Текст книги "Советский кишлак. Между колониализмом и модернизацией"

Автор книги: Сергей Абашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Все перечисленные ошобинцы представляли наиболее значительные и сильные семейные группировки, за ними была также поддержка более широкого круга родственников, видимо, и других альянсов – по соседскому, приятельскому, экономическому признакам. Власть мингбаши и аксакала, хотя и легитимированная колониальным режимом, не была внешней по отношению к сообществу, она опиралась на всю сеть отношений и позиций внутри кишлака, передвигалась по этой сети, переходила от одной влиятельной семьи к другой и никогда не была абсолютной и надстроечной. Та или иная должность в колониальных институтах не была единственным механизмом влияния и обогащения, поскольку в руках ошобинцев сохранялись и другие ресурсы – экономические, социальные, культурные. Представители одной семьи могли уйти с официальных должностей, уступая место представителям других групп, терпели поражение в конкурентной борьбе, потом копили силы, опять побеждали и возвращали себе статусные позиции. Власть как таковая была не столько функцией установленного извне порядка, сколько результатом сложного баланса сил и ресурсов внутри самой общины.

* * *

Британский историк Александр Моррисон в книге «Российское управление в Самарканде» пишет, что «русские <…> не могли предотвратить подчинение местной управленческой машины тем, кто обладал властью на низовом, сельском уровне <…> Государственной властью и государственным авторитетом манипулировали, используя их в разнообразных целях, будь то личное обогащение или создание патронажной системы, посредством которой царское правительство замещало должности на местах. Провал был вызван не столько отсутствием реального принуждения, кадров или денег, сколько нехваткой знаний»401401
  Morrison A. Russian Rule in Samarkand. P. 199, 200.


[Закрыть]. Автор считает, что Российская империя, как и все остальные европейские империи в своих колониях, была неспособна установить эффективное управление в Средней Азии и модернизировать местное общество, превращая его в некое подобие себя или собственных представлений о современности и цивилизации. Моррисон отмечает не только слабость российской власти, но и преемственность между доколониальными и колониальными режимами, рассматривая местные элиты как заинтересованных участников имперского управления402402
  Ibid. P. 5.


[Закрыть]. Только подключение к внешним, колониальным механизмам доминирования еще и местных механизмов управления и регулирования давало российским чиновникам возможность господствовать в регионе, в том числе осуществлять свои проекты его трансформации, причем распределение выгод и дивидендов от этих проектов также было многосторонним и не обязательно несправедливым.

С тезисом о слабости российской колониальной власти спорить трудно. Если посмотреть на то, как чиновники использовали накопленные ими знания для контроля за локальными сообществами, такими как Ошоба, то окажется, что их знания были далеко не полными и даже ошибочными, а сама власть – неэффективной. А если удается, убрав колониальное искажение, увидеть, чтó происходило в таких сообществах, то там обнаруживаются социальные разграничения, свои сильные и слабые, победители и проигравшие, свои противоречия и борьба, не сводимые к оппозиции колонизаторы/колонизируемые. Российские чиновники вынуждены были опираться на те или иные местные группировки, члены которых вольно или невольно превращались в коллаборационистов.

Однако я бы сделал тем не менее несколько уточнений к этому тезису403403
  См. мою рецензию на эту работу: [Рец. на] Alexander Morrison. Russian Rule in Samarkand, 1868–1910: A Comparison with British India (Oxford and New York: Oxford University Press, 2008). 400 pp., maps. ISBN-13: 978-019-954-737-1 // AI. 2009. № 2. С. 380–387.


[Закрыть]. Российская империя все-таки пыталась создавать на завоеванных территориях институты и пространства, которые могла бы обустраивать полностью или почти полностью по собственному плану, – это города и промышленное производство (фабрики, железные дороги), русские и «русско-туземные» школы, суды, тюрьмы, клиники и так далее. Отдельные сельские районы, селения и социальные группы по тем или иным причинам также становились объектом пристального внимания колониальных чиновников, и они учились использовать свои знания, чтобы управлять ими. Контроль за этими ключевыми и опорными пунктами и сообществами позволял колониальной власти удерживать все завоеванное пространство в своем подчинении, не вникая в специфические детали, не заглядывая пристально во все уголки, не тратя времени и средств на их изучение. Значительная часть местного общества, особенно в стороне от городов и железных дорог, продолжала, конечно, жить в соответствии со своими классификациями времени, географии, истории и социальных делений, но и она менялась, пусть очень медленно, незаметно, в результате множества хаотических движений, без какого-то плана и прямого воздействия со стороны колонизаторов. Постепенно колониальное влияние кумулятивно набирало силу, власть расширяла сферу своего контроля, захватывала все новые и новые области – в территориальном и социальном смысле, рекрутировала и сама взращивала лояльных «туземцев». Эту динамику следует учитывать, внося соответствующую поправку в оценку колониальной политики в Туркестане.

Далее, тезис о слабости российской власти вовсе не означает, что мы не должны говорить о колониальном характере присутствия Российской империи в Средней Азии и существенной диспропорции между российскими завоевателями, подчинившими себе регион, и местным обществом, которое оказалось в составе страны с иной политической и культурной системами404404
  Здесь я встаю на сторону антрополога Николаса Диркса, который упрекал сторонников кембриджской школы за то, что они недооценивают конфликтное напряжение между колонизаторами и колонизированными: Dirks N. Castes of Mind: Colonialism and Making of Modern India. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2001. P. 303–315.


[Закрыть]. На мой взгляд, мы должны видеть все пространство колониальной власти, которое не было гомогенным – в нем были точки сильного и слабого напряжения противоречий, в одних таких точках конфликт между колонизаторами и колонизированными был острее и предопределял динамику событий, в других колониальные диспропорции были менее заметными, чем диспропорции внутри самого местного общества. Сам факт того, что история одного конфликта в Ошобе стала предметом внимания, разбирательства и попытки описания со стороны российских администраторов, говорит о том, что неравенство между колонизаторами и колонизированными реально существовало.

Мы видим, что появление в кишлаке российских приставов и следователей, наверняка сопровождаемых военной охраной, было решающим моментом в цепочке событий – именно они, неважно по каким соображениям, провозглашали окончательный вердикт и наказывали виновного, утверждая тем самым свое господство в этой ситуации. Появление вслед за солдатами переписчиков и землемеров, которые никого не репрессировали, а описывали самих ошобинцев и их имущество, означало, что колониальная власть по крайней мере претендует на вездесущность, вводит новые правила и ограничения, становится более навязчивой и требовательной. Таким образом, одновременно с тем, как линии взаимодействия растягивались и опутывали общество, количество точек с сильным напряжением, да и само напряжение нарастали, конфликты смещались к ним, создавая условия для грядущих восстаний и войн, о которых я уже рассказал в предыдущем очерке. Собственные, внутренние иерархии и противоречия в Ошобе сохранялись, как сохранялась и некоторая замкнутость, закрытость этого мира для внешнего наблюдателя, но империя настойчиво вмешивалась в локальную жизнь, предлагала не виданные ранее возможности и вызывала в ответ и новый интерес, и новые возмущения.

Очерк четвертый
МАЛЕНЬКИЙ СТАЛИН

Вот запись в полевом дневнике, которую я сделал в один из первых дней пребывания в Ошобе. Это история, рассказанная К.Х.:

Глава первая: как Ортык Умурзаков стал председателем сельсовета. Умурзакову к 37 году было около 25–30 лет, он окончил четыре класса и считался учителем; в Ошобе была школа, и он в ней считался вроде директора. Председателем сельсовета в то время был Маматкул Джуманов. Однажды он [Маматкул] направился куда-то (в район? или в область?) на повышение квалификации, а печать председателя временно передал Умурзакову, который собирался жениться на его сестре. Когда Джуманов вернулся в Ошобу, Умурзаков печать ему не вернул и так в 37 году остался председателем сельсовета (да еще и на сестре Джуманова не женился).

Глава вторая: как Умурзаков басмачам помогал да потом их и предал. В 1941 году, как известно, началась война, немцы подошли к Москве. Однажды Умурзаков собрал несколько человек в одном месте (Ак-дуппи-булак) между Ошобой и Шайданом и сказал следующее: «Москву немцы взяли, Советского Союза больше нет, Андижан [город в восточной, узбекистанской части Ферганской долины] уже захватили тамошние басмачи, и сюда они придут, поэтому надо тоже вооружиться и делать как в Андижане». Собравшиеся согласились. Старшим был Умурзаков, но он и его родственники (старший брат мамы Тоштемир Нурматов, другие братья мамы и их сыновья – все работали в колхозах бригадирами) остались в Ошобе ждать помощи из Андижана, а 22 человека ушли в горы. Среди этих двадцати двух были: Тошмат (сейчас один из его сыновей – учитель, другой – бухгалтер колхоза), Тургун (работал сторожем в магазине), Хомит Соибов, Мумин Бозоров, братья Тухтар и Джура Юнусовы. Возглавил эту группу некий Мулла (это имя). У них были одна боевая винтовка (у Муллы) и охотничьи ружья. Умурзаков показал им, у кого взять лошадь, у кого другие вещи, и сказал им, чтобы они ехали через Кызыл-Олма [выселок в верхней части Ошобинского ущелья] в горы, там резали быка и угощались. Сам же Умурзаков решил вдруг отправиться в Шайдан и доложить о басмачах, он сам же и привел милиционеров для поимки басмачей. Тошмат (когда его поймали?) упрекнул Умурзакова, что, мол, сначала он помогал им, а потом их же и предал, но в ответ получил от Умурзакова пулю (был убит). Где-то в ноябре 1941 года всех басмачей схватили, отправили в Ленинабад и там расстреляли.

Глава третья: как Умурзакова разоблачили. Председатель колхоза «НКВД» Давлат Искандаров, двоюродный брат Умурзакова, с чего-то вдруг решил «покатить бочку» на своего родственника. Было это в 1947 году. Умурзаков был «большим» и сильным человеком, у него были друзья не только среди районного, но и среди областного и даже республиканского начальства; он сам назначал председателей колхозов в Ошобе; брал мясо и займы у населения по три раза в год (хотя положено один раз в год), то есть клал себе в карман все; кого хотел, во время войны отправлял в армию, а кого хотел, за взятку (овцами и козами) оставлял дома; кто ему не нравился, того мог взять и пристрелить. Суровый был человек, и всего-то в 35 лет. Искандаров показал, где Умурзаков хранит незаконно свой скот (и скот своих родственников). К.Х. и его приятель составили акты и решили отдать их «госконтролю» (какой-то приезжий из Ташкента?). Умурзаков вызвал к себе своих друзей: секретаря райкома, председателя райисполкома, районного прокурора, районного начальника милиции. Они попытались запугать К.Х. и его приятеля, но не вышло (К.Х. с гордостью вспоминал, как они посылали начальников матом). В конце концов приехали еще люди и были заново составлены акты: обнаружилось у Умурзакова около 600 коз и овец, 52 коровы, 12 лошадей (они все были в горах, паслись в колхозных и частных стадах, и местные пастухи за ними смотрели). Кроме того, Искандаров показал, где Умурзаков и его родственники незаконно использовали землю колхозов для своих целей. Наконец на Умурзакова набрали свидетельские показания (правда, вначале ошобинцы не хотели, боялись говорить о нем) и посадили на 15 лет (его друзей, районных начальников, выгнали с их постов).

Глава четвертая, заключительная: как Умурзаков вернулся. Где-то после смерти Сталина Умурзаков попал под общую амнистию и вышел на свободу. К.Х. вспоминает, как они встретились, поругались и как он пьяный бегал за Умурзаковым с топором в руке. В это время председателем колхоза был Маджидов, старый приятель Умурзакова, поэтому он назначил Умурзакова своим заместителем. Где-то в 1956—57 году на колхозном собрании ошобинцы потребовали, чтобы Умурзаков ушел. Вот такая история.

Со слов Н.Р. я записал еще одну историю об Ортыке Умурзакове и событиях, связанных с его арестом:

Тоштемир Нурматов был после войны мовуном [муавин – заместитель, помощник] (1-м заместителем председателя) в колхозе «Буденный». Один его брат (Хасан) был бригадиром, еще один (Хошим) – бригадиром и зав. фермой, мудиром [мудир – заведующий], еще один (Абдахат) – простым колхозником. Вообще в то время всех назначал Умурзаков. Он говорил кому-нибудь: «Ты будешь раисом [раис – председатель]», и тот становился председателем колхоза (из района потом только утверждали этого человека – с их стороны они как бы советовались с Умурзаковым, кого назначить раисом). Умурзаков таким образом назначил и Давлат-раиса, и Бободжана Юлдашева, и Согинбая (он был и бригадиром, и председателем колхоза «Социализм») – своего поччо (мужа сестры). Умурзаков и Нурматов всем управляли в Ошобе. Однажды (в 44 году) к ним заехал участковый милиционер Дададжан Саттаров (из Гудаса), который хотел отправить всех, кто не имеет документов (а тогда большинство их не имело), на фронт. Умурзаков и Нурматов ему запретили, а Нурматов даже вроде бы побил его кнутом.

Где-то после войны Давлат-раис и Согинбай поссорились между собой: оба хотели дешево купить один участок в Ошобе. Умурзаков обоим отказал на том основании, что согласие на продажу этого участка должны дать ближайшие соседи того, кто участок продает. Давлат-раис обиделся на Умурзакова и написал на него (в район? в область?) письмо, в котором обвинял Умурзакова в том, что он имеет много не зарегистрированных нигде овец и коз. Умурзакова и Тоштемира Нурматова в 47 году арестовали и отправили в лагеря. Умурзаков в тюрьме, в свою очередь, стал писать, что Давлат-раис тоже имеет незарегистрированный скот. Где-то в 47–48 году арестовали Искандарова, Бойназар-мудира и других (Бободжан Юлдашев – председатель «Буденного» – в ссоры не вмешивался, поэтому его никто ни в чем не обвинял, но его потом сняли, так как он был неграмотный). И в том, и в другом случае речь шла об овцах и козах, которые принадлежали не Умурзакову и не Искандарову: каждая ошобинская семья имела незарегистрированных овец и коз (допустим, 10 зарегистрированных и 30–40 – нет), и весь этот скот жителей Ошобы в обвинении приписали Умурзакову, а потом – Искандарову. Кстати, когда арестовали Нурматова, его брат Хасан бежал в Узбекистан. И еще одна история: когда взяли Умурзакова, Давлат-раис решил найти печать сельсовета и завладеть ею – он решил, что эта печать находится у Турдали Нуралиева (поччо – мужа одной из сестер Умурзакова, простого колхозника), и он якобы подослал людей потребовать печать, а когда тот не дал (сказал: «У меня нету»), они его убили (этому якобы содействовал участковый Дададжан Саттаров). Вообще же после ареста Умурзакова сельсовет вроде бы несколько лет (?) не работал, пока в Ошобу не назначили нового аксакала (из Шайдана) с новой печатью.

Умурзаков многое сделал для Ошобы: построил хашаром [добровольным коллективным трудом] школу Горького, гидроэлектростанцию, стену вокруг кладбища. Он всегда досрочно сдавал государству займы (был в этом деле передовиком): заранее, до объявления займа, собирал деньги у людей (сам распределял, кто сколько должен дать). Он кое-кому помогал – не отдавал мужчин, если это единственный сын, на фронт (писал, что их нет в кишлаке). Он ловил воров, но всех не сажал: кто бедный – того как-то спасал, а кто настоящий вор – водил по кишлаку и всем показывал как вора (кстати, милиции в Ошобе не было, были «внештатные» активисты или дружинники). Если кто приезжал из района с проверкой и не заходил к Умурзакову, он того из Ошобы выгонял. Говорил: «В Ошобе есть власть, и если приехали, то сначала ко мне зайдите». Однажды был случай: он вызвал к себе Мирзо-юзбаши (он служил у Рахманкула и за ним был надзор, в кишлаке были агенты НКВД), а тот повел себя грубо и стал ругаться, и Умурзаков выстрелил в него, ранил, но не убил (Умурзакову это поставили в вину лишь на суде, через несколько лет). Во время войны Умурзаков выгнал «в 24 часа» из Ошобы многих учителей (Тошматова, Рузиматова, Мавлонова и других). Тогда люди друг на друга много жаловались и просили учителей писать анонимки. Чтобы это пресечь, Умурзаков их выгнал.

После войны Умурзакова обвинили в том, что у него много скота (Н.Р. сказал, что у него у самого было 22 незаписанных козы в горах, этих коз потом списали на Умурзакова). Его вызвали в Шайдан, на бюро райкома и там внезапно арестовали. Револьвер и печать сельсовета Умурзаков не отдал – их так и не нашли. Когда Умурзаков вернулся из тюрьмы, он работал какое-то время мирабом [мироб – лицо, смотрящее за распределением воды в оросительной системе] в колхозе. После ареста Умурзакова кто-то убил его отчима (Мавлона) и поччо – мужа сестры, вроде бы искали у них богатство Умурзакова.

Я слышал много разных историй и мнений об Умурзакове. Но каково же было мое удивление, когда кто-то на улице показал мне на одинокого, сухощавого старика с красными, воспаленными глазами и сказал, что это и есть тот самый Ортык Умурзаков! Конечно, я попытался с ним пообщаться. Умурзаков сначала меня избегал, но потом неожиданно легко согласился поговорить, хотя и был очень осторожен в словах, подбирал их так, словно выступал на собрании или общался со следователем (Илл. 10). Вот выдержки из моей записи этого разговора:

Родился в 1912 году. В 1916 году умер его отец, Умурзак, мать потом вышла замуж за Мавлона Далиева. До 1930 года он жил в доме Тоштемира Нурматова. В 1925 году в Ошобе открылась первая школа («козон-татар-мактаби», то есть казанско-татарская школа), и Умурзаков в ней учился до 30 года. Потом, в 30–31 годах он учился на курсах подготовки учителей в Шайдане. Потом работал учителем в Ошобе. С 33 года (?) работал аксакалом и учителем до 1947 года (до него аксакалом был Джурабай Сохибов). В 31–32 годах участвовал в создании колхоза «Буденный». С 25 года был членом комсомола до 34 года (с 25 до 30 года был секретарем ячейки?), потом стал членом ВКП(б). В Ошобе тогда было два-три члена ВКП(б), а в 39–41 годах секретарем ячейки был Хамрали Алиев, родом из Ашта, который работал в Ошобе в заготпункте.

Илл. 10. Ортык Умурзаков, 1995 г.

Какие свои заслуги на посту аксакала Умурзаков назвал? Строил в 39 году Большой Ферганский канал (поехал туда, собрав 900 человек ошобинцев) и в 40 году – Северный Ферганский канал (собрал около 800 человек)405405
  Большой Ферганский канал (БФК) был построен в августе – сентябре 1939 года силами колхозов Узбекистана и Таджикистана, его протяженность была 270 км, и он оросил 70 тыс. га новой земли на левом берегу Сырдарьи. Северный Ферганский канал (СФК) строился в феврале – марте 1940 года при таком же всеобщем участии колхозников и имел протяженность 165 км (см.: Аминова Р. Х. Победа колхозного строя в Узбекистане (1933–1941 гг.). Ташкент: Фан, 1981. С. 193–200).


[Закрыть]. Создал три колхоза: в 38 году «НКВД» (раис Мамади Одинаев, потом Давлат Искандаров), в 39 году «Социализм» (раис Давлат Бойханов, потом Согинбай Худайбердыев) и «Литвинов» (раис Нозирали Кадыров, потом Юсуп Юлдашев), в 40 году люди из последнего перешли на земли Северного Ферганского канала и создали колхоз «22-я годовщина». Умурзаков уговаривал и заставлял людей идти в колхозы, так как многие не хотели (считали, что еда, которую давал колхоз, – это харом [запретные с точки зрения ислама действия и вещи]). В 40 году сделал электростанцию на воде, мотор помогли достать друзья в Коканде, устанавливал мотор кокандец Ахмедов – включили 3000 лампочек. В 40 году установил радиостанцию (друзья помогли достать). В 39 году построил новое здание школы Горького, возвел стены вокруг кладбища и выровнял площадку в Чинарабаде, в 40 году построил здание правления сельсовета и клуб. В 41–42 годах возглавлял отряд по борьбе с 300 басмачами (во главе стоял Рахим-бово Кадыров), в отряд Умурзакова входили 10 милиционеров из Шайдана и 30 активистов – бригадиры, раисы. С 52 по 56 год он работал в МТС – завхозом, зав. нефтебазой. С 58 по 61 год работал заготовителем в райпо, а с 61 по 86 год (до выхода на пенсию) – наблюдателем в райводхозе.

Весь набор мнений об Ортыке Умурзакове словно в миниатюре повторяет споры о сталинизме. Одни жители Ошобы, вспоминая о деятельности Умурзакова, называют его преступником, который правил единолично и только в своих интересах. Другие, наоборот, оправдывают бывшего председателя сельского совета, считая, что он сделал для кишлака много хорошего, а его жестокость объясняют условиями времени (Илл. VIII). Как сказал сторонник последних, «Умурзаков был честным человеком и хорошо руководил, очень жестко, но хорошо. Порядок был. Как Сталин руководил». Такое сравнение со Сталиным позволяет, на мой взгляд, взглянуть на природу сталинизма не сверху – с точки зрения того, чтó планировали и делали советский диктатор и его ближайшие сподвижники, а снизу – оттуда, где было множество своих «маленьких Сталиных»406406
  Выражение из книги: Gregory P. The Political Economy of Stalinism: Evidence from the Soviet Secret Archives. Cambridge University Press, 2004. P. 21, 269.


[Закрыть], которые ежедневно в своем локальном пространстве воспроизводили собственную власть. Кто они, эти «маленькие Сталины»? От имени кого они правили и чего хотели? Были ли они теми, кто управлял, или же теми, кем управляли?

Американская ревизионистская школа в оценке сталинизма исходит из тезиса о том, что в Стране Советов государство и общество (в частности, крестьянство) представляли собой не один и тот же, а два отдельных друг от друга, антагонистических мира, между которыми шла постоянная социальная война. Например, американский историк Линн Виола в книге «Крестьянский бунт в эпоху Сталина» пишет о непримиримой борьбе крестьянства с советской властью, о «столкновении двух культур», «внутренней колонизации крестьянства», «гражданской войне между государством и крестьянством, городом и деревней». Коллективизация, по ее мнению, разрушила местную культуру и была попыткой создания в деревне «культурной и экономической колонии»407407
  Виола Л. Крестьянский бунт в эпоху Сталина. Коллективизация и культура крестьянского сопротивления. М.: РОССПЭН, Фонд первого президента России Б. Н. Ельцина, 2010. С. 11, 42, 53, 59 (оригинал: Viola L. Peasant Rebels under Stalin: Collectivization and the Culture of Peasant Resistance. NY; Oxford: Oxford University Press, 1996).


[Закрыть].

Крестьянство для Виолы не просто социальный класс, но и некая общая культура, поэтому его сопротивление советскому государству – это не только и не столько классовая борьба, сколько своеобразная антиколониальная война за сохранение своей социальной и культурной идентичности. «Взгляд через призму сопротивления, – пишет исследовательница, – помогает выделить ключевые характеристики крестьянского общества, его культуры и политики»408408
  Там же. С. 13.


[Закрыть]. Сопротивление – это не только бунт, но и любые попытки приспособления, которые опираются на «собственные институты, традиции, ценности, ритуалы, способы выражения и оформления сопротивления». Сопротивление (и приспособление) могло принимать самые разные обличия: отходничество, бандитизм, религиозные представления о конце света, разрушение собственности, выступления на митингах, письма с жалобами, убийства, нападения на советских работников, восстания, попытки самораскулачивания и разбазаривания имущества, разные формы террора, самосуда, угрозы, все формы теневой экономики, взятки, нежелание работать в колхозе, нелегальные аренда и покупка земли, воровство и так далее. «Самооборона сплотила его [крестьянство] как культурное сообщество, – пишет Виола. – Общество, обычно пронизанное конфликтами и разделенное по целому ряду признаков, оказалось способным к единству и сплоченным действиям перед лицом кризиса»409409
  Там же. С. 13, 14.


[Закрыть]. Внутри крестьянства тоже шла своя гражданская война, но это была война против деревенского меньшинства, ставшего на сторону государства, она не нарушала единства и целостности крестьянской культуры, а, наоборот, подчеркивала их.

В изложенной концепции весьма проблематичным является, по моему мнению, сведение всех сложных отношений в советском обществе к конфликту двух сторон, иначе говоря, рассмотрение любых действий и представлений исключительно в логике борьбы государства с крестьянством и сопротивления последнего первому. С одной стороны, государство выглядит в этой схеме какой-то самодовлеющей силой – словно оно не состоит из конкретных людей со своими биографиями, личными интересами, со своими противоречиями, которые имеют порой весьма локальный характер. С другой стороны, таким же романтически-эссенциалистским выглядит и крестьянство, которое существует будто бы только для того, чтобы сохранять свои неизменные традиции и ценности. Автономная и самодостаточная крестьянская культура – сопротивляющаяся или приспосабливающаяся – кажется мне довольно неясной вневременной и внепространственной абстракцией, плохо согласующейся с реальными историческими контекстами.

В данном очерке я попробую проанализировать, из чего слагалась власть местного «маленького Сталина», каковы были ее источники и способы легитимации. Я охарактеризую различные официальные институты и те возможности, которые они предоставляли местным руководителям, исследую также неформальные механизмы, прежде всего родство, которым советские выдвиженцы активно пользовались для укрепления своих позиций. Рассмотрев конфигурацию социальных позиций и соотношение сил в Ошобе в 1930—1940-е годы, я проанализирую конфликт 1947 года; то, как в нем были задействованы разные социальные группы; какие факторы стали в итоге решающими для свержения местного «культа личности». Таким образом, я покажу, что государство и крестьянство находились не по разные стороны баррикад, а были тесно переплетены на локальном уровне, конкретные люди и институты могли иметь сразу несколько функций – и как выразители государственных интересов, и как защитники местных устоев.