Текст книги "Советская фантастика 50—70-х годов (антология)"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Илья Варшавский,Север Гансовский,Анатолий Днепров,Геннадий Гор,Ариадна Громова,Аскольд Якубовский,Вячеслав Назаров,Владимир Григорьев,Сергей Плеханов,Дмитрий Жуков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)

В Башне снова закипела работа. Казармы опустели. На место солдат пришли специалисты по электронике и автоматике.

Шаг за шагом, метр за метром, уровень за уровнем они превращали обитель Кормчего в удивительный, замкнутый на себя механизм, в компактную квазиВселенную на одного человека, где Правитель мог не зависеть от людской ненависти или любви.

Они делали свое дело и куда-то исчезали. Только Оксиген Аш знал – куда. Но он молчал. Главная шахта регенерации тоже не выдавала секрета.

Пришел день, и Правитель остался один. Казалось, теперь он мог быть вполне уверен, что третий выстрел не прозвучит никогда.

Но теперь он все чаще и чаще думал о Кокиле Уране.

Башня была неприступна. Ничто живое не могло проникнуть внутрь. Но если бы случилось невероятное и злоумышленник сумел просочиться сквозь запретные стены, он неизбежно заблудился бы в лабиринтах переходов или сгорел в мгновенном плазменном разряде коварных электроловушек.

И все-таки каждый раз, уходя из рабочего кабинета на самом верху Башни, на двадцать четвертом уровне, где телеокна рисовали круговую панораму Дромы с высоты орлиного полета, Оксиген Аш останавливался в нерешительности.

За двумя одинаковыми дверями было два одинаковых лифта.

Внизу, на первом уровне, у Правителя было два логова, повторяющие друг друга, как зеркальные отражения, – каждым углом, каждой линией, каждой царапиной на стене. В близнецах-жилищах стояли близнецы-столы, близнецы-стулья и близнецы-кровати. В близнецах-прихожих висели близнецы-плащи.

Оксиген Аш постоянно менял жилье. Он старался менять его как можно беспорядочнее, чтобы шансы угадать место его ночлега были возможно ближе к нулю.

Он сам не понимал, чего боялся. Для страха не было никаких причин. Из газет, которые каждое утро подавались ему автоматами с первым завтраком, из официальных докладов в министерствах и ведомствах, из секретных рапортов и сводок, подсмотренных и подслушанных у своих приближенных, он узнавал, что каждодневные труды не пропадают даром, а обманные зерна дают буйные всходы. Покорная Свира лизала подножие его Башни, слепо веруя и славословя. Его верховное Слово двигало стрелки часов – каждое решение Правителя рано или поздно оказывалось единственно верным, гениально предугаданным, доказанным жизнью.

Правитель слушал славословия, где под толстым слоем официальной лести и ханжеских клятв в любви проглядывал суеверный трепет перед необъяснимым, смотрел на тени бессонных маятников, которые бесшумно скрещивались и разлетались, как палаш в бесконечном бою, – и что-то вроде мстительной радости поднималось в нем.

– Мыслители. Гении. Скоты… Если бы вы только знали… Но вы никогда не узнаете. Никогда. Будьте вы прокляты!..

Иногда в поле зрения уличной телекамеры попадала какая-нибудь фурия, которая будила в Оксигене полузабытые чувства и желания. Верховный правитель Свиры приникал к экрану с восторгом мальчишки, подглядывающего в замочную скважину.

Одного движения руки достаточно было Оксигену, чтобы незнакомка через пятнадцать минут оказалась у него в Башне. Но одна только мысль о присутствии еще одного живого существа в его механической Вселенной казалась ему непростительной слабостью. А слабость могла обезоружить, пропустить подвох, дать шанс призрачному противнику.

Ибо растоптанная и поруганная тень Кокиля Урана жила в Башне, росла, заполняла потайные ходы и темные закоулки и, стоило только выключить свет, нависала над Кормчим.

Оксиген Аш заблокировал все коридоры и тоннели высоким напряжением и перестал бродить по Башне. Он ограничил свое пространство рабочим кабинетом и двумя жилыми комнатами.

Но каждый раз, выходя из кабинета, он замирал в нерешительности перед двумя лифтами.

Он был почти уверен, что в одной из комнат кто-то есть. Но в какой? Какую кнопку нажать, чтобы избежать засады?

Его кабинет превращался в мастерскую. Уходили в утиль непрочитанные газеты, неделями и месяцами не загорались экраны следящих камер, молчали аппараты подслушивания. И впустую на творческих съездах наперебой восхваляли поэты всезнающий и всемогущий гений Кормчего, ведущего Свиру по тропе всеобщего счастья и благополучия.

Оксиген Аш воевал с Кокилем Ураном.

Это была схватка не на жизнь, а на смерть. Сдав бесплотному врагу жизненное пространство Башни, Верховный правитель встал грудью за свой последний оплот. Он мастерил сигнализацию, которая реагировала на звук, на свет, на давление, на микроколебание температуры, на запах, на радиацию, на вибрацию и даже на дыхание. Но его враг не имел ни цвета, ни запаха, он не дышал и не касался пола, его нельзя было засечь по излучению или по звуку.

Он был, он все время был где-то очень близко – Кормчий чувствовал его всем существом, как ревматик грозу. Входя в комнату, Оксиген Аш твердо знал, что Кокиль Уран только что вышел из нее. А сигнализация молчала.

Другой бы сдался. Правитель продолжал борьбу.

Он срывал только что проложенные линии и реле, топтал сверхчувствительные измерители и улавливатели, превращал в груду хлама собранные по жилке многополюсные анализаторы. И начинал все сначала – новая схема, новый принцип, кропотливый многодневный труд – засечь врага, поймать его след, загнать в угол…

Оксиген долго не мог уснуть, ворочаясь на своем ложе. Его знобило. Свет настольной лампы, чересчур яркой для ночника, проникал сквозь плотно сомкнутые веки, и оттого Верховному мерещились ледяные равнины силайских болот, прокаленные морозом до звона. Надо бы накрыться плащом сверху одеяла, но вставать за плащом не хотелось. Вообще ничего не хотелось.

Наверное, он все-таки дремал, когда услышал над собой негромкие внятные слова: «Он здесь. Он сегодня здесь». Приоткрыв глаза, он увидел, как задралась и завернулась тяжелая серебристая штора на двери.

В комнате царил пронзительный холод, запах разрытой земли и горелого мяса. И странные эти запахи не удивили Аша, он только подумал: «Землей пахнет от могилы, а горелым мясом – от чего?»

И вспомнил от чего.

Он встал и вышел в прихожую за плащом. Плаща на вешалке не было. И он снова не удивился.

Все вокруг было прежним и в то же время неузнаваемо другим: чуть ярче желтели стены, веселей поблескивали анодированные затворы лифта.

Оксиген Аш вошел в лифт и нажал панель с цифрой «6». Через несколько минут он остановился перед дверью, которая давно уже не существовала. Он сам заложил проем плитками гранита и сровнял пластиком с плоскостью и тоном коридорной стены.

Но сейчас дверь была, и снова не удивился этому Оксиген Аш.

Не удивился он, войдя в комнату и увидев там широкоплечего человека, уронившего на руки тяжелую седую голову. Рядом на столе лежал плащ Правителя.

– Так вот ты где, Кокиль Уран… Ты долго прятался, но я тебя нашел!..

– Ошибаешься. Я не прятался. Я ждал.

– Чего ты ждал?

– Суда.

– Ха-ха! Ты еще ждешь суда? Неужели ты не поумнел? Я застрелил тебя в упор вот за этим столом, а труп сжег вон в том углу, на трансформаторной шине, – от тебя не осталось горсточки пепла! Если ты действительно сделал тайную дверь, через которую можно проникнуть в Башню, то о ней никто не узнал! И еще я замуровал твой бывший кабинет – ведь ты здесь сделал дверь, не так ли? Ты хотел бежать – иначе зачем она тебе…

– Ошибаешься. Я не хотел бежать.

– А зачем ты брал мой плащ – и тогда, и сейчас?

– Тогда я брал твой плащ, чтобы беспрепятственно проходить мимо охраны. Я делал дверь по ночам. И она совсем в другом месте.

– Ты лжешь!

– Мертвые не лгут.

– Но мертвые и не мстят. Что можешь сделать ты, мертвец, мне – живому? Ты – прошлое, тебя нет, ты исчез, а я существую.

– Мертвые не мстят. Но мертвые будят живых. Живые приходят судить прошлое и воздают по заслугам виновным и невиновным. Они судят прошлое, чтобы будущее не родилось мертвым…

– Ты проницательный, хотя всю жизнь скрывал это! Это они подослали тебя, ты служишь им!

– Нет, Оксиген Аш, я не проницательный. Я просто зрячий. Ты и проницательные – карты из одной колоды. У вас один крап и одна игра – продавать и предавать. Вы строите карточные домики своих интриг и планов, вы пытаетесь убедить себя и других в том, что властны над путями человеческими и счастьем человеческим. Но пути прокладывают ноги идущих, а счастье создают руки творящих. И только добро властвует над жизнью, ибо только добро способно сделать Человека. А вы питаетесь смертью и потому никуда не уйдете от смерти…

– Опять высокопарный бред! Ни одно живое существо не может проникнуть в Башню!

– Судьи уже пришли.

– Это ты провел их?

– Да. Я ждал их.

– Зачем ты взял мой плащ?

– Это не твой плащ. Это плащ Великого Кормчего.

– Но Великий Кормчий – я!

– Нет. Ты уже мертвец…

Холодея от ненависти и ужаса, Оксиген Аш бросился на зодчего, пытаясь вырвать у него свое законное одеяние, но пальцы прошли сквозь мех и золотое шитье и, судорожно сжавшись, ухватили пустоту…

Верховный проснулся на спине с руками, протянутыми к безжалостно ровному шлейфу света из-под колпака настольной лампы, и в ту ночь уже не мог уснуть.

Утром он встал, и хотя лихорадка не прошла и все тело мучительно ломило, сделал обычную физзарядку, принял душ и побрился. Потом, подумав, надел парадный костюм.

За первым завтраком он позволил себе основательно приложиться к бутылке шипучего билу и несколько захмелел, что бывало с ним не часто. Не поднимаясь из-за стола, он пересмотрел все газеты, что бывало с ним еще реже.

В кабинет Оксиген поднялся только затем, чтобы взять инструменты.

Все время до второго завтрака он провел в спальне: что-то вымерял, высчитывал, размечал. Несколько раз ложился на пол, очертив квадрат по своему росту. Потом вскрыл по очерченной линии настил пола слой за слоем, пока не добрался до утрамбованной земли.

И только тогда сделал передышку.

Обед он съел в один присест и снова воздал должное шипучему билу и красному пиву. Показалось мало.

Аш вызвал из автокухни дополнительный поднос с двумя бутылками контрабандного муската и корзиной силайских яблок. Одну бутылку выпил сразу.

Набив яблоками карманы парадного костюма, Правитель взялся за лопату. То ли отвык он копать, то ли плотно затрамбовалась земля, то ли хмель мешал работе, но яма росла медленно. Все чаще Правитель делал перерывы, садился на край углубления и грыз яблоки.

– Мы еще посмотрим, дорогой Кокиль… Мы еще посмотрим, кто покойник… Судьи!.. Скоты паршивые… Умники… Мало вас по яблоням развешано…

К ужину яма была по пояс Оксигену Ашу.

За ужином Правитель снова изрядно выпил и запасся целой батареей бутылок на ночь. Вино вернуло иллюзию бодрости, спать не хотелось, и Оксиген, постоянно прикладываясь, проработал без отдыха еще часов десять. Скоро из ямы стало трудно вылезать, и он опустил туда стремянку.

Когда над спящей безмятежно Дромой занялся рассвет и Башня Правителя в первых лучах солнца встала над городом сверкающим золотым обелиском, яма в спальне Правителя достигла трехметровой глубины.

Оксиген Аш попробовал вылезти из ямы без помощи лестницы, не смог и удовлетворенно вытер залитые потом глаза.

– Готово, Кокиль! Добро пожаловать вместе с судьями! Коммунальная могила системы Оксигена Аша к вашим услугам! В любое время дня и ночи!

С большим трудом он вылез наружу и вытащил из ямы лестницу. Его пошатывало и подташнивало. Яблоки на время снимали тошноту и он грыз их одно за другим, разбрасывая ошметки по полу. Работы еще было много, а силы на исходе.

Перезвон челесты сообщил, что первый завтрак прибыл. Оксиген Аш подумал, не принять ли душ, но просто умылся холодной водой и выпил подряд два полных стакана билу. Г олова приятно закружилась, мышцы расслабились, а кривая настроения резко метнулась вверх.

– А все-таки ты хитрый парень, Оксиген. Парень что надо. С таким приятно жить и работать. И выпить приятно…

Налив себе еще стакан, он нетвердой походкой направился в спальню взглянуть на дело рук своих. Вино расплескивалось ему под ноги, красными пятнами расплывалось по голубому костюму, но он не обращал на это внимания.

– Я буду жить, а вы сгниете…

Оксигена качнуло, вино плеснуло на ботинок, чавкнул под каблуком предательский яблочный огрызок, ногу подсекло и…

Он упал в яму лицом вниз и, хотя не потерял сознания, с минуту ничего не мог сообразить от острой боли. А когда сообразил – понял, что всякие попытки спастись бесполезны. Самостоятельно из ямы выбраться было невозможно. Звать было некого. Ждать было нечего.

И тревога, много лет глодавшая Правителя Свиры, прошла. Отступил и рассеялся беспричинный страх. Оксигену Ашу стало легко и покойно.

Он лег на спину, вытянулся и сложил руки на груди. Над ним близко и недоступно светлел квадрат, похожий на экран неизвестной телесистемы.

Он ни о чем не жалел, никому не завидовал, ни в чем не раскаивался. Ему некого было проклинать и не с кем прощаться.

Великий Кормчий закрыл глаза.

Суд свершился.

* * *

– Ну, с ним, кажется, все ясно. Он кончил, как и начинал. Не лучше и не хуже. Кончил, когда пришел его срок…

Шанин подвинул ногой пластиковую плиту, прислоненную к стене. Правителю не суждено было установить ее на место – западня сработала раньше. Плита, простоявшая полтора века в ожидании, скользнула вниз и закрыла яму. Вошла она в квадрат точно, сровняв с землей и скрыв самокопную могилу хозяина Башни.

– Обидно, – сказал Бин. – Обидно за легенду. В легендах даже отъявленные негодяи выглядят значительнее и… красивее, что ли. Мои родители всю свою жизнь отдали борьбе с властью Правителя. Они предпочли смерть предательству. Таких, как они, много… Но они представляли своего врага иначе… Одно дело – жертвовать собой в бою с могучим чудовищем, другое – погибнуть по воле бесталанного ничтожества.

– Они боролись не с Правителем. Хотя, быть может, и не всегда сознавали это. Правитель был для них всего лишь символом, центром мишени. А сама мишень значительнее и больше Правителя. Она тысячелика и многоименна – Мос, Горон, Тирас, рыбник с улицы Благодати, наездники на чужих горбах, «топоры», «пернатые», – вся эта масса жадной протоплазмы, пожирающей саму себя и все, что попадается окрест. Эта слепая масса пострашнее всяких чудовищ.

– Может быть. Но я лично боролся с Правителем. Я хотел отомстить, и только. И не смог – опоздал…

– Да, с местью ты опоздал. Но разве тебе все равно, что будет со Свирой завтра? Ведь мы не знаем главного: как мог Кормчий приказывать, будучи мертвым. И даже предсказывать – если принять на веру убеждение, что Слово Правителя рождается в этой Башне. Что с тобой, Бин? Зачем тебе понадобился плащ Правителя?

– Примерить… Ну, как?

– Хорош!

– Да, мы с Оксигеном Ашем были, оказывается, одного роста… Шан, ты очень рассердишься, если я пока похожу в этом плаще? Ну не напрасно же я, в самом деле, шел сюда по лезвию ножа – через Зейду и Землю! Должен я что-то сделать такое – поставить точку на этой куче костей?

– Ты мальчишка, Бин. Честное слово, мальчишка. Носи, если хочешь. Хоть всю жизнь носи – плащ бесхозный…

– Всю жизнь?

– Да. Только, откровенно говоря, лично мне ты больше нравишься без плаща.

– В полицейском мундире?

– Нет.

– В балахоне контрабандиста?

– Перестань, Бин. Дался тебе этот хлам. Надо найти кабинет Правителя.

– Слушаюсь, высший. Я готов вас сопровождать на двадцать четвертый уровень, ибо именно там находится творческая лаборатория моего предшественника. По слухам, именно там рождается всеблагое и всепобеждающее Слово.

– А ты повеселел, Бин.

Вдвоем в лифт они втиснулись с трудом. Бин нажал панельку, но не двадцать четвертую, а шестую.

– Хочу посмотреть кабинет деда.

Кабина лифта замерла в решетчатом цилиндре из толстых стальных полос в центре большого полутемного холла. Изнутри цилиндр запирался на массивный сдвоенный засов, но снаружи, со стороны холла, дверца не открывалась.

– Никто не имел права покидать уровень. Комфортабельный застенок для «умников». Десятки талантливейших людей, научная и техническая элита Свиры. Их арестовывали ночами, без суда и следствия они бесследно исчезали, чтобы появиться здесь, отдать свой ум и талант Башне – и исчезнуть окончательно.

– Были среди них проницательные?

– Конечно, нет. Потому что попасть сюда значило умереть заживо, и об этом знали все. На этот раз приказ Правителя проницательные соблюли точно. Ни один из них не попал в Башню. Проницательные остались вовне, чтобы присвоить свои имена изобретениям и открытиям пропавших без вести гениев.

В холле стояло около полусотни кресел, несколько чертежных кульманов с эпидиаскопическими приставками и десяток демонстрационных столов. Когда-то здесь кипели жаркие ученые споры, – а Кормчий с презрительным удивлением рассматривал своих экзотических пленников, которых даже неволя и реальная угроза смерти не могла оторвать от сладкой жажды творить.

Радиальные коридоры вели к большим бронированным дверям, за которыми угадывались вместительные залы. И на всех дверях была одна и та же надпись: «Лаборатория. Не входить – защита включается без предупреждения!» И дважды перечеркнутый черным человеческий череп…

Короткие радиальные коридоры обрывались, влившись в длинную спираль широкого, как улица, общего коридора. На эту пустынную сейчас «улицу», крытую веселым бело-розовым пластиком, выходили двери поменьше, раскрашенные в разные цвета. На них стояли только цифры – порядковый номер и окошечко автосчетчика. Здесь пленники жили.

Бин в развевающемся плаще Правителя петлял двери к двери, всматриваясь в цифры счетчиков. Двери были закрыты, а в окошечках везде стоял «О» – в комнатах не было ни одной живой души.

Они дошли до самого конца коридора. Он кончался комнатой номер два. Вместо двери в комнату номер один была гладкая розовая стена.

– Комнаты деда действительно замурованы… Легенда говорила правду…

– Что ты хотел здесь найти?

– Ничего. Я должен был увидеть это своими глазами. Я дал клятву отцу и матери… Вернее, их памяти…

Они постояли еще немного у розовой стены и пошли назад, к лифту. Бин снова хмурился. Настроение его менялось, как цвет моря перед штормом.

– И еще, откровенно говоря, я надеялся найти разгадку потусторонней деятельности Правителя здесь, на этом уровне. На уровне науки. Не знаю как… Впрочем… Нет. Этот уровень изолирован, а лаборатории обесточены. Я смотрел. Значит, адрес чуда – двадцать четвертый уровень… Двадцать четвертый…

Виной тому, что произошло после, была элементарная неосторожность. До сих пор Башня обращалась с ними отменно вежливо, и цепочка счастливых совпадений помогала довольно легко решать ее хитроумные загадки. Но кроме везения их берегла собственная бдительность. Они ждали подвоха и коварства от всего окружающего – и потому вовремя замечали тайные пружины и контакты смертоносных систем.

Убедившись в гибели тирана, они позволили себе расслабиться. Они забыли, что зло, как и добро, переживает своих создателей и способно сохранять веками убийственную силу. В Башне продолжала жить злая воля Правителя Свиры. Башня только притворялась мертвой, она ждала удобного случая, чтобы нанести удар.

Лифт остановился на двадцать четвертом уровне, но дверь не открылась сама, как на остальных уровнях. Шанин попробовал открыть ее силой, но она не поддавалась. Бин начал шарить на пульте.

– Здесь есть какая-то кнопка, но я не знаю… – Видимо, Бин все-таки нажал кнопку, потому что дверь приоткрылась.

Шанин повернул голову на голос Бина.

Дверь приоткрылась только затем, чтобы в прорези показалось какое-то приспособление, похожее на обрез с оптическим прицелом.

И почти тотчас в кабине грохнул выстрел.

Шанин схватился за голову.

Бин бросился к товарищу.

Землянину повезло: он стоял в профиль к двери, и пуля, направленная прямо в лоб, прошла по касательной, оставив полосу рассеченной кожи. На какую-то секунду Шанин потерял сознание, но не упал, осев на руку Бина.

Перебинтовав рану полосой ткани, оторванной от сорочки, Бин усадил Шанина на откидное сиденье с лицом вверх, осторожно и сильно массируя шейные артерии.

Шанин быстро приходил в себя. Голова еще звенела после удара, а перед глазами догорающим фейерверком плясали цветные искры, но слабость проходила и возвращалась ясность мысли.

– А ведь мы влипли в ловушку, Бин.

– Надо вернуться вниз. Кабинет Правителя от нас никуда не уйдет.

– А если этот объектив дает команду на все уровни? Внизу теперь нас могут тоже встретить выстрелы или что-либо похуже…

– Но надо сделать настоящую повязку, дезинфицировать рану. Я видел внизу аптечку..

– По идее, здесь должно быть нечто посерьезнее аптечки. Не мог же Правитель оставить себя взаперти без медицинской помощи. Наверняка…

– Но я не знаю, где может находиться такая лечебница… И вряд ли где-нибудь есть план Башни. Верховный держал его в голове. А я почерпнул кое-что, анализируя «Солнце для мертвых». В строчках запрещенной поэмы-легенды зашифрованы реальные, хотя и приближенные данные о Башне. Но многие места непонятны, их можно расшифровать, только пользуясь фальшкартой Вечного Дворца и Башни, которая есть в кабинете.

– Значит, в кабинет…

– Нет. Вниз. Назад. Сейчас главное – твоя рана.

– Знаешь, Бин, у моих предков в Сибири было древнее правило: если сбился, заплутал в тайге – никогда не поворачивай назад. Иди только вперед, иначе закрутит, заманит, заворожит тебя лесной хозяин, уведет в топи и погубит тебя тайга. Мы с тобой в этой Башне, как в тайге, – не знаем, что, куда, как и зачем. И леса за деревьями не видно. Так что надо и действовать по таежному закону: иди прямо. Отступать не годится… Надо как-то обмануть объектив. Разбить его, что ли? Не успеть…

– Объектива я, к сожалению, не видел. Как он выглядит? Как те, которые осматривали стол?

– Нет. Этот короче. И линза не голубая, а почти черная. И по-моему… Да, пожалуй, линза плоская…

– Да… Больше похоже на окуляр фотоэлемента, чем на объектив… И плащ… Зачем Кормчему плащ в помещении с идеально кондиционированным воздухом, а? А плащ этот висит в двух прихожих и, кажется, Верховный одевал его каждый день… Стоит попробовать?

– Не понимаю.

– Минуту.

И прежде чем Шанин среагировал, Бин запахнул плащ на груди и снова нажал кнопку. Все повторилось – дверь приоткрылась, показался обрез с оптическим прицелом и…

Дверь лифта распахнулась настежь.

Кабинет Правителя оказался отлично оборудованной мастерской умельца-фанатика, которые были, есть и будут во все века и на всех планетах. И внутреннее содержание ее было типичным: бестолковое и беспорядочное нагромождение приборов и отходов, разобранных ценных конструкций и аляповатых самодельных монстров.

Шанину не удалось осмотреть кабинет детально. Бин, подозрительно хорошо ориентируясь в этом механическом бедламе (кто знает, может, и у Бина был когда-то подобный «голубой приют»), разыскал аптечку. Он обрабатывал рану тщательно, с профессиональной безжалостностью – до тех пор, пока Шанин не потерял терпение.

– Если больно, надо сказать, – обиделся Бин. – Я действую по всем правилам, но не чувствую того, что чувствует пациент…

Перевязка подходила к концу, когда Бин заметил что-то в правом углу мастерской. Это что-то неудержимо тянуло его – он постоянно оглядывался, бйнтуя голову. И когда закончил – устремился в угол, строго-настрого приказав Шанину посидеть минут десять с закрытыми глазами.

Шанин выполнил приказ не без удовольствия. Его слегка лихорадило. Хотя особой усталости он не чувствовал, время от времени мозг обволакивала баюкающая волна апатии и равнодушия к происходящему. Временами он словно раздваивался: чувствуя и сознавая себя на Свире, в Дроме, в Башне Правителя, он совершенно реально слышал тихий пересвист ангарских сосен, колючий запах саянского горного мака, горький пихтовый дымок невидимого костра и вкус чая, заваренного молодым багульником.

– Только сотрясения мозга еще не хватало, – бурчал Шанин, ощупывая повязку, но глаз все же не открывал. Не хотелось. Хотелось вытянуться на спине, накрывшись чем-либо теплым, и очутиться дома– подальше от всей этой бессмысленной зауми, нелепой жестокости, извращенного мастерства, взаимоистребительного соревнования талантов.

Шанин стряхнул оцепенение и открыл глаза. Бин возился около сооружения, напоминающего атомные часы службы точного времени. У этих часов тоже было три вразнобой качающихся маятника, но почему-то не было ни одного циферблата. Да и размер внушительный – прозрачный Корпус метра на три, почти под потолок. Против часов стоял письменный стол и несколько стеллажей-самоходов, заваленных газетами и бумагами вперемешку с пробниками, кусачками, отвертками, кусками разноцветного провода и прочим нехитрым электромонтажным хламом.

Бин уселся за стол и начал набрасывать какие-то графики, комкая лист за листом. Вид у него был обиженный и ошарашенный. От Шанина он попросту отмахнулся: часы его гипнотизировали.

– Может быть, Оксиген изобрел-таки машину времени?

Бин не ответил, отшвырнув очередную скомканную бумагу.

Вблизи непонятная машина уже не напоминала часы. Несговорчивые маятники чертили свои кривые совершенно свободно, движимые импульсами крошечных радиоактивных ампул, спрятанных внутри стержня.

Три кривые пересекались в одной точке. Каждый из маятников, проходя под ней, цеплял почти невидимый лепесток релейного контакта.

Реле срабатывало, включая одну из трех пишущих электромашинок – в зависимости от того, какой из маятников прошел над точкой. Литеры в машинках были убраны – кроме нескольких букв, сплавленных в слово. Каждая машинка печатала свое слово. Каждый маятник имел слово. И после каждого слова конвейер пневмопочты продвигался на расстояние одного листа.

Сейчас на конвейере не было бумаг, но маятники качались, верша вечный перебор неисчислимых вариантов, и на вечную ленту конвейера падали приказы, обращенные к пустоте.

…«Да». «Нет». «Отложить».

Занятная игрушка. Нелепая машина. В школьном кабинете она могла наглядно продемонстрировать теорию вероятности самым маленьким ученикам. Но зачем она здесь, в кабинете Великого Кормчего?

Бин расхохотался.

Он смеялся, уронив голову на руки, смеялся над графиком, где из точки пересечения координат задорно выгибалась вверх упругая экспонента, – смеялся, всхлипывая, страшноватым, недобрым и горьким смехом, не вытирая мокрого лица.

– Болваны… Все мы – болваны с гипертрофированным сомомнением… И только… Всех нас, молодых и старых, надо собрать, снять все регалии и смокинги… и физиков, и философов, и экономистов… в короткие штанишки… в первый класс… в младшую группу детсада… в песочники… слюнявчики… Ну и Правитель… Ну и молодчина… По носу зазнайкам, по носу…

Он поднял на Шана отчаянные глаза:

– Ну что, землянин, как тебе нравится Свира? Кошмарная тайна нового века, гнездо Пришельца, вечный рай за порогом возможного – как? Вы ведь тоже оказались не на высоте – ваш опыт, ваша история, ваша философия пасовали перед карточным фокусом! Это вам тоже наука, тоже укор – найдя истину и живя бок о бок с ней, вы оказались неспособны защитить ее от грязного шантажа! Ваш гуманизм стал чересчур всеядным и мягкотелым, а защита истины во все века, прошлые и будущие, требует верности и крови. Да – и крови, если потребуется! Помните это, земляне…

Шанин знал экспансивный характер Бина и многое прощал своему товарищу по опасной работе. Но прощать – не значит мириться. Когда речь шла о Земле и ее морали, Шанин был непримирим.

– Я не очень понимаю, чем вызван твой монолог, Бин, но в любом случае ты не имеешь права так говорить. Ты можешь упрекать меня – я мало похож на су-пермена-разведчика фантастических книг и ориентируюсь в обстановке хуже тебя. У тебя быстрее реакция и тверже рука. Я могу заявить без всякой лести – только благодаря тебе мы вообще смогли попасть в Башню и раскрыть ее секреты. Но… Не суди Землю, Бин. Придет время, и ты поймешь, что наш гуманизм не мягкотелость, а только справедливое отсутствие жестокости. И мы умеем защищать истину. Не только словом, но и делом…

– Я не хотел обидеть Землю, Шан, дорогой! Но такое надувательство… Мы полтораста лет стояли на коленях перед тремя простейшими маятниками! Полтораста лет! И полтораста лет вся Большая Земля, освоившая и обжившая галактические просторы, ломала голову над самоделкой физика-недоучки! Как это назвать?

– Ты хочешь сказать… хочешь сказать, что этот дурацкий гибрид…

– …и есть могучий мозг, безошибочно правящий Свирой! Вот – посмотри сам: на твоих глазах рождается Слово Кормчего. Одно из решений в ежедневном списке.

На конвейере появился лист, заполненный убористой машинописью. Какой-то проект или предложение – может, приказ заменить дуговые уличные фонари восковыми свечами, а может, план обводнения экваториальных пустынь – двигался скачками под каретки машинок.

– Что выпадет – «да», «нет» или «отложить»?

Шан прикинул расстояние от листа до машинок.

– Пожалуй, «да».

Бин долго присматривался к маятникам.

– Я ставлю на «отложить».

Когда лист проходил под штампом «да», шары включили «нет».

– Ты проиграл, Шан.

– Но и ты еще не выиграл.

– Вряд ли «нет» выпадет второй раз.

Шары выдали второе «нет». Завизированный лист поскакал куда положено, решение начало путь по канцелярским дорогам.

– И ты проиграл, Бин. Игра в рулетку… Бред.

– Не совсем рулетка, Шан. Принцип один, а устройство разное. У рулетки двоичный код: угадал – не угадал, «да» —’«нет». Если бы аппарат был устроен, как рулетка, двумя маятниками, он работал бы с КПД пятьдесят процентов – половина его решений была бы правильной, а половина неправильной. И график работы можно было бы представить вот так… прямой линией…

– И что за прок от такого аппарата?

– Совершенно верно: проку от такого аппарата никакого. Но если сделать еще третий маятник – слово «отложить» – то есть, говоря на языке математики, ввести в график константу причинно-следственной неравномерности во времени – начнутся чудеса. Дурацкая прямая превратится в мудреную экспоненту…

– Бин, я учил математику лет двадцать назад.

– Ну… Как бы объяснить попроще… Словом, вред от неправильного решения может уменьшаться за счет последующих правильных решений, так?

– Пожалуй, так.

– А польза от правильных решений соответственно возрастет, так?

– Допустим.

– Так вот, если ввести понятие «отложить» в график… Получается этакая… вот, этакая кривая, которую называют экспонентой. Видишь, как она изгибается?

– Вижу.

– Здесь по вертикали правильные решения. По горизонтали – неправильные. И что ты теперь видишь?

– Что я вижу? Как будто… сначала аппарат вообще будет нести ахинею, потом выйдет на уровень обыкновенного дурака, потом… потом…

– Что – потом?

– Кривая будет с каждым днем все ближе к вертикали, то есть процент правильных решений будет неуклонно расти, вплоть до полной гениальности…