Текст книги "Кормящая бабушка"

Автор книги: Семен Нариньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

«Библиотека Крокодила» – это серия брошюр, подготовленных редакцией известного сатирического журнала «Крокодил». Каждый выпуск серии, за исключением немногих, представляет собой авторский сборник, содержащий сатирические и юмористические произведения: стихи, рассказы, очерки, фельетоны и т. д.

booktracker.org

КОРМЯЩАЯ БАБУШКА

С МИРУ ПО ТРЕШКЕ…

БАЗАРЫЧ

ОДНА СЛЕЗА

ДЕЛО О ПОЩЕЧИНЕ

ПОЖАЛЕЙТЕ МАРИНУ!

Перо Мих. Кольцова

Более подробно о серии

INFO

СЕМ. НАРИНЬЯНИ

КОРМЯЩАЯ БАБУШКА

*

Рисунки Г. ОГОРОДНИКОВА

© Издательство «Правда».

Библиотека Крокодила. 1975 г.

1908–1974

Сем. НАРИНЬЯНИ

Семен Давыдович Нариньяни принадлежал к старшему поколению советских журналистов. Литературную деятельность он начал в 1924 году в комсомольской газете города Ташкента. Потом по приглашению «Комсомольской правды» переехал в Москву. В 1929–1930 годах по комсомольской мобилизации трудился на строительстве Сталинградского тракторного завода. С 1930 по 1932 год был корреспондентом «Комсомольской правды» на строительстве Магнитогорского металлургического комбината. Потом снова работал в аппарате «Комсомольской правды». После войны продолжительное время возглавлял отдел фельетонов «Правды».

Юмористические рассказы и фельетоны Сем. Нариньяни печатались в сборниках: «Кукарача», «Фельетон о фельетоне», «Наследный принц», «Рядом с нами», «Гугина мама». «Люда с частной квартиры»…

С. Д. Нариньяни автор нескольких комедий: «Опасный возраст». «Фунт лиха», «Послушание», – которые ставились как в Москве, так и в местных театрах.

КОРМЯЩАЯ БАБУШКА

Пьющих в семействе дяди Сережи (Сергея Кузьмича Семишникова) было двое. Сам дядя Сережа употреблял хлебную в то время, как его благоверная, тетя Зоя (Зоя Федоровна Семишникова), отдавала предпочтение фруктово-ягодным винам. Посему порожней посуды в доме за шесть дней скапливалось дай боже. На седьмой день, а именно в понедельник, дядя Сережа обычно отправлялся в гастроном менять освободившуюся тару на денежные знаки.

Этот злополучный понедельник не был исключением из правила. Дядя Сережа принял для опохмеления сто граммов и сказал супруге:

– Я мигом. Сдам посуду, себе возьму чекушку беленькой, тебе – красненькой и вернусь к обеду. А ты пока приготовь закусочку.

Дядя Сережа не вернулся домой ни к обеду, ни к ужину. Сергей Кузьмич Семишников, старший дворник дома № 12/14, был в своем микрорайоне заметной личностью и правой рукой участкового инспектора милиции. Участковый приходит во вторник к своей правой руке, а правой нет дома. Участковый к жене:

– Где твой?

– Сама не знаю, сама беспокоюсь. В пору объявить гласный розыск…

– Не пори горячку с розыском. Старший дворник не иголка. Найдем. Пойду позвоню в «Скорую», может, несчастный случай на транспорте?

Участковый позвонил не только в «Скорую», но и в городской морг. Ни тут, ни там дяди Сережи не было. Участковый бежит к Семишниковым, чтобы обрадовать Зою Федоровну, а той тоже нет дома. Участковый к бабушке Груше:

– Где невестка?

Бабушка отвечает:

– Выпила невестка вечером стакан черносмородиновой, ушла и не возвратилась. Боюсь, может, и тут сотворился несчастный случай на транспорте?

Несчастный случай был, однако, совсем ни при чем. Чета Семишниковых сотворила самое настоящее преступление. Сын бабы Груши, Сергей Кузьмич, и его жена, Зоя Федоровна, решили вновь стать холостяками и, бросив трехлетнего сына Толика на попечение бабушки Груши, пустились в бега.

Со дня подлого побега прошло много лет, а родители не прислали домой ни одного письма, ни одного рубля. Ни разу не поинтересовались, как живут старый и малый члены их семьи. Самому Толику подлость, учиненная родителями, пошла, как это ни парадоксально, только на пользу. Вместо вечно полупьяных, сквернословящих папы и мамы мальчик оказался на попечении любящей, заботливой бабушки.

Бабушка старалась, чтобы ее внук жил не хуже других. Вкусно ел, красиво одевался. Для этого бабушке приходилось искать приработки на стороне. Убирать чужие квартиры, стирать чужое белье. Бабушкины старания помогли Толику преуспеть в жизни. В 16 лет он закончил с золотой медалью десятилетку, в 20 – вуз. В 24 года Анатолий Сергеевич Семишников защитил ученую степень кандидата наук. Бабушкин внучек преуспел не только в научной работе, но и в семейной жизни. Толик женился и через год, родив дочку Верочку, превратил бабушку в прабабушку. Прабабушка принялась нянчить, растить правнучку с той же любовью, с какой она четверть века назад нянчила внука.

Внуку поблагодарить бы бабушку Грушу, послать бы ее в санаторий, подлечить. Старушке было много лет, да и устала она изрядно. А внук вдруг устраивает подлость. Какую именно, я узнал неожиданно. Произошел несчастный случай на транспорте, не мнимый, а всамделишный, и «Скорая» доставила корреспондента в больницу. Заведующая травматологическим отделением доктор Харлампиева подлатала пострадавшего, наложила на переломы гипсовые повязки. А вечером, когда наркоз улетучился, Зинаида Константиновна зашла в палату навестить больного, пощупала ему пульс, лукаво улыбнулась и сказала:

– Теперь, когда все страшное позади, хочу признаться: я чертовски рада несчастному случаю, который привел корреспондента ко мне на операционный стол.

– Почему рады?

– Надеюсь, что корреспондент поможет нам, медикам, вывести на чистую воду нескольких прохвостов. Спросите, каких? Тех, которые именуются сыновьями, дочерьми, внуками и ждут только подходящего случая, чтобы сбагрить своих стариков в больницу и забыть про их существование. Сейчас у меня в отделении пять таких стариков. Мне особенно жалко бабушку Грушу. Чудная старушка из породы кормящих бабушек.

– Как это понимать?

– Кормят такие бабушки, конечно, не ползунков и не грудников, а великовозрастных оболтусов. Сначала у бабы Груши сидел на шее пропойца-сын с пропойцей-женой. Когда пропойцы сбежали, на бабушкину шею взгромоздился внучек Толик. Бабушка кормила, обувала, одевала внучка вплоть до самой защиты кандидатской диссертации. Но вот случилось несчастье. Бабушка мыла окно, свалилась с подоконника и со сломанной ключицей оказалась в больнице. Внучек ни разу не навестил бабушку. Ключица срослась, мы звоним в институт, где работает СЭНСе (старший научный сотрудник) Анатолий Сергеевич Семишников:

– Приезжайте за бабушкой.

А внучек не едет, не пишет. Ведет себя так, точно у него никогда не было бабушки.

Подлое поведение СЭНСе Семишникова возмутило меня, и, выписавшись из больницы, я тотчас отправился к нему. В доме 12/14 Семишников уже не жил. Пока бабка лежала в больнице, внук получил квартиру в Черемушках. Я не поленился съездить туда. Старший научный сотрудник был недоволен визитом корреспондента. Подвинув ему стул, он холодно спросил:

– Чем обязан?

Вместо того, чтобы прямо сказать прохвосту, что он прохвост, корреспондент конспективно изложил ему содержание притчи, которая бытует на Востоке: «В одном небольшом местечке, таджикском, грузинском, а может, армянском, некий человек каждый день приходил в лавку и покупал шесть хлебов.

– Зачем тебе так много? – спросил человека лавочник.

И человек ответил:

– Два хлеба мы с женой съедаем сами. Два – даем в долг сыну, а двумя выплачиваем долг отцу с матерью».

– Притча верная, назидательная, – сказал старший научный сотрудник, – только сложена она про неблагодарных сыновей, а я только седьмая вода на киселе – внук. Когда будете писать о моем подлеце отце, не забудьте сказать, что этот подлец виноват не только перед своей матерью, но и перед своим сыном, которого бросил в младенческом возрасте без помощи.

– Ваш отец бросил без помощи вас, а вы бросили бабушку Грушу.

– Бабушка Груша не нуждается в моей помощи. Ей положен от государства пенсион – сорок пять рублей в месяц.

– Государство свой долг перед бабушкой выполняет. А вы живете в новой трехкомнатной квартире, и бабушку даже не прописали.

– Напрасно попрекаете меня тремя комнатами. Я СЭНСе, мне, как ученому, положена дополнительная жилплощадь.

– Понятно. А бабушка не СЭНСе, пусть остается жить в дворницкой?

– Временно. По решению Моссовета жители подвалов и полуподвалов дома № 12/14 в ближайшее время будут переселены в верхние этажи. Я узнавал в домоуправлении, бабушка Груша получит комнату в Давыдкове и будет жить в малонаселенной квартире подселенкой.

– Бабушка Груша не хочет жить подселенкой в чужой семье. Она согласна жить в углу за шкафом, на кухне, но только со своими, своим внуком и своей правнучкой Берой.

– Не понимаю, что люди находят хорошего в совместной жизни со своими родственниками. Ну что у нас общего с бабушкой? Я математик, бабушка бывший дворник. Интересы, круг знакомых у нас разные.

– Эх, вы, холодная душа! Вашей дочке Верочке пять лет, а она понимает, почему бабушка тянется к своей семье. В канун того дня, когда вы вызвали «неотложку», чтобы отправить бабушку в больницу, Верочка задала бабушке не по возрасту такой серьезный вопрос:

– Бабушка-прабабушка, когда ты была маленькой, у тебя был телевизор?

– Нет, не было.

– Бедная бабушка-прабабушка! Кто же говорил тебе «Спокойной ночи, малыши», когда ты ложилась спать?

– Смешной разговор, – сказал старший научный сотрудник.

– Скорей печальный. Ваша бабушка не слышала ласковых слов ни когда была маленькой, ни когда стала старенькой. А ласковое слово и кошке приятно.

– Понял, все понял! Будет бабушка Груша слушать ласковые слова не раз, а два раза в день. Вечером «Спокойной ночи», спозаранок «Доброе утро». Так и быть, потрачусь, куплю старушке телевизор, как хотите вы.

Я не хотел, чтобы СЭНСе тратился, покупал телевизор. Я хотел другое – рассказать читателю о стыдном разговоре, который старший научный работник вел с корреспондентом. Но прежде чем макнуть перо в чернила, корреспондент сделал еще одну попытку расшевелить совесть внука и сказал:

– Заберите бабушку из больницы. Она полгода не была дома, скучает.

– Как только бабушке выпишут ордер в Давыдково, я тотчас заберу ее из больницы, помогу переехать на новую квартиру.

– Не ждите Давыдкова, перевозите ее к себе. Бабушка поможет вам воспитывать дочку Верочку.

– Я современный человек, научный работник и хочу, чтобы моя дочь получила современное воспитание. С трех лет Верочка должна учить языки: французский, английский. А бабушка Груша не знает ни того, ни другого. Мы с женой решили отдать Верочку на воспитание в иногруппу, которую ведет в нашем дворе вдова одного профессора. А деньги за два языка нужно платить немаленькие– тридцать рублей в месяц.

Разговаривать с кандидатом наук было больше не о чем. Однако, прежде чем сесть за фельетон, я позвонил в районную больницу узнать, нет ли каких новостей на старую, избитую тему «Отцы и дети».

– «Отцы и сукины дети», – уточнила старую тему доктор Харлампиева и сообщила свежие цифры: в травматологическом отделении в день нашего разговора находилось уже не пять, а шесть брошенных бабушек, в хирургическом – тоже шесть, в терапевтическом– восемь. Двадцать брошенных старушек на большой, густонаселенный район города как будто не так много. В среднем одна брошенная бабушка на пятьдесят тысяч семей. Но свинство и подлость нельзя простить человеку, даже если одна брошенная им бабушка или матушка приходилась бы не на пятьдесят тысяч, а на пятьдесят миллионов семей.

Вечером я пошел в институт, поговорить с работниками кафедры математики об их коллеге Анатолии Сергеевиче Семишникове. Вот что сказали коллеги:

– Семишников – один из наиболее эрудированных и вдумчивых сотрудников кафедры. Он в курсе всего самого нового, передового. Следит за книжными новинками, свободно читает иножурналы на четырех языках – французском, английском, польском, чешском.

В конце разговора коллеги спросили:

– Газета напечатает фельетон, чтобы снять СЭНСе с работы?

– Господи, почему? Пусть СЭНСе работает, продолжает оставаться в курсе самого нового, передового. Пусть читает иностранные журналы не на четырех, а на четырнадцати языках. Пусть толь ко не забывает о своем долге перед старшими членами семьи, которые кормили, растили его, и хотя сами не знали ни одного иноязыка, споспешествовали ему, неблагодарному, изучить целых четыре: французский, английский, польский и чешский.

С МИРУ ПО ТРЕШКЕ…

В парадном раздался неожиданный звонок, и в комнату зашла дама-патронесса. В каждом подъезде каждого большого дома есть одна-две такие дамы. В канун большого праздника эти дамы с подписным листом в руках обходят квартиры, собирают деньги на подарок дяде Ване, тому самому слесарю-водопроводчику, который установил в нашем доме разбойничью таксу: «– Ты мне дай на пол-литра, я тебе на ползакрутки кран подвинчу».

В последний раз деньги собирали не для дяди Вани, а по другому поводу. Разнося пенсии пенсионерам, почтальон Вера оставила в чьей-то квартире сумку с деньгами. Весь следующий день Вера разносила почту зареванной. Так со слезами на глазах принесла она журнал «Советская женщина» даме-патронессе. Добрая дама сначала всплакнула вместе с почтальоном, потом кинулась по квартирам.

– Давайте скинемся по трешке, и дело не дойдет до суда, Вера – молодая девчонка, жалко!

Дом у нас дай боже! Подъездов не то двадцать, не то двадцать пять, и в каждом – своя дама-патронесса. За два дня дамы собрали нужную сумму и спасли Веру от суда. Встречаю как-то в лифте почтальона Симу, спрашиваю:

– Ну, как Вера, не плачет больше о пропавшей сумке с пенсиями?

– Господи, неужто и вы поверили этой байке? Никакой пропажи пенсионных денег не было. Недавно райсовет переселил Веру из подвала в однокомнатную квартиру в ваш дом. Вера переехала, пригласила слесаря дядю Ваню подключить горячую воду к ванной. Тот пришел, огляделся, сказал:

– Сегодня же иди в мебельный, покупай финский гарнитур.

– На какие шиши?

– Дай трешку на пол-литра, научу, как достать полтысячи.

И дядя Ваня научил. Сочинил байку про пропавшую сумку с деньгами.

– Ах, канальи, ах, разбойники! – сказал я и отправился к даме-патронессе.

– Нужно писать жалобу. Сообщить комсоргу почты об обмане Веры.

Дама-патронесса отказалась писать жалобу на почтальона Веру: «Жалко, молодая девчонка!» Я решил написать сам. Под горячую руку не написал. А потом по тем же соображениям: «Жалко, молодая девчонка», – простил Вере обман. И зря. Дело было не столько в письмоносце Вере, сколько в вошедших с некоторых пор в обиход подписных листах. Дамы-патронессы ходят не только по квартирам, где мы живем, но и по комнатам, где работаем. Сегодня собираются трешки для казначея кассы взаимопомощи, у которой на целую сотню дебет не желает сходиться с кредитом. Через неделю по коридорам и комнатам учреждения ходит новый подписной лист, собираются трешники на покупку ликерного набора ко дню рождения какого-то зам. зава. С подписным листом якобы от имени общественности ходят не только дамы-патронессы, но и отдельно взятые личности по собственной инициативе. Такая теперь мода.

– С миру по трешке!..

Прошла зима, за ней весна. В мае я снял в двадцати километрах от Москвы комнату на даче. На следующий же день спозаранок ко мне приходит гость, здоровается, называет себя:

– Ведмедев! Простите, что побеспокоил, пришел поделиться отцовской радостью. Выдаю в воскресенье дочь Анастасию замуж.

– Поздравляю.

– Дочь у меня хорошая. Отца-мать уважает. Учится на четвертом курсе Второго медицинского института. И жениха она нашла хорошего, правда, не нашей православной веры. Он из венгров, Дьюла. Но я не посмотрел на веру, дал Анастасии согласие на свадьбу.

– Правильно.

– Сам понимаю, что правильно, да боюсь осрамиться. Жена хочет наварить к свадьбе ведро бражки да два ведра холодца. Будь жених своим, нашенским, все было бы правильно, а он иностранец, и я обязан устроить застолье – чин-чинарем. Вот я и обращаюсь к вам по-соседски. Прошу не за себя, а из-за международного престижа, помогите ночному сторожу устроить такое застолье, чтобы жениху было о чем писать к себе за границу. Добрый человек Ивановский из дома № 15 ссудил мне пятерку, товарищ Танечкин из дома № 13 тоже дал пятерку.

И я, как житель дома № 11, не захотел быть хуже жителей дома № 13 и дома № 15 и дал Ведмедеву столько же.

А на следующий день ко мне приходит участковый инспектор милиции Борис Иванович и ведет за ворота к канаве, а в ней на самом дне лежит мой недавний гость Ведмедев.

– Ваша работа?

– В каком смысле?

– В самом прямом и непосредственном. Полтора месяца Ведмедев, как алкаш, находился на принудлечении. Только-только человек пришел домой, а вы преподносите ему на блюдечке с голубой каемкой полсотню на пропой.

– Моих в этой полсотне только пятерка. Я одолжил ее по-соседски на свадьбу дочери Анастасии.

– Какая свадьба, дочери Ведмедева Анастасии десять лет. Ну что другие поверили попрошайке, бог с ними, а ведь вы работник газеты! В прошлом году Ведмедев, дабы разжалобить дачников, придумал историю почище. Он собирал трешки на похороны своей неумершей жены.

– За такие поступки Ведмедева нужно судить.

– Вот вы соберитесь – все обманутые – и напишите прокурору коллективную жалобу.

Я спешил на работу, поэтому отложил составление жалобы на завтрашний день, завтра на послезавтра. А потом злость прошла, и я забыл про Ведмедева.

Прошел месяц. Воскресный день. Всем семейством садимся за обеденный стол. И вдруг в калитку входит молодой человек, приближается к террасе, ставит передо мной гипсовый бюст Маяковского и говорит:

– Сам слепил, если нравится – выручите, купите. Срочно нужна монета.

– Вытащили из кармана казенные деньги?

– Хуже. Кончил художественный институт. Комендант требует освободить место в общежитии, а выехать некуда, вот я и решил купить комнату в кооперативном доме. Другие наши выпускники зарабатывают башли на сладкую жизнь более бесчестным способом. Они рисуют копии с икон и продают их дуракам как подлинники древнего письма. А я не богомаз, не абстракционист! Я работаю классиков литературы в манере Микеланджело и Паоло Трубецкого.

– Сколько просите за классика литературы?

– Ваш сосед из дома № 15 Ивановский дал 25 рублей, сосед из дома № 13 Ганечкин – двадцать.

Я решил на сей раз не соревноваться в щедрости с соседями и дал только пятнадцать.

Автор гипсового Маяковского кивком поблагодарил меня и заспешил на улицу. И вдруг слышу за спиной насмешливый голос соседа Танечкина:

– И вас, значит, охмурил бывший студент?

Ганечкин перешагнул штакетник, подошел к террасе, показал гипсового классика с тыльной стороны, и я прочел плохо затертый, замазанный белилами нижеследующий фирменный знак: «Производство скульптурной мастерской фабрики учебных и наглядных пособий Наркомпроса. Цена 7 р. 50 коп.»

– Ах, каналья, ах, разбойник! – вскипел я.

– Готовьте солдатский ремень, мы сейчас отстегаем этого каналью. Сын сейчас догонит его, приведет.

Ганечкин-младший поймал, привел, запер каналью в дровяной склад. Вдруг гремит калитка. Какая-то женщина бежит к террасе, кричит:

– Где он? Куда вы дели моего дорогого Гошу?

– Ваш Гоша спекулянт. Через пять минут он будет доставлен в милицию!

– Гоша – хороший мальчик, он, не будет больше спекулировать.

Если бы эта мамочка действовала без всхлипываний, я, может, выдержал бы ее натиск, а она начала демонстративно сморкаться, тереть глаза платком, а я не могу спокойно видеть женских слез, тотчас раскисаю, поднимаю вверх руки, сдаюсь. Смотрю на Ганечкина, что станет делать он, а тот еще крепится. Тогда бедная мамочка кидается на грудь моему соседу, орошает ее влагой. Ганечкин-старший тут же сдается и кричит Ганечкину-младшему:

– Дай этому каналье два раза по шее, выбрось прохвоста за калитку.

Проходит полчаса, снова открывается калитка. На этот раз вижу старого знакомого, старшину милиции Бориса Ивановича. Стоит в большом смущении:

– Простите, беспокою по долгу службы. И вам случаем не заходил торговец головок?

– Каких головок?

– Классиков художественной литературы.

– Был, мы даже задержали его, хотели доставить в милицию, да пришла мать.

– Какая мать? Спекулянтка! В их бражке распределение обязанностей. Один скупает головки, другой их перепродает, а если кто завалится, тому на выручку бежит эта третья, якобы как родная мать.

– Господи, кто мог знать это? Она так искренне плакала!

– Жулье обманывает вас, а вы верите им!

– Неужели мне из-за одного жулика не верить всем и каждому? – оправдываюсь я. – А вдруг кто-то и в самом деле попал в беду? Скажем, мать-одиночка. Разве не нужно протянуть ей руку помощи?

– У вас, работников газеты, всегда крайности. Или – или. Разве я говорю: «Не верьте всем»? Я говорю: «Верьте, доверяйтесь но не передоверяйтесь».

И, сделав такое недостаточно вразумительное, но достаточно исчерпывающее заявление, старшина милиции Борис Иванович добавил:

– Начальник приглашает вас в отделение. Пойдемте, удостоверьте, те ли самые канальи сидят у нас в КПЗ, которые были у вас.

– Разве вы задержали их?

– Специально следили. Эти жулики за три последних воскресенья купили в нашем поселковом магазинчике «Культторга» и перепродали дачникам 42 головки классиков художественной литературы: 7 – Добролюбова, 22 – Чехова и 13 – Маяковского.

Я поднялся и поплелся в отделение давать свидетельские показания. Молча, безропотно. А на кого было роптать, сердиться? Сам виноват! За последние полтора года я стал жертвой не одного, не двух, а трех случаев «передоверивания»…

БАЗАРЫЧ

Борис Захарыч Берестов проснулся в этот день, как всегда, по будильнику, в семь тридцать утра К восьми тридцати он сделал зарядку, побрился и, попив чаю, внезапно перешел в разговоре с женой на «вы».

– Ставлю вас в известность, Натэлла Демьяновна, товарищ Берестова, – сказал он, принимая официальный тон. – С данной минуты я вам больше не муж, вы мне не жена. Мы разводимся.

– Что случилось, почему?

Натэлла Берестова смотрела на своего мужа и ничего не понимала. Всего час назад ее голова мирно покоилась на одной подушке рядом с головой супруга. Да что час, вот только-только, с тех пор не прошло и пяти минут, как они с Борисом сидели за столом и хорошо, по-семейному пили чай. И вдруг на тебе…

А времени по утрам, перед работой, у молодой женщины в обрез. Вот и сегодня она, как обычно, приготовила завтрак, накормила мужа, убрала за ним чайную посуду, и когда, сделав все это, Натэлла бросилась из комнаты к парадной двери, застегивая на ходу пальто, муж неожиданно и обрушил на нее разговор о разводе.

«Что это он, всерьез или в шутку? Ну, конечно, в шутку», – думает молодая женщина и спешит к троллейбусной остановке.

Однако, как выяснилось позже, заявление о разводе было сделано Борисом Захаровичем не в шутку. Натэлла Берестова приходит вечером с работы домой, а ее вещи стоят в коридоре. Она пытается открыть дверь в свою комнату и безуспешно. Предусмотрительный супруг успел уже, оказывается, переменить в двери замок. Она стучит:

– Боря, открой!

А он даже не откликается. Ну, что делать молодой женщине? Коротать ночь на улице? Спасибо соседям. Пригласили они Натэллу Берестову к себе.

– Побудьте до утра у нас. А к завтрему Борис Захарович отойдет, одумается.

Но Борис Захарович не одумался ни к завтрему, ни к послезавтрему. И тогда соседи отправились в редакцию.

– Посодействуйте. Приведите вы, пожалуйста, этого дурака в чувство.

И вот Борис Захарович появляется в комнате нашего отдела. Строгий, размеренный, недовольный.

– Если вы вздумали мирить нас, – сразу же предупреждает он, – то зря стараетесь. Мне такая жена не нужна.

– Жена сильно провинилась перед вами?

– Да, очень. Я по натуре аккуратист. У меня все в доме должно быть одно к одному. Вот у вас на столе, простите за замечание, непорядок– Газетки слева, газетки справа. А на моем стеле газеткам положено лежать только слега и стопочкой. Бумаги – справа, а карандашики должны стоять в граненом стаканчике в центре и остро-остро отточенные.

Борис Берестов осмотрел редакционную комнату и спросил:

– Простите за назойливость, как часто у вас натирают полы?

– Не знаю точно, может быть, раз или два в месяц.

– Вот видите! А в моей комнате пол должен натираться два раза в неделю, и никак не реже А она делает пропуски.

И, вытащив из портфеля толстую тетрадь в синей клеенчатой обложке, Берестов раскрыл ее и сказал:

– Только за этот год мною зарегистрировано три подобных случая: 9/II, 18/III и 4/VI. A 5/VII вместо того, чтобы натереть пол воском, товарищ Берестова прошлась по нему только суконкой.

– Да вы, собственно, кого выбирали в жены: подругу жизни или полотера?

– Увы, разве товарищ Берестова может быть подругой жизни? Настоящая подруга – это прежде всего хорошая хозяйка, а Берестовой боязно девать на домашние расходы деньги. Не доглядишь – она их растратит.

– У вас были прецеденты?

– Да, несколько.

И, указав пальцем на восемьдесят пятую страницу своей тетради, он сказал:

– Только в этом году моя бывшая супруга произвела два расхода без согласования со мной. 10/II ею были куплены билеты в Большой театр. Спрашивается, зачем она тратилась на билеты, если у наших соседей есть телевизор? Товарищ Берестовой достаточно было попросить у них разрешения, и она смогла бы послушать оперу бесплатно. A 2/VII товарищ Берестова делает второй расход. Она покупает на 4 рубля 50 копеек конфет «Ромашка».

– Послушайте, товарищ Берестова – взрослый человек. Она работает на заводе контрольным мастером, получает зарплату. Так неужели этот мастер не может купить себе конфет, когда ей это захочется?

– Когда захочется, не может.

– Почему?

– Потому, что эго самотек. Я понимаю, у молодой женщины может появиться потребность в сладком. Так пусть она поставит об этом в известность мужа – и муж удовлетворит ее потребность организованным порядком. Конфеты в нашей семье покупаются не когда кому вздумается, а по третьим числам каждого месяца.

И, положив на стол свою толстую тетрадь, он сказал:

– Пожалуйста, полистайте мой дневник, проверьте.

Я полистал – и что же: Берестов не только покупал конфеты, но и вел поштучный учет. Вот, к примеру, как выглядела одна из страниц дневника

«23/ХII куплено конфет:

прозрачных – 5 штук

монпансье – 10 штук

«Мишка на Севере» – 1 штука».

На этом учет не прекращался. Дальше в дневнике вы могли увидеть еще один итоговый подсчет:

«Итого с начала месяца мною куплено конфет:

прозрачных —15 штук

монпансье – 30 штук

«Мишка на Севере» – 1 штука».

И, наконец, следовало последнее, генеральное сальдо:

«Итого с начала года мною куплено конфет:

прозрачных – 80 штук

монпансье – 95 штук

«Мишка на Севере» – 1 штука».

Дневник – это святая святых человека. В дневнике человек исповедуется перед самим собой, на страницах дневника он делится своими мыслями, ведет поденные записи о больших событиях, которые происходят в его жизни. А у Берестова в дневнике ничего, кроме дебета-кредита.

Я листаю дневник страницу за страницей и не понимаю, зачем человеку при здравом уме и здравом рассудке вести все эти крохоборческие подсчеты. А Берестов удивляется моему недоумению.

– То есть как зачем? – спрашивает он и тут же отвечает: – Для того, чтобы в доме был порядок. Вот прошу, обратите внимание, куда товарищ Берестова тратила деньги в мае. 17/V ею был куплен букетик ландышей. Это 50 копеек. 19/V – второй букетик. 23/V – третий. Я понимаю, вы скажете: весна, цветы… А не лучше ли было товарищ Берестовой вместо трех букетиков живых цветов купить один бумажный? При аккуратном обращении такого букетика могло бы хватить нашему семейству не на одну весну, а на целых пять.

Слушать Берестова было уже невмоготу, и чтобы закончить разговор с этим малоприятным человеком, я спросил его:

– У вас все претензии к жене?

– Нет, есть еще. Только я хотел бы высказать их в присутствии самой товарищ Берестовой. Вы не бойтесь, я не задержу. Товарищ Берестова заранее приведена мною в редакцию для очной ставки.

«Товарищ Берестова» оказалась славной, милой женщиной. Голубоглазая, русоволосая и совсем миниатюрного росточка. Рядом с высоким, официальным супругом эта женщина выглядела смущенной, в чем-то провинившейся девочкой. А супруг вводит эту смущенную женщину в комнату и, не дав ей даже оглядеться, заявляет:

– Товарищ Берестова обвиняется мною в неверности к мужу.

– Она что, изменила вам?

– Хуже. Вот у меня записано. 8/IX, в воскресенье, товарищ Берестова занималась осуждением меня с подругами в общественном месте.

– В каком именно?

– На кухне. А я стоял за дверью и все слышал.

– Что же говорила ваша жена?

– Товарищ Берестова находила во мне недостатки.

– Простите, в разве у вас нет недостатков?

– Не отрицаю, может, и есть кое-какие. Но слушать критику в своем собственном доме – и от кого! – от так называемой подруги жизни, – это извините. Жена должна всегда стоять за мужа.

Я слушал Бориса Берестова и не понимал. Ну, будь бы Берестову семьдесят – восемьдесят пять лет, можно было бы предположить, что сей почтенный старец, уснув полвека назад, до сих пор продолжал пребывать по ту сторону нового, советского быта. Но Берестову было не семьдесят лет, а всего двадцать шесть. И был он не писцом и не приказчиком в дореволюционном купеческом Замоскворечье, а работал педагогом нашей советской школы. И где только этот педагог насобирал все свои премудрости! Сам ли дошел до них или получил в наследство от родной бабки – старой московской просвирни?

Я смотрю на Берестова, затем перевожу взгляд на его смущенную жену и спрашиваю себя, как эта живая, славная женщина могла жить целых три года под одной крышей с таким малоприятным человеком?

Натэлла Берестова терпеливо сносила все унижения только потому, что любила мужа. Она искренне верила, что и дневник мужа и его наставления – это все не всерьез, а «понарошку». Вот и сейчас муж говорит про жену гадости, а она смотрит на него и надеется, что наконец-то произойдет чудо, муж проснется, стряхнет с себя летаргическую одурь темного царства, покраснеет и извинится за все, что он делал, за все то, что говорил.

Натэлла не только надеялась на чудо. Три года она делала все, что могла, чтобы привести мужа в чувство. Была добра к нему, верна ему, покупала ему букетики весенних цветов. Она старалась разбудить его не только потому, что любила этого человека, но и ради него самого. Чтобы Берестов стал наконец нормальным мужем, как все его сверстники.

Ее вера в добрее, хорошее была так сильна, что мне захотелось помочь этой жене помириться с мужем. Как знать, может, она и добьется своего! И вот я начинаю уговаривать Берестова сменить гнев на милость и объяснить жене спокойно, по-человечески причину развода. А Берестов категорически отказывается от разговора с женой.

– Товарищ Берестова может узнать о причинах из моего заявления в суд.