Текст книги "Медленный скорый поезд"

Автор книги: Сергей Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Поезд идет со средней скоростью… что-то около шестидесяти пяти километров в час. Вертолеты разных моделей разных конструкторов имеют разную скорость, но самые резвые, как помнил Пастух, могут держать ее под триста кэмэ, американский «Хьюз-77», например… Есть шанс догнать. Есть он, есть – этот плохо пока видный шанс… Хорошо бы, чтоб под триста, но вряд ли в этом районе найдутся такие. Разве что у вояк. А варианты? Нет иных вариантов, сам себе сказал Пастух и сам в сказанное поверил. И выхода иного не было.

Как на войне: если нет выхода из ситуации, измени ситуацию.

И вертолет по ощущениям – это никак не самолет. Хорошо б Марину в этом убедить…

– А почему мы не вернемся обратно к начальнику вокзала?

Марина продолжала задавать вопросы, ответы на которые Пастух знал, но понимал, что они не убедительны для Марины. Почему-почему? Да потому! Чуял он так! А объяснить чуйку не умел, слов таких не выучил. Ну как объяснить ей, что, не исключено, милый начальник вокзала с не менее милым советником представителя «железки» намеренно сорвали их с перрона и залучили в кабинет. И, не исключено, стрелки местных часов вручную передвинули… Бред? Разумеется. Это уже походит на mania grandioza. Но в каждой такой бредятине есть хоть махонькая, но доля истины. Пастух терпеть не мог сюрпризов. А что есть нынешний приз как не сюрприз, извините за скверную рифму?..

Все, стоп! Домыслы – к чертовой матери! Потом, позже минутку найдем – помозговать. А на сей момент имеем в исходнике скорость поезда и скорость вертолета. Поезд на этой своей скорости катит сейчас к близкому Иркутску-сортировочному, где, как помнил расписание Пастух, стоит десять минут. Потом, где-то через сорок с чем-то минут, – Ангарск. Потом – станция Зима, в семнадцать сорок четыре. Итого в запасе до Зимы – четыре с половиной часа. Примерно. Внятное время, четверок многовато. Но абсолютно реальное. Значит – вертолет. Допустим, не самый быстрый. На каждый час лета есть запас скорости: примерно где-то около пятидесяти километров в час запас. Ну, плюс-минус что-то, не важно… Можно в общем-то и раньше догнать, в том же Ангарске, если поторопимся. Но это какой-то излишне пожарный вариант. Отбрасываем его, а в Зиме уж точно достанем экспресс, он отсюда до Зимы почти четыре часа ехать будет, любой под руку попавшийся вертолет сможет нагнать экспресс за это время.

Остается ответить на главный вопрос: где взять этот любой попавшийся?..

Можно, конечно, думать как-то иначе, но иначе Пастух не мог. Жизнь его, шедшая от одной войны до другой и так далее, не часто позволяла ему из предложенных вариантов выбирать наикомфортнейший. А в иных вариантах все по большей части – жопа. И вылезать из оной всякий раз если не с победой, так хоть бы без потерь, – это, блин, высокое мастерство, а может, даже и искусство. Вот и сейчас…

– Марина, я не знаю, почему мы опоздали на поезд. Часы на вокзале поспешили. Или у меня отстают. Или, может, какой-то сбой в расписании произошел, не знаю. Потом покумекаем. Да и не важно это уже… Есть факт: мы – в некоторой заднице. И вылезать из нее надо очень быстро.

– Это как? – спросила Марина.

В общем-то она особо расстроенной не выглядела.

– Как-как? Догонять придется. И время, и поезд.

– А на чем?

Пастух пристально смотрел на экранчик своего айфона и что-то быстро набирал в Интернете. Повторял про себя:

– На чем… на чем… на чем… – Глянул на Марину. Спросил: – А вы сразу умрете, если мы поднимемся в воздух? Или помучаетесь немного?

– Сразу умру, – быстро сказала Марина. – Но сначала помучаюсь. Я, правда, боюсь и выпадаю из действительности, когда пространство замкнутое. Иллюминаторы эти самолетные грязные навсегда и запаянные… Как тюрьма… Дышать очень трудно становится. А потом меня надо долго оживлять.

– Чем оживлять?

– По-разному. Спирт нашатырный. Спирт питьевой. Таблетки всякие, они у меня, кстати, есть в сумке… Хотя лучше всего приземлиться и скоро-скоро выйти на открытое пространство… А зачем вам это?

– По земле мы наш поезд не догоним. А вот по воздуху… Слушайте, Марина, а на чем конкретно вы выпадали из действительности?

– Как на чем? На самолетах, естественно. Я там как в барокамере. И за окном – бесконечность и холод, земля исчезла, и воздух вокруг пластмассовый, его не вдохнуть, кажется, что я вдохну и взорвусь…

– Эвон как красиво! А если низко и земля – вот она, и ветерок в кабине, и порулить можно, и плюнуть в окно?..

– Как это? – не врубилась Марина.

А Пастуху от нее уже и не надо ничего было. Нехитрая армейская мудрость говорила: если на дороге увидел пехотную мину, не стоит ее разминировать, это опасно. Лучше отойди подальше и расстреляй ее – пусть взорвется. Риск, конечно, имеется, но куда меньший, чем при разминировании. И уж куда проще. А при чем здесь Марина? А ни при чем. Или при том, что боится замкнутого пространства. Подарим ей не очень замкнутое. Или вообще не замкнутое. Если вертолет махоньким окажется.

Он нашел в айфоне то, что искал. Сунул его в карман, ухватил Марину за руку.

– Побежали! Быстро!

И они побежали. Марина – мелко, но споро перебирая ножонками, и Пастух – просто широко шагая. Прошли здание вокзала, очутились на площади. Справа выстроились в очередь такси. Шоферы ждали пассажиров, стояли кучкой, точили лясы, кто-то курил.

– Поселок Фланговый, – сказал громко Пастух. – Тыща плюс еще тыща – за скорость.

Переглянулись молча, подымили секунд двадцать. Один пожилой сказал:

– Плюс тыща за высокую скорость. Итого пять.

– Странная у тебя арифметика, батя… – изумился Пастух. Но не спорил. – Ладно, идет. За сколько домчишь?

– Двадцать пять минут. Засекай… – И нырнул в сильно юзаную «Волгу».

В Ангарске экспресс будет через час, прикинул Пастух. Примерно так. Они не успевают. Скорее всего. Остается, как и думалось, станция Зима. Прибытие в семнадцать сорок четыре плюс-минус какие-то минуты. Общее время в пути – около четырех часов. А что у нас? Полчаса езды до Флангового. Полчаса торговли за свободный вертолет и лучше – чтоб помощнее, побыстрее. Скорость небольшого вертолета – ну, сто тридцать – сто пятьдесят километров в час. Лучше, конечно, – больше, но это как фишка ляжет. Значит, лету примерно часа два с полтиной. Или три. Уж какие в том «Фланговом» поселке вертолеты имеются. А что точно имеются, узнал в Интернете. Почти впритык, но успеваем. Мы ж по прямой двигаться станем в отличие от поезда. Лучше бы, конечно, побыстрее, но иного варианта нет. Так что стоит поверить в который раз: Бог не выдаст, свинья не съест…

Пастух подсадил Марину на заднее сиденье, сам сел рядом с водилой. И они помчались. Буквально. И ровно через двадцать семь минут по треклятым часам Пастуха они прибыли к поселку Фланговый, а точнее, прямо к невеликому деревянному зданьицу, за коим имело место поле, а на нем – штук двенадцать вертолетов, мирно стоящих на приколе. Хотелось верить, что не на вечном.

Пастух расплатился с водилой, усадил Марину на лавочку перед входом в вертолетную контору, сказал:

– Посмотрите, какие они красивые – вертолетики. Один будет наш. Выбирайте. Я быстро.

И ушел. Не дожидаясь вопросов. А она осталась на лавочке – выбирать. Пастух понимал: неспокойно ей сейчас было, страшно, а что сделать? Поезд догонять надо, а иного способа нет. Будем надеяться на банальную истину: вертолет – не самолет. Совсем другое животное – куда более человечное…

На удивление не агрессивная девочка-секретарь в крошечной приемной начальника спросила всего-то:

– Вы договаривались?

– Конечно, – не усомнился Пастух, – меня ждут.

И открыл дверь в кабинет.

– Разрешите войти? – спросил.

И вошел сразу, улыбаясь, ликуя прямо, и сел на казенный стул перед письменным столом, и тут же понял, что человека в голубой форменной рубахе с погончиками он знает.

А человек, в свою очередь, спросил:

– Слушай, гость незваный, а ты, часом, не бывал в Ридахе, который в Саудовской Аравии?

– Приходилось, – сказал Пастух. – Даже более того: ты меня и моих пацанов однажды летом тамошним возил из Ридаха в пустыню, а потом, через двое суток, назад забирал. Припоминаешь, Летун?

– Пастух, – сказал вертолетчик. – Наш человек! Ну, точно! Ну, ваще! Ну, дай обниму, Пастух… – И встал, уронив стул, и пошел к Пастуху, и обнялись они, как положено, как будто и не было долгих лет между полетом в аравийскую пустыню и встречей у черта в жопе, в поселке Фланговый. Хотя где у черта жопа – это сильно подумать надо…

– Стоит отметить, – сказал Летун, быстро отправляясь к двухэтажному стальному сейфу, где, как легко сообразил Пастух, хранились не только важные документы, но и пара-тройка бутылок водки или коньяка.

– Погоди, Летун, – быстро сказал Пастух. – У меня ЧП стряслось, помощь твоя нужна.

– Говно вопрос, – ответил Летун, возвращаясь к столу с бутылкой водки, двумя гранеными стаканами и тарелкой соленых помидоров, ставя все это на стол. – А что стряслось-то?

– От поезда я отстал. В Иркутске-пассажирском. То ли они раньше его пустили, то ли у меня часы притормозили, но – ушел поезд, ку-ку. Одолжи мне вертолет пошибче, очень поезд догнать хочется…

Летун не отвечал, разливал водку в стаканы, подвинул один Пастуху, поднял свой, заявил:

– Ну, за нечаянную встречу!

Пришлось чокнуться и выпить. Заели солеными помидорами, Пастух заел с удовольствием, поскольку водка местная отдавала почему-то бензином.

– Летун, послушай меня… – начал Пастух.

Но Летун уже наполнил стаканы вновь, вновь поднял свой, сказал:

– Ну, за исполнение желаний!

Опять чокнулись, выпили, закусили.

Летун наконец-то сел на свой стул и абсолютно трезвым и участливым голосом спросил:

– Догнать, говоришь… Экспресс, как я помню, отчалил от Иркутска-пассажирского в тринадцать сорок семь… В Ангарске он будет… – глянул на часы, – минут через пятнадцать уже. Не поспеваем… Значит, станция Зима. Там он будет часа через три с половиной, ну – четыре. Четыре – это вернее. А лету от нас до Зимы, скажем, на «двадцать шестом»… ну, максимум три с чем-нибудь часа, а то и быстрее, как фишка ляжет. Почему на «двадцать шестом», спросишь? А потому что он на ходу и заправлен. А маршрут мы ему поменяем, хозяин – барин… – Пошел к двери в приемную, открыл, сказал командирским тоном: – Ольга, мухой к диспетчеру, Седова – за штурвал, вылет через пять минут, конечный пункт – станция Зима… – Вернулся к столу. – Ну, по последней и – в полет.

Выпили по последней. Перебор посереди дела, конечно, понимал Пастух, но отказываться было западло, да и за три часа в вертолете вся водка выветрится.

Сколько лет они не виделись, попытался припомнить Пастух. Тыщу, наверно. Да и в «той» жизни, тыщу лет тому, только в означенном полете туда-обратно и виделись. Ан запомнилось. На войне все много лучше запоминается, нежели в мирное время. Аксиома.

– Ты, кстати, один? – спросил Летун.

– Я, кстати, вдвоем. Бабульку одну сопровождаю из Владика в Москву. Большой секретности бабулька! Вон она на лавочке сидит.

– И впрямь, – удивленно сказал Летун. – Малая какая…

Пастух представил Летуна Марине. Дальше потопали вместе к вертолету. Он такой один там стоял – верх беленький, низ синенький, морда тупая, стеклянная, красивая очень.

– Лучший аппарат тебе даю, Пастух, самый неюзаный, – сказал Летун. – И денег не спрашиваю.

– Летун, не гони пургу, деньги – не проблема. Скажи – сколько?

– Иди в жопу, Пастух. Помочь боевому корефану – кайф. А деньги все одно просрутся. Рад был тебя повидать, Пастух. Удачи! И вам, дамочка, всего наилучшего. Берегите Пастуха, он у нас один такой единственный…

Слова, слова. Ан приятно, что Марина их слышит.

Обнялись.

– Будешь в Москве – звони, – сказал Пастух.

Телефона не сообщил.

– Непременно, – сказал Летун.

И не спросил телефона.

А движок пилот уже запустил.

– Мне очень страшно, – сказала Марина, усевшись на жесткое сиденье в пузе машины и пристегнувшись.

Она и выглядела испуганной, прибитой какой-то, что на реальную Марину никак не походило.

– А с этим мы сейчас поборемся, – сказал Пастух. – И победим. Вы же у нас замкнутого пространства опасаетесь? Так и не будет его – замкнутого. Вы на вертолетах когда-нибудь летали?

– Ни разу.

– Тогда – с почином. – И к пилоту: – Поехали, брат. Не качай сильно. Дама у нас больно опасливая…

Вертолет оторвался от бетона, повисел над ним секунду-другую и борзо рванул вперед и вверх. Марина зажмурилась, ухватилась руками за сиденье, ноги поджала, напряглась. Боялась. А и впрямь пошатывало, покачивало, как при подъеме всегда бывает, и земля уходила вниз – красивая и большая тоже, покачиваясь, уходила.

– Брат, – крикнул Пастух пилоту, – давай, как договорились!..

Тот кивнул и чуть сдвинул створку окна.

В салон ворвался холодный и острый воздух, а точнее, ветер ворвался, нагло загулял по салону. Пилот обернулся.

– Жива? – прокричал улыбаясь.

– Сейчас проверим, – крикнул в ответ Пастух. И на ухо Марине: – Откройте глаза!

Она открыла их на миг, снова зажмурила, снова открыла и сказала недоверчиво:

– Это мы что – летим?..

В салоне яро гулял холодный ветер. Открывать окна во время полета вообще-то сильно не рекомендуется, но пилот пока молчал.

– Летим, – подтвердил Пастух. – Дайте руку…

Ухватил за запястье и высунул в приоткрытое пилотом окно вертолета, где ветер был прямо-таки штормовым, холодным, колким. А внизу остались махонькие с высоты вертолетики, махонькие дома, махонькие деревья, махонькие автомобили и совсем махонькие человечки, зато стало хорошо видно, какая земля большая и в общем-то и впрямь круглая.

Пастух отпустил руку Марины, а она ее не убрала, оставила за окном.

– Как странно, – сказала. И добавила: – Я – и лечу… Но все равно страшно. Мы так долго станем лететь?

– Часа три как минимум, – сказал Пастух. – Или больше.

– И догоним поезд?

– Скорее перегоним. И встретим его на станции Зима.

– Красивое название, – сказала она. – И земля очень красивая. А мы точно не упадем?

Все-таки она боялась, видно было. Но руку из-за окна не убирала. Хотя ветер в окно пер мощно, что было неприятно, но он был довольно теплым, так что простуды или даже воспаления легких Пастух никак не планировал.

– Точно не упадем, – соврал Пастух. Вертолеты вообще-то время от времени падают с высот на землю, на своей шкуре испытано. Но это – в прошлом. – Давайте попросим пилота закрыть окно, – предложил он. – С открытым вообще-то не положено… И холодно-то как, простудимся к черту, не дай Бог… – Постучал пальцами по спине пилота, крикнул: – Задраивай, спасибо! – И к Марине опять: – У вас ничего не кружится, не болит? Вам не страшно?

– Страшно, – ответила. – Фантастически страшно. Мы так высоко над землей!.. Но как же это красиво. Я ни разу не видела – сверху…

Она прижала физиономию к окну, нос сплющила и стала смотреть на медленно-медленно ползущую под вертолетом землю. Ну, дай-то Бог, летать у нас вроде получается, подумал Пастух и умиротворенно закрыл глаза. Пока Марина наглядится на землю с высоты, можно и покемарить минуток десять – пятнадцать. Здесь, в «двадцать шестом», помнил Пастух, спалось когда-то вполне пристойно.

В полете были три часа двадцать семь минут. Можно было б и быстрее, но два раза на землю присаживались: рядом с пасекой, где пилот угостил Марину свежим медом, у него там кореш пасечником оказался, а еще у озера – круглого, ровного, как тарелка, и очень холодного. Марина умылась в нем, ладошками потрясла, сказала:

– Я теперь знаю, что летать – это не очень страшно. Когда на вертолете…

А и то верно: какое ж на вертолете замкнутое пространство? Все открыто, все доступно, хоть башку в окно высуни, охлади ярым ветерком и – как в холодной воде искупался, только сухой остался. И тоже весь холодный.

Пилот летал прежде в город Зима, знал, где там поближе к станции, к вокзалу присесть на вертолете. Высадил пассажиров в каком-то не слишком чистом поле, явно со следами хозяйственной деятельности человека.

Сказал Пастуху:

– Ближе не сяду. Но тут – рядом. Вон, метрах в двухстах грузовые терминалы видишь? А за ними – вокзал. Двадцать минут ходу. Это если неторопливо…

Попрощались, поблагодарили, пошли себе. Не двадцать, конечно, минут, но за тридцать восемь дотопали. Спросили у тетеньки в железнодорожной форме, когда московский экспресс прибывает. Та сказала:

– Минут через двадцать, ну, двадцать пять. Вы без багажа?

– Налегке, – подтвердил Пастух. – В Тулун к родственникам погостить едем.

– К каким-таким родственникам? – спросила Марина, когда тетенька отошла.

– Версия, – сказал Пастух. – Не говорить же ей, что мы от поезда отстали и на вертолете догнали. Наша правда для иных фантастикой покажется…

А потом некрепкого чайку в буфете попили, местные новости в телевизоре, висящем на стене, посмотрели-послушали, а тут их экспресс и подкатился. Как не убегал от них.

Глава шестая

Поезд-красавец подкатил к перрону солидно и неторопливо. Встречающих или праздно шатающихся поблизости было мало. А уж покидающих поезд с багажом – вообще никого. Вряд ли «зимняки», «зимнесторонцы», «зимовщики» – или как на самом деле жители Зимы себя называют? – часто путешествуют во Владик и обратно на дорогом экспрессе, здесь свои поезда есть – попроще, подешевле, попривычнее.

Их родной вагон не очень-то и медленно проехал мимо, но знакомая до счастья проводница, стоящая на площадке с флажком, увидела их, узнала, флажком им и помахала улыбаясь. Редкий, полагал Пастух, случай в истории «восточного экспресса», чтоб отставшие пассажиры поезд догоняли неведомо как и через чертову кучу времени. И чтоб догнали.

Когда поезд остановился наконец и страждущие твердой земли пассажиры посыпались на перрон прославленной хорошим поэтом станции Зима, первым из означенного вагона вышел Стрелок. Он явно видел Марину и Пастуха из окна купе или из тамбура, потому что сразу отправился к ним навстречу. Почти бежал.

– Что случилось в Иркутске? – не здороваясь, яростно спросил он, целуя руку Марине.

– А что случилось в Иркутске? – в ответ спросил Пастух. И сам пояснил: – Ничего не случилось. Надобность возникла – остаться. Мы и остались, да, Марина?

– Конечно, – подтвердила радостная Марина. – Мы и остались. – И спросила Стрелка: – А что?

– Почему ж не предупредили-то? Я ж волновался все ж… – И перешел к сути: – А догоняли-то как? На вертолете?

– На нем, – сказал Пастух. И загодя предупредил: – Хватит вопросов. Мы здесь и – ладно. Устали. Что тут без нас происходило?

– Все штатно, – Стрелок понял, что его вопросы не катят, поерничал чуть, – с возвращеньицем вас. Ваше купе проводница заперла – на всякий-то пожарный. Милости просим…

Да и с чего бы-то стоять на перроне? Скучно, бессмысленно и, как опыт показал, небезопасно. Все они в вагон и пошли. Родным он оказался. До боли, до дрожи. Марина аж слезу пустила, сказав:

– Как я соскучилась… – И почему-то погладила взбитую подушку на своей полке. – Как домой вернулась. Странно, правда?

И впрямь – странно, подумал Пастух. Как в детдомовском детстве поход в кино на старый, тыщу раз пересмотренный фильм. Все до финального кадра знаемо наизусть, а вон кажется, что что-то не так, что-то не то, что-то новенькое, неигранное вдруг проскользнуло, а ты, сопли развесив, поймал лишь край тени этого неигранного. А его уж и дух простыл. И какое оно – придумывай, тужься.

Все бы так, да Пастух был не романтиком, а скучным прагматиком. И, отдав вовсе бедную долю эмоций процессу возвращения блудных пассажиров в почти родное купе, заметил-таки малость примятое покрывальце на полке-кровати Марины. Ну, будто кто-то задницу свою на него чуточку опустил. Типа – присел на секунду-две, а оправить покрывальце забыл. Кто?.. Купе-то было заперто проводницей, как и положено железнодорожными правилами, сразу после исчезновения двух пассажиров и отперто на глазах этих пассажиров. Или ключ-треугольник имел, кроме Пастуха и проводницы, еще кто-то в вагоне?..

Первая мысль – Стрелок.

Вторая и далее – не пойман-не-вор, что ему делать в купе Марины, но – шарил ли он в ее вещах, а если шарил, то что нашарил?

А у двери в купе столпилась вагонная публика, с вагонной же скуки и скопилась, поскольку – ЧП, поскольку пропажу обсудили четырьмя часами раньше, а тут впору и счастливое возвращение обсудить всем миром. Так у нас в России принято, прости Господи!

– Товарищи, друзья, господа, – сказал Пастух всем сопереживающим, включая Стрелка, который избранно сопереживал прямо в купе. – Спасибо вам за то, что беспокоились о нас, но моя спутница уж и переволновалась да плюс устала. Дайте нам пару-тройку часиков, чтобы понять, как мы вообще и на каком свете, а к вечеру – милости прошу отметить шампанским наше возвращение.

Красиво сказал. Самому понравилось. И про шампанское к месту сообразил.

И публика вежливо разошлась, и Стрелок легко поднялся.

Улыбнулся:

– Вам и вправду прийти в себя надо. Отдыхайте, коллеги.

И ушел.

А Пастух запер дверь и приложил палец к губам: мол, режим молчания категорически введен, всем нишкнуть, чем явно удивил Марину, которой всеобщее внимание не претило, отнюдь, а явно даже нравилось. Ну как же! Четвертые сутки путешествия набежали, а уж сколько всего наприключалось за них, и зачем Пастух отдыхать вздумал? Не устали же…

И все же объяснил негромко:

– Отдых отменяется… – Он достал из багажных антресолей все сумки, включая свою. – Будем шмонать… – И поправился: – В смысле искать, что пропало.

– А что могло пропасть? – удивилась Марина. – Купе ж заперто было…

– Отперли, – сказал Пастух, – нехитрое дело.

– А с чего вы взяли, что что-то обязательно пропало? Какой-то вы недоверчивый. С чего бы?..

– Чую, – объяснил Пастух, открывая давешнюю Маринину сумку, в коей хранилась капсула с прахом мужа. Открыл, постоял секунду, выискивая там что-то, сказал сквозь зубы, сам себе сказал: – Мать вашу… Капсулы-то нет… Ну, *censored*, блин, соратничек бывший!.. Зря я его, *censored*а, не убил!..

– Кого? – в ужасе спросила Марина.

Таким Пастуха она еще не видела, не слышала и не предполагала, бедная, что он может быть таким.

– Того, кто спер капсулу с прахом. Стрелка… – И тут спохватился: – Извините, Марина, я, кажется, сорвался малость. Простите грех солдату. – Он злился на себя за то, что не сдержался. – Но капсула вправду исчезла. О ней знали только мы с вами и Стрелок. Мы с вами украсть не могли хотя бы потому, что отсутствовали. Тогда кто?

– А зачем ему она?

– Зачем-то. Что-то он знает, о чем мы не догадываемся.

– Мы же вместе с ним пепел, прости Господи, чуть ли не просеяли весь… Там – пепел! Вы же сами видели, Пастух!..

– Видел, – согласился Пастух. Злость ушла. Не время ей. Думать надо, а она этому – помеха. – Я видел то, что видели вы и Стрелок. То есть ничего. Пепел. А если Стрелок знает откуда-то, что контейнер с пеплом вашего мужа содержит какую-то информацию, которая дорогого стоит?

– Где она, эта информация? – Марина завелась. – Гвоздем изнутри на стенке нацарапана?.. Бред прямо!.. Я не знаю, а он, выходит, знает? Каким образом? Я забрала из крематория капсулу с прахом за три дня до отъезда, она там почти год хранилась. Я специально такую большую, нестандартную заказывала. Мне так хотелось! Три дня эта капсула стояла у нас в доме на камине. Три вечера подряд я сидела в кресле перед холодным камином и почти неотрывно смотрела на капсулу. Я разговаривала с покойным мужем, не смейтесь. Я и прежде всегда разговаривала с мужем, когда он по своим делам отсутствовал. Я задавала ему вопросы и знала, какой будет ответ. Я даже проверяла себя… потом, когда он приходил домой… я задавала ему те же вопросы, а он отвечал точно так, как я за него отвечала…

– Кто жил, кроме вас, в доме?

– Никто. Мы двое. Днем, когда мы оба в лаборатории, приходила женщина. Японка. Она убиралась и готовила нам еду на вечер – и около пяти вечера уходила. А к восьми часам возвращались мы. Иногда поврозь, чаще вместе…

– А дом, как принято в Японии, не запирался?

– В Японии не запирают дома, если уходят ненадолго. А если надолго…

– Вы же с мужем уходили с утра на весь день. Женщина – около пяти. Три часа дом пустовал и был открыт. Три часа – это, по-вашему, короткий промежуток времени?

– Как посмотреть… Скорее долгий…

– Марина, солнце вы мое незакатное, прикиньте. Наверняка многие вокруг знали, что ваш дом служанка не запирает и туда можно залезть, никого не опасаясь. И все кругом знали, что вы кремировали тело мужа. И даже если эти многие – замечательно порядочные люди, они могли кому-то сказать о том, что ваш дом легкодоступен для вторжения с пяти пополудни до восьми. Это не говоря уж о служанке…

– То есть, по-вашему, в течение этих трех часов с пяти до восьми в какой-то день какой-то тать зашел в дом и что-то сделал с капсулой, да?

– Может быть, и да. А может, и нет. И все же…

– Что вы от меня хотите? – Марина чуть не плакала.

Пастух подумал мимолетно: какой-то вообще-то перебор эмоций, ситуация к тому не шибко располагает. А с другой стороны – ну задела женщину эта история, ну больно ей, глупо до кучи бередить ее в общем-то не важными вопросами…

– Ничего боле, – сказал Пастух. – Мы теряем время. Извините, Марина, но я вас запру в купе на полчасика. Береженого, как говорится… – Вышел и запер снаружи.

И вошел в купе к Стрелку.

Там его не было. Сосед Стрелка лежал на неразобранной постели и читал иркутскую газету.

– А где Стрелок? – спросил Пастух.

– Где-то, – лаконично ответил сосед. И тут же заинтересованно спросил: – А как вы поезд-то догнали? Расскажите…

– Обязательно, – согласился Пастух. – Другим разом. Когда шампанское принесут.

И порулил в купе проводницы.

Она всерьез читала цветной журнал «Караван» с портретом кого-то шибко знаменитого на обложке.

– Золото мое, – сказал Пастух, потому что не помнил имени женщины, – вы наше с Мариной купе запирали, когда мы отстали?

– Ясное дело, – малость обиженно ответила проводница. – Как поняли, что вы отстали… ваш товарищ о том сразу сказал… так и заперли. А как нагнали, так отперли. А что не так?

– Все так. Может, заметили, кто-нибудь в купе заходил… ну, перед тем как вы его заперли?

– Товарищ ваш заходил. Который из нашего вагона. Перед тем как нас предупредить, что вы отстали.

– У него было что-нибудь в руках, когда он выходил?

– А что, пропало что-то? – заинтересовалась проводница.

– Ничего не пропало. Спрашиваю просто. Ну, газета какая-нибудь в руках. Или книга.

Проводница повспоминала:

– Я как раз в коридоре была, окна протирала… Нет, ничего в руках не видела, точно.

– А потом?

– А что потом? – не поняла проводница. – Я купе заперла сразу и – все. Кто ж зайдет без ключа…

Стрелок, выходит, не при делах? Ох, не шибко убедительно это было! Трехгранный ключ достать в поезде – дело копеечное. И некого в том, кроме Стрелка, подозревать, ну некого просто!.. Кто еще мог знать о содержимом Марининой сумки? В принципе – тот, кому Стрелок сказал. Могли у него сообщники быть? Теоретически – могли. И тем более если за Стрелком и гипотетическим его сообщником есть цепочка, которая к кому-то далекому тянется. Который что-то про Марину знает. Или подозревает.

Пастух впервые подумал о цепочке. С точки зрения очень формальной логики она могла иметь место и, более того, должна. Но с точки зрения житейского здравого смысла – никак не складывалось. Пастух по-прежнему не видел в Марине объекта для подозрений. И хотел увидеть – ан не получалось! Ну ясная, внятная, открытая тетка. Ну не выходит найти в ней татя под маской веселой и явно не наигранной наивности! Или Пастух ни хрена не понимает в пожилых и веселых…

Стоит загнуть уголок – на потом. А пока – всерьез присмотреть за Стрелком. Где он, с кем он, зачем он… Не любить его – это одно, а второе и куда более важное – не прособачить ситуацию, которая становится плохо контролируемой. Хотя, если по-честному, в ситуации с нападением банды на поезд Стрелок вел себя вполне грамотно.

И еще одно «хотя»: а не с его ли ведома вертолетная банда напала на поезд?..

Но это уж совсем перебор, пора умерить воображение! Тем более что банда и прежде гуляла по поездам.

Вернулся в коридор, отпер дверь купе. Марина сидела у окна и очень внимательно изучала заоконные пейзажи. Пастуха она игнорировала. Впервые Марину обиженную увидел. Трогательно это было. И смешно.

– Кончайте дуться, Марина, – сказал. – Найдем мы пропажу. Хотите – поклянусь страшной клятвой?

Она немедленно повернула лицо, в нем интерес возник.

– Поклянитесь, – сказала.

Вероятно, она никогда прежде не слышала страшных клятв.

– Чтоб я до Москвы никогда не доехал!

Это и впрямь была ужасная клятва. Марина явно представила, как она прибывает в столицу одна-одинешенька, а Пастух один-одинешенек остается навеки на следующей станции Тулун, где их поезд стоит всего две минуты.

– Ладно, – согласилась Марина, – поверю вам. А где мы найдем капсулу?

Правильный вопрос, отметил Пастух. Не «как» найдем, а именно «где».

– В поезде, разумеется. Уверен, что она его не покидала.

– А кто, если не Стрелок?

Правильнее было ответить: никто. Потому что Пастух не представлял себе кого-то еще, посягнувшего на прах покойного ученого. Да и кто в поезде, кроме Стрелка, знал о существовании этого праха? Никто, конечно. А как и когда Стрелок увел сумку с капсулой из купе – вопрос седьмой. А вот первый – это куда он украденное заныкал? В его купе пошарить можно, но вряд ли он там что-то спрятал: слишком очевидный схрон. Тогда где?..

И еще один смешной вопрос: а все же что именно спрятал? Они втроем перерывали пепел, и, кроме пепла, в капсуле не было ни-че-го.

И, до кучи, уже заданный Мариной вопрос: кто, если не Стрелок?..

Самый простой вывод из перемученного: он, Пастух, здраво оценивая ситуацию, допускает, что есть, есть что-то кем-то где-то и вправду заныканное. Что именно – неведомо. Он, Пастух, понимает, что Стрелок кем-то пущен на поиски этого «что-то» и старательно его ищет. И еще вывод: Стрелок ищет и знает, что Пастух знает про «что-то», а уж Марина скорее всего знает все и морочит головы обоим.

Но у Пастуха имелась еще одна думка: никакого «что-то» не существует, это чья-то легенда, тактично и ненавязчиво предложенная отдельно Стрелку и – через него – Пастуху. Кем предложена? Зачем предложена? Ответов в общем-то внятных нет, разве что совсем придурочный: «легендой» про схрон в капсуле кто-то пытается отвлечь их внимание от чего-то более важного.

А кто этот кто-то?

Да кроме Марины, никого не видно.

Но это уж совсем бред!

Хотя…

Помнится, Комбат много лет тому говорил Пастуху и не однажды: никогда, говорил, не убеждай себя в том, что ты что-то там понял и раскусил. Так не бывает. Вот на тропинке камень лежит, говорил Комбат. А ты уверен, что это камень, а не мина, под камень закамуфлированная? Так лучше обойди его. А вот зашел ты в деревню… ну в пуштунскую, например, или в фарсиванскую… а тебе тамошний пацанчик попить несет воды холодной. А ты уверен, что это просто вода, а не вода с дурью? Так лучше иди дальше и найди живой ручей… Ну и так далее. Принцип: не верь никому, кроме себя. Жить с таким принципом нелегко, но очень надежно… Комбат хорошо знал Восток, пробыл там, провоевал в разных местах едва ли не треть жизни и любил говорить о нем красиво. И если поглядеть с его точки зрения, то и Марина покажется подозрительной теткой с подозрительным прахом в подозрительной капсуле и муж у нее подозрительно покойный. А уж Стрелка и поминать нечего: в нем все подозрительно.