Текст книги "Универсальное средство (сборник)"

Автор книги: Сергей Трищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Не переживай! Ты сейчас почти что смотритель аэропорта. А нас везде уважают. Сейчас поедем. Бочку только поменяем…

Они закатили новую бочку на телегу, и Крисп тронул вожжи.

Сначала пейзажи внизу не слишком отличались от виденных Криспом: всё те же скалистые Острова, на которых располагались отдельные деревушки или маленькие городки, окружённые синевато-серым туманом Бездны. Но затем, когда телега проехали над широкой непроглядной полосой облаков, пейзаж изменился.

Крисп с удивлением увидел под собой… воду. Обширная водная гладь мерно колыхалась с двух сторон внизу, рассекаемая розовой полосой, по которой они ехали, и которую почему-то все неистребимо именовали красной. Наверное, больше из-за того, что цвет был очень красивым.

– Что это? – пролепетал Крисп, тыча пальцем вниз.

– Море, – коротко ответил Бэвлин, с любопытством наблюдая за сбивающимися в кучу и расходящимися волнами.

– А почему по нему не плавают в лодках, как по рекам?

Бэвлин рассмеялся:

– Чудак! В реках вода спокойная, а тут, смотри, ровно кипит. Любая лодка перевернётся.

Крисп замолчал, разглядывая дотоле не виданное зрелище.

Они залатали ещё три дыры: одну внутри полосы, а остальные по краям, и телега вновь поехала над полосой облаков.

– То ли ещё будет! – поглядывая на Криспа, весело сказал Бэвлин.

Облака начали отсвечивать красным. Так бывало на закате или на восходе солнца, и Крисп удивился: неужели они доехали туда, где солнце заходит? Но внизу оказалось совсем другое.

Стало заметно теплее, хотя и раньше Крисп не замерзал.

– Что это? – изумился он, глядя на пляшущие внизу языки пламени. Бэвлин пожал плечами:

– Скорее, огненное море. Во всяком случае, я полагаю. Потому что если б лесной пожар был, то рано или поздно прекратился бы. А это полыхало ещё до того, как я стал смотрителем аэропорта. И, сколько ни езжу, не меняется. Значит, ничем другим, кроме как огненным морем, быть не может.

– А я думал, огненные моря бывает только в сказках… – пробормотал Крисп.

– Должно, кто-то сильно потрудился, чтоб сказка стала былью, – пошутил Бэвлин.

Было жарко, но не очень: примерно как летом на солнцепёке. Кто-то истекает потом, а кому-то нравится. Крисп радовался. Живя около Бездны, он постоянно дрожал от поднимающихся снизу холодных туманов, и теперь наслаждался живительным теплом.

Бэвлин заметил довольную улыбку Криспа и произнёс:

– Ещё один аргумент в пользу работы Смотрителем! Некоторые не выдерживали поездки над огнём… А тебе, я смотрю, нравится.

– Это что же, столицу так охраняют? – неожиданно спросил Крисп.

Бэвлин пожал плечами:

– Вряд ли. Если бы король мог делать огненное море, он бы завоевал весь мир!

Крисп охнул:

– И верно!

– Но зачем завоевывать весь мир, – продолжил Бэвлин после недолгого молчания, – если мир состоит из отдельных Островов, соединённых разноцветными полосками небесной тверди?

– Действительно, незачем, – поразмыслив, согласился Крисп.

Телега съехала в столичный аэропорт.

Тут Бэвлин отправился, как он выразился, "давать отчёт начальству", указав Криспу место, где накормить лошадь, а также где поесть самому.

Лошадь Крисп напоил и накормил, но сам, удивленный произошедшими событиями, есть не стал: не хотелось.

Вернулся Бэвлин.

– Поедем по коричневой полосе, – объявил он. – В соседнее государство. Меня повысили, за хорошую работу. Могу взять тебя заместителем. Желаешь?

– Я подумаю, – пообещал Крисп. Потом вспомнил про день рождения брата, и спросил: – А как же брат?..

– Не беспокойся, – успокоил его Бэвлин, – успеем. Коричневая полоса самая быстрая.

– Как быстрая? – не понял Крисп. – А разве мы не…

Бэвлин засмеялся:

– Ты думал, мы едем по полосе? Ну да, едем, конечно, но она несёт нас больше, чем едем. Ей просто нужно понять, что мы едем, а дальше она всё делает сама. Ну что, поехали?

И они поехали. И увидели по пути много непонятного, странного и удивительного: и гигантских змей, поднимающих головы почти до самой полосы; и тянущиеся снизу, из густого тумана, гигантские щупальца с присосками, едва не касающиеся края тверди; и непроглядную черноту, колышущуюся под полосой, ещё более удивительную тем, что сверху ярко светило солнце. Чернота тоже тянулась к ним размытыми щупальцами, но захлестнуть не смогла, хотя Криспа почему-то не раз прошибал холодный пот, когда он взглядывал вниз. И много-много других диковинок довелось увидеть Криспу.

И они заделали все пробитые звёздными камнями дыры, которые встречались по пути.

И заночевали в иноземном государстве, и там было столь удивительно, что Крисп не смог найти слов для описания всех увиденных диковинок.

А на следующий день, аккурат к обеду, они прибыли на остров, где жил брат Криспа, и поздравили его, и вручили подарки, причём Бэвлин подарил брату нечто, чего никто не видывал, и все дивились. И брат устроил такое угощение, что удивил не только Криспа, но и Бэвлина.

И Бэвлин, проспавшись, на утро вновь предложил Криспу работать вместе:

– Как видишь, на земле слишком много опасностей. И если бы не небо, то я и не знаю, как мы жили бы. Но и небо нужно иногда ремонтировать.

И лукаво улыбнулся.

Небольшие издержки

Получив вечную молодость и красоту, Вероника Бонифатьевна пустилась во все тяжкие. Она меняла любовников, как перчатки, иногда по три на день – в строгом соответствии с регламентом одежды для продолжительного, на целые сутки, бала.

Однако спустя некоторое время Вероника Бонифатьевна поймала себя на мысли, что смотрит на очередного любовника не как на объект вожделения, а как на объект статистики. Исчезал элемент новизны. Тем более существенный, что у Вероники Бонифатьевны от рождения была хорошая память, и она работала в статуправлении.

"Вот эти глаза – точно такие же! – были у моего шестнадцатого мужа (любовников Вероника Бонифатьевна называла мужьями: так короче), а этот нос – у пятьсот тридцать второго".

Дальше-больше: ей начали мешать воспоминания о словах любви и признания – абсолютно искренние, между прочим! – которыми её осыпали бесчисленные поклонники.

– Ах, всё это было, было! – скучающим голосом произносила Вероника Бонифатьевна, и обескураженный мужчина замолкал.

Но природа требовала своего, и Вероника Бонифатьевна всё равно отдавалась ему, хотя и без прежнего энтузиазма. Так продолжалось несколько лет.

А потом пришёл спасительный склероз…

О пользе миссионерства

– Нечестивцы! Богохульники! – пастор осыпал проклятиями туземцев, тащивших его к жарко полыхающему костру. – Я ли не говорил вам, что нельзя поедать себе подобных! И что же? Год проповедования пропал напрасно?

– Почему напрасно? – лениво возразил Уут-та, ковыряясь щепочкой в зубах, словно готовя место для новых волоконцев мяса, неизбежно застревающих при каждой трапезе. – За этот год мы убедились, что ты хороший человек. Мы выучили от тебя много новых слов, и стали говорить так же, как ты. Мы хотим стать похожими на тебя. И потому должны тебя съесть. Ты же знаешь, что по нашим поверьям личные качества съедаемого переходят к едящим.

– Язычники! Сатанисты! – не унимался проповедник. – Вы усвоили внешнюю атрибутику, терминологию, но не поняли глубинной сути учения! Почему Оот-та принял мои слова, и уже полгода не принимает участие в ваших кровавых пиршествах?

– Я уверовал в истинного Господа! – смиренно отвечал Оот-та, молитвенно сложив руки.

– Вот видите! – продолжал проповедник. – За это он попадёт в рай, а вы… А вы окажетесь в аду, где будут пылать костры неугасимые и шкварчать сковородки раскалённые…

– Это нам подходит, – кивнул Уут-та, отбрасывая щепочку. – Если костер горит, его не надо разжигать. Останется подвесить над ним врага и поджарить его.

– Это вы, вы будете жариться на костре! – зашёлся проповедник. – Ты, ты лично, нечестивый Уут-та!

– Ну, что ж, – философски кивнул Уут-та, – я съел немало отважных врагов за свою жизнь. Пусть и моё тело поможет кому-нибудь стать умнее и смелее… Но, – он усмехнулся, – я посмотрю на того, кто сможет схватить меня и поджарить! Я ещё увижу цвет его печени!

И, не обращая более внимания на крики проповедника, Уут-та сделал знак носильщикам, чтобы те тащили побыстрее: в животе урчало.

– Не надо его жарить! – робко попросил Оот-та. – Он хороший.

– Сырое мясо невкусное! – отрезал Уут-та. – С каких пор ты заделался натуристом и пропагандируешь сыроядение?

– Я не буду его есть! – гордо произнёс Оот-та. – Ни сырого, ни зажаренного!

И отошёл, зажав в руке молитвенник.

– Это твои проблемы, – пожал плечами Уут-та.

– И зачем мы его ели? – болезненно срыгивая, пожаловалась Аах-ту.

– Да, – мрачно согласился Уут-та, – кажется, парень был прав: людей есть нельзя.

– А как же заветы предков? – робко спросила Аах-ту.

– Похоже, они не всегда завещали нам бесспорные истины, – признался Уух-та. – Они были дикими, необразованными созданиями. А к нам приехал миссионер из цивилизованной страны. А мы с ним так нехорошо обошлись.

Он задумался. Аах-ту молча сидела рядом, борясь с позывами рвоты.

– Но почему Оот-та отказался его есть? – неожиданно спросил Уух-та. – Пусть мы поумнели, съев мяса миссионера, но Оот-та? Он ведь не съел ни кусочка! Неужели дикари могут поумнеть самостоятельно? Или… не все? Но почему? Почему я, великий вождь, не смог дойти до той высокой истины, до какой дошёл самый последний изгой из моего племени?

И, закрыв лицо руками, Уут-та заплакал.

Из-за рыданий он не услышал, как сзади тихонько подошёл Оот-та, терзаемый белковым голодом, и опустил ему на череп каменную дубину. А затем поволок к остаткам пылающего костра, чтобы поступить так, как завещали ему бесчисленные поколения многоуважаемых предков…

Опасная бритва

(рассказ-страшилка)

Дик Мэллори растерянно вертел в руках небольшой пакетик. Он ясно помнил, что никому ничего не заказывал, а всё заказанное получил и оплатил на прошлой неделе. Может, какой-нибудь новый рекламный рассыл?

Он вскрыл пакетик. На ладонь скользнула, будто дожидаясь этого мгновения, старинная опасная бритва. Старинная оттого, что даже не была складной: её лезвие наглухо вделали в деревянную рукоятку.

Вокруг полированной рукоятки вилась бумажка с текстом инструкции.

Дик пробежал её глазами.

Так… Ничего особенного, стандартный набор: "Наша бритва… специальная форма заточки… сверхсовременное суперскользкое ультрапокрытие… сталь сварена по старинным рецептам дамасской стали… бреет легко и мягко… Нет опасности порезаться: встроенные в бритву гироскопы позволяют строго выдерживать заданные углы наклона к сбриваемым волоскам. Стилизация под старину… на самом деле ультрасовременная вещь, начинённая последними достижениями электроники… можете подключить к Вашему компьютеру через стандартный оптический вход или "блю-тус"…"

"Всё это ерунда, – подумал Дик, отбрасывая бумажку в сторону и поднося бритву к глазам. – Дамасская сталь… Гм!"

По лезвию бритвы вились, переплетаясь, какие-то узоры. Мало того, такие же узоры переливались и на рукоятке бритвы. Они то вспыхивали, то еле мерцали в глубине, притягивая взор.

Было в переливах света что-то неуловимо таинственное, захватывающе-гипнотическое, такое, чему невозможно дать точное определение, а, следовательно, нельзя и противиться.

Дик несколько мгновений сосредоточенно изучал игру световых бликов на лезвии, затем крепко взял бритву в правую руку и решительным взмахом перерезал себе горло…

Питер О’Брайен, здоровенный бородатый ирландец, которого никто на свете не смог бы заставить расстаться с бородой, рассматривал выпавшую из пакетика на ладонь бритву с презрительным удивлением. Если он сразу не запустил ею в стену, то только потому, что внимание привлекла игра переливчатых искорок на лезвии. Но если бы он знал, что в пакетике находится именно бритва, то, не распаковывая, отправил бы в мусорное ведро.

Правда, ещё не поздно запустить бритвой через всю лужайку, и пусть она упадёт в болотце. Тогда уж лягушки, возможно, найдут себе другое занятие, чем квакать по-пустому.

"У моего деда была такая", – с неожиданной теплотой подумал Питер, любуясь переливами световых бликов на лезвии бритвы.

– Побриться, что ли? – произнёс он вслух. Мысль возникла неожиданно, но Питеру вдруг понравилась. – Интересно, как я выгляжу без бороды? Поди, уже и забыл свою физиономию! Да и Лиззи намекала, что, не будь у меня бороды…

И Питер решительным жестом поднёс бритву к бороде.

Бритва брила на удивление легко и мягко.

"Не соврали, черти! – восхищённо подумал Питер, глядя на быстро освобождающееся от бороды лицо. – А я ещё и ничего! Пожалуй, лет двадцать сбросил!"

И наклонился, вытянув шею, чтобы взглянуть на себя в зеркало поближе. И в этот момент бритва нанесла последний глубокий рез.

Голова Питера свалилась на кучу срезанных волос, быстро склеивая их кровью…

Марта вертела бритву в руках, не зная, куда её приспособить. Мужа у Марты не было, а тот парень, с которым она продолжала встречаться, хотя и не приходился отцом младенцу, категорически противился даже кремам-депиляторам, не говоря уже о бритве. Он говорил, что ему нравятся её волосы…

Марта вспомнила Дана и тихо хихикнула.

Но бритва? Что делать с нею?

Марта вновь посмотрела на бег переплетающихся линий по лезвию и по рукоятке, и на её лице появилось мечтательное выражение.

Она крепко сжала бритву в руке и направилась в детскую.

Ребёнок спал, разметавши ручонки в стороны и откинув голову: Марта укладывала его спать без подушки. На тонкой шейке билась синяя жилка.

Наклонившись над кроваткой с младенцем, она одним взмахом отрезала ему голову, а, возвращая окровавленную бритву назад, не останавливая движения, вонзила в собственное горло…

Честер ощупывал колодку бритвы пальцами. Слепой от рождения, он привык получать информацию иным способом, чем большинство людей. И этой информации ему хватало, чтобы сложить о мире вполне определённое представление.

Гладкий на первое прикосновение, материал рукоятки при повторном ощупывании обретал непонятную структуру: под пальцами змеились тонкие линии, извиваясь, словно живые.

Честер осторожно прикоснулся к лезвию. Оно было тёплым на ощупь: должно быть, успело нагреться от рук.

На лезвии змеились точно такие же линии. Несколько удивлённый, Честер взялся правой рукой за колодку, а левой за лезвие бритвы, и под пальцами синхронно запульсировали выпуклые линии, точно сигнализируя о чём-то.

Секунду Честер вслушивался в их завораживающий ритм, затем задумчиво, не отрывая пальцев от бритвы, поднес её к шее и спокойно погрузил лезвие в горло.

Ваол Тайх, вождь маленького племени, затерянного в джунглях Амазонки, вертел в руках острую блестящую вещицу, найденную неподалёку от хижины. Наверное, она свалилась с гудящей железной птицы, которые порой пролетали над селением. Когда вновь появятся белые люди, её надо будет отдать им: должно быть, кто-то случайно уронил блестяшку. Не может быть, что её подбросили специально: кто же добровольно расстанется с такой красотой?

Ваол Тайх снова полюбовался игрой солнечных лучей на стальном лезвии. А может… может, её подарили селению? Белые люди иногда делали разные подарки, часто блестящие зеркальца и железные ножи. А почти точно такую штуку он видел у одного из белых, только она переламывалась пополам. Он срезал ею волосы с лица и называл "бритва". Может, её действительно подбросили специально? Чтобы люди селения стали похожи на белых?

Ваол Тайх кинул клич, и все жители селения собрались перед ним. Они выстроились длинной цепочкой, и по одному подходили к вождю, почтительно наклоняясь и вытягивая шею. И Ваол Тайх собственноручно перерезал каждому горло…

Человечество исчезло за один день.

Осенизатор

Я сидел на парковой скамейке и силился что-то придумать.

Голова была пуста. Абсолютно. Ни единой мысли не появлялось в ней, опровергая известный постулат о нетерпимости пустоты природой.

Но это касалось исключительно моих мыслей. Если же вдруг появлялась чужая, она тихонько ойкала, озирая безмерность пустого пространства, и стремительно уносилась прочь.

А между тем работа требовала завершения. Но нужная формулировка не находилась. Не хватало главного: чёткости.

От уныния я принялся смотреть по сторонам: может, окружающее натолкнёт на какую идею? Бывали случаи…

В конце парковой аллейки показалась лошадь.

В этом нет ничего удивительного: парк давно облюбовали предприниматели, неспешно прокатывающие маленьких клиентов, замирающих от восторга высоты и изо всех сил вцепляющихся в косматую гриву.

Но лошадь была не верховой, а упряжной. И такое встречалось в парке: расписной возок, заполненный галдящими ребятишками.

Однако возка не было. И ребятишек не было. Потому что лошадь везла бочку. Здоровенную деревянную бочку.

Мало того: сзади из бочки торчала внушительных размеров лейка, или душевая головка, почему-то обращённая дырочками кверху. Из неё мельчайшими капельками летела вода. И исчезала, словно испарялась.

Возница, сидящий на бочке, левой рукой удерживал вожжи, а правой время от времени подкачивал поршневой насос.

"Деревья опрыскивают!" мелькнула в голове недовольная мысль. Но я обрадовался даже ей, после пустоты абсолютного вакуума.

Одна мысль привела за собой следующие: "Ядом людей травят среди бела дня! Не могли другого времени найти! Надо пожаловаться в мэрию!"

Я приподнялся на скамейке, намереваясь встать и идти – куда, в мэрию? – как вдруг до меня донесся запах распыляемой жидкости.

Пахло неожиданно приятно. Впрочем, это ничего не значило: яды тоже могут хорошо пахнуть.

Бочка проехала мимо, и мне на голову упало несколько капель из распылителя.

Я хотел возмутиться, как вдруг меня осенило: формулировка, не дававшаяся на протяжении целой недели (а то и больше!), вдруг заблистала в красочном великолепии.

Забыв про всё на свете, я вытащил блокнот и принялся срочно фиксировать увиденное, попутно удивляясь краткости и свежести мысли. Давненько меня такие не посещали!

Едва я поставил точку, и встал, чтобы последовать за бочкой: остаток гениальной мысли говорил мне, что именно она послужила причиной озарения; как меня чуть не сбил с ног парнишка, глядящий внутрь себя, и что-то бормочущий под нос.

Что он бубнил, я не разобрал, зато второй, почти точно такой же, но бегущий первому навстречу, отчего они чуть не столкнулись, бормотал вполне отчётливо. И его слова я разобрал: "Спартак-ЦСКА: один – пять! Делайте ставки, господа!".

Я пошёл по аллейке. Бочка виднелась вдали, и я не сомневался, что смогу её настигнуть.

Навстречу мне шёл ещё один парень с отсутствующим взглядом. Но этот был настроен весьма решительно: шёл, сжав кулаки, и шипя сквозь зубы: "Я сейчас пойду и скажу ему всё!"

Как я заметил, на аллейке осталось совсем мало народу: все вдруг куда-то заспешили.

И лишь двое, парень и девушка, остались сидеть на скамейке. Они держали друг друга за руки, и парень с каким-то удивлением повторял: "Я люблю тебя! Я люблю тебя!". Девушка была удивлена, казалось, не меньше парня, но выглядела довольной и слушала с удовольствием.

Я без труда нагнал бочку.

Возница, увидев, что я заступаю дорогу, натянул вожжи и остановил лошадь.

– Кто вы такой? – спросил я, поздоровавшись.

– Я – осенизатор, – важно ответил возница.

Сначала я хотел усмехнуться, подумав то же самое, что подумали многие, прочитав название рассказа: человек не знает, как произносится и пишется слово, поэтому коверкает по-своему.

Тем более что вид возницы ясно указывал на то, что он приехал если не из самой глухой деревни, то, из соседней, чуть поближе.

Был он не очень высокого роста, в соломенной шляпе, рыжеватой шкиперской бороде и с трубкой в зубах. Бархатный чёрный жилет поверх разноцветной, в петухах, рубашке и бело-синие полосатые штаны чётко дополняли картину. А на ногах я с удивлением увидел… лапти из бересты.

Но потом до меня дошло, и, возможно, не без помощи ещё нескольких капель из лейки, вновь упавших на меня.

– Вы… осеняете людей? – едва ли не шёпотом поинтересовался я.

– Да, – спокойно ответил возница. – Такова моя работа.

Я потерял дар речи, и, чтобы вернуть, посмотрел на аллейку.

Почему-то я заметил это явление только сейчас.

Среди зелени листвы то там, то сям прорезались жёлтые листья

– А это что? – подозрительно спросил я возницу.

– Так ведь осень приближается, – уклончиво ответил он.

– Осень? – иронично проговорил я. – В июле?

Возница чуть покраснел, кашлянул и признался:

– Побочный эффект. Ничто не даётся просто так… За всё приходится как-то платить.

– А какая связь осени и… осенения? – спросил я.

– Самая прямая! – обрадовался возница перемене темы. – Вспомните хотя бы Болдинскую осень Пушкина! Сколько он тогда написал! Осень – осеняет.

– Осень-осень – весна любви моей… – пробормотал я.

– Это не Пушкин, – строго заметил возница.

– Знаю, – поморщился я. – Чего-то вспомнилось… Кстати, и у шизофреников осенние обострения бывают.

– Тоже вспомнилось? – улыбнулся возница. – Что ж, может, вы и правы: гениальность отделена от безумия совсем тоненькой гранью. Не многие могут на ней удержаться. А то бы гениев было куда больше, чем безумцев.

– А осина? – я решил продолжить филологические изыски, вспомнив Стругацких: мало кто может установить связь сверлящих свойств взгляда с филологическими характеристиками слова "бетон".

– Это дерево отбирает жизненные силы, – сказал возница. – Недаром осиновый кол забивали упырям в грудь.

– Что-то наш разговор принял не совсем ту направленность… – проговорил я.

– Я к тому, что осина – сильное дерево, – поспешно ответил возница. – А вообще-то, увы, мне пора: я должен посетить множество мест…

Он хлестнул лошадь и уехал.

А я вернулся домой и зашёл в ванную – вымыть руки после прогулки. Посмотрел в зеркало и заметил на голове два седых волоса.

Приближалась осень…