Или же перепутал не я? А кто? Кто-то же перепутал? Но разбираться больше не хотелось: вкус отшибло начисто – прессингом шоу-бизнеса. И чем только людей ни кормят! Лучше бы не кормили.

В туалетной тихой комнате, куда мы завернули после шумного зала ресторана, висело то же самое объявление: «Кикать, микать и бикать – нельзя!» (Забегая вперёд, скажу, что мы так и не узнали, что оно обозначает, хотя натыкались на него неоднократно).

Меня поразило, что, хотя ресторан рекламировался как необыкновенный и в нём потребляли не настоящую пищу, а, как и укаказывалось, пищу для ума, туалет выглядел вполне обыденно, хотя в каждой кабине выстроилась та же святая троица унитазов: гидро, пневмо, электро…

Выйдя из ресторана, я погрузился в совсем минорное настроение – настроение миноги в норе. Может, от анекдотов? не надо было Тому их давать, такие сальные. Правда, он давно не ребёнок, но всё же. Или от безвкусицы?

Чтобы отволовлечь Тома от ненужных воспоминаний, а заодно и избаверться от собственных особо миниорных мыслей – от которых хотелось слегка орать, – я решил заговорить с ним о наиболее неприятной для меня в настоящее время вещи: о себе. Том, как настоящий друг, должен был поддержать меня в трудную минуту и позабыть о том, о чём должен был забыть. Так мне хотелось.

– Скажи, Том, как ты считаешь…

– До семи, – тут же среагировал он.

– Да нет, я не то имею в виду… Это Тщеславия ведь Ярмарка… Я попробую продать своё тщеславие – что ты посоветуешь? Рискнуть? Или не надо?

– А вдруг не купят? – заинтересовался Том.

– Ну, всё-таки Ярмарка-то Тщеславия. Неужели не купят? Раньше оно было ходовым товаром: вон, ярмарку специально создали. А не купят – выброшу в мусорный ящик, надоело. Куда я с ним? Ящиков вон сколько стоит… В какой-нибудь да поместится. Может, кто подберёт, приспособит для чего-нибудь. Пыль из ковров выбивать, например, или гвозди заколачивать…

Но я ошибся: стояли не мусорные ящики, а автоматы для продажи бранных слов и выражений. Сразу зазвучали в голове слова Высоцкого:

«У автомата – в ём ума палата

Стою я, улыбаюсь глуповато:

Он мне такое выдал, автомат.

Невероятно: в Ейске

Почти по-европейски.

Свобода слова, если это – мат».

Около шеренги автоматов нехорошо пахло – потому я и принял их за мусорящики. Их ряд змееился по некрутому склонцу, поднимаясь до видневшегося вдалеке здания с аккуратной вывеской «Школа злословия»

«Р. Шеридан», – сразу вспомнилось мне. При чём тут он? Это же надо понимать буквально…

– Может, зайдём? – предложил я Тому.

– А пошёл ты… – вяло ответил он.

«Хлюуиды летають… – испуганно подумалось мне. – Надо поскорейше ухьёдивать…»

– Да, не стоит, – сцепив зубы, согласился я. – Ничему хорошему ты там не научишься… Да и я уже всё знаю.

Солнце пекло так, что хлипкие соломенные шляпы не выдерживали его натиска, они едва не дымились. Вдобавок показалось, что и на солнце написано что-то неприличное. Или хотелось, чтобы казалось. Или хотелось написать.

Том снова открыл рот. Я с испугом посмотрел на него. Ну, сейчас сказанёт!.. Я похолодел… немного полегчало, но следом, от предчувствия того, что Том может сказать, меня бросило в такой жар, что я чуть не вспыхнул. Но Том произнёс:

– Сейчас бы холодненького чего-нибудь!

Пожелание вырвалось слишком громко – что называется, из глубины души, а здешние торговцы обладали повышенно утончённым слухом, и поэтому к нам незамедлительно подскочил ближайший разносчик и заюлил, словно на льду:

– Только у меня! Богатый выбор прохладительного. Полюбуйтесь: холодный цинизм, холодное отношение, холодное отчаяние, ледяная тоска…

– Пожалуй, нам ничего не подойдёт, – поразмыслив, произнёс Том. – К примеру, если мы выберем холодное отношение, как самое безопасное из предложенного, то будем холодно ко всему относиться, так?

– Совершенно верно, – согласился разносчик, – О, я вижу, что имею дело с истинными ценителями!.. Могу предложить прохладную встречу, холодный приём, холодное равнодушие, а также, – он сделал выразительную паузу, – холодный взгляд. Газированный. Вот это – синих глаз, это – серых, это – позеленённых…

– А карих нет? – поинтересовался Том, испытывавший небезразличие к этому цвету.

– Карие всегда смотрят тепло, даже когда злятся. Правда, тогда они становятся чёрными, а это…

– А ледяного спокойствия у вас нет? – прервал его я. – Кажется, это единственное, что нам подошло бы в настоящих условиях. Или хладнокровия.

– К сожалению, – развёл руками торговец, – всё разобрали. С утра было так много… Есть ледяная вежливость…

– Спасибо. Она вряд ли пригодится, – холодно прервал его Гид, у которого, видимо, имелись с разносчиком свои счёты – с пожелтевшими костяшками пальцев.

Как бы то ни было, а прохладное завершение разговора особого облегчения нам не принесло – может, Гиду стало не так жарко, но Том утирал последние капли пота – больше влаги в его организме не оставалось.

Где-то следовало хорошо попить… да и поесть. Я подумал, что неплохо бы разыскать действительно прохладительные напитки и нормальную еду. Но не прохладный приём!

– Едят же они и пьют что-нибудь? – пробормотал Том, решающий ту же проблему самостоятельно.

– Разумеется, – Гид указал на стоящее невдалеке небольшое здание с вывеской «Настоящий ресторан». – Как я вам и обещал…

– Смелое заявление, – произнёс я. – Сейчас мы удостоверимся в истинности названия.

Глава 8. В настоящем ресторане

Мы взяли отдельный кабинет и уселись у окна за стоолик, выполненный в виде двух слепленных вместе букв «о», или же похожий на символ бесконечности, вот так: ОО, что я и попытался отразить в написании.

«Не прикатили ли вторую «о» из ресторана «Пища для ума», – подумал я, – чтобы добро не пропадало?»

Мы с Томом сели как раз в тех местах, где буквы «о» (или нули – кому как нравится, так и понимайте) соединялись. Во всяком случае именно тут стояли стутлья (для того и стулья, чтобы стоять тут. Это кресла – чтобы помещать чресла).

Для чего стоолик сделали таким, мы не понимали, пока не начали придумывать возможные причины такой формы. Если бы он столял в ресторане «Пища для ума» – символ бесконечности мог бы обозначать, к примеру, бесконечность познания, а здесь? Приходилось думать дальше, предлагая разнообразные, а то и невообразимые, объяснения. Например, такое: расположение стульев наиболее рационально с энергетической точки зрения: если сидение на углу стола не рекомендуется из-за отрицательной энергии, фонтанирующей из оного угла, то, сидение во впадине энергетически выгодно. Недаром электроны в атомах стремятся занять места именно в энергетических впадинах. Да и расшалившихся детей родители отправляют в угол – успокоиться. Так и тут, наверное, без подобной причины не обошлось. Но имелась ли она в стооле?

Я хотел поискать причину, но не нашёл: очевидно, она содержалась внутри конструкции стоола и наружу не торчала. Да так оно и лучше: не зацепишься.

В столовой было спокойно. Тихо гудящий вентилятор вдувал в форточку свежих мух. Старые завсегдатайки уже не могли летать от сытости, и лежали под столом, еле шевеля лапками. Мухи, впрочем, вели себя чинно и посетителям не надоедали. Они доедали то, что надо (если посмотреть с их, мух, стороны): померные крошки с пола и стола. Или то, что не надо, если взглянуть с нашей стороны: для людей крошки – не еда, в каком бы виде они ни были. Следовательно, мухи числились в штате, как миниофицианты. Или миниуборщики и минипосудомойки.

Значит, ресторан достойно подтверждал звание настоящего: уж мухи наверняка знают толк в еде!

Но ресторан нам понравился: хороший, уютный, чистенький. Занавесочки на окнах – хотя я назвал бы их занавесокночки или просто занавесстёклочки, вернее, просто занавесстёкла, потому что стёкла не очковые, а занавесокошки не подойдут: кошки тут ни при чём, – половички на полах (вот тут всё правильно!), салфетки на столах – можно употребить и «столфетки», но уж что положили, то положили. А может, столфетки – это конфетки на столе, которые тоже лежали тут – для мух? А салфетки предназначены для сала? Чтобы вытирать засаленные руки? И первоначально их делали из фетра – для надёжного вытирания надёжно засаленных рук. Отсюда их «фет». А сам Фет? Частью чего он является?

Всё было чистенькое, отутюженное, накрахмаленное. Причём настолько накрахмаленное, что в ресторанном меню отсутствовал кисель: крахмал весь израсходовали на занавески.

Официанты тоже работали по-настоящему: предупредительно и обходительно. Они всех обо всём предупреждали и всех и всё обходили. Но обслуживать не отказывались.

И к нам, едва мы вошли, поспешил, обойдя других, наш официант. Проводил к столику, усадил и предупредил, что господин за левым столиком у входа поинтересовался нами. Но кто он – официант не знает. Впрочем, он и господину о нас ничего не сказал, потому что ничего не знал. Может быть, потом, попозже…

– Не следует ли ему что-нибудь сказать? – предупредительно поинтересовался официант.

– Передайте ему, что мы мирные путешественники, – ответствовал я. А Том почти прохрипел:

– Нам чего-нибудь поесть… и выпить…

Я решил исправить его ошибку. Конечно, в таком состоянии мучить Тома дополнительно казалось невероятно жестоким, но лишь в экстремальных ситуациях, я надеялся, он лучше запомнит сказанное и больше не сделает вопиющих, или, вернее, выпивающих, ошибок.

– Том, – проникновенно сказал я ему, – мне бы очень хотелось обойтись без дидактики, да не получается. Я не буду обращать твоё внимание на то, что «чего-нибудь» ты мог заказать исключительно в предыдущем ресторане. Я хочу сделать акцент на слове «выпить», которое, будучи глаголом, везде и всюду в русском языке употребляется исключительно неправильно. А именно: общеизвестная приставка «вы» обозначает – что заметно на примере других слов – процесс избавления, выхода: вы-йти, вы-бросить. Таким образом, вы-пить означает «избавиться от влаги», то есть произвести действие, обратное питью.

– А как же… – прошептал Том пересохшими губами. Но я неумолимо продолжал:

– Если ты хочешь пить, то должен сказать: я хочу впить чего-нибудь. Именно приставка «в» даёт правильное направление требуемому глаголу: в-лить, в-бить… и так далее.

– Русский язык полон таких алогичностей… – прошшепепштал Том. Иначе он произнести не смог.

– Из этого не следует, что мы не должны вести борьбу за чистоту языка.

– Что будете заказывать? – мягко прервал наши теоретические изыски официант и тут же заметил: – Руки… и язык вы вожете повыть… простите… мы можете помыть в умывальной комнате, раз боретесь за его чистоту.

– Нам поесть. И… впить чего-нибудь фирменного, наиболее соответствующего погоде и климату, – Том, что называется, схватывал всё на лету.

– А что такое климат, Том? – решил проверить я. Том оказался на высоте:

– Погода года, – ответил он.

Через несколько минут после пристоления мы ели отличнейшую окрошку со льдом, с омерзением вспоминая жареные анекдоты. Впрочем, окрошка заставила нас забыть их вкус. «Может быть, потому, что они – жареные? – думал я. – Или потому, что слишком много сала…»

После окрошки я решил взять порцию холодца – если окрошка одно моё любимое блюдо, то холодец – второе. К тому же он холодный. А калорийный… А то мы тут (Том и я – как два тома) набегались. Надо восполнять убыток энергии.

Застольное общение состояло из обычных междометий и обменов мнениями относительно вкуса блюд и напитков. Мы отдыхали и от игры слов. А может, они насыщались с нами вместе, слова? Наигрались – и есть захотели.

Здесь посетители выглядели более обычно и понятно и менее странно и непонятно, поэтому мы их особо не разглядывали. Рассматривали в общем, не на особицу. Мы сюда поесть пришли, а не глазеть по сторонам. Разве музыку можно послушать, что мы и делали с удовольствием. Тихо звучащая спокойная музыка весьма способствует процессу поглощения и усвоения пищи.

На сладкое мы съели леденцы, но не жалкую подделку из плавленого сахара, а настоящие сладколёдные. Затем в нас поместились сладкие хрустящие снежки, а на окончательную закуску – конфеты «холодок». Завершился обед порцией отличного столичного пломбира. Обед мы запили кондиционной квасо-колой, непосредственно из холодильника.

Словом, когда мы вышли из ресторана, нас покрывал лёгкий иней, который быстро испарился под жаркими лучами солнца и унёсся куда-то вдаль, повинуясь великому закону круговорота воды в природе.

– Да, – удовлетворённо произнёс Том, останавливаясь на крыльце ресторана и оглядывая окрестности, – теперь можно идти дальше.

– Но лучше ближе, – подхватил Гид и повёл нас дальше, которое, как оказалось, находилось совсем недалеко, почти рядом, у соседних торговых рядов.