Текст книги "Поверхность Мебиуса"

Автор книги: Сергей Другаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Поверхность Мебиуса

НТР, НТР… Триста лет я слышу о научно-технической революции, а что изменилось? Нет, я понимаю, не слепой. Техника меняет и стиль, и образ жизни. Но техника – это техника. Я лично полагаю, что любую машину в конце концов кто-нибудь сделает. В одиночку или коллективом. Но вот это: В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом… Это, прошу простить, ни один самый слаженный коллектив не придумает. А ведь это единственно нетленное…

Сейчас многие лепсируют, а я предпочитаю книгу. Листаешь страницы, думаешь, вспоминаешь. Бараньи дрожжи полезны, не спорю. Но хлорелла – это вещь, что бы там ни говорили.

Сменный пейзаж за окном? Зачем мне сменный, пусть за окном будет то, что есть. Управляемая погода? А вы под неожиданный дождик не попадали? Придется – не уклоняйтесь. Ну да, силовые мостовые и туфли на магнитной подушке, но кто сейчас обувь носит?

НТР, а последние сто лет как был радикулит, так и остался. Мучает. Периодически. Не утешайте, разве это здоровье. Ну, завязал дубок узлом, так ведь двумя руками.

Дистанционные сборища друзей, каждый маячит в своем сфероиде… А я вот предпочитаю непосредственное общение, как у нас с Васей. Чтобы руку на плечо положить можно было. Безэкранное объемное телевидение? Чудеса голографии… Моя Клемма недавно заявила: или я, или енотовидная собака. У меня, говорит, от запаха животного тиристоры пробивает. Хотел ей загрубить запаховые сенсоры – обиделась. Ты, говорит, хочешь мои восприятия обеднить. Я, говорит, лучше вообще замкнусь накоротко. Э, да что там, у каждого своя Клемма…

С этой собакой вообще неприятно получилось. Она застряла у меня в кабинете после передачи «В мире животных», далеко пахла и гнусно скалилась на Клемму. Спасибо, в тот раз Вася Рамодин остался у меня ночевать – от горя, у него роза завяла. Так он дематериализовал собаку. Вася что сделал, он уменьшил масштаб собаки вдвое, потом еще вдвое и так далее, а потом переключил программу, и все. Кстати, этот случай описан в его статье «Остаточные явления при трансляции голографических изображений: действительность и мифы». Не читали? Странно. В благодарность я за ночь вырастил для Васи черную розу. Видели бы вы, как он утром бежал от меня, шлепая по лужам и с розой! Как всегда, опаздывал на заседание президиума Академии наук, но положенной по рангу леталкой не воспользовался из принципа. За ним, помню, увязался наш домовой гепард. Видимо, чуял хорошего человека. Клемма задумчиво смотрела им вслед из окна, а потом сказала:

– Нет, все-таки хвост – это красиво. Мы с Васей иногда ходим смотреть на па-мятник нам. Ну, не нам двоим, всей ломерейской звездной. Впечатляет это – игла, уходящая в небо, пронзает причудливо изогнутые плоскости, символизирующие пространство. Наивный такой символ, очевидный. А потом Вася обнаружил, что скульптор то ли по наитию, то ли из любви к топологии изобразил эти плоскости в виде одной поверхности Мебиуса. Следуй вдоль нее и в ту же точку вернешься. А это уже символ с подтекстом. Нет, книгу у подножия монумента уже потом положили, когда мы с Теоры вернулись…

Летели мы туда в прежнем составе, только осьминог Невсос М-да не поладил с Васей из-за шахмат, вспылил и остался на Земле. В этом он, я полагаю, сразу раскаялся, ибо, когда мы были уже на орбите, он в последний момент вышел на видеосвязь и долго таращился на нас, непрерывно меняя расцветку. Вася говорил, что Невсос при этом плакал, но вряд ли: он очень волевой сапиенс. Ссора у них вышла какая-то несерьезная. В турнире на первенство звездолета – это уже по возвращении с Ломереи – Невсос занял пятое место, обозлился и заявил, что плоские шахматы изжили себя, как игра сухопутная. Дескать, пора выйти в объем, и будущее за объемными шахматами, а от плоских останется только поверхностная фигура – ладья. Король, по его представлениям, должен быть один, не иметь четких очертаний и располагаться в центре объема в виде некой суспензии.

Вася, помню, назвал эту игру ахинеей, чем несказанно обидел Невсоса. Психика головоногих моллюсков вообще крайне уязвима, и они остро реагируют на резкие выражения.

– Обойдемся, – сказал тогда Си Многомудрый. – От него толку, как от козла молока. Все равно спит всю дорогу.

В полете на Теору трудностей не было. Стартовав с околоземной орбиты, наш звездолет словно растворился в пространстве. Для земного, естественно, наблюдателя.

Все было как должно быть. Ни одной ошибки в расчетах наших ученых, ни одного сбоя в работе систем навигации, регенерации и жизнеобеспечения. Заранее, еще когда до цели оставались месяцы полета, автоматы включили трансляторы, и корабль стал непрерывно излучать в космос специально подготовленное сообщение. Полагали, что если где поблизости есть развитая цивилизация – поймут. И хотя вероятность не превышала тысячной доли процента – даже это предположение оправдалось.

Вскоре мы уловили сначала неясные, а потом все более четкие сигналы. Настал день, когда мы услышали сказанное на великолепном линкосе:

– Привет вам, разумные. Мы ждем вас на орбите пятой от звезды планеты. Ваш путь свободен, пространство перед вами чисто. Не бойтесь ошибки. Если понадобится – мы примем вас в колыбель.

Эта самая колыбель на наших экранах схематически изображалась в виде гигантского сгустка вихревых электромагнитных полей: наш звездолет должен был завязнуть в них, как муха в паутине.

– Мы как-нибудь сами, – пробормотал капитан.

На меня, космогенетика, эта схема впечатления не произвела, но бортовой инженер впал в этакий экстатический восторг.

– Нет, каков уровень техники, – разглагольствовал он в кают-компании. – Источники энергии на внешних планетах, видимо, необитаемых. Излучения взаимодействуют, создавая нечто вроде колоссального соленоида. Чудо инженерного искусства. Мы на Земле не знаем ничего подобного! Уже ради этого стоило лететь!

Между нами – лететь всегда стоит. Хотя и в нашей Солнечной дел полно. Не решен, в частности, давно назревший вопрос о перемещении Марса на фаэтонианскую орбиту, а без этого его обводнение не имеет смысла. Затянулось дело с изменением климата и атмосферы Венеры., Да мало ли в Системе найдется работ, по мелочам и по-крупному? Васю Рамодина – так того уже и разбегание галактик беспокоить стало… Нас, постаревших на год, хотя на Земле прошло три десятка лет, встретили на Теоре великолепно: оркестры, речи, приемы, карнавалы. Особенно запомнилась первая встреча.

Мы прибыли на катере, оставив корабль на орбите. Едва сошли по трапу и поднялись на возвышение, как из толпы встречающих, затопившей необозримое поле теорианского космодрома, вышел седобородый старец. По белой ковровой дорожке он подошел к микрофону и… запел. Запел, аккомпанируя, себе на странном инструменте, помеси тамтама и баяна.

Дед, а был он ученым секретарем теорианского совета космонавтики, приятным баритоном на добротном линкосе выпевал приветственную речь.

Мы стояли и улыбались, а было нам не до улыбок: свои приветствия мы заготовили в прозе. Естественно, мы уже поняли, что все публичные выступления на Теоре не говорятся, а поются. Теориане утверждают, что такая манера сокращает время совещаний, планерок, пятиминуток и симпозиумов. Я иногда склонен думать, что они правы…

Пока дед исполнял свой сольный номер, нам все более становилось не по себе, поскольку никто из нас петь не умел ни с микрофоном, ни без.

– Что будем делать, капитан? – спросил побледневший Вася Рамодин.

А дед между тем заливался соловьем, выводя странную, непривычную для земного слуха мелодию. Отдельные музыкальные фразы мил-лионоголосым хором повторяла толпа встречающих.

Капитан поправил воротник куртки – в него была вшита миниатюрная рация.

– Лев, – сказал он вполголоса. – Ты слышишь!

– Слышу, капитан, – ответил дежурный, оставшийся на катере. – Такое орево и не услышать.

– Немедленно разыщи в багаже подарочную гитару и беги сюда. Петь будешь.

Это был выход. Лев Матюшин, известный на Земле специалист по теории вероятности, а в экипаже корабельный статистик, в свое время лечился от заикания пением. Только он и мог выручить нас.

– Как петь? – спросил Лев. – Не б-буду я петь.

– Б-будешь! – шепотом закричал капитан. – Еще как будешь. Это приказ. – Есть, капитан!

Здесь мне хочется прерваться. Хочется сказать, что каждый член нашей экспедиции обладал высокоразвитым чувством долга и заслуживает отдельного описания. Но это уже сделано в серии «Жизнь замечательных людей».

Короче, когда старец закруглился, Лев уже стоял с гитарой и заглатывал микрофон. Речь его, пропетая на мотив древней частушки «Подружка моя», произвела на теорианцев неизгладимое впечатление. На нас тоже. В дальнейшем местные композиторы аранжировали ее для сводных симфонических оркестров, и, транслируемая по всем каналам, эта окаянная мелодия преследовала нас все время пребывания на Теоре. Вообще, Теора заселена меломанами.

А затем начался всепланетный праздник. Еще бы, ведь мы были первыми людьми, посетившими Теору. Ранее сюда прилетали какие-то пушистые многоглазы, но общего языка с ними теорианцы не нашли. С нами – да, с нами нашли.

Праздник длился больше месяца и продолжался бы до сих пор, когда б не капитан. Однажды он созвал нас по тревоге в свой дворец на берегу голубой лагуны. В самой лагуне поселился Си Многомудрый. Усадил нас капитан на террасе в кружок, окинул взором наши позеленевшие от банкетов лица и сказал: – Мы что, пить-есть сюда прилетели? – Капитан, – говорю я после надлежащей паузы. – Неужто мы дисциплины не знаем? Люди приглашают – как откажешься. Но мы ж на фруктовые соки налегаем. В основном.

Капитан придавил пальцем левую бровь, она у него дергаться начала.

– Соки, они тоже разные бывают. А мы, между прочим, сюда работать прилетели, а не лезгинку плясать и не на гитаре вытребенькивать. Ставлю в известность: я просил правительство Теоры с завтрашнего дня праздники упразднить. Переходим к рабочим будням. Жить будем у меня, здесь всем места хватит. Ваши персональные дворцы освободить. Что, спрашиваю, за это время сделано? Молчите?

Тут, с преобразователем речи, надетым на морду, высунулся из лагуны Си Многомудрый и разрядил обстановку.

– Я исследовал прибрежные воды, – заявил он.

– Вот, – обрадовался капитан. – Вот с кого берите пример! Я всегда говорил, что дельфины нас не подведут. Сейчас Многомудрый расскажет нам, что он обнаружил.

– Ничего интересного, капитан. Море как море…

Прозорливость нашего капитана общеизвестна – он первым понял, что в нас клокочет энергия, накопленная за время вынужденного безделья в этом благополучном, безаварийном рейсе.

Разве смог бы я трое суток подряд плясать на карнавале? Не смог бы, но энергия рвалась наружу. Разве прорезался бы у Левы лирический тенор? Не прорезался бы, но энергия выпирала из нас. Разве иначе смог бы Вася, будучи вратарем нашей футбольной команды, забить гол ударом от своих ворот через все поле во время товарищеской встречи со сборной Теоры? Впрочем, Вася смог бы. Еще при нас этот стадион был объявлен заповедным. Отлитая из темно-вишневой сорзы фигура Васи, небрежно, со скрещенными на груди руками, опирающегося спиной о стойку ворот, будет вечно украшать это священное для болельщиков место…

Мы принялись за работу с весельем и неутомимостью, так поразившей народ Теоры во время праздников. Теорианцы тут же организовали НИИ по передаче информации нам, землянам. Их радушие было ни с чем не сравнимым, а комиссия по предупреждению желаний землян была в ту пору наиболее авторитетным органом власти на Теоре. Стоило мне, например, обмолвиться о моем интересе к теории старения наследственного вещества, как через час энергичные парни уже укладывали у трапа катера гору ящиков с информкристаллами. Землеройная техника – они почти все пути сообщения уже упрятали в глубь планеты – была на невероятном уровне? Пожалуйста, берите! Мы набивали корабль чертежами и действующими моделями машин. Мы привезли домой семена молочных кактусов и мясных деревьев с корой в виде пушистой шкуры под норку. Разве под соболя? Что вы меня путаете – под норку!

А криогенный луч с температурой всего на два градуса выше абсолютного нуля: идеальная линия передачи электроэнергии? Мы радовались, как дети, предвкушая невиданный расцвет земной науки и техники. А способы образования вихревых полей в пространстве? Не перечислить и тысячной доли всего, что мы везли с Теоры…

Когда мы отправлялись обратно, наш перегруженный звездолет разогнали теориане. Три их корабля буксировали нас чуть не половину пути: никаких запасов горючего не хватило бы, чтобы придать должное ускорение нашему звездолету, масса которого увеличилась вдвое. Восемь тысяч тонн документов везли мы с собой, восемь тысяч тонн спрессованной информации! Мы с трудом передвигались по тесным проходам между стеллажами и ящиками. Даже в аквариуме Си Многомудрого вместо песка были насыпаны информкристаллы.

Перед стартом нас завалили подарками, но брать их уже было некуда. Лишь по просьбе всего экипажа капитан взял себе теорианского двухголосого поющего котенка (Клемма их терпеть не может), который действительно видит в темноте: одним глазом освещает, а другим смотрит. Я его иногда вместо фонарика использовал, для создания уюта. Напевает себе тихонько дуэтом и светит на страницу, а за стенкой приборы пощелкивают, а ты лежишь у себя в каюте на ящиках, на надувном матрасе, крытом норковым покрывалом, и спускается на тебя покой от сознания выполненного долга… Так о чем это я? Ах да, о подарках. Лева Матюшин заслужил репутацию великого композитора (упомянутая «Подружка моя», а также «Эй, ухнем!», «Ревела буря», «Распрягайте, хлопцы, коней» – это все его), так ему пришлось взять – как откажешь? – сборник мелодий Теоры, напетых за период всепланетного торжества различными ораторами на встречах, симпозиумах и семинарах. Кто сейчас не знает эту поразительную по эмоциональному воздействию музыку?

Настал день, когда мы поднялись на трап катера, – все было погружено, уложено и упаковано. Это был последний рейс. И снова поле космодрома затоплено народом. Не было только детей до 16 лет – они могли не выдержать скорби расставания.

Прощальный доклад исполнил хор сотрудников комиссии по предупреждению желаний. Дедуля прибыть не смог и дирижировал хором дистанционно. Мы держались.

Потом микрофон взял наш капитан. Он не стал петь. Он сказал:

– Спасибо вам, люди, За радушие, за доверие, за вашу доброту. Мы не говорим: прощайте. Мы говорим – до свидания. Прилетайте к нам тоже – за песнями…

Ах, уж этот капитан! Он всегда знал, что сказать и о чем промолчать, провидец. Он поднял руки, и над космодромом зазвучала «Лунная соната», наш прощальный подарок Теоре.

Мы постарели еще на год, а на Земле прошло еще тридцать лет. Заранее, когда до Солнца оставались месяцы полета, автоматы включили трансляторы, и наш звездолет стал непрерывно излучать в пространство два слова: «Мы возвращаемся. Мы возвращаемся». И вскоре мы услышали земное: – Привет вам, родные наши! Мы ждем вас на орбите Плутона. Ваш путь свободен, пространство перед вами чисто. Не бойтесь ошибки. Если понадобится – мы примем вас в колыбель.

Эта самая, колыбель на наших экранах схематически изображалась в виде гигантского сгустка вихревых электромагнитных полей…

Подготовка к электронной публикации © Елена Столярова