Текст книги "Обратная сторона времени"

Автор книги: Селим Ялкут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Я против

Что-то я такое сделала. Не помню что, но что-то хорошее. Мама меня похвалила, а папа сказал: – Такого ребенка нужно зарегистрировать в Алмазном фонде… Вы бы согласились? Я – нет.

Глубокие мысли

К такому красивому халату полагаются глубокие мысли. Это мне самой пришло в голову, хоть Ленка считает, что это она сказала, потому что халат ее.

Глубокие мысли и наблюдения

Сама еще спит, а гордость уже проснулась. Это про меня.

В большом знании много печали. Так что вам крупно повезло. Догадайтесь, почему.

Мысль блуждает. Но, если достигнет головы, я скажу.

Я расту, как принцесса на горошине. Теперь уже на двух, и скоро нужно будет еще подкладывать, потому что на двух я не умещаюсь.

Даже не пытайтесь

Это все равно, что соревноваться с африканской женщиной, кто лучше загорает. И крем для загара на мне, и кожа его хорошо чувствует, и загораю я лучше, а результат хуже… Лучше не вспоминать, чтобы не огорчаться…

Добрый джин

Если долго тереть во время мытья посуду, тарелку или чашку (не обязательно кувшин), то появится добрый джин и выполнит любое твое желание. Я терла, терла, джина не было, но зато появился папа и разрешил мне смотреть телевизор на полчаса позже. Других желаний у меня тогда не было.

Совет про собачку

Собачку нужно брать не моложе пятнадцати лет, слепую. Потому что молодая собачка может помочь себе сама, а старенькой должны помогать мы. И я знаю семью, которые водят гулять такую собачку. Про них так и говорят: вот идет слепая собачка со своим поводырем.

Это я придумала

Я слышала, как по телевизору говорили, что бананы очень полезны для работы нашего мозга. И я поняла, почему обезьяна превратилась в человека. Она сидела на дереве и ела бананы, пока другие ходили внизу, жевали листья, траву, салат, помидоры с огурцами, чеснок и картошку, в общем, что попало, а до бананов не могли дотянуться. Что из этого получилось, вы теперь сами видите. Конечно, мне могут возразить, питание должно быть разнообразным, на одних бананах не проживешь. А я отвечу, хорошо, что хоть так. Кстати, интересно, предки Чарльза Дарвина питались бананами, или ему просто так пришло в голову?

Заколдованный домик

Недавно к нам в гости пришла мамина знакомая. Она художница, оформляет книги и вообще, как говорит мама, интересный человек. Представьте себе, хоть представить это трудно, она старше моих родителей и, как говорят взрослые, пережила войну. Это самое невероятное, потому что людей такого возраста я могу представить, для этого есть бабушки и дедушки, а вот войну вообразить совершенно не в силах. А эта знакомая была тогда таким же ребенком, как я сейчас. И вот, что она рассказала.

…Когда началась война, наша семья разделилась: мужчины пошли на фронт, а мы – остальные поехали в эвакуацию. По дороге к нам присоединялись разные родственники, можете представить сами. Из Киева выехали: бабушка, ее сестра с престарелым мужем, две бабушкины дочери – это моя мама и тетя, конечно, я – мне было тогда пять лет, и моя четырехлетняя сестричка Катя. В пути к нам присоединилась тетя из Таганрога с десятилетним сыном и четыре тетки из Одессы, правда, без детей. Кажется, я никого не забыла. Чтобы пересчитать своих теток не обязательно куда-то ехать, тем более, в эвакуацию, лучше сидеть дома и знакомиться со всеми постепенно. Но тут мы собрались все вместе и отправились кочевать, как цыганский табор. Путь держали в Тюмень, там жили еще две тетки. Раньше они были эсерки или троцкистки, и их отправили в ссылку в Сибирь. Остальные тетки говорили между собой шепотом, что наши сибирские тетки хорошо отделались. Они жили там давно, в ссылке, и теперь звали нас приехать.

Но в Сталинграде мы застряли надолго. Среди эвакуированных детей началась большая эпидемия кори, и мы с Катей попали в инфекционную больницу. Сталинград тогда еще был мирным городом, а на вокзале стоял огромный лагерь беженцев. Все наши там жили, каждое утро мама с кем-то из теток отправлялись к больнице, узнать новости. Там уже стояла очередь таких же несчастных, и некоторым тогда же выдавали умерших детишек. Хороших лекарств, как сейчас, не было, шла война. Но мы с Катей выздоровели, вернулись к своим, и все отправились дальше. Что еще было ужасно, это насекомые. Нас в больнице остригли, голова, руки и вообще всё было покрыто язвочками от укусов и расчесами. Я так и писала папе на фронт: у меня все пальчики переболетые… Папа это письмецо – треугольничек со штампом проверено военной цензурой сохранил. Я тогда только-только научилась писать, согласитесь, это интересно, когда твое первое в жизни письмо проверяет военная цензура. Хорошо, что я не нарисовала танк или самолет или не выдала еще какую-нибудь военную тайну.

В Тюмени взрослые устроились на работу, а я пошла в школу. Как-то я возвращалась после уроков по пустынной улочке, заставленной аккуратными деревянными домиками, перед которыми как раз в этот день зацвела сирень. Еще было светло, но люди куда-то исчезли, и вся улица казалось срисованной с поздравительной открытки. Если бы из дверей домика вышел гном с седой бородой, встал на пороге, раскурил трубочку и откашлялся в кулачок, я бы ничуть не удивилась. Так я себе шла, и вокруг было пусто – ни людей, ни собак, и никто мне не мешал смотреть по сторонам. Может, где-то спряталась парочка старушек, но я их не заметила. День был странный. Мне казалось, он был придуман специально для меня. Будто я попала внутрь огромной сказки, разгуливаю, разглядываю и жду, что-нибудь обязательно случится. И тут увидела, в одном домике распахнуты резные ставни, а стекла в окнах промыты так, что сверкают и переливаются. Это было очень красиво, я остановилась, а потом, сама не знаю почему, зашла через калитку во двор, подошла к домику, влезла на завалинку и заглянула в окно. Объяснить не могу, но именно так все было. И я увидела большую комнату – тогда она показалась мне большой, с темными углами, тяжелую мебель вдоль стен, а посреди – длинный стол под белой скатертью. На столе были расставлены парадные тарелки, лежали ножи, вилки, блестели маленькие рюмки. И никого. А тишина этой комнаты чувствовалась даже сквозь стекло, здесь на улице. Стоит стол, выстроились стулья, сверкает ослепительно белая скатерть, все готово к приходу гостей, и никого. Ни там, ни здесь, рядом со мной. Я смотрела, как завороженная, а потом спохватилась, что я тут делаю. Можно сказать, я вернулась на землю, выбежала за калитку и, не спеша, пошла домой. Я делала вид, что ничего не произошло. Я даже не обернулась, хотя мне очень хотелось. Последнее, что я тогда запомнила, в небе тоненький зеленоватый серпик. Было еще совсем светло, а месяц уже вышел и встал прямо передо мной…

– И что дальше? – Спросили мои родители.

– Ничего. Ничего больше. Кто там жил и кого ждали, я не знаю. Я даже место не запомнила, вокруг были такие же домики. Зато я помню, как я тогда первый раз размечталась, когда-нибудь я вырасту, и тоже стану ждать гостей. И все будет именно так, как я тогда увидела. И месяц я до сих пор рисую где-нибудь в уголке своей работы. Почти неприметно, для себя.

Все почему-то молчали. Не знаю, кто о чем думал, но я первая догадалась. – Наверно, вас тогда заколдовали.

Художница только взглянула и не ответила.

Как лошадь

Я подумала, может быть мне выражать свои главные эмоции, как лошадь. То есть не хорошо, а и-го-го. В одном мультике я это видела. Я так и сказала, когда мы ели мороженое. И-го-го. Никто не понял, пока папа не перевел с лошадиного на человеческий. Это ей мороженое понравилось.

Нюрморт

Учтите, пожалуйста, что Нюрморт – это имя. А теперь слушайте…

Как-то я сидела вместе со взрослыми, и папин друг вспомнил историю. Он был тогда такой, как я сейчас. И готовился отметить День 8 марта. Для ребенка это большая психологическая нагрузка. В школе и дома. Можно, конечно, что-нибудь нарисовать и надписать. Или купить какую-нибудь открытку. Но этот мальчик придумал такое, чтобы запомнить навсегда. Он пошел в магазин, где продавались разные плакаты, и купил самый большой. Во всяких конторах, вроде домоуправления, такими плакатами украшают двери. На плакате был большой букет цветов. Потом мальчик купил в этом же магазине раму подходящего размера. Но недорогую. Потом он этот плакат прикрепил кнопками с тыльной стороны рамы. Кнопки отскакивали, и плакат никак не хотел улечься ровно. Получилось, честно говоря, хуже, чем в музее, хотя мама мальчика сказала, что это самая лучшая картина, которую она видела в жизни. В общем, ребенок свой подарок преподнес, а поскольку не знал, как его назвать, то сказал просто. Нюрморт. Это он знал. Все вокруг, буквально, заплакали от счастья, и папа иногда стал звать мальчика: нюрморт. В шутку, конечно. Нюрморт, пора домой, уроки делать… Что-то вроде этого. И какая-то бабушка возле дома, где они тогда жили, услышала и говорит своей подруге: – Сколько красивых русских имен – Иван, Николай… А тут прямо не знают, что выдумать. Нюрморт какой-то.

Это нечестно

А вот еще, про День 8 марта. Один мальчик, сейчас он уже взрослый послал в Пионерскую правду (была раньше такая газета для детей) свое стихотворение. Теперь он помнит только начало: – Я знаю, мама, ты не хочешь войны. Ты символ мира, и тобой мы горды…

Сам тайно отослал письмо и ждет, когда придет газета. Главное, чтобы успела к Женскому празднику. Возвращается домой из школы, смотрит, взрослые улыбаются (бабушка и мама – она как раз была дома), но вида стараются не показывать. И видит конверт. Они его открыли, наверно, думали, что там, откуда письмо, ошиблись адресом. Так ему объяснили, хотя на конверте было разборчиво написано, кому, и ясно, что мама и бабушка здесь не причем… А внутри:

– Дорогой друг. Мы прочли твои стихи, обсудили и решили, что ты – несомненный талант, и тебе обязательно нужно учиться дальше. А еще – больше читать и декламировать вслух… С наилучшими пожеланиями. Заведующий отделом поэзии… И подпись.

Вот как раньше отвечали на детские письма. Лично. Поэтом этот человек не стал. Он стал художником. Но больше всего его обидело, что взрослые без разрешения открыли его первое письмо. Самое первое! Стихов он уже не помнит (хотя это были хорошие стихи), а обида иногда возвращается. Как же так… взяли и открыли… Других учат, а сами…

Я его понимаю.

Еще про моего деда

Нашу дачу деду дали за его работу, он был геологом и открыл важное месторождение, необходимое всей стране. У него, я помню, была вмятина на голове от удара, который он получил на войне, еще до этого месторождения. Дома дед бывал редко, и, как я теперь думаю, не знал, что дома делать. Тогда он садился и играл на аккордеоне. Считается, что на аккордеоне играют почти как на гитаре, в разных компаниях по случаю праздника, а дед играл просто так, для себя, и был очень серьезным. Как будто он там, сидит где-нибудь на краю тундры, ноги в валенках свесил в вечную мерзлоту и играет. В тундре далеко слышно. Подходит к нему братец Волк. Можно, говорит, я посижу, послушаю.

А дед ему. – Сиди, слушай. Только, чур, никого не обижать.

– Да вы что, – отвечает Волк, – как можно под такую музыку, от которой слезы на глаза наворачиваются… – Поджал хвост, чтобы снизу было тепло, уселся и слушает. Так заслушался, что тихонько подвывать начал. А дед ему специально подыгрывает.

Это я к чему? Папа как-то маме сказал, а я слышала, что ему от дедушкиной игры выть хочется. И, наверно, слезы на глазах (правда, сама я не видела). Тогда я подумала, как это замечательно, когда хочется выть. У деда хорошо получалось, только очень громко, хотя квартира была большая. Все остальные старались не шуметь, но если бы даже и шумели, из-за музыки ничего не было слышно. Одна я слушала с удовольствием, и считаю, что крепкая нервная система у меня из-за дедушкиной игры.

В нашей семье все были геологами, кроме меня, конечно. И везде под столами, кроватями стояли ящики с полезными ископаемыми. Хорошо, что все они были в твердом виде, жидких и газообразных ископаемых мы не держали. Зато, если опустить руку под кровать, там обязательно был какой-то камень, самого разного вида. Бывают камни драгоценные, а бывают полезные, и нужно уметь разбираться, какие для чего. Этим геологи отличаются от ювелиров.

На даче дед обязательно спал на веранде, готовил себя к суровым погодным условиям и натягивал вокруг москитную сетку, как он привык в тундре. Я думаю, если бы летом нас завалило снегом, дед бы очень обрадовался. Папа ездил в Африку и привез оттуда щиты и копье. Как его пропустили через границу, сама не представляю, он мог в Африке остаться навсегда или ходил бы босиком вдоль колючей проволоки со своим щитом и копьем. Не забывайте, что все это называлось холодным оружием. Пропустили его, наверно, потому, что он был в штанах и рубашке, а не в набедренной повязке, как дикий человек. А тем, кто в штанах, можно ходить с копьем. Так и скажут: – Кто в штанах и с копьем, проходи…

И идешь себе… Папа был высокий, худой, очень красивый, копье ему очень шло.

Про Ленку

Еще у меня была тетя, родная мамина сестра. Ее я звала Ленкой, потому что она была младше мамы, и у нас с ней была не очень большая разница в возрасте, если считать в годах – ей было пятнадцать, когда мне шесть. Родители меня хорошо воспитывали, а Ленка на свое усмотрение. В карты научила – это считалось плохо, а в шахматы – хорошо. И вообще, она знала много такого, что мне – девочке и ребенку из приличной семьи знать было еще рано. Ленка так и говорила. Это тебе еще рано. Или: вырастешь и сама узнаешь. Я помню, мы пели:

 
Гладить щеточкой бижу
И водить гулять Жужу
 

Я не знаю, что с большой буквы, а что с маленькой, но когда поешь, это неважно. Однажды, мы с Ленкой ехали по нашему главному Ленинскому проспекту на велосипедах, она впереди, а я сзади. И увидели мою маму, она стояла с другой стороны проспекта, молча, и почему-то держалась рукой за электрический столб. Лицо у нее было белое, как милиционер на празднике. Я ей помахала, но она не ответила. Оказалось, ей стало плохо с сердцем, когда она увидела, как я – шестилетний ребенок еду среди машин на велосипеде. И еще я придумала загадку, когда смотрела телевизор про Америку: Какая разница между электрическим стулом и электрическим столбом?.. Если вы не догадались, вот правильный ответ: со столба можно упасть и больно удариться, а на стул можно удобно сесть и сидеть.

Семейные фотографии

Теперь еще о себе, чтобы вы меня лучше поняли. Я люблю рассматривать старые черно-белые фотографии, выцветшие, выгоревшие, пожелтевшие, часто с оторванными краями и сложенные вдвое, со следами сгибов. И с надписью чернильной ручкой на обороте вверху, обязательно наискось. Потом на надпись полагалось дуть, чтобы чернила быстрее высохли. Я, когда узнала, удивилась. Между прочим, некоторые из таких фотографий похожи на черно-белые репродукции картин, иногда, буквально, нельзя отличить. Недавно я рассматривала одну такую красавицу. Я уже знаю, чем кончилась ее жизнь, знаю, что она пережила мужа. Я читала ее рассказ об их первых свиданиях. Она еще была студенткой, а он молодым хирургом. Однажды она пришла к нему на ночное дежурство, но тут в отделение неожиданно приехал профессор, ей пришлось спрятаться в одежный шкаф и сидеть там, пока снаружи шла профессорская кутерьма. Ничего себе были порядки. Потом я читала историю ее военной жизни с тем же хирургом, теперь уже законным мужем. Он был начальником полевого госпиталя, она – врачом, оперировала вместе с ним. В начале войны они отступали, встали на ночлег в какой-то деревне, отправили раненых единственной машиной, но тут в избу заскочил деревенский мальчишка – в деревне немцы, идут сюда. И они бежали, весь госпиталь бежал, ночью, полуодетые, в чем попало, босые. Хорошо, что они успели отправить раненых. Это чудо – так она пишет. А потом муж едва не попал под полевой суд, он раздал литр спирта шоферам проезжавших машин, чтобы забрали раненых, а его обвинили в хищении. Такая была жизнь, и еще много чего. Но все закончилось хорошо. И после войны они жили долго и счастливо, я видела их фото с курорта Кисловодск, пятьдесят третий год. Название Кисловодск написано сбоку в углу, белыми буквами, так тогда было обязательно. Курорт – это нечто особенное, полагалось сохранить о нем долгую память. Конечно, фотография, где много хорошо одетых людей – сидящих, стоящих с улыбками на лице – это интересно тем, кто на них заснят, но для рассматривания со стороны – ничего особенного. Женщинам, вообще, лучше фотографироваться отдельно, по крайней мере, я сейчас так считаю. Без мужа – женщина загадка, не помню, кто это сказал, но я согласна, а с мужем – просто семейный снимок. Потом муж умер, а без него она потеряла интерес к жизни, хоть была семья сына, к ней там замечательно относились. Но жизнь ей стала безразлична. Умерла она во сне. Представляете, именно во сне, что-то в этом последнем сновидении было особенное, и она не захотела просыпаться. Или, как говорят, ангел спустился и забрал ее к себе. Мне тоже много разного снится, но из своих снов я всегда возвращаюсь. Или меня будят, потому что пора вставать и идти в школу.

И вот я смотрю на ее фотографии, на одной она еще девица, стоит вполоборота, глядит через плечо, явно хочет понравиться, запомниться, молодые всегда все знают, хотя потом выходит наоборот. На другой – она уже молодая мать. Стоит под какой-то стеной, на улице или даже во дворе, потому что стена – белая, и, видно, она готовилась к снимку. Сохранила пристрастие к цветастым платьям, которые любят художники, чтобы создать живописный эффект. Это могла бы быть гречанка или еврейка, или другая европейская женщина восточного вида. Я смотрю и мне грустно, и даже происходит что-то с глазами, хоть ничего особенного. Просто, это я такая. Фотография сделала наш мир проще, оставляя эмоции, как говорится, за кадром. Когда-то у нас всех будут такие фотографии, мы сейчас будто отправляем их в будущее. И нас, наверно, станут когда-нибудь так же рассматривать, искать надпись с обратной стороны, когда и где все это было. Конечно, интересно, что из всего этого получилось. И как разговорить наше прошлое, в котором мы все участники и свидетели, и остаемся стоять или сидеть рядом со старомодной подписью белым по всему ушедшему… Кисловодск…

О чем думает дядя Володя

У нас есть сосед по даче, для меня он – дядя Володя, а мама его называет – наш дачный друг. Зимой мы нашего друга не видим, только иногда он звонит, поздравляет с Новым годом. Дядя Володя был каким-то важным инженером в строительстве самолетов, теперь ушел на заслуженный отдых и на работу выезжает, когда позовут. Он считается консультантом, и вызывают его часто. Это я узнала из разговоров родителей, и сама видела, как за дядей Володей приезжала машина. Кроме того я вижу, как дядя Володя ходит на станцию за пивом. Может, за чем-то еще, но про пиво он говорит с папой. Подойдет к забору и зовет, иногда папа присоединяется, и перед этим спрашивает у мамы. Тогда дядя Володя заходит к нам, они садятся с папой за летний столик, пьют пиво и разговаривают. Иногда мама присоединяется, меня они не приглашают, но я появляюсь без приглашения, проезжаю мимо на велосипеде и возле них останавливаюсь. Мне четыре года, голова у меня над столом, я хорошо слышу, и все понимаю. Дядя Володя рассказывает, что над планетой Юпитер (если я не перепутала) стоят облака, но не из воды, как у нас, а из аммиака, а внизу под ними текут могучие реки из серной кислоты. Без всякого загрязнения среды обитания, потому что обитать в серной кислоте – небольшое удовольствие, а без удовольствия жизнь не имеет продолжения. К чему это дядя Володя рассказывал, я не знаю, а запомнила, так как я из геологической семьи. Одна девочка дала понюхать нашатырь своей кукле Лизе, когда той стало плохо. И Лиза сразу ожила. А взрослые потом допытывались, где мы этот нашатырь взяли. Я и сама тогда понюхала. Ну, и ничего. А аммиак – намного хуже. Поэтому я папу спросила, как это может быть, что бы целые облака из аммиака?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "Обратная сторона времени"