Текст книги "Собачьи радости (Избранное)"

Автор книги: Семен Альтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Мужчина чертыхнулся и побежал разбираться.

Состав давно набрал скорость и грохотал на стыках. Пассажиры начали раскладывать на столиках ужин.

– А ведь хорошо бежит товарищ. Я в его годы по утрам тоже, бывало, как выбегу! – сказал пассажир в тренировочном костюме, прожевав бутерброд с колбасой. – Могу поспорить: дома он будет раньше нас! Пассажир в бобочке перестал нарезать огурец и заметил:

– По асфальту-то каждый может. Посмотрим, как он по болоту пойдет, родимый!

...Мужчина с чемоданом продолжал мотаться по шоссе вдоль поезда от проводницы к бригадиру и обратно. Он был уже в трусах, майке, но при галстуке. В это время по вагонам пошли ревизоры.

– Кто это там бежит?

– Да вроде с нашего поезда, – сказал кто-то.

– С вашего? – Ревизор высунулся в окно. – Товарищ! Эй! А билет у вас есть?

Бегущий кивнул и полез в трусы за билетом.

– Не надо! Верю! Надо людям верить! – сказал ревизор, обращаясь к пассажирам. – Бегите, товарищ! Бегите себе, раз билет есть. А то, знаете, некоторые зайцем норовят! За государственный счет! Счастливого пути!

В купе ехали бабушка с внучкой и двое мужчин. Бабушка начала кормить девочку с ложечки, приговаривая:

– Это за маму! Это за папу! Это за того дядю, который бежит к своей бабушке!

Мужчины при этом чокались и повторяли: "За папу! За маму! За того мужика! "

Проводница пошла разносить чай. Проходя мимо окна, за которым маячил пассажир, она спросила:

– Чай пить будем?

Тот замотал головой.

– Ну как хотите! Мое дело предложить! – обиделась проводница.

Пассажиры начали укладываться спать. Четыре женщины долго метались по вагону, менялись местами с соседями, чтобы оказаться в одном купе без мужчин. После долгой торговли удалось выменять девичье купе целиком. Счастливые, женщины лениво переодевались ко сну, и тут дама в красном халате заметила в окне бегущего мужчину с чемоданом.

– Девочки! Он все видел! – Она возмущенно рванула занавеску, и та, естественно, упала с металлическим штырем на стол. Женщины завизжали, пряча свои прелести кто куда.

Наконец занавеску приладили, в темноте долго говорили о том, какие наглые пошли мужики и где их взять. Расслабленные воспоминаниями, задремали. И тут дама в спортивном костюме вскочила:

– Девочки, послушайте, что он делает? Ухает, как паровоз!

– Да это паровоз и есть! – сказала женщина с нижней полки.

– Не надо! Паровоз делает так: "У-у-у...", а этот: "ух-ух!". Мне сны нехорошие приснятся! – Дама в красном халате постучала в стекло:

– Можно потише?! Вы здесь не один.

...Человек бежал. Может, открылось второе дыхание, но бежал он с каким-то сияющим глазом. И внезапно запел: "По долинам и по взгорьям..."

Старичок в панаме, читавший газету и близоруко водивший носом по строчкам, прислушался и сказал:

– Запел! Точно сумасшедший! Из больницы сбежал!

– Не из какой не из больницы, – мужчина в пижаме зевнул. – Автостоп называется! Люди бегут автостопом. Так всю страну можно обежать. Дешево, удобно и чувствуешь себя человеком, потому что ни от кого не зависишь. Бежишь по свежему воздуху, а тут духота и обязательно кто-то храпеть будет! Обязательно!

Проводница шестого вагона сидела в купе и шумно пила чай, поглядывая в окно. Там в свете редких фонарей мелькал человек с чемоданом. Под мышкой, откуда ни возьмись, у него появился транспарант: "Добро пожаловать в г. Калинин!"

И тут проводчица не выдержала. Чуть не вывалившись в окно, она заорала:

– Издеваетесь?! Ни днем ни ночью нет покоя! В глазах рябите! Убирайтесь отсюдова!

Пассажир странно улыбнулся, дал гудок и рванулся вперед.

Навстречу ему на всех парах из Москвы несся и непрерывно гудел грузный мужчина с чемоданом в правой руке и с женой в левой.

Тюбик с ультрамарином

Первый стакан пива Бурчихин выпил грамотно, в четыре глотка. Налил из бутылки второй стакан, посмотрел, как шевелится пена, поднес ко рту. Дал лопающимся пузырикам пощекотать губу и с вожделением отдался покалывающей холодком влаге. После вчерашнего пиво действовало как живая вода. Бурчихин блаженно зажмурился, маленькими глотками растягивая удовольствие... и тут почувствовал на себе чей-то взгляд. "Вот гадина!" подумал Витя, кое-как допил пиво, звучно поставил стакан на замызганный стол и оглянулся. Через два столика от него сидел тощий тип в синем свитере, длинный шарф был намотан вокруг несуществующей шеи, в руках трехцветная авторучка. Тип бросал на Бурчихина цепкие взгляды, будто сверяя его с чем-то, и водил авторучкой по бумаге.

– Опись имущества, что ли?! – хрипло сказал Бурчихин, сплюнул и пошел на тощего.

Тот улыбнулся, продолжая чиркать на бумаге.

Бурчихин тяжело подошел и взглянул на лист. Там была нарисована родная улица Кузьмина, а на ней... Бурчихин! Дома были зеленые, Витя – фиолетовый! Но самое страшное, – Бурчихин был вроде и не Бурчихин!

Нарисованный Бурчихин отличался от оригинала чистым выбритым лицом, веселыми глазами, доброй улыбкой. Держался он неестественно прямо, с вызывающей гордостью! Витину фигуру облегал прекрасно сшитый костюм. На лацкане краснел значок какого-то института. На ногах красные туфли, а на шее такой же галстук. Словом, – пижон!

Большего оскорбления Бурчихин не помнил, хоть вспомнить было что.

– Так! – хрипло сказал Витя, поправив ворот мятой рубахи. – Мазюкаем? А кто тебе позволил над людьми надругиваться?! Не умеешь рисовать, – сиди, пиво пей! Кто вот это, ну кто, кто? Разве я?! Да еще в галстуке! Тьфу!

– Это вы, – улыбнулся художник. – Конечно, вы. Только я позволил себе представить, каким бы вы могли быть! Ведь как художник я имею право на вымысел?

Бурчихин задумался, уставившись на бумагу.

– Как художник имеешь. А из кармана что торчит?

– Да это же платочек!

– Скажешь тоже, платочек! – Витя высморкался. – А глаза зачем такие вымыслил? Причесал волосы, главное. Вот подбородок у тебя хорошо получился, узнаю. – Бурчихин, вздохнув, положил тяжелую руку тощему на плечо. – Слушай, друг, а может, ты прав? Я тебе ничего плохого не сделал. Зачем бы тебе это выдумывать? Верно? А меня побрить, вымыть, переодеть буду как на картинке! Запросто!

Бурчихин посмотрел в свои ясные фиолетовые глаза, попробовал улыбнуться нарисованной улыбкой и почувствовал боль в скуле от потревоженной царапины.

– Будешь?

Витя протянул разломанную пополам пачку "Беломора".

Художник взял папиросу. Закурили.

– А это что? – спросил Бурчихин, осторожно дотронувшись до нарисованной черточки на щеке, и присел к столу.

– Шрам, – объяснил художник, – сейчас там у вас царапина. Она заживет, а след останется.

– Останется, говоришь? Жалко. Хорошая щека могла быть. А значок к чему?

Художник наклонился к бумаге.

– Тут написано "Технологический институт".

– Думаешь, институт кончу? – тихо спросил Бурчихин.

Художник пожал плечами:

– Вы же видите! Поступите и закончите.

– А в семейном плане что ожидается? – Витя нервно отбросил папиросу.

Художник взял авторучку и на балконе дома набросал зелененький женский силуэт. Откинулся на стуле, посмотрел на рисунок и чиркнул рядом детскую фигурку.

– Девочка? – фальцетом спросил Бурчихин.

– Мальчик.

– А кто женщина? Судя по платью, Люся?! У кого же еще зеленое платье?

– Галя, – поправил художник.

– Галя! Ха-ха! То-то я замечаю, она меня видеть не хочет! А значит, кокетничает! Ну, женщины, скажи, да? – Витя засмеялся, не чувствуя боль от царапины. А ты хороший мужик! – Он хлопнул художника по узкой спине. – Пива хочешь?

Художник сглотнул слюну и прошептал:

– Очень! Очень хочу пива!

Бурчихин подозвал официанта.

– Пару жигулевского! Нет, четыре!..

Витя разлил пиво, и они молча начали пить. Вынырнув на середине второго стакана, художник, задыхаясь, спросил:

– Как вас зовут?

– Бурчихин я!

– Понимаете, Бурчихин, я вообще-то маринист.

– Понимаю, – сказал Витя, – это сейчас лечат.

– Вот, вот, – обрадовался художник. – Мне море рисовать надо. У меня с легкими плохо. Мне надо на юг, к морю. Чтобы ультрамарином! Здесь этот цвет ни к чему. А я люблю ультрамарин неразбавленный, чистый. Как море! Представляете, Бурчихин, – море! Живое море! Волны, утесы и пена!

Они выплеснули пену из стаканов под стол и закурили.

– Не переживай, – сказал Бурчихин. – Ну?! Все будет хорошо! Сидеть тебе в трусах у моря с ультрамарином! У тебя же все впереди!

– Правда?! – Глаза художника вспыхнули и стали как нарисованные. – Вы думаете, я там буду?!

– О чем разговор? – ответил Витя. – Будешь у моря, о легких забудешь, станешь большим художником, купишь дом, яхту!

– Скажете тоже – яхту! – Художник задумчиво покачал головой. – Разве что лодку, а?

– Конечно! А еще лучше – и мальчик, и девочка! Здесь на балконе у тебя запросто девчушка поместится! – Бурчихин обнял художника за плечи, на что ушло полруки от локтя до ладони. – Слушай, друг, продай полотно!

Художника передернуло.

– Как вы можете?! Вам никогда не продам! Хотите – подарю?!

– Спасибо тебе, – сказал Витя. – Спасибо, друг! Только сними с шеи галстук: не могу на себе его видеть – дышать тяжело!

Художник чиркнул по бумаге, и галстук превратился в тень пиджака. Бурчихин осторожно взял лист и, держа его перед собой, пошел между столиками, улыбаясь нарисованной улыбкой, шагая все тверже и уверенней. Художник допил пиво, достал чистый лист и положил на мокрый столик. Улыбнувшись, нежно погладил боковой карман, где лежал нераспечатанный тюбик с ультрамарином. Потом поднял глаза на сопливого паренька за соседним столом. На руке у него было вытатуировано: "Нет счастья в жизни". Художник нарисовал фиолетовое море. Алый кораблик. Зеленого бравого капитана на палубе...

Именинница

– Еще больше внимания каждому! – сказал директор. – Поэтому проведем День именинника. Попрошу вас, Галочка, выписать лиц, которым в этом году исполняется сорок лет, пятьдесят, шестьдесят и так далее до конца. В пятницу всех разом и отметим. А чтоб этот день врезался в память людям, – сорокалетним дадим по десятке, пятидесятилетним по двадцатке и так далее до конца.

Через час список был готов. Директор пробежал его глазами и вздрогнул:

– Что такое?! Почему Ефимовой М. И. исполняется сто сорок лет?! Вы думаете, что пишете?!

Секретарша обиделась:

– А сколько ей может быть лет, если она 1836-го года рождения?

– Ерунда какая-то. – Директор набрал номер. – Петров?! Опять непорядок! Почему Ефимовой М. И. сто сорок лет? Она что, памятником у нас работает?! В паспорте так написано?.. Сам видел?! М-да. Вот заработалась женщина.

Директор бросил трубку и закурил. "Какой-то идиотизм! Если за сорок лет даем десять рублей, за сто сорок... сто десять рублей, вынь да положь, так?! Хитрющая баба эта Ефимова М. И.! Черт с ней! Пусть все будет красиво. Заодно остальным стимул будет. За такие деньги любой до ста сорока дотянет!"

На следующий день в вестибюле появился плакат: "Поздравляем именинников!" Ниже тремя столбиками шли фамилии, возраст и соответствующие возрасту суммы. Против фамилии Ефимовой М. И. стояло: "140 лет – 110 рублей".

Люди толпились у плаката, сверяли свои фамилии с написанными, как с лотерейной таблицей, вздыхали и шли поздравлять счастливчиков. К Марье Ивановне Ефимовой подходили неуверенно. Долго разглядывали ее. Пожимали плечами и поздравляли.

Сначала Марья Ивановна, смеясь, говорила: "Перестаньте! Это же шутка! Мне в паспорте по ошибке написали 1836-й год рождения, а на самом деле 1936-й! Это опечатка, понимаете?!"

Сослуживцы кивали головой, пожимали ей руку и говорили: "Ну, ничего, ничего, не расстраивайся! Выглядишь прекрасно! Больше восьмидесяти тебе никто не даст, честное слово!" От таких комплиментов Марье Ивановне стало плохо.

Дома она выпила валерьянки, легла на диван, и тут начал звонить телефон. Звонили друзья, родственники и совсем незнакомые люди, которые от души поздравляли Марью Ивановну с замечательной годовщиной.

Потом принесли еще три телеграммы, два букета и один венок. А в десять вечера звонкий детский голос в телефонной трубке произнес:

– Здравствуйте! Мы, учащиеся 308-й школы, создали музей фельдмаршала Кутузова! Мы хотим пригласить вас как участницу Бородинского сражения...

– Как тебе не стыдно, мальчик! – закричала Марья Ивановна, поперхнувшись валидолом. – Бородинская битва была в 1812-м году! А я 1836-го года рождения! Вы ошиблись номером! – Она швырнула трубку.

Спала Марья Ивановна плохо и два раза вызывала "неотложку".

В пятницу к 17.00 все было готово к торжествам. Над рабочим местом Ефимовой прикрепили табличку с надписью: "Здесь работает Ефимова М. И. 1836-1976".

В полшестого актовый зал был полон. Директор вышел к трибуне и сказал:

– Товарищи! Сегодня мы хотим поздравить наших именинников, и в первую очередь – Ефимову М. И.!

В зале захлопали.

– Вот с кого надо брать пример нашей молодежи! Хочется верить, что со временем наша молодежь станет самой старой в мире! Все эти годы Ефимова М. И. была исполнительным работником! Она постоянно пользовалась уважением коллектива! Мы никогда не забудем Ефимову, грамотного инженера и приятную женщину!

В зале кто-то всхлипнул.

– Не нужно слез, товарищи! Ефимова до сих пор жива! Хочется, чтобы этот торжественный день запомнился ей надолго! Поэтому давайте вручим ей ценный подарок в размере ста десяти рублей, пожелаем дальнейших успехов, а главное, как говорится, – здоровья! Введите именинницу!

Под грохот аплодисментов два дружинника вывели Марью Ивановну на сцену и усадили в кресло.

– Вот она – наша гордость! – Голос директора зазвенел. – Посмотрите, разве дашь ей сто сорок лет?! Да никогда! Вот что делает с людьми забота о человеке!

Последний раз

Чем ближе к школе, тем больше нервничала Галина Васильевна. Она машинально поправляла вовсе не выбившуюся из-под платка прядь и, забывшись, разговаривала сама с собой.

"Когда это кончится?! Недели нет, чтоб в школу не вызвали! В шестом классе такой хулиган, а вырастет?! И балуешь, и бьешь, и как по телевизору учат, – мучаешься! Все впустую! Да и бить-то осталось полгода, а потом вдруг сдачи даст? Вон какой здоровый! В Петра пошел!" – с гордостью подумала Галина Васильевна.

Поднявшись по лестнице, она долго еще стояла перед кабинетом директора, не решаясь войти. Но тут дверь распахнулась и вышел Федор Николаевич, директор. Увидев Сережину маму, он улыбнулся и, подхватив ее под руку, втащил в кабинет.

– Дело вот в чем... – начал он.

Галина Васильевна напряженно смотрела в глаза директора, не слыша слов, стараясь по тембру голоса определить величину материального ущерба, нанесенного Сережкой в этот раз.

– Такое в нашей школе случается не каждый день, – говорил директор. Да вы садитесь! Оставить этот поступок без внимания мы не хотим.

"Тогда за стекло десять рублей, – тоскливо вспоминала Галина Васильевна, – потом Куксовой за портфель, которым Сережка Рындина бил, восемь пятьдесят! Нанесение телесных повреждений скелету из кабинета зоологии – двадцать рублей! Двадцать рублей за килограмм костей! Ну и цены! Да что я, миллионер, что ли?! "

– Вы послушайте, какое письмо мы получили... – донеслось до Галины Васильевны.

"Боженька! – задохнулась она. – Что ж это за наказание такое? Тянешь его одна с трех лет! Вся жизнь для него! Одеть, обуть, накормить, чтобы как у людей! Себе ведь ничего, а он..."

– "Дирекция металлического завода, – с выражением читал директор, просит объявить благодарность и награждает ценным подарком ученика вашей школы Паршина Сергея Петровича, совершившего геройский поступок. Сергей Петрович, рискуя жизнью, вынес из горящего детсада один троих детей..."

"Один – троих", – повторила про себя Галина Васильевна. – И как один с тремя справился?! Вылитый бандит! Почему у других дети как дети? У Кирилловой Витька на трубе играет! У Лозановой девочка, как придет из школы, так до вечера спит! А этот где целыми днями пропадает?! Пианино в комиссионке купила. Старенькое, но клавиши есть! Так хоть раз без ремня сел?! Гаммы наизусть не исполнит! "Слуха нет"! А что у него есть?!"

– Вот так, уважаемая Галина Васильевна! Какого парня мы с вами воспитали! Троих детишек из огня вынес! Такого в нашей школе еще не было! И мы этого так не оставим! Завтра же...

"Конечно, не оставите, – зажмурилась Галина Васильевна. – Небось, двадцать пять рублей вынь да положь! Сейчас скажет: "Чтоб последний раз!" А дома опять за Сережкой с ремнем бегать и бить, если догоню. А он кричать будет: "Мамочка! Последний раз! Мамочка!" Господи! А потом опять все сначала! Вчера в саже и копоти явился, будто трубы им чистили! Лучше бы умереть..."

– Жду его завтра утром перед торжественной линейкой. Там все и объявим! – улыбаясь, закончил директор.

– Товариш директор! Последний раз! – Галина Васильевна вскочила, машинально комкая в руках бланк, лежавший на столе. – Слово даю, больше такое не повторится!

– Ну почему? – Директор нежно разжал ее кулачок и забрал бланк. – Если мальчик в тринадцать лет совершил такое, то в будущем на что он способен?! Представляете, если бы все у нас были такие?

– Не дай бог! – прошептала Галина Васильевна.

Директор проводил ее до дверей, крепко пожал руку.

– Вы уж дома сыночка отметьте как сможете!

На улице Галина Васильевна постояла, глубоко дыша, чтобы не расплакаться.

– Был бы муж, он бы отметил как положено! А я баба, что с ним сделаю? У всех есть отцы, а у него нет! Вот и растет сам по себе! Ну, выпорю... Она зашла в магазин, купила две бутылки молока и одно пирожное с кремом.

– Выпорю, потом дам молока с пирожным – и спать! А там, глядишь, перебесится, человеком станет...

Кто там?

Галя еще раз проверила, закрыты ли окна, спички спрятала и, присев у зеркала, говорила, отделяя слова от губ движениями помады:

– Светочка, мама пошла в парикмахерскую... Позвонит приятный мужской голос, скажешь: "Мама уже вышла". Это парикмахер... Позвонит противный женский голос, спросит: "А где Галина Петровна?" Это с работы. Скажешь: "Она пошла в поликлинику... выписываться!" Не перепутай. Ты девочка умненькая. Тебе шесть лет.

– Будет семь, – поправила Света.

– Будет семь. Помнишь, кому можно открывать дверь?

– Помню, – ответила Света. – Никому.

– Верно! – Галя облизнула накрашенные губы. – А почему нельзя открывать, не забыла?

– Бабушка говорит: "По лестнице нехорошие бандиты с топорами ходят, прикидываются водопроводчиками, тетями, дядями, а сами распиливают непослушных девочек и топят в ванне!" Правильно?

– Правильно, – сказала Галя, прикалывая брошку. – Бабушка хоть и старенькая, руки дрожат, посуду всю перебила, но про бандитов верно долдонит... Недавно в одном доме три водопроводчика пришли чинить телевизор. Мальчик открыл...

– А они его топором – и в ванну! – подсказала Света.

– Если бы, – пробормотала Галя, пытаясь застегнуть брошку. – В ванне утопили и все вынесли.

– И ванну?

– Ванну с мальчиком оставили.

– А бабушка придет, ей открывать? – спросила Света, откручивая кукле ногу.

– Бабушка не придет, она на даче. Приедет завтра.

– А если сегодня?

– Я сказала: завтра!

– А если сегодня?

– Если сегодня, это уже не бабушка, а бандит! По домам ходит, деток ворует. Куда я пудру сунула?

– А зачем детей воровать? – Света отвернула кукле ногу и теперь приворачивала ее обратно. – У бандитов своих нету?

– Нету.

– А почему нету?

– "Почему, почему"! – Галя тушью сделала реснички. – Потому что, в отличие от твоего папочки, хотят что-то в дом принести! Некогда им! Еще есть дурацкие вопросы?

– Нету вопросов! – ответила Света, внимательно глядя, куда мать прячет от нее французские духи.

– Вроде порядок. – Галя цепким глазом таможенника ощупала отражение в зеркале. – Буду часа через два. Нет, через три!

– Так долго обстригать будут? Ты же не слон!

– Не обстригать, а стричь. Это плохой мастер все делает тяп-ляп, а хороший мастер, – Галин голос потеплел, – настоящий мастер все делает хорошо, поэтому долго. Никому не открывать!

Мать чмокнула Свету и, хлопнув дверью, ушла.

Света достала из тумбочки французские духи, полфлакона опрокинула кукле на голову, приговаривая: – Вымоем Дашке голову и будем обстригать. Не волнуйтесь, настоящий мастер все делает так долго, пока вам не станет хорошо!

Тут раздался звонок в дверь.

Света побежала в прихожую и звонко спросила: "Кто там?"

Хриплый голос ответил:

– Открой! Это я – твоя бабушка.

– Здравствуй, бабушка! А зачем таким страшным голосом говоришь?

– Да простыла, внученька! Уж и молоко с медом пила, а все хриплю! Открывай! Вишенок вкусненьких привезла!

Света наполовину открыла трудный замок, но вдруг, наморщив лобик, остановилась:

– Бабушка! Мама сказала: ты завтра приедешь! А сегодня еще сегодня!

– А я сегодня и приехала! Открой! Темно на лестнице, и ноги болят!

Света набросила на дверь цепочку.

– Бабушка, – задумчиво сказала она через дверь, – я открою, а ты бандит?

– Какой еще бандит?! – бабушка закашлялась.

– Обыкновенный. Сама говорила: прикинется бабушкой, а сам распилит и в ванне утопит. Приезжай завтра, будешь бабушкой!

Старушка опустилась на ступеньку, заплакала:

– Стыд-то какой! Во, дите воспитали! Родной бабке через двери не верит! Бессовестная! Надо людям верить! Когда мать с отцом будут?

– Папа после работы, – донеслось из-за двери, – а мама пошла выписываться к парикмахеру.

– Куда? – бабушка вскочила. – Все Сереже расскажу! Вертихвостка! И ты вся в нее, вся! Вот возьму и умру тут!

– Бабуль! Бабуль! – пробивался из-за двери детский голосок. – Ты не умрешь! Мама сказала, ты сначала нас всех похоронишь!

– Это Галка про меня такое сказала? Змеюка! Все Сереже расскажу! Про всех парикмахеров! Еще неизвестно, от какого парикмахера дочь!..

В это время по лестнице подымался мужчина в сапогах и спецовке. Разглядев в тусклом свете умирающей лампочки старушку в слезах, он остановился:

– Кого оплакиваем, бабуля?

Признаться постороннему, что тебя не пускает в дом собственнал внучка, было так стыдно, что бабушка, проглотив слезу, соврала:

– Давление у меня пониженное, сынок... Вторые сутки с лестницы падаю.

– А мы в квартиру позвоним, валерьяночки хлопнешь! – весело сказал мужчина, нашупывая на двери звонок.

– Кто там? – спросила Света.

– Ребятенок, открой! Тут какая-то старуха концы отдает!

– Дядя! Там темно, вы потрогайте, – эта старуха, может быть, старый бандит!

– Мерзавка! – язвила бабушка. – Перед людьми не позорь!

– А-а, так там внучка твоя оказалась? – сообразил мужчина. – Чья бы внучка ни была, а отпереть будь любезна! Слышь меня, стерва несовершеннолетняя!

– А при детях ругаться нельзя, – сказала Света. – Папа при мне никогда не ругается. Сначала уложит спать, дверь закроет и потом ругается с мамой! Понял, сын сукин?

– Во дает! – одобрительно хмыкнул мужчина. Перспективная девчушка подрастает!

– А вы там кто такой? Один – бабушка, второй дедушка, что ли?

– Я-то? Я дядя Коля – водопрово...

Бабушка, ладошкой зажав мужчине рот, зашипела:

– Не водопроводчик! Только не водопроводчик! Ей про водопроводчиков такого наговорили! Вы... почтальон!

Дядя Коля, пытаясь оторвать от себя бабушку, бранился шепотом:

– Чтоб вы сгорели! Почему водопроводчиками пугаете? У нас что, почтальон не может стать бандитом? По конституции...

– Но я прошу вас, – ныла бабушка, – скажите, что почтальон, она откроет!

Дядя Коля сплюнул в сердцах:

– Слышь ты там! Открой! Оказывается, я почтальон!

– А голос как у водопроводчика!

– Бабусь, внучка воспитана крепко. Граница на замке. Придется ломать дверь.

– Ломайте! – Бабушка махнула рукой. – Только аккуратно, как свою.

Водопроводчик достал инструменты и, напевая романс: "Отвори потихоньку калитку..." – начал выламывать дверь. Удары кувалды гулко бухали на всю лестницу. За это время шесть человек тихими мышками прошмыгнули по лестнице. Но, во-первых, соседи плохо знали друг друга в лицо. Во-вторых, на площадке был полумрак. А в третьих, как-то неловко спрашивать у незнакомого человека, в свою квартиру он ломится или в чужую.

Видя, как дверь начинает шататься, Света заплакала:

– Мама! Мамочка! Меня утопят! – Она дрожащей рукой задвинула засов старого замка, которым давно не пользовались, но с двери так и не сняли.

По лестнице, насвистывая, взбегал Светин папа. Увидев в полутьме сопящих у его двери, Сергей с ходу заехал водопроводчику в ухо.

– Сереженька, не бей! Это свои! – завопила бабушка и кинулась разнимать. Мужчины метили друг в друга, но в темноте в основном все доставалось бабушке, как обычно и достается разнимающим.

Когда старушка была положена на обе лопатки, мужчины успокоились и начали приводить ее в чувство. Наконец все очухались, помирились и, потирая ушибленные места, уставились на дверь.

– Света, открой, деточка! – простонал Сергей, держась за скулу..

– Сейчас, папочка, – ответила Света. – А ты правда мой папа?

– А чей же еще?

– А бабушка говорит, я от какого-то парикмахера получилась...

– От какого парикмахера?!

– Сереженька! – Бабушка в темноте выразительно посмотрела на сына. Ты его не знаешь! Я все расскажу, если попадем в квартиру!

В это время на площадкс остановился пухлый мужчина. Переводя дух, он сказал:

– Бог помощь! А что с дверью делаете?

– Видите ли... – замялся Сергей, – сигнализацию ставим. Мало ли...

– Ага, – ухмыльнулся водопроводчик, – можно вызвать на дом, а можете сами дверь в милицию отволочь. Дешевле обойдется!

– Понял! – Пухлый стал быстро подниматься по лестнице.

Сергей тряханул дверь:

– Светочка, открой немедленно, гадина! У меня ключи, отопру – выпорю!

– Выпорешь, если отперешь! – Света вздохнула.– Я на старый замок закрыла, от него ключей ни у кого нету, даже у папы, если он – это вы.

– Ну, что делать? – Сергей закурил. – Деньги мне надо забрать! Деньги! До двух держат цветной телевизор, маленький, за двести рублей.

– Как двести? Он четыреста стоит! – удивился дядя Коля.

– Да цельнотянутый! Прямо с завода!

– Что такое " цельнотянутый"? – спросила бабушка.

– Ворованный, утянутый, значит, – объяснил водопроводчик. – Цельнотянутый грех не взять, грех!

– А мой папа говорил: "Воровать нехорошо!" – произнес за дверью детский голос. – Значит, вы там все бандиты собрались!

– Нехорошо родному отцу дверь не открывать! – крикнул дядя Коля. Дура старая!

В это время наверху что-то громыхнуло, охнуло и, ругаясь, покатилось вниз. Это были супруги Бирюковы из 57-й. Они волокли дубовую дверь. Тяжелая дверь неслась быстрей Бирюковых, била их о стены, перила, мотая из стороны в сторону.

– Что случилось? – успел крикнуть водопроводчик.

– Сказали: сегодня всем поставить сигнализацию! Завтра бандитов ждут!.. – Дверь уволокла Бирюковых вниз.

– Сумасшедшие! – Бабушка покачала головой. – Уже слух пустили с вашей легкой руки про сигнализацию! Сейчас все двери посрывают!

И действительно, наверху что-то грохнуло. Потом еще раз грохнуло в другом месте. Люди рвали двери с петель.

– Света! – Сергей постучал в дверь кулаком. – Слушай внимательно! Мама сказала, чтобы ты никому не открывала дверь, и ты молодец, что слушаешься, дрянь! Но про то, что деньги просовывать под дверь нельзя, мать ничего не говорила! А если человек, не заходя в дом, скажет, где у вас лежат деньги, значит, он тебе кто?

– Вор! – ответила Света.

– Идиотка! Он твой отец!

– Были бы моим папой, знали бы, денег у нас нет! Папа все время маме кричит: "Нету их, я не ворую!" Никак бандитом не может устроиться!

Сергей стукнулся головой в дверь:

– Светочка! У меня в копилке припрятано! Клянусь тебе, в ванной. За ведром. В мыльнице. Под мылом лежат деньги! Вынь, просунь бумажки под дверь!

За дверью было тихо. Наконец послышались Светины шажки:

– Бандиты, вы здесь?

– Здесь мы, здесь, доченька! Просовывай!

– Там нету мыльницы с деньгами, только папины носки. Сувать?

– Украли!! – охнул Сергей. – В кои-то веки в доме появились деньги сперли! Бандиты пронюхали! А может, они там?! Дядя Коля, навались!

Мужчины прыгнули на дверь и вместе с ней рухнули в квартиру.

Вечером вся семья и дядя Коля ужинали, смотря новенький телевизор. Дверь уже поставили на место, с водопроводчиком расплатились, и он, возбужденный червонцем, хвалил хозяйку.

– Что ж ты папочку обманула, доченька, – перебила его Галя, – сказала: "мыльницы нет"?

– Испугалась! Бандиты узнают, – деньги есть, и дверь выломают. А они все равно разломали!

Все дружно засмеялись.

– Соображаешь! Молодец! – сказал водопроводчик, укладывая на хлеб девятый кружок колбасы. – Но запомни: обманывать старших нехорошо! Сначала надо вырасти, стать человеком!..

За стеной временами слышались стоны и треск. Это соседи волокли двери на установку сигнализации.

– Ничего не понимаю, – сказала Галя, – тащат и тащат! Может, правда? Весь дом засигнализируется, а мы опять как дураки!

– На какие, позвольте спросить, шиши?! – вскинулся Сергей. – Я и так весь в долгах!

– Папочка, заплати, а то меня в ванне утопят!

– Да где ж денег возьму, доченька?

– Я знаю, где, – сказала Света, – у бабушки на антресолях полваленка деньгами набито!

– Врунья бессовестная! – завопила бабушка. – Какие полваленка? Там еле подошва прикрыта! При моей-то пенсии...

– Извини, бабушка, я во втором валенке не глядела. Выходит, это у мамочки полваленка денег... А у папы в мыльнице кусок мыла остался – долги раздать.

Наступила тишина.

Разряжая обстановку, водопроводчик дипломатично высморкался и сказал:

– Я извиняюсь. Домой надо. Девять часов... Пора сына пороть. Ведь, кроме меня, у него никого нет. Это у вас нормальная семья. Счастливо оставаться!

Вокруг света

15 мая. Сегодня в 12.30 ушел от жены в открытое море... Не могу больше жить на одной и той же суше, ходить по одним и тем же улицам! Нет больше сил видеть лица, противные даже со спины, язык не поворачивается вежливо врать одно и то же. Так иногда тянет в открытое море, хоть из дома уходи! Что я и сделал сегодня, а надо было лет десять назад!

Своим беспримерным подвигом хочу доказать, что человек может выжить не только среди людей, но и без них. К тому же так хочется что-нибудь открыть, назвать своим именем.

Настоящий мужчина должен хоть что-то назвать своим именем! Чтобы потом не было разговоров, на моей лодке "Санта Лючия" все честно, никаких удобств: ни жены, ни телевизора, ни еды. Питаться буду исключительно планктоном, которого взял несколько килограммов.

Я в открытом море! Землей и не пахнет! Кругом сплошная вода! Светит солнце и никакой тени, кроме моей собственной. До чего же хорошо кругом!

16 мая. На горизонте показалось неизвестное мне судно "Академик Петров". Мне что-то просигналили флажками, после чего хотели взять на абордаж, но я не дался. Тогда меня флажками обматерили и оставили в покое в открытом море.

Снова тишина! Ни души! Вода, солнце и я. Сижу в одних трусах, дурею. Почему я не ушел в открытое море раньше?! Тут не надо бриться, носить брюки, разговаривать, когда не хочется, улыбаться черт знает кому. Не надо выносить мусорное ведро, уступать место женщине! Ни людей, ни машин!