Текст книги "Практика дзэн"

Автор книги: Сэкида Кацуки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 11. СУЩЕСТВОВАНИЕ И НАСТРОЕНИЕ

В предыдущих главах мы часто говорили о существовании. Так, например, в главе 7 я упомянул о состоянии, находясь в котором, человек мог бы сказать: «Я пребываю на троне существования». Это было результатом выполнения особого условия, когда тандэн наполнен силой. Но что значит в действительности, если человек говорит, что он находится на троне существования? Что такое существование? Мы, пожалуй, сможем прийти к ответу, если попытаемся сказать, что основной принцип существования —. это настроение. Умственная деятельность, возможно, представляет собой основную функцию мозга, но она не охватывает существования по всей его целостности. Активная жизненность характеризует все тело, а настроение есть продукт психосоматики. Самая возвышенная экзистенциальная жизнь – это очищенное настроение, проистекающее из очищенной мудрости, той мудрости, которую в дзэн по традиции сравнивают с цветком лотоса, сверкающим, подобно алмазу, в самой середине костра. Позднее мы посмотрим, где возникает эта очищенная мудрость. Что же касается активной жизненности, я убежден, что она проистекает главным образом из самого тела, в частности, из тандэна. Когда тандэн наполнен силой, мы тоже наполняемся духовной силой, и, может быть, окажется, что мы скажем: «Я пребываю на троне существования!»

Каждый человек сузил свой мир. Каждый человек без исключения сузил свой мир собственными усилиями и действиями. От великодушнейшего властителя до несчастнейшего шизофреника любой человек живет в собственной ограниченной сфере. Шизофреник может быть человеком с превосходным интеллектом, способным описывать и анализировать свое состояние с большой точностью. Но его мир со дня на день продолжает суживаться. Сначала он был единым со всем человечеством, был личностью, законно гордившейся собой, но по мере того, как его внутренний мир – подвергается все большему и большему разрушению, он переходит в состояние, едва ли лучшее, чем состояние земляного червя, и в конце он уже теряет способность жить. Мир нормального человека не сжимается столь неотвратимо; на определенном этапе возникает преграда для любого дальнейшего его суживания. Почти все люди страдают от узости мира, в котором они обитают, мира, созданного их заблудившейся мыслью. К сожалению, сами они большей частью не сознают этого.

Настроение. Пока человек живет, он живет в своем настроении. Даже переживание, испытываемое нами в глубинах абсолютного самадхи (которое мы называем также переживанием абсолютного существования) пропитано особым настроением, которое образует как бы его определяющую окраску; это – настроение уничтоженности. Мы осознаем его, выходя из состояния абсолютного самадхи, как непосредственное воспоминание о форме только что ушедшего последнего переживания. Оно не является каким-то видом философского абстрагирования. Если бы оно было абстракцией, мы не могли бы непосредственно ощутить его. Абстрактное произведение может совпадать с реальным существованием, как. статический подсчет может соответствовать количеству хранящегося на складе, но абстракция есть абстракция, это не само существование. А в дзэн мы хотим прямо ощутить существование.

Жизнь ребенка, которая не подвергалась значительному влиянию иллюзорной деятельности сознания, и жизнь взрослого, которая почти целиком находится во власти заблуждающегося сознания, составляют два различных мира настроений. Один из них теплый, а другой – холодный, один – мягкий, а другой затвердевший. Каждый вспомнит, что в детстве он жил в мире, совершенно отличном от мира взрослого. Некоторые из нас все еще сохраняют подтверждение этому в виде своих детских рисунков или стихов.

Помню, в первом классе начальной школы нам нужно было выполнить задание по японской каллиграфии. У нас было два или три урока в неделю, и помочь нашему учителю приходил специалист по каллиграфии. Вообще каллиграфии придавалось большое значение, как особой форме художественного воспитания, так как она имеет много общего с японской монохромной живописью тушью. В обоих случаях ретуширование невозможно; в момент выполнения дух художника проецируется на его произведение. Очень важным оказывается и способ дыхания, ибо он непосредственно контролирует духовную силу мастера. Каллиграф или художник непроизвольно усваивает способ дыхания без специального обучения, и этот их способ дыхания очень похож на тот, который описан мною в применении к дзадзэн. Когда человек всей душой погружен в практику какого-то искусства, у него непременно проявляется определенный тип дыхания. Хотя я был еще ребенком, я, работая кистью, почти прекращал дыхание, мне это особенно запомнилось, потому что бабушка, мой советник по каллиграфии, однажды сделала мне замечание и обратила мое внимание на то, что во время выписывания я перестал дышать. Серьезно занимаясь работой, дети скоро оказываются в состоянии самадхи. И вот на этом уроке я взял кисть и погрузился в работу. Классная комната, парта, мальчик по соседству со мной, учителя – мало-помалу все они исчезли. Внезапно я пришел в себя и оказалось, что около меня стоят оба учителя. Старый мастер каллиграфии показал на то, что я написал; он посмотрел на учителя и взволнованным голосом сказал несколько слов. Учитель кивнул головой в ответ. В таком возрасте дети совершенно невинны, и я не понял, чем восхищались учителя. Должно быть, я все же почувствовал, что они хвалят что-то около меня, но не знал, что это такое, и оставался в высшей степени равнодушным. Дети не чувствуют ценности и красоты своих произведений. Нечто экзистенциальное заставляет их создавать прекрасные работы. И только в последующие годы, когда их сознание уже снабжено глазами художника, они начинают оценивать собственную работу.

Моя работа, выполненная и тот день, хранилась у меня долгое время, и всякий раз, глядя на нее, я испытывал чувство восхищения. Это были два знака японской слоговой азбуки, называемой катакана; первый из них пишется только одним штрихом, другой – двумя. Первый был написан довольно толстой и сочной линией, которая начиналась справа и легко шла вниз налево поперек верхней половины листа шириной около десяти дюймов. В начале виднелся сильный, энергичный штрих, затем сочный мазок на пути кисти и снова красивый и сильный штрих, когда кисть оторвалась от бумаги. «Неужели это сделал я?» – думалось мне впоследствии. – «Теперь мне никогда бы это не удалось. Да, у учителя действительно были все основания раскрывать глаза от удивления». Через пятнадцать или двадцать лет я глядел на свою работу с обновленным восхищением. Другой знак, написанный мной, занимал нижнюю половину листа – и тоже был великолепно выполнен. На следующем уроке оба учителя часто подходили ко мне и наблюдали за мной, а когда я кончил писать, издавали восхищенные восклицания.

После этого учителя и моя семья стали выказывать особый интерес к моей работе по каллиграфии и усиленно поощряли меня к занятиям. Они сажали меня за стол и заставляли заниматься специальными упражнениями. И что же получилось? Чем больше мной восхищались, тем хуже я писал. Моя каллиграфия становилась робкой и нерешительной, наконец знаки превратились в чахлых и жалких уродцев.

Есть так называемые одаренные дети. Они могут постоянно выполнять замечательные работы, которые вызывают восхищение взрослых, и долгое время не обнаруживают упадка своих способностей. Это, вероятно, подлинно одаренные дети, тогда как я таким не был. Однако, даже и по-настоящему одаренный ребенок не знает, почему его произведения вызывают восхищение. Один человек говорил мне, что когда он работал особым образом, взрослые были довольны, поэтому он и продолжал работать именно так. Замечательно, что хотя он и осознал это, его творческая способность не обнаруживала какого-либо понижения качества. В случае же со мной, вторжение сознания оказалось причиной безнадежного разрушения моей работы. Мое невинное настроение было испорчено. Идея о том, что мне нужно следовать советам старших и стараться работать так, чтобы вызвать их одобрение, погубила меня.

Очевидно, между жизнью взрослого и настроением ребенка существует разница в измерениях. Вообразим, что родился некий ребенок. Он растет, развивается его самосознание, которое окрашивается действием его сознания. Ребенок продолжает расти, и вот ему исполняется два, три, четыре года; потом пять, шесть, семь лет, затем восемь, девять, десять – к одиннадцати, двенадцати, тринадцати или четырнадцати годам сознание более или менее заканчивает свое развитие. С самого начала оно оказывается «погруженным в мир», потому что основной фон, на котором его существование различает себя, составляют другие люди. С первых мгновений своего появления сознание определяет себя как существующее совместно с другими сознаниями. Жизненная необходимость заставляет сознание смотреть на вещи окружающего мира, как на «орудия». Это способствует развитию эгоцентрического «я», что в свою очередь подкрепляет тенденцию в еще большей мере рассматривать мир, как «оборудование». Такое отнесение вещей к категории орудий не ограничивается взаимоотношениями с предметами, но применяется также и к взаимоотношениям людей друг с другом. Ваши служащие – это ваша собственность. Ваши отец, мать, братья, сестры много раз, если не всегда, воспринимаются как принадлежащие вам. Даже ваша дорогая жена не является исключением из этого правила: если вы тщательно пронаблюдаете за собой, вы обнаружите, что, во всяком случае, когда вы не очень размышляете над своими поступками и эгоцентричны более обычного, – и с ней также вы обращаетесь, говоря словами Хайдеггера «в контексте принадлежности».

 
Тот, кто впервые сказал:
Сегодня братья, завтра – чужие,
Должно быть, сказал это,
Когда у него разбилось сердце.
 

Вы не в состоянии избавиться от поглощающей вас бездны бессердечности при помощи восклицаний: «Так не должно быть! Это невозможно!» Конечно, и другие люди относятся к вам, как к орудию. В настоящее время положение дошло до того, что человек полностью изолировал себя от мира. «Погруженный в мир», он оказывается самым одиноким, всеми покинутым, несчастным созданием. И никто, кроме него самого, не может помочь ему. Такие взаимоотношения с миром приводят его к ужасному состоянию. Противодействие следует за противодействием; куда бы он ни направился, он всюду сталкивается с сопротивлением, он везде ощущает враждебное влияние. В конце концов дело доходит до того, что как только он пробуждается на рассвете, мир обрушивается на него и на его не подготовленный к защите ум.

В борьбе против мира, в борьбе со своим одиночеством и с самим собой человек утратил ощущение полноты жизни, свойственное его детству. Он смотрит на все окружающее в контексте принадлежности, все оценивает в понятиях полезности и пригодности. Чаша на столе существует только для того, чтобы с ее помощью подносить к губам чай (тогда как мастер чайной церемонии, действуя в духе дзэн, кладет на нее с любовью руку, разглядывает ее, не утомляясь, с эстетическим интересом); пчела, пролетающая в лучах солнца, не привлекает взора взрослого человека и ничего для него не значит, тогда как для взора ребенка полет пчелы подобен метеору на Млечном Пути и кажется бесконечно красивым. Взрослый не обнаруживает никакого интереса к падающим листьям, а ребенок немедленно оказывается увлеченным самим процессом их падения. Живость настроений и ощущений у взрослого умерла, она заменена концептуальным образом мышления. Зрелый человек – это интеллектуальное существо, убивающее в себе драгоценные чувства и настроения детства.

Но разве необходимо, чтобы развитие нашего существования шло именно по этому пути? Разве нельзя найти другой путь? Разве нельзя, чтобы наше существование развивалось, сохраняя настроения ребенка? Фактически этот тип экзистенциального развития у человека сохранен. Младенец не отличает себя от матери. Когда он подрастает, становится ребенком и играет с товарищами, он нередко забывает о различии между собой и своими приятелями. Они играют, как единая группа. Иногда пробуждающаяся деятельность сознания вмешивается в их взаимоотношения и заставляет ребенка ощутить различие между собой и другими детьми – появляется мир противоположностей. Однако в следующее же мгновение все оказывается забытым, дети ссорятся, но скоро опять становятся друзьями. Итак, в жизни детей периодически проявляется то мир единства, то мир противоположностей. Такие переживания повторяются каждый день, и постепенно в детском уме водворяются два противоречащих друг другу мира. Дети очень легко приспосабливаются к обстоятельствам, так что в обыденной повседневной жизни эти два мира не вступают в конфликт друг с другом. Гибкие умы детей принимают вещи такими, каковы они есть.

Каждый маленький ребенок выходит из-за занавески и говорит «Бу-у». Какой прекрасный мир раскрывается перед его глазами! Он глядит на этот мир взором художника. Ученики дзэн так же смотрят на подлинно существующие вещи, когда выходят из абсолютного самадхи, и в это мгновение происходит явление кэнсе. А вот у обыкновенных взрослых людей существует только концептуальное понимание мира человеческих и предметных отношений. Они не видят вещи такими, каковы они есть в действительности.

Шагая по улице, вы, вероятно, как обычно просто смотрите на вещи. Но вооружитесь каким-нибудь карандашом и тетрадью для эскизов, посмотрите прямо на улицу – и, если вы обладаете зрением художника, вы увидите мир по-новому. Все живет. Какая симметрия! Какое великолепное единство красок? Кривизна улицы, крыши, окна, дорожные знаки, деревья, люди, которые идут туда и сюда, а вдали поднимаются холмы, виднеется синее небо! Арена вашего ума полностью изменилась. Вы экзистенциально смотрите на мир, вы экзистенциально поглощены. Это мир художника, а также и мир ребенка. Именно в такой поглощенности мы пребываем, находясь в состоянии истинного положительного самадхи.

Один монах спросил Уммона, великого мастера дзэн: «Что такое самадхи в каждой своей частице?» Уммон ответил: «Рис в чашке, вода в ведре!» Великий вопрос, великий ответ! Но никто не в состоянии понять их с первого, второго или даже сотого раза, если он пытается прийти к пониманию при помощи интеллекта. Расскажу вам, как можно понять этот вопрос и этот ответ. Повторите наизусть вопрос с крайней сосредоточенностью, потратив на каждое слово пять или шесть секунд. Сделайте это в течение одного выдоха. Произнося каждое слово, вглядывайтесь в него. Для повторения вопроса вам может потребоваться минута или больше. Однако не беспокойтесь о расчете времени, о проходящих минутах. Только вглядывайтесь в каждое слово с самым напряженным вниманием, пока ваш ум не проникнет в него. Затем обратитесь к ответу Уммона и повторите его наизусть, размышляйте над ним таким же образом. Повторите это много раз. Не думайте, что подобная вещь будет глупостью. Первые четыре или пять повторений, возможно, не произведут никакого воздействия. Не разочаровывайтесь, не сомневайтесь в ценности упражнения, терпеливо продолжайте его.

Вскоре вы войдете в этот диалог, установится особого рода самадхи. Выполняя упражнение, вам нужно сидеть в хорошей позе дзадзэн. Со временем вы обнаружите, что в вашем уме самопроизвольно возникает некое решение проблемы – не то решение, к которому вы приходите при помощи интеллекта и размышлений, а естественный продукт вашего самадхи. Это решение нельзя будет назвать ни правильным, ни ложным, тем не менее вы добились ответа. Полученный ответ соответствует вам самим. А вы не способны на большее, нежели то, чем являетесь вы сами. Решение может и не быть верным, но вы дошли до подлинного понимания проблемы. Если вы будете повторять эту практику день за днем, месяц за месяцем, то однажды вы придете к настоящему пониманию диалога.

«В каждой частице» – в данном вопросе эти слова означают мгновение за мгновением, т. е. один настоящий момент за другим. В этот настоящий момент вы можете действительно постигнуть свое существование – и ни в какое другое время. Существование открывается вам только сейчас; и вообще нет никакого существования, за исключением существования в данный момент. Поэтому вопрос монаха можно понять так: «Что такое самадхи существования в настоящий момент, в одном мгновении за другим?» – или:. «Что такое самадхи, в котором мы заглядываем в одно индивидуальное бытие за другим?» С самого начала вопрос содержит в себе ответ. Есть и дзэнское изречение: «Ответ в вопросе». Но что в действительности значит ответ Уммона? Если вы экзистенционально всмотритесь в вареный рис в чаше, или в воду в ведре, или в цветок на столе, или в сцену уличной суеты, листопада, полета бабочки, вы обнаружите, здесь есть рис, есть вода.

Вам необходимо хоть раз ощутить это переживание, и вы откроете, какая это великая вещь – вареный рис в чаше. Он сверкает, подобно алмазам в ослепительном жарком огне, Пожалуй, экзистенциональное постижение полета бабочки не так уж и трудно, а рис, который спокойно лежит в чашке, гораздо труднее для понимания. Но если вы действительно находитесь в состоянии положительного самадхи, это будет легкой для понимания вещью. Уммон привел более трудный пример, и таков всегда его способ. Уммон добр. Образ бабочки мог бы привести нас к ложному интеллектуальному пониманию, но рис опрокидывает любое концептуальное надувательство. Если вы действительно постигаете трудный рис, который лежит здесь, какое откровение вы получаете!

Это наивысшее из духовных откровений; вы заглянули в самую суть существования.

Некоторые ученики дзэн, которым дорога его традиция, возможно, будут порицать меня за то, что я преждевременно раскрыл секрет коана и этим создал помехи для роста начинающих. Но разве, прочитав мой комментарий, вы действительно проникли в этот коан? Если вы полагаете, что это так, вы ошибаетесь. Повторяю: всякое интеллектуальное, концептуальное понимание – это мертвое понимание. Для достижения подлинного понимания коана вы должны пройти весь путь, следуя предложенной мною практике. Вам необходимо ее выполнить собственным телом, своими дыхательными мускулами, своим тандэном.

«Перейдя оттуда, пришел Иисус к морю Галлилейскому». Может быть, вы много раз читали это место из Библии. Возможно, оно не показалось вам особенно интересным, и, несомненно, некоторые читатели пройдут мимо, не обращая на него внимания. Но какой-нибудь благочестивый христианин, должно быть, читает это именно сейчас, углубляется в каждое слово, пронизывает его глазами в глубоком размышлении, в неподвижности. Его ум погружен в молитвенное настроение, и перед ним вырисовывается живой образ Христа, идущего по берегу Галлилеи. И он идет вместе с Христом.

Идиллический мир. Помню, когда мне было четыре или пять лет, я пришел в лавочку моего дяди, где продавались книги и канцелярские принадлежности. Над входом с крыши свешивалась большая вывеска в форме кисти для письма; это был провинциальный городок с малолюдными улицами. Дядя сказал, что хочет выйти в подсобную комнату и вымыть руки, он попросил меня сообщить ему, если придет какой-нибудь покупатель. Я чувствовал большую ответственность и необыкновенно внимательно смотрел на дверь лавки. Довольно долго – по оценке моего детского восприятия – никто не приходил, не было даже прохожих. Если я не ошибаюсь, мне, пожалуй, и не хотелось чтобы кто-нибудь пришел.

Утреннее солнце освещало вывеску. Воздух был чист. Внезапно мимо пролетела оса, она жужжала, и крылья ее сверкали на солнце. Оса подлетела к вывеске и замерла над нею, как будто собираясь сесть, затем отлетела в сторону. С напряженным вниманием я наблюдал, как она продолжает летать вокруг, и серьезно надеялся, что она сядет на вывеску. Но вот наконец она все же опустилась на нее. «Ох! А как же мой долг? Не собирается ли она улетать вместе с вывеской?» Оса энергично двигалась по вывеске, как будто собираясь забрать ее. «Нужно ли сказать дяде?» Она продолжала свои энергичные движения. «Стой! Стой!» Но она не останавливалась. Мучимый нетерпеньем, почти в отчаянии, я сказал себе: «Я должен», – и побежал в заднюю комнату. Отыскав там дядю, я рассказал ему об осе. Сперва он как будто не понял, в чем дело, и встревожено посмотрел на мою серьезную физиономию, но внезапно расхохотался и сказал, что все это пустяки. Его слова рассеяли мою озабоченность, я почувствовал приятное облегчение. Дядя опять привел меня в лавку. Как счастлив был я при виде лавки и улицы! Прекрасное солнце, чистый воздух и энергичные движения осы, блестевшей на солнце!

Каждый уходит в отдельности. Ребенок принимает за нечто непреложное, что он, его отец, мать, братья и сестры всегда будут жить вместе с ним. Он никогда не представляет себе иной возможности, ибо живет в идиллическом мире. Но вот в один прекрасный день он сталкивается с такой ситуацией, которая заставляет его понять, что отец – это отдельный индивид, что и мать – это отдельная личность, что и он также представляет собой индивидуальное существо, отдельное от отца, матери, братьев и сестер. Такое открытие может прийти подобно удару, однако удар можно ослабить до минимума, если ребенок придет к этому открытию постепенно. Дети чрезвычайно быстро приспосабливаются к обстоятельствам и естественно учатся в мелких событиях каждого дня необходимости согласовывать свое поведение с миром взрослых. Повторяющиеся опыты осознания своей индивидуальности, однажды вызвавшие потрясение, вырабатывают привычку к ним, и постепенно ребенок оказывается втянутым в мир различения и противодействия.

Короче говоря, развитие сознания непременно способствует росту индивидуального «я». В конце концов мир различения и противодействия занимает большую часть сознания ребенка. Бывает, однако, и так, что когда ребенок сталкивается со столь важным событием, как смерть, когда ему приходится уяснить себе тот факт, что отец, мать, братья и сестры, любимые, дядя и тетя, даже сам он – все обречены на уход, все исчезают друг за другом в отдельности и поодиночке, – он может погрузиться в состояние горя и отчаяния. Горе ставит его лицом к лицу с серьезными проблемами жизни. Также и в общественной жизни ему приходится встречаться со множеством проблем. Он обнаруживает, что мир атакует его. Сейчас я хочу рассказать одну историю, которая прояснит мое понимание данного вопроса.

История девушки-дисэй. С детских лет эта девушка жила в Калифорнии со своими родителями и братьями. Когда началась вторая мировая война, к их семье внезапно явились государственные служащие и забрали всех в концентрационный лагерь. Ей было восемь лет, и она не могла понять, почему их взяли под стражу. До этого момента она считала себя американкой, обыкновенной маленькой девочкой, она принимала вещи такими, какими они были. А теперь ей говорят, что все обстоит иначе, что она и ее семья – японцы. Почему же такое различие? Как это может быть? Она верила в этот мир, принимала жизнь, полагалась на нее, наслаждалась ею, никогда не мечтала о какой-то другой жизни. И вот теперь, небо обрушилось на ее голову! Ее мир, мир ребенка, оказался полностью разрушенным, а она не чувствовала ничего, кроме позора, презренья, притеснений и несчастья. «В чем же я отличаюсь от них – от моих подруг и учителей? Почему все покинули меня? Почему все это произошло?» Сначала она переживала все это скорее как сильную общую эмоцию, а не как серию отдельных общих вопросов. Эта эмоция никогда ее не оставляла. Положение, в котором она оказалась, было невыносимым, и она не могла не думать своим детским умом: «Почему?» Ее охватило великое сомнение.

Перемены подобного рода учат детей, хорошо это или плохо, как приспособиться к миру. Однако если ситуация оказывается чересчур острой, а ребенок по своей природе слишком чувствителен, ему можно нанести непоправимый вред. Сомнение и недоверие внедряются в его ум и образуют главное настроение. Может случиться, что он будет бессознательно мстить своим неизвестным врагам и станет впоследствии преступником. Может быть, любовь или успехи на некоторое время отвлекут его, однако недоверие останется ключевой нотой жизни, в любой момент оно способно выступить на поверхность и захватить его ум. Некоторые из таких людей будут страдать скрыто, другие – открыто. У подобного человека по утрам, сразу же после пробуждения, хронически появляется ощущение чего-то неприятного. Неясная идея смерти подобна отдаленным раскатам грома. Кончается жизнь, и все обращается в ничто: любовь, дом, деньги – все теряет смысл. Ах, эта идея пустоты! Под пристальным взором смерти нигде нельзя найти убежища. Такое состояние уже является невротическим, и мир невротика оказывается сильно суженым.

Девушка из нашего рассказа выросла, вышла замуж, стала женщиной. Но она не могла найти средства, чтобы избавиться от травмы, нанесенной ее уму в восьмилетнем возрасте. Вместе с мужем она переехала в Японию, там она услышала о дзэн и подумала, что это могло бы разрешить ее проблемы. Она читала книги о дзэн и, следуя их указаниям, пыталась практиковать дзадзэн. Ей не пришлось встретить учителя, но сильное внутреннее давление («гидан») никогда не прекращалось, оно постоянно стучало в двери ее ума, требуя решения вопроса. Учителя дзэн, кстати, весьма поощряют этот постоянный гидан: стучите в дверь, и она откроется. И вот однажды, когда она собиралась принять ванну, внутри нее произошла какая-то перемена. Хотя впоследствии ее переживание было определено учителем дзэн, как кэнсе, она не имела никакого понятия о том, что с ней случилось. Однако с момента перемены она обнаружила, что ее настроение стало совсем иным, она почувствовала себя свободной от всех тревог. Мир, который стоял перед ней в образе угрожающего преследователя, подвергся полнейшему изменению и теперь казался вполне дружелюбным. Она нашла, что смотрит на мир другими глазами. Ее наполнял восторг. Все, что она делала, все, что видела, вызывало в ней чувство счастья, благодарности, блаженства. Не зная, почему это так, она ощутила освобождение от всех своих тягот. Внутренний человек, заключенный в скорлупу, теперь был свободен, а мрачное и подавленное настроение, окутывавшее ее, рассеялось. Она так и не поняла, в чем дело, и решила обратиться за консультацией к мастеру дзэн относительно своего переживания. Один приятель сумел устроить это, и проверивший ее роси подтвердил, что переживание было подлинным кэнсе.

Мир, в котором оказывается каждый из нас, это мир, созданный нами самими. Некоторые люди могут очутиться в тесном угрожающем мире, другие – в более дружественном; все зависит от «я» каждого человека. Если «я» проявляет по отношению к другим «я» агрессивные настроения, оно создает вокруг себя особый мир, который, в силу взаимодействия, как бы обрушивается на него. «Я» вынуждено укреплять свою оболочку для защиты от этого мира. И вот сперва между «я» и миром имелось единство, ибо сначала они составляли целостность, однако по мере развития сознания возникает различие между собственным «я», чужим «я» и миром.

Если оболочка «я» оказывается разбитой, тогда разбито все действительно, все. Устранен также фактор преследования. Конечно, оболочка «я» представляет собой продукт индивидуального сознания, но нередко она бывает и навязана нам извне. В случае из нашей истории внешние воздействия государственных властей вынудили девушку развить такое «я», которое стало вынашивать сомнения и возмущение по отношению к внешнему миру. Это сомнение в мире и в жизни, недоверие к ним (хотя сама она серьезно старалась доверять им и примириться с ними) создали для нее проблему почти на всю жизнь. И пока эта проблема не была решена, ее ум никогда не мог чувствовать себя спокойно. Однако, совершенно неожиданно она пережила то, что мы называем «поворотом ума». Все ее проблемы оказались разрешенными, и она шагнула в мир единства.

Чтобы остаться в живых, человек должен класть пищу себе в рот; если пища будет попадать в рот другого человека, его собственный желудок не будет наполнен. Человеку необходимо одеваться, чтобы сохранить тепло, для него бесполезно одевать другого. В мире противоположностей нужно прежде всего служить самому себе, иначе мы не выживем. Таким образом, неизбежно рождается различающее «я». Привычка смотреть на других людей, как на орудия, развивается естественно, как мы объяснили раньше в этой главе. Хотя любой человек, «погруженный в мир», с самого начала признает существование других людей, это его признание оказывается неполным: он знает, что другие люди существуют, однако не вполне принимает в расчет тот факт, что эмоции и воля, которые действуют в его собственной жизни, действуют также и для других. Иными словами, он не способен полностью почувствовать действие чужого ума, так сказать, кровоточащего при решении, хотя он достаточно хорошо чувствует действие собственного ума и знает, как кровоточит он.

Тот факт, что люди в действительности не признают друг друга и поэтому относятся друг к другу, как к орудиям, заставляет их противодействовать друг другу, делает врагами. Подлинное состояние нашего мира в настоящий момент свидетельствует о том, что это именно так. «Пребывать в мире» значит принимать мир за врага, который стремится нас подавить, а если можно, то и уничтожить. Чтобы справиться с таким положением, человеческое «я» вырабатывает привычку отвечать ударом на удар. В сущности, это и есть настроение взрослого человека, который попал в рабство привычного способа сознания.

Но разве нельзя отбросить это настроение? Есть и другой мир настроений, отличных от настроения мира взрослых людей. Это мир, который мы пробовали описать в настоящей главе, мир ребенка. Когда я в своем описании называл его идиллическим миром, некоторые читатели могли принять эти слова за романтические пасторальные видения и отбросить их, как субъективные мечтания, которые никогда не станут реальностью. Это не так. Опыт дзадзэн говорит, что существует некоторый поток настроения, постоянно текущий в нашем уме с младенческого возраста до конца жизни. Если изучающий дзэн достигает чистого существования на дне абсолютного самадхи, он, выходя на поверхность сознания, находит там этот поток. Если вы сомневаетесь в этом, вам необходимо самому выполнять дзадзэн, подобно тому, как ученый проводит эксперименты для подтверждения изысканий других ученых. Практика дзадзэн была начата 2500 лет назад и передавалась из рук в руки благодаря серьезным усилиям выдающихся людей каждого поколения. Результаты этой передачи приведены в обширной литературе по дзэн, которая доступна каждому.