Текст книги "Страна негодяев"

Автор книги: Сергей Есенин

Сказка о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем царстве

 
Пастушонку Пете
Трудно жить на свете:
Тонкой хворостиной
Управлять скотиной.
Если бы корова
Понимала слово,
То жилось бы Пете
Лучше нет на свете.
 
 
Но коровы в спуске
На траве у леса,
Говори по-русски —
Смыслят ни бельмеса.
 
 
Им бы лишь мычалось
Да трава качалась.
Трудно жить на свете
Пастушонку Пете.
 

* * *

 
Хорошо весною
Думать под сосною,
Улыбаясь в дреме,
О родимом доме.
 
 
Май всё хорошеет,
Ели всё игольчей;
На коровьей шее
Плачет колокольчик.
 
 
Плачет и смеется
На цветы и травы,
Голос раздается
Звоном средь дубравы.
 
 
Пете-пастушонку
Голоса не новы,
Он найдет сторонку,
Где звенят коровы.
 
 
Соберет всех в кучу,
На село отгонит,
Не получит взбучу —
Чести не уронит.
 
 
Любо хворостиной
Управлять скотиной.
В ночь у перелесиц
Спи и плюй на месяц.
 

* * *

 
Ну, а если лето —
Песня плохо спета.
Слишком много дела —
В поле рожь поспела.
Ах, уж не с того ли
Дни похорошели,
Все колосья в поле,
Как лебяжьи шеи.
Но беда на свете
Каждый час готова,
Зазевался Петя —
В рожь зайдет корова.
А мужик как взглянет,
Разведет ручищей
Да как в спину втянет
Прямо кнутовищей.
Тяжко хворостиной
Управлять скотиной.
 

* * *

 
Вот приходит осень
С цепью кленов голых,
Что шумит, как восемь
Чертенят веселых.
 
 
Мокрый лист с осины
И дорожных ивок
Так и хлещет в спину,
В спину и в загривок.
 
 
Елка ли, кусток ли,
Только вплоть до кожи
Сапоги промокли,
Одежонка тоже.
 
 
Некому открыться,
Весь как есть пропащий.
Вспуганная птица
Улетает в чащу.
 
 
И дрожишь полсутки
То душой, то телом.
Рассказать бы утке —
Утка улетела.
 
 
Рассказать дубровам —
У дубровы опадь.
Рассказать коровам —
Им бы только лопать.
 
 
Нет, никто на свете
На обмокшем спуске
Пастушонка Петю
Не поймет по-русски.
 
 
Трудно хворостиной
Управлять скотиной.
 

* * *

 
Мыслит Петя с жаром:
То ли дело в мире
Жил он комиссаром
На своей квартире.
 
 
Знал бы все он сроки,
Был бы всех речистей,
Собирал оброки
Да дороги чистил.
 
 
А по вязкой грязи,
По осенней тряске
Ездил в каждом разе
В волостной коляске.
 
 
И приснился Пете
Страшный сон на свете.
 

* * *

 
Все доступно в мире.
Петя комиссаром
На своей квартире
С толстым самоваром.
 
 
Чай пьет на террасе,
Ездит в тарантасе,
Лучше нет на свете
Жизни, чем у Пети.
 
 
Но всегда недаром
Служат комиссаром.
Нужно знать все сроки,
Чтоб сбирать оброки.
 
 
Чай, конечно, сладок,
А с вареньем дважды,
Но блюсти порядок
Может, да не каждый.
 
 
Нужно знать законы,
Ну, а где же Пете?
Он еще иконы
Держит в волсовете.
 
 
А вокруг совета,
В дождь и непогоду,
С самого рассвета
Уймища народу.
 
 
Наш народ ведь голый,
Что ни день, то с требой.
То построй им школу,
То давай им хлеба.
 
 
Кто им наморочил?
Кто им накудахтал?
Отчего-то очень
Стал им нужен трактор.
 
 
Ну, а где же Пете?
Он ведь пас скотину,
Понимал на свете
Только хворостину.
 
 
А народ суровый,
В ропоте и гаме
Хуже, чем коровы,
Хуже и упрямей.
С эдаким товаром
Дрянь быть комиссаром.
 
 
Взяли раз Петрушу
За живот, за душу,
Бросили в коляску
Да как дали таску…
 
 
. . . . . . . . . .
Тут проснулся Петя…
 

* * *

 
Сладко жить на свете!
Встал, а день что надо,
Солнечный, звенящий,
Легкая прохлада
Овевает чащи.
 
 
Петя с кротким словом
Говорит коровам:
«Не хочу и даром
Быть я комиссаром».
 
 
А над ним береза,
Веткой утираясь,
Говорит сквозь слезы,
Тихо улыбаясь:
 
 
«Тяжело на свете
Быть для всех примером.
Будь ты лучше, Петя,
Раньше пионером».
 

* * *

 
Малышам в острастку,
В мокрый день осенний,
Написал ту сказку
Я – Сергей Есенин.
 

7/8 октября 1925

Стихотворения

Поэт («Он бледен. Мыслит страшный путь…»)

 
Он бледен. Мыслит страшный путь
В его душе живут виденья.
Ударом жизни вбита грудь,
А щеки выпили сомненья.
 
 
Клоками сбиты волоса,
Чело высокое в морщинах,
Но ясных грез его краса
Горит в продуманных картинах.
 
 
Сидит он в тесном чердаке,
Огарок свечки режет взоры,
А карандаш в его руке
Ведет с ним тайно разговоры.
 
 
Он пишет песню грустных дум,
Он ловит сердцем тень былого.
И этот шум… душевный шум…
Снесет он завтра за целковый.
 

1910–1912

«Под венком лесной ромашки…»

 
Под венком лесной ромашки
Я строгал, чинил челны,
Уронил кольцо милашки
В струи пенистой волны.
 
 
Лиходейная разлука,
Как коварная свекровь.
Унесла колечко щука,
С ним – милашкину любовь.
 
 
Не нашлось мое колечко,
Я пошел с тоски на луг,
Мне вдогон смеялась речка:
«У милашки новый друг».
 
 
Не пойду я к хороводу:
Там смеются надо мной,
Повенчаюсь в непогоду
С перезвонною волной.
 

1911

«Темна ноченька, не спится…»

 
Темна ноченька, не спится,
Выйду к речке на лужок.
Распоясала зарница
В пенных струях поясок.
 
 
На бугре береза-свечка
В лунных перьях серебра.
Выходи, мое сердечко,
Слушать песни гусляра!
 
 
Залюбуюсь, загляжусь ли
На девичью красоту,
А пойду плясать под гусли,
Так сорву твою фату.
 
 
В терем темный, в лес зеленый,
На шелковы купыри,
Уведу тебя под склоны
Вплоть до маковой зари.
 

1911

«Звездочки ясные, звезды высокие!..»

 
Звездочки ясные, звезды высокие!
Что вы храните в себе, что скрываете?
Звезды, таящие мысли глубокие,
Силой какою вы душу пленяете?
 
 
Частые звездочки, звездочки тесные!
Что в вас прекрасного, что в вас могучего?
Чем увлекаете, звезды небесные,
Силу великую знания жгучего?
 
 
И почему так, когда вы сияете,
Маните в небо, в объятья широкие?
Смотрите нежно так, сердце ласкаете,
Звезды небесные, звезды далекие!
 

1911

И. Д. Рудинскому

 
Солнца луч золотой
Бросил искру свою
И своей теплотой
Согрел душу мою.
 
 
И надежда в груди
Затаилась моей;
Что-то жду впереди
От грядущих я дней.
 
 
Оживило тепло,
Озарил меня свет.
Я забыл, что прошло
И чего во мне нет.
 
 
Загорелася кровь
Жарче дня и огня.
И светло и тепло
На душе у меня.
 
 
Чувства полны добра,
Сердце бьется сильней.
Оживил меня луч
Теплотою своей.
 
 
Я с любовью иду
На указанный путь,
И от мук и тревог
Не волнуется грудь.
 

<1911>

Воспоминание

 
За окном, у ворот
Вьюга завывает,
А на печке старик
Юность вспоминает.
 
 
«Эх, была-де пора,
Жил, тоски не зная,
Лишь кутил да гулял,
Песни распевая.
 
 
А теперь что за жизнь?
В тоске изнываю
И порой о тех днях
С грустью вспоминаю.
 
 
Погулял на веку,
Говорят, довольно.
Размахнуть старину
Не дают раздолья.
 
 
Полно, дескать, старик,
Не дури ты много,
Твой конец не велик,
Жизнь твоя у гроба.
 
 
Ну и что ж, покорюсь, —
Видно, моя доля.
Придет им тоже час
Старческого горя».
 
 
За окном, у ворот
Вьюга завывает,
А на печке старик
С грустью засыпает.
 

1911–1912

Моя жизнь

 
Будто жизнь на страданья моя обречёна;
Горе вместе с тоской заградили мне путь;
Будто с радостью жизнь навсегда разлучёна,
От тоски и от ран истомилася грудь.
 
 
Будто в жизни мне выпал страданья удел;
Незавидная мне в жизни выпала доля.
Уж и так в жизни много всего я терпел,
Изнывает душа от тоски и от горя.
 
 
Даль туманная радость и счастье сулит,
А дойду – только слышатся вздохи да слезы.
Вдруг наступит гроза, сильный гром загремит
И разрушит волшебные, сладкие грезы.
 
 
Догадался и понял я жизни обман,
Не ропщу на свою незавидную долю.
Не страдает душа от тоски и от ран,
Не поможет никто ни страданьям, ни горю.
 

1911–1912

Что прошло – не вернуть

 
Не вернуть мне ту ночку прохладную,
Не видать мне подруги своей,
Не слыхать мне ту песню отрадную,
Что в саду распевал соловей!
 
 
Унеслася та ночка весенняя,
Ей не скажешь: «Вернись, подожди».
Наступила погода осенняя,
Бесконечные льются дожди.
 
 
Крепким сном спит в могиле подруга,
Схороня в своем сердце любовь.
Не разбудит осенняя вьюга
Крепкий сон, не взволнует и кровь.
 
 
И замолкла та песнь соловьиная,
За моря соловей улетел,
Не звучит уже более, сильная,
Что он ночкой прохладною пел.
 
 
Пролетели и радости милые,
Что испытывал в жизни тогда.
На душе уже чувства остылые.
Что прошло – не вернуть никогда.
 

1911–1912

Ночь («Тихо дремлет река…»)

 
Тихо дремлет река.
Темный бор не шумит.
Соловей не поет
И дергач не кричит.
 
 
Ночь. Вокруг тишина.
Ручеек лишь журчит.
Своим блеском луна
Все вокруг серебрит.
 
 
Серебрится река.
Серебрится ручей.
Серебрится трава
Орошенных степей.
 
 
Ночь. Вокруг тишина.
В природе все спит.
Своим блеском луна
Все вокруг серебрит.
 

1911–1912

Восход солнца

 
Загорелась зорька красная
В небе темно-голубом,
Полоса явилась ясная
В своем блеске золотом.
Лучи солнышка высоко
Отразили в небе свет.
И рассыпались далеко
От них новые в ответ.
 
 
Лучи ярко-золотые
Осветили землю вдруг.
Небеса уж голубые
Расстилаются вокруг.
 

1911–1912

К покойнику

 
Уж крышку туго закрывают,
Чтоб ты не мог навеки встать,
Землей холодной зарывают,
Где лишь бесчувственные спят.
 
 
Ты будешь нем на зов наш зычный,
Когда сюда к тебе придем.
И вместе с тем рукой привычной
Тебе венков мы накладем.
 
 
Венки те красотою будут,
Могила будет в них сиять.
Друзья тебя не позабудут
И будут часто вспоминать.
 
 
Покойся с миром, друг наш милый,
И ожидай ты нас к себе.
Мы перетерпим горе с силой,
Быть может, скоро и придем к тебе.
 

1911–1912

Зима

 
Вот уж осень улетела
И примчалася зима.
Как на крыльях, прилетела
Невидимо вдруг она.
 
 
Вот морозы затрещали
И сковали все пруды.
И мальчишки закричали
Ей «спасибо» за труды.
 
 
Вот появилися узоры
На стеклах дивной красоты.
Все устремили свои взоры,
Глядя на это. С высоты
 
 
Снег падает, мелькает, вьется,
Ложится белой пеленой.
Вот солнце в облаках мигает
И иней на снегу сверкает.
 

1911–1912

Песня старика разбойника

 
Угасла молодость моя,
Краса в лице завяла,
И удали уж прежней нет,
И силы – не бывало.
 
 
Бывало, пятерых сшибал
Я с ног своей дубиной,
Теперь же хил и стар я стал
И плачуся судьбиной.
 
 
Бывало, песни распевал
С утра до темной ночи,
Теперь тоска меня сосет
И грусть мне сердце точит.
 
 
Когда-то я ведь был удал,
Разбойничал и грабил,
Теперь же хил и стар я стал,
Все прежнее оставил.
 

1911–1912

Ночь («Усталый день клонился к ночи…»)

 
Усталый день склонился к ночи,
Затихла шумная волна,
Погасло солнце, и над миром
Плывет задумчиво луна.
Долина тихая внимает
Журчанью мирного ручья.
И темный лес, склоняся, дремлет
Под звуки песен соловья.
Внимая песням, с берегами,
Ласкаясь, шепчется река.
И тихо слышится над нею
Веселый шелест тростника.
 

<1911–1912>

Больные думы

 
Нет сил ни петь и ни рыдать,
Минуты горькие бывают,
Готов все чувства изливать,
И звуки сами набегают.
 

<1911–1912>

«Я ль виноват, что я поэт…»

 
Я ль виноват, что я поэт
Тяжелых мук и горькой доли,
Не по своей же стал я воле —
Таким уж родился на свет.
 
 
Я ль виноват, что жизнь мне не мила,
И что я всех люблю и вместе ненавижу,
И знаю о себе, чего еще не вижу, —
Ведь этот дар мне муза принесла.
 
 
Я знаю – в жизни счастья нет,
Она есть бред, мечта души больной,
И знаю – скучен всем напев унылый мой,
Но я не виноват – такой уж я поэт.
 

<1911–1912>

Думы

 
Думы печальные, думы глубокие,
Горькие думы, думы тяжелые,
Думы, от счастия вечно далекие,
Спутники жизни моей невеселые!
 
 
Думы – родители звуков мучения,
Думы несчастные, думы холодные,
Думы – источники слез огорчения,
Вольные думы, думы свободные!
 
 
Что вы терзаете грудь истомлённую,
Что заграждаете путь вы мне мой?..
Что возбуждаете силу сломлённую
Вновь на борьбу с непроглядною тьмой?
 
 
Не поддержать вам костра догоревшего,
Искры потухшие… Поздно, бесплодные.
Не исцелить сердца вам наболевшего,
Думы больные, без жизни, холодные!
 

<1911–1912>

Звуки печали

 
Скучные песни, грустные звуки,
Дайте свободно вздохнуть.
Вы мне приносите тяжкие муки,
Больно терзаете грудь.
 
 
Дайте отрады, дайте покоя,
Дайте мне крепко заснуть.
Думы за думами смутного роя,
Вы мне разбили мой путь.
 
 
Смолкните, звуки – вестники горя,
Слезы уж льются из глаз.
Пусть успокоится горькая доля.
Звуки! Мне грустно от вас!
 
 
Звуки печали, скорбные звуки,
Долго ль меня вам томить?
Скоро ли кончатся тяжкие муки,
Скоро ль спокойно мне жить?
 

<1911–1912>

Слёзы

 
Слезы… опять эти горькие слезы,
Безотрадная грусть и печаль;
Снова мрак… и разбитые грезы
Унеслись в бесконечную даль.
 
 
Что же дальше? Опять эти муки?
Нет, довольно… Пора отдохнуть
И забыть эти грустные звуки,
Уж и так истомилася грудь.
 
 
Кто поет там под сенью березы?
Звуки будто знакомые мне —
Это слезы опять… Это слезы
И тоска по родной стороне.
 
 
Но ведь я же на родине милой,
А в слезах истомил свою грудь.
Эх… лишь, видно, в холодной могиле
Я забыться могу и заснуть.
 

<1911–1912>

«Не видать за туманною далью…»

 
Не видать за туманною далью,
Что там будет со мной впереди,
Что там… счастье, иль веет печалью,
Или отдых для бедной груди.
 
 
Или эти седые туманы
Снова будут печалить меня,
Наносить сердцу скорбные раны
И опять снова жечь без огня.
 
 
Но сквозь сумрак в туманной дали
Загорается, вижу, заря;
Это смерть для печальной земли,
Это смерть, но покой для меня.
 

<1911–1912>

Пребывание в школе

 
Душно мне в этих холодных стенах,
Сырость и мрак без просвета.
Плесенью пахнет в печальных углах —
Вот она, доля поэта.
 
 
Видно, навек осужден я влачить
Эти судьбы приговоры,
Горькие слезы безропотно лить,
Ими томить свои взоры.
 
 
Нет, уже лучше тогда поскорей
Пусть я иду до могилы,
Только там я могу, и лишь в ней,
Залечить все разбитые силы.
 
 
Только и там я могу отдохнуть,
Позабыть эти тяжкие муки,
Только лишь там не волнуется грудь
И не слышны печальные звуки.
 

<1911–1912>

Далёкая весёлая песня

 
Далеко-далеко от меня
Кто-то весело песню поет.
И хотел бы провторить ей я,
Да разбитая грудь не дает.
 
 
Тщетно рвется душа до нея,
Ищет звуков подобных в груди,
Потому что вся сила моя
Истощилась еще впереди.
 
 
Слишком рано я начал летать
За мечтой идеала земли,
Рано начал на счастье роптать,
Разбираясь в прожитой дали.
 
 
Рано пылкой душою своей
Я искал себе мрачного дня
И теперь не могу вторить ей,
Потому что нет сил у меня.
 

<1911–1912>

Мои мечты

 
Мои мечты стремятся вдаль,
Где слышны вопли и рыданья,
Чужую разделить печаль
И муки тяжкого страданья.
 
 
Я там могу найти себе
Отраду в жизни, упоенье,
И там, наперекор судьбе,
Искать я буду вдохновенья.
 

<1911–1912>

Брату Человеку

 
Тяжело и прискорбно мне видеть,
Как мой брат погибает родной.
И стараюсь я всех ненавидеть,
Кто враждует с его тишиной.
 
 
Посмотри, как он трудится в поле,
Пашет твердую землю сохой,
И послушай те песни про горе,
Что поет он, идя бороздой.
 
 
Или нет в тебе жалости нежной
Ко страдальцу сохи с бороной?
Видишь гибель ты сам неизбежной,
А проходишь его стороной.
 
 
Помоги же бороться с неволей,
Залитою вином, и с нуждой!
Иль не слышишь, он плачется долей
В своей песне, идя бороздой?
 

<1911–1912>

«Я зажег свой костер…»

 
Я зажег свой костер,
Пламя вспыхнуло вдруг
И широкой волной
Разлилося вокруг.
 
 
И рассыпалась мгла
В беспредельную даль,
С отягченной груди
Отгоняя печаль.
 
 
Безнадежная грусть
В тихом треске углей
У костра моего
Стала песней моей.
 
 
И я весело так
На костер свой смотрел,
Вспоминаючи грусть,
Тихо песню запел.
 
 
Я опять подо мглой.
Мой костер догорел,
В нем лишь пепел с золой
От углей уцелел.
 
 
Снова грусть и тоска
Мою грудь облегли,
И печалью слегка
Веет вновь издали.
 
 
Чую – будет гроза,
Грудь заныла сильней,
И скатилась слеза
На остаток углей.
 

<1911–1912>

Деревенская избёнка

 
Ветхая избенка
Горя и забот,
Часто плачет вьюга
У твоих ворот.
 
 
Часто раздаются
За твоей стеной
Жалобы на бедность,
Песни звук глухой.
 
 
Все поют про горе,
Про тяжелый гнет,
Про нужду лихую
И голодный год.
 
 
Нет веселых песен
Во стенах твоих,
Потому что горе
Заглушает их.
 

<1911–1912>

Отойди от окна

 
Не ходи ты ко мне под окно
И зеленой травы не топчи;
Я тебя разлюбила давно,
Но не плачь, а спокойно молчи.
 
 
Я жалею тебя всей душою,
Что тебе до моей красоты?
Почему не даешь мне покою
И зачем так терзаешься ты?
 
 
Все равно я не буду твоею,
Я теперь не люблю никого;
Не люблю, но тебя я жалею,
Отойди от окна моего!
 
 
Позабудь, что была я твоею,
Что безумно любила тебя;
Я теперь не люблю, а жалею —
Отойди и не мучай себя!
 

<1911–1912>

Весенний вечер

 
Тихо струится река серебристая
В царстве вечернем зеленой весны.
Солнце садится за горы лесистые,
Рог золотой выплывает луны.
Запад подернулся лентою розовой,
Пахарь вернулся в избушку с полей,
И за дорогою в чаще березовой
Песню любви затянул соловей.
Слушает ласково песни глубокие
С запада розовой лентой заря.
С нежностью смотрит на звезды далекие
И улыбается небу земля.
 

<1911–1912>

«И надо мной звезда горит…»

 
И надо мной звезда горит,
Но тускло светится в тумане,
И мне широкий путь лежит,
Но он заросший весь в бурьяне.
 
 
И мне весь свет улыбки шлет,
Но только полные презренья,
И мне судьба привет несет,
Но слезы вместо утешенья.
 

<1911–1912>

Поэт («Не поэт, кто слов пророка…»)

 
Не поэт, кто слов пророка
Не желает заучить,
Кто язвительно порока
Не умеет обличить.
 
 
Не поэт, кто сам боится,
Чтобы сильных уязвить,
Кто победою гордится,
Может слабых устрашить.
 
 
Не поэт и кто имеет
К людям разную любовь,
Кто за правду не умеет
Проливать с врагами кровь.
 
 
Тот поэт, врагов кто губит,
Чья родная правда – мать,
Кто людей как братьев любит
И готов за них страдать.
 
 
Он все сделает свободно,
Что другие не могли.
Он поэт, поэт народный,
Он поэт родной земли!
 

<1912>

Капли

 
Капли жемчужные, капли прекрасные,
Как хороши вы в лучах золотых,
И как печальны вы, капли ненастные,
Осенью черной на окнах сырых.
 
 
Люди, веселые в жизни забвения,
Как велики вы в глазах у других
И как вы жалки во мраке падения,
Нет утешенья вам в мире живых.
 
 
Капли осенние, сколько наводите
На душу грусти вы чувства тяжелого.
Тихо скользите по стеклам и бродите,
Точно как ищете что-то веселого.
 
 
Люди несчастные, жизнью убитые,
С болью в душе вы свой век доживаете.
Милое прошлое, вам не забытое,
Часто назад вы его призываете.
 

<1912>

На память об усопшем. У могилы

 
В этой могиле под скромными ивами
Спит он, зарытый землей,
С чистой душой, со святыми порывами,
С верой зари огневой.
 
 
Тихо погасли огни благодатные
В сердце страдальца земли,
И на чело, никому не понятные,
Мрачные тени легли.
 
 
Спит он, а ивы над ним наклонилися,
Свесили ветви кругом,
Точно в раздумье они погрузилися,
Думают думы о нем.
 
 
Тихо от ветра, тоски напустившего,
Плачет, нахмурившись, даль.
Точно им всем безо времени сгибшего
Бедного юношу жаль.
 

<1912–1913>

«Грустно… Душевные муки…»

 
Грустно… Душевные муки
Сердце терзают и рвут,
Времени скучные звуки
Мне и вздохнуть не дают.
Ляжешь, а горькая дума
Так и не сходит с ума…
Голову кружит от шума.
Как же мне быть… и сама
Моя изнывает душа.
Нет утешенья ни в ком.
Ходишь едва-то дыша.
Мрачно и дико кругом.
Доля! Зачем ты дана!
Голову негде склонить,
Жизнь и горька и бедна,
Тяжко без счастия жить.
 

<1913>

«Ты плакала в вечерней тишине…»

 
Ты плакала в вечерней тишине,
И слезы горькие на землю упадали,
И было тяжело и так печально мне,
И все же мы друг друга не поняли.
Умчалась ты в далекие края,
И все мечты мои увянули без цвета,
И вновь опять один остался я
Страдать душой без ласки и привета.
И часто я вечернею порой
Хожу к местам заветного свиданья,
И вижу я в мечтах мне милый образ твой,
И слышу в тишине тоскливые рыданья.
 

<1913>

Берёза

 
Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.
 
 
На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.
 
 
И стоит береза
В сонной тишине,
И горят снежинки
В золотом огне.
 
 
А заря, лениво
Обходя кругом,
Обсыпает ветки
Новым серебром.
 

<1913>

«Я положил к твоей постели…»

 
Я положил к твоей постели
Полузавядшие цветы,
И с лепестками помертвели
Мои усталые мечты.
 
 
Я нашептал моим левкоям
Об угасающей любви,
И ты к оплаканным покоям
Меня уж больше не зови.
 
 
Мы не живем, а мы тоскуем.
Для нас мгновенье красота,
Но не зажжешь ты поцелуем
Мои холодные уста.
 
 
И пусть в мечтах я все читаю:
«Ты не любил, тебе не жаль»,
Зато я лучше понимаю
Твою любовную печаль.
 

<1913–1915>

Исповедь самоубийцы

 
Простись со мною, мать моя,
Я умираю, гибну я!
Больную скорбь в груди храня,
Ты не оплакивай меня.
Не мог я жить среди людей,
Холодный яд в душе моей.
И то, чем жил и что любил,
Я сам безумно отравил.
Своею гордою душой
Прошел я счастье стороной.
Я видел пролитую кровь
И проклял веру и любовь.
Я выпил кубок свой до дна,
Душа отравою полна.
И вот я гасну в тишине,
Но пред кончиной легче мне.
Я стер с чела печать земли,
Я выше трепетных в пыли.
И пусть живут рабы страстей —
Противна страсть душе моей.
 
 
Безумный мир, кошмарный сон,
А жизнь есть песня похорон.
И вот я кончил жизнь мою,
Последний гимн себе пою.
А ты с тревогою больной
Не плачь напрасно надо мной.
 

<1913–1915>

Моей царевне

 
Я плакал на заре, когда померкли дали,
Когда стелила ночь росистую постель,
И с шепотом волны рыданья замирали,
И где-то вдалеке им вторила свирель.
 
 
Сказала мне волна: «Напрасно мы тоскуем», —
И, сбросив свой покров, зарылась в берега,
А бледный серп луны холодным поцелуем
С улыбкой застудил мне слезы в жемчуга.
 
 
И я принес тебе, царевне ясноокой,
Тот жемчуг слез моих печали одинокой
И нежную вуаль из пенности волны.
 
 
Но сердце хмельное любви моей не радо…
Отдай же мне за все, чего тебе не надо,
Отдай мне поцелуй за поцелуй луны.
 

<1913–1915>

Чары

 
В цветах любви весна-царевна
По роще косы расплела,
И с хором птичьего молебна
Поют ей гимн колокола.
Пьяна под чарами веселья,
Она, как дым, скользит в лесах,
И золотое ожерелье
Блестит в косматых волосах.
А вслед ей пьяная русалка
Росою плещет на луну.
И я, как страстная фиалка,
Хочу любить, любить весну.
 

<1913–1915>

Буря

 
Дрогнули листочки, закачались клены,
С золотистых веток полетела пыль…
Зашумели ветры, охнул лес зеленый,
Зашептался с эхом высохший ковыль…
 
 
Плачет у окошка пасмурная буря,
Понагнулись ветлы к мутному стеклу,
И качают ветки, голову понуря,
И с тоской угрюмой смотрят в полумглу…
 
 
А вдали, чернея, выползают тучи,
И ревет сердито грозная река,
Подымают брызги водяные кручи,
Словно мечет землю сильная рука.
 

<1913–1915>