Текст книги "Неформашки"

Автор книги: Сергей Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Лариса к Умнову бросилась:

– Ну что?

– А что? – со злостью спросил Умнов. – Интересуешься: кто кого? Жив твой Василь Денисыч, здравствует. Но и я, как видишь, целехонек. Главные бои впереди.

– Какие бои, Андрюша? – от волнения она даже забыла, что на людях на «вы» с Умновым общается. – Вы чего-то не поделили, да?

– Не поделили, – согласился Умнов. – Территории. Иди заседай, подруга, командный пункт свободен. Я ушел.

– Куда?

– Пока в гостиницу.

– А к нам, товарищ Умнов? Как же к нам? Вам ведь поручили… – влез в разговор истомившийся в ожидании театральный босс…

– Ах, да… – Умнов остановился. – Не пойду я к вам. Заслуженных ваших я уже видел, хреново заслуженные играют, неубедительно. Не верю. А незаслуженных и видеть не хочу. Худсовет вам новый нужен? Выбирайте, позволено. Голодовка грядет? Оч-чень актуально, порадуйте Василь Денисыча неформальным подходом к перестройке театрального процесса. Режиссер хамит? А вы его переизберите. Вон дантистка ваша, гражданка Рванцова, – ха-арошим кандидатом будет. И еще человек пятьдесят… Демократии захотели? Жрите тоннами, – он со вкусом, смакуя, повторил слова Отца города. – Только не обожритесь. Она у вас в Краснокитежске синтетическая. Плохо переваривается… – дошел до выхода, не сдержался – сказал, обращаясь ко всем присутствующим: – А идите-ка вы, неформашки такие-то, туда-то и туда-то! – повторил адрес, который ненавязчиво сообщил ему толстый камазовец на заводе двойных колясок. А уж эпитет к неформашкам от себя добавил. Правда, тоже известный.

Распахнул дверь, а перед ним, преграждая путь, огромный кожаный Попков. Стоял, прислонившись к дверному косяку, крутил на пальце ключи от «Волги».

– Подвезти? – спросил нагло.

Первый раз лично Умнову слово молвил. И звучала в том слове неприкрытая ирония: мол, куда ж ты намылился, цуцик? От нас так просто не уходят…

– Пропусти его, Попков, – услышал Умнов голос Василь Денисыча. Тот, оказывается, вышел из своего кабинета, зорким оком видел красивую сценку, экспромтом разыгравшуюся в приемной. – Пропусти, пропусти. Андрей Николаевич пешочком хочет. Пусть прогуляется, ему недалеко…

Ни о чем думать не хотелось. Умнов чувствовал себя усталым донельзя, как будто разгрузил вагон угля или щебня – как в юности, когда подрабатывал ночами на доброй к студентам станции Москва-Товарная. Хотелось спать и, пожалуй, перекусить не мешало. Завернул в булочную, в «стоячку», взял два стакана тепловатого жидкого кофе и четыре булочки, для смеха названные калорийными. Механически смолотил все это, стоя у мраморного одноногого столика, и глядел в окно – на гранитного вождя, по-прежнему указывающего на плакатную цель, сочиненную многомудрыми Отцами Краснокитежска.

А ведь и верно придумали: их цель – перестройка. Другой нет. Сейчас они все перестраиваются, перекрашиваются, новых лозунгов понаписали, новых слов полон рот. Неформашки! Все они в этом городе неформашки. Хорошее, кстати, слово. Точное…

За Ленина только обидно. Как же устал он десятилетиями тянуть гранитную руку ко всякого рода мертвым плакатным целям…

Допил кофе, пересек площадь, вошел в «Китеж». Там было прохладно и пустынно, лишь вялая от безделья дежурная охраняла намертво привинченную к дверям табличку: «Мест нет». Взял у нее ключ, поднялся к себе, разделся, подумал: принять душ или не стоит? Стоило, конечно, стоило постоять под холодным дождичком, смыть с себя за день услышанное, увиденное, переваренное. Да разве все это водой смоешь?.. Забрался в пухлую перину «Людовика», накрылся с головой простыней и заснул, как вырубился. Времени у него до одиннадцати, до назначенного на свалке часа, было – прорва. Да и то верно – стоило выспаться: кто ведал, что ночью произойдет.

А проснулся неожиданно, будто кто-то толкнул его, вырвал из пустоты. Сел в кровати, глянул на наручные электронные с подсветкой: без трех одиннадцать. Пора вставать. Неизвестно, как клиенты со свалки к нему проберутся, но сам он условие вроде бы выполнил: от слежки оторвался… Хотя кто знает: не гуляет ли по коридорам «Китежа» бдительный Попков с кистенем, с радиопередатчиком, с автоматом Калашникова и ключами от «Волги»?..

В полной темноте – шторы задернуты – нашарил рукой выключатель ночника, щелкнул им и… малость оторопел: у изножья кровати на белом пуфике сидел давешний знакомец в свитере и грязно-белых штанах, поглаживал бороду и молча, с интересом наблюдал за не совсем проснувшимся Умновым.

Впрочем, теперь уж Умнов совсем проснулся.

– Откуда вы взялись? – глуповато спросил он.

– С улицы, – серьезно ответил знакомец.

– А ко мне как?

– Через дверь. Вы ее не заперли, коллега.

– Коллега?

– Удивлены? А между тем – так.

– Из «Правды Краснокитежска»?

– В прошлом. Выпер меня Качуринер. С благословения Василь Денисыча. Нравом не подошел.

– Строптив? – усмехнулся Умнов.

Он обрел способность к иронии, а значит, к здравой оценке ситуации. Встал, начал одеваться.

– Не способен к гладкописи, – тоже усмехнулся бородач. – И еще слишком доверчив. С ходу поверил в светлые замыслы Отцов города, оказался ретив в аргументации и формулировках.

– Ладно, кончайте ерничать, – сказал Умнов, надевая куртку. – И так все понятно… Я готов. Мы куда-нибудь идем?

– Пошли… – бородач встал. – Свет потушите. И дверь заприте. Хотя у них, конечно, вторые ключи есть, но все же…

– Могут искать?

– Могут. Но, думаю, не станут. Они чересчур уверены в себе… – опять усмехнулся, добавил: – И в вас.

– Во мне – не очень.

– Повод?

– С Василь Денисычем по душам потолковали.

– А-а, это… Наслышан.

– От кого?

– Слухами земля полнится… Пустое. Думаете, он вам поверил?

– Почему нет? – Умнова задел пренебрежительный тон бородача.

– А потому нет, что он верит в стереотипы. А стереотип прост: вы сейчас хорохоритесь, обличаете всех и вся, а стоит только прикрикнуть, и… – не договорил. Шел по коридору, не таясь, не опасаясь, что кто-то увидит.

Умнову стало обидно. Что ж он, зря в начальственном кабинете исповедовался, слова искал – поточнее, побольнее?

А борода – как подслушал:

– Все не зря. Вы сами себе верите?

Непростой вопрос задал. Умнов поспешал за бородачом, думал, как ответить. Хотелось – честно.

Ответил все-таки:

– Верю.

– Это – главное…

Они прошли по привычно пустому вестибюлю. Входные двери были закрыты на деревянный засов. Бородач снял его, прислонил к стеклу: оно отозвалось легким звоном, особенно гулким в мертвой краснокитежской тишине.

– Осторожно, – бросил Умнов.

– Они нас не слышат, – ответил бородач.

И верно: дежурная за гостиничной стойкой даже головы не повернула, смотрела телевизор, где кто-то вполголоса сообщал вечерние новости, а швейцар – тот просто спал, свесив голову на грудь.

– Почему не слышат?

– Не хотят, – ничего больше бородач не объяснил, вышел на улицу, указал в темный лаз между темными зданиями. – Нам туда.

Он вел Умнова какими-то проходными дворами, где жизнь, похоже, прекратилась вместе с наступившими сумерками, где вольготно ощущали себя только невидные во мраке краснокитежские коты: мяукали, выли, нагло прыскали из-под ног. Бородач шел, уверенно ориентируясь в полной темноте – Отцы города явно боролись за экономию электроэнергии, – и вольное воображение Умнова легко сочинило себе осадное положение, окна, наглухо замаскированные плотными одеялами, противотанковые надолбы на черных улицах, тревожное ожидание атак и налетов. Впрочем, он был недалек от истины, не любящий фантастики Умнов: город и впрямь находился на осадном положении…

Минут через десять гонки по дворам они вышли к каким-то одноэтажным длинным зданиям, напоминающим железнодорожные склады. Бородач подвел Умнова к железной двери в торце одного из них, трижды негромко постучал.

– Кто? – глухо спросили из-за двери.

– Открывай, Ухов, – сказал бородач.

– Ты, что ли, Илья? Этот с тобой?

– Я. Со мной.

Может, зря с ним увязался, панически подумал Умнов. Оборвал себя: перестань трястись! Хуже, чем было, не будет. Разве что пытать станут…

Дверь, гнусно скрипя, распахнулась. Они вошли в темный тамбур, бородач Илья тронул Умнова за руку.

– Осторожно: здесь ступенька…

Умнов широко шагнул, потерял равновесие. Таинственный конспиратор Ухов поддержал его сзади, да так рук и не отпустил, вел Умнова, как раненого. А что? Осадный город, всяко бывает. И ввел его в невероятных размеров зал – нет, не зал все-таки: склад, явно склад, только пустой и гулкий, слабо освещенный голыми лампочками, висящими на длинных пластиковых проводах. И весь этот зал-склад дотесна был заполнен людьми. Люди стояли, плотно прижавшись друг к другу, будто страшились потерять контакт, стояли, не шевелясь, молча, напряженно, и Умнов, быстро привыкая к пещерному полумраку, восторженно ужаснулся: как же много их было! Он различал только тех, кто стоял впереди, а остальные пропадали, терялись вдали – именно вдали. Здесь были Ларисины неформашки – панки, культуристы, металлисты. Здесь были рокеры, держащие мотоциклетные шлемы, как гусарские кивера, – на согнутых руках. Здесь были юные роллеры, перекинувшие через плечи побитые ездой ботиночки на роликах. Но здесь были и незнакомые Умнову персонажи: вон какие-то солидные старики с орденскими планками на широких лацканах широких пиджаков; вон какие-то парни в джинсах и свитерах, по виду – то ли инженеры, то ли рабочие; вон какие-то женщины, немолодые уже, тесной группкой – в неброских платьях, простоволосые, а кое-кто в косынках, завязанных на затылке в стиле тридцатых годов. Стояли военные, явно – офицеры: чуть отсвечивали погоны, поблескивали золотом. Стоял пожилой капитан милиции – не тот, что встречал Умнова, другой, хотя и возрастом схожий. А вот уж точно рабочие – в замасленных комбинезонах, похоже – только-только со смены…

Это те, кого Умнов разглядел. А можно было попристальнее всмотреться в толпу, пройти сквозь нее – протечь, ловя напряженные взгляды на него, Умнова: кто ты, пришелец? Зачем ты здесь? С кем ты?.. Но Умнов подавил в себе это внезапное желание, потому что нутром ощутил опасность. Нет, не опасность даже – тревогу скорее. Почему?.. В первом ряду между суровым культуристом в клетчатых штанах и юным синеволосым панком увидел… Ларису. Иную, чем днем: в джинсиках, в маечке какой-то несерьезной, волосы хвостом забраны. «Но комсомольская богиня? Ах, это, братцы, о другом…» Она тоже молчала, как все, смотрела на Умнова без улыбки, словно ждала от него чего-то…

Он резко, вырываясь из рук Ухова, шагнул к ней.

– Ты зачем здесь?..

Она ответила суховато – без обычной своей улыбки:

– А где же мне быть, Андрюша? – вопросом на вопрос.

– Но ты же… – не договорил.

А она поняла.

– Не я одна.

– Все где-то работают или учатся, – непрошено вмешался Илья. – Один я на вольных хлебах…

Умнов понял, что бессвязные вопросы смутной картинки не прояснят. Если искать ее смысл, то с самого начала. А тогда и комсомольской богине в той картинке место найдется.

– Кто вы? – спросил он Илью.

– Мы?.. Хотите официально?.. Неформальное объединение людей, которых… как бы это помягче?.. не устраивает положение дел в Краснокитежске.

Хотел пообщаться с диссидентами, вспомнил свое мимолетное желание Умнов. Вот они. Общайся. Только верен ли термин? Уж если и называть кого диссидентами, то скорее Василь Денисыча иже с ним. А эти? Очередные неформашки? Официальные протестанты? Подполье в осадном городе?..

– Значит, не устраивает, – сказал Умнов, сам мимоходом подивившись невольному сарказму, прозвучавшему в голосе. – И как же вы хотите поправить сие положение? Листовки? Устная агитация? Теракты? Вооруженное восстание?

– Так разговор не получится, – мягко улыбнулся Илья. – Или вы нас принимаете всерьез, или – до свидания.

Красиво было бы заявить: до свидания. Или еще лучше: прощайте. Повернуться и столь же красиво удалиться в ночь. Но куда удалиться? В славный постоялый двор «Китеж»? В душные объятия добрейшего новатора Василь Денисыча?.. Нет уж, дудки!

– Ну, допустим, всерьез. Тогда всерьез и отвечайте. Без «как бы помягче».

– Как мы хотим поправить положение?.. Очень просто. Делом.

– А поподробней – никак? – все ж не сдержался, ернически спросил.

Илья не заметил – или не захотел заметить? – умновского ерничества.

– Подробней некуда: обыкновенным делом. Каждый – своим… Я сейчас вроде бы прописные истины скажу, но вы не обижайтесь, ладно? Они хоть и прописные, но все ж – истины… Так вот: рабочий – у станка, инженер – у кульмана, шофер – за рулем, школьник – за партой… Ну, и так далее, сами продолжайте.

– Это что, новая форма борьбы с неформашками?

– Неформашки… Хороший термин. Слышал его от Ларисы… Нет, в принципе не новая. О ней и классики писали… Только прочно забытая. И для неформашек, как вы говорите, смертельная.

– Интересно: почему? – Умнов и впрямь заинтересовался.

Смех смехом, а он действительно думал о том, что ему поведают о тайных организациях боевиков, о тайных складах бомб и гранат, о тайных типографиях. Но тайная организация хорошо работающих – это, знаете ли, странновато слышать.

– Потому что дело никогда их не занимало. На кой оно им? Куда важнее слово! Слово о деле. Победные рапорты. Громкие отчетные доклады. Дутые цифры. Пышные лозунги. Да мало ли… А просто работать – это, видите ли, неинтересно. Это, видите ли, сложно и хлопотно. За это, видите ли, и по шапке схлопотать можно. По ондатровой… А за веселый отчет, за мажорный доклад – тут тебе и должность, тут тебе и орденок к юбилею, тут тебе и лампас на портки. Сами, что ли, не знаете?..

Знаю, горько подумал Умнов. Еще как знаю! Куда проще приписать к плану, чем выполнить его. Куда легче сбацать тяп-ляп и звонко отчитаться, чем сделать на совесть и, может быть, не успеть к сроку, опущенному «с горы». Куда приятнее выкричать орден, чем его заслужить… Слово надежнее дела. За слово не бьют, кресло из-под задницы не вышибают – в крайнем случае на, другое пересаживают. Бьют за дело. Даже – бывало! – за отлично исполненное. Да чаще всего за отлично исполненное и бьют: не высовывайся, гад, не портя общую красивую картину незапланированным качеством! Или количеством… Но с другой стороны…

– Но с другой стороны, – сказал Умнов, – как может хорошая работа всех стать смертельной для одного?

– Василь Денисыча в виду имеете? Если бы он один был!.. Их легион! И не только в начальственных креслах, но и у станков, у кульманов, за рулем, за партой. Что я перечислял? Везде… Отвыкли у нас по-настоящему работать. Отучили. Охоту отбили.

– Ну, хорошо, ладно. Сколько вас здесь – понимающих? Сто? Пятьсот? Тысяча?.. Ну, будете вы работать на совесть, а у остальных, у неформашек от станка с кульманом, от этого своя совесть проснется? Слабо верится, товарищ Илья.

– Сначала нас было сто. Потом пятьсот. Потом тысяча. Потом… – он глянул в толпу, край которой пропадал в полумгле, и, казалось, не было конца у этого зала-склада. Как там у фантастов: переход в четвертое измерение… – Не станет остальных, Андрей Николаевич. Вымрут. Как мамонты.

А ведь он мои слова повторил, подумал Умнов. Те, что я Василь Денисычу бросил. Выходит, и я так считаю?..

– Ладно, – почти сдался Умнов, – пусть. Все работают на совесть, Неформашки от стыда перековались, а те, кто не захотел, ушел, отощал с голодухи, вымер, как мамонты. А Отцы города опять – на коне. Их парадные отчеты стали – ах! – реальными. Их доклады – ой! – деловыми. Их ордена – заслуженными. Так?

– Кто ж о деле кричит? – усмехнулся Илья. – Дело – оно молчаливо. Оно слов боится. А Отцы города только и умеют, что слова рожать. Кому они нужны будут – мертворожденные? – вдруг застеснялся, добавил: – Вы извините за пафос, но уж тема больно… – Умолк.

Странная штука: Илья метил в Василь Денисыча, а ненароком попал в Умнова.

– Моя работа – одни слова, – с горечью сказал Умнов. – Выходит, и мне на свалку?.. Зачем я вам понадобился? Экономики не знаю, в политике – профан. И на кой хрен мои нравственные статейки, если все кругом станут высоконравственными, порядочными, морально чистоплотными?.. Куда мне деваться? На завод двойных колясок? Разнорабочим?..

– Видимо, вы не понимаете. Или притворяетесь, Андрей Николаевич. Идет война. Если хотите, не на жизнь, а на смерть. Мы и они. Пусть нас больше, но они позиций сдавать не собираются. Вы наш город видели. Красиво? Все кругом перестроились – загляденье!.. Нет, милый Андрей Николаевич, война будет долгой. Очень долгой. Нынешнее поколение советских людей коммунизма, пардон, не дождалось. Не обломилось обещанное. И следующие не скоро дождутся, пока война. А на войне без комиссара плохо, если она – за идею. У нас отличная идея, Андрей Николаевич, и нам нужны отличные комиссары. Вы. Может быть, я. Если сумею, если талантишка хватит… Нравственность – штука абстрактная, ее не пощупать, не взвесить. А без нее любая идея – мертва… – Илья замолчал.

И Умнов молчал, переваривал услышанное.

И молчали люди, пришедшие посмотреть на Умнова. Только посмотреть? Тысяча, две тысячи, три – сколько их здесь? – ради одного Умнова?.. Выходит, что так, понял Умнов. Потому что в войне дорог каждый союзник. Тем более – комиссар.

Кстати, и Василь Денисыч от него союзничества требовал…

– Что же мне делать? – тоскливо спросил Умнов. – Сдаться властям? Перебраться в Краснокитежск? Подсидеть Качуринера?

– Помилуйте, Андрей Николаевич, вы же сами себе противоречите. Кто утверждал: нет никакого Краснокитежска? На карте не обозначен… Не обозначен, верно, карта не врет. Но ведь вы и другую карту видели – в кабинете Василь Денисыча. Не стало страшно, а?.. Вот что. Ноги в руки, садитесь в свой «Жигуленок», газуйте отсюда. У вас свое место есть. Надеюсь, поняли: нужное. Вот и работайте, как совесть подскажет. Только помните: нас много. И будет больше. И когда вы через год, через пять лет, через десять проедете по нашей трассе и никакого неозначенного Краснокитежска не увидите, тогда знайте: мы победили. А значит, и вы… – Илья взял Умнова под руку. – Все, Андрей Николаевич. Пора.

– Как пора? Куда? – разволновался Умнов. – Лариса, а ты как же?

За нее опять ответил Илья:

– У Ларисы тоже – свое дело…

Он потянул Умнова к выходу, молчаливый Ухов опять в стороне не остался: топал сзади, поддерживал столичного нежного гостя. И Лариса рядом была…

Прошли темный тамбур, выбрались на свежий воздух.

Прямо перед дверью стоял умновский родной «Жигуль», ровно и тихо фурычил, прогревался перед дорогой. На заднем сиденьи – заметил Умнов – аккуратно покоилась адидасовская сумка.

– А гостиница? А счет? – все еще сопротивлялся Умнов.

Сам не понимал: чему…

– Все в порядке, – уже нетерпеливо сказал Илья. – Торопитесь. Время уходит.

Садясь в машину, Умнов вдруг вспомнил.

– Там же кольцо! Я не выеду…

– Теперь, – Илья выделил слово, – выедете.

А Лариса наклонилась к окну и нежно-нежно поцеловала Умнова в щеку. Как погладила.

Шепнула:

– Прощай, Андрюша…

Умнов медленно захлопнул дверцу, медленно, словно сомневаясь, выжал сцепление, включил передачу, медленно тронулся. Порулил между мертвыми складами. В свете фар возник кто-то, указал рукой: сюда, мол, направо. Свернул направо и сразу выбрался на известную улицу. Вон гастроном. Вон универмаг. Вон кафе «Дружба». Значит – прямо… И рванул прямо, выгнал стрелку спидометра на деление «сто двадцать» – быстрей, быстрей! Ни о чем не думал, не вспоминал, не анализировал, одно подгоняло: время уходит! Так Илья сказал…

Пролетел мимо безглазых ночных усадеб, мимо плотного черного леса, взобрался на горку, еще прижал газ. Дорога впереди – дальняя!.. И вдруг что-то – что? – заставило его резко надавить на педаль тормоза. Колодки противно завизжали, заклинили колеса – машина встала. Умнов вышел на пустое шоссе и обернулся. В темноте чернел знакомый силуэт бетонной стелы с гордым именем города. Она была позади!

Илья не соврал: Умнов все-таки выехал из Краснокитежска!..

Умнов стоял и смотрел на темный, без единого огонька, город, лежащий внизу. И вдруг вязкую тишину рассек четкий, ритмичный рык. Он приближался, становился громче, нахальней, злей, и вот уж из-за поворота материализовался мотоцикл, осветил Умнова мощной фарой, лихо затормозил рядом. Партизанский капитан ГАИ, сто лет назад – не меньше! – встречавший Умнова у границы Краснокитежска, вежливо улыбался, блестя дорогими фиксами. А двигатель не глушил.

– Уезжаете, товарищ Умнов? – вкрадчиво спросил он. – Ну, с богом!.. – протянул свернутый в тугую трубку бумажный лист, перетянутый аптечной резинкой. – Василь Денисыч просил передать…

Умнов содрал резинку, раскрутил бумагу. В ярком свете мотоциклетной фары узнал знакомую карту, верней, не ее – черно-белую ксерокопию, снятую с цветного единственного оригинала.

– Василь Денисыч сказал: пригодится. Верно?

Умнов аккуратно свернул карту, сказал:

– Пригодится.

Капитан отдал честь, рявкнул газом, крикнул на прощанье:

– Что передать Василь Денисычу?

– Три слова, – крикнул в ответ Умнов: – Красные – это мы!