Текст книги "Азау(Сказки)"

Автор книги: Сека Гадиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

В. И. АБАЕВ
О СЕКА ГАДИЕВЕ

Утро осетинской художественной литературы озарено двумя яркими именами: великого поэта Коста Хетагурова и основоположника осетинской прозы Сека Гадиева. 0 Коста писалось уже много и хорошо. 0 Сека пока немного. А жаль.

Как раз в 1985 году исполняется 70 лет со дня смерти и 130 лет со дня рождения Сека Гадиева.

Выпуская к этой дате в свет русский перевод произведений Сека, издательство «Ирыстон» сделало давно назревшее и нужное дело. В статье, посвященной десятилетию со дня смерти С-ка, его сын Цомак, тоже известный писатель и общественный деятель, писал: «Когда выйдут в свет произведения Сека, его рассказы и стихи, то для читателей раскроется, какое сердце билось в нашем писателе, какими мечтами и думами была полна его душа, сколько красоты было в его личности» (газ. «Растдзинад», 1925, 23 июля). Нет сомнения, что даже с учетом тех йотерь, которые неизбежны при всяком переводе, русский читатель почувствует и оценит ту красоту, о которой писал Цомак.

Замечательный осетинский писатель-самородок Сека Гадиев родился в 1855 году. Его отец Куиури был горцем-бедняком, человеком одаренным и хорошим рассказчиком. Он любил людей н они отвечали ему искренним уважением и любовью. Жители ущелья Куд свои общественные дела чаще всего поручали вести Куцури, как человеку, которому полностью доверяли.

Куцури страстно желал дать образование своему единственному сыну, но этого ему долгое время не удавалось. Лишь когда исполнилось 15 лет Сека, отец смог его устроить на учебу к грузинскому дьякону, работавшему в ауле Ганис. Мальчик нау-чился читать и писать. Восемнадцати лет он уже получил место дьячка в ганисскрй церкви, в кото; й проработал в течение девяти лет, полных всевозможных лишекий и невзгод.

Позже Сека в поисках лучшей доли переселяется в Север-ную Осетию.

Всеми возможностями Сека стремился повысить свою образованность. Он зачитывается книгами, большей частью на грузинском языке. Всячески старается Сека сотруднжчать в выходящих тогда в Осетии журналах и газетах: «Осетинская газета» (1906), «Новая жизнь» (1907), «Мысль» (1907); «Христианская жизнь» и др., печатает в них свои художественные и публицистические произведения.

Внимательное изученйе рукописей Сека Гадиева не оставляет сомнения в том, что автор очень много времени уделял занятиям литературой. Он усердно собирал народные предания, другие фольклорные произведения, подвергал их тщателыюй и умелой литературной обработке.

Хотя и не удалось Сека получить систематического образования, природой он был одарен незаурядными способностями – ярким писательским талантом, исключительным трудолюбием. К этому следует добавить большой житейский опыт, глубокое знание быта простого народа и мы получим писательский портрет Сека Гадиева, выразившего свои думы и помыслы в своих замечательных произведениях.

Перед памятью Сека должен низко склонить голову каждый осетин. Это был не только вдохновенный автор глубоко народных стихов и рассказов, основоположник. осетинской прозы, но прежде всего исключительная личность.

Писательство-это занятие. Но иногда писательство становится подвигом. Кто хочет знать, что это значит, тот должен познакомиться с жизнью Сека Гадиева.

Горную Осетию времен Сека писатель Георгий Цаголов справедливо назвал «краем беспросветной нужды». Одним из самых глухих и бедных уголков этого края была родина Сека, селение Ганис в верховьях Арагви. Внешне Ганис и сейчас мало изменился по сравнению с прошлым веком. Убогие сакли с плоскими земляными кровлями сгрудились на крутом склоне… Кровли нижнего яруса служат дворами для вышележащего… Сохранилась и сакля Сека, такая же, как остальные. В этой полутемной сакле, свет в которую проникал только через дымовое отверстие в потолке, простой горец-крестьянин, самоучкой овладевший кое-какой грамотой, обремененный большим семейством, урывками писал свои рассказы и стихи, писал не имея почти никакой перспективы для их опубликования. Какой могучий, непреоборимый творческий импульс надо было носить в душе, чтобы парить в мире поэтических образов там, где вся обстановка гнет человека к земле, сковывает все его силы одной заботой – борьбой за хлеб насущный.

Когда глубже узнаешь жизнь и духовный мир таких людей, как Сека, особенно остро чувствуешь весь комизм таких, став-ших для нас привычными понятия, как дом творчества», «творческий отпуск», «творческая командировка» и т. п. Для Сека окружающий его мир и был его домом творчества. Вся его сознательная жизнь была творческой командировкрй. А отпуск? Сё-ка не знал, что значит это слово.

Сека иногда сравнивают с грузинским писателем Алексан-Дром Казбеги. Действительно, и в тематике их прозы и даже в стиле их произведений можно найти кое-что общее.. Но не следует забывать, что за спиной у Казбеги была многовековая литературная традиция. Сека же начинал на пустом месте. Казбеги-представитель привилегированной фамилии-получил отличное образование. Сека же был бедным самоучкой. Важа Пшавела и Роберт Бернс тоже сочетали крестьянский труд с писательством. Но они опирались на богатую литературную традицию. К тому же они не знали такой гнетущей нужды.

При слове «подвиг» перед мысленным взором встает образ аоина и слышится звон оружия. Но разве мсньше героизма в ловседневном писательском подвиге такого человека, как Сека?

Одной из самых замечательных черт произведений Сека безусловно является их глубокая народность.

В чем заключается народность писателя? В естественном, гармоническом сочетании народного содержания с народной формой. Имея в виду Коста Хетагурова, я писал в свое время: говорить с народом о том, что его всего больше волнует, и в такой форме, которая захватывает и покоряет его без остатка – этой тайной поэт владел в совершенстве. Этой тайной не в меньшей степени владел и Сека.

В годы моего учительства в Кобийской школе мне приходилось читать стихи Коста и рассказы Сека простым, неграмотиым осетинам. И когда дело доходило до стихотворения Коста «Сидзёргёс» («Мать сирот?») или до рассказа Сека «Азау», мало кто из слушателей и слушательниц мог удержать слезы. Трагический пафос этих произведении действовал на них безошибочно и безотказно. Такая непогрешимая заражающая сила присуща только произведениям подлинно народным и по содержанию и по форме,

Никто не станет оспаривать народность. Некрасова или Льва Толстого. Но они пришли к народу из другой среды, из другого класса.

Народность Сека не есть результат интеллигеного народолюбия илй сознательного желания быть ближе к народу. На-родность Сека – естественное и стихийное выражение его лич-мости, его душевного склада, его жизненной судьбы. Его творчество народно потому, что он родился, работал, жил в народе, вместе с народом, для народа. Поэтому творчество Сека фольклорно в самом полном и глубоком значении зтого слова.

В осетинской литературе всего ближе к рассказам Сека стоят по тематике новеллы Чермена Беджизати «Мёсгуытё дзурынц» («Башни говорят»). Но что представляют собой эти новеллы? Это слегка обработанные рассказы, записанные Черменом от его деда, известного сказителя Левана Бегизова. Сека – это такой же народный рассказчик, как Леван, но овладевший грамотой настолько, что мог сам записывать и отделывать свои устные рассказы.

Форма, которую Сека придавал почерпнутым из нарбда сюжетам, была настолько доходчивой и совершенной, что, возвращаясь снова в народ, они иначе и не воспринимались, как свои, народные. Коста обработал народную песнк» о боге-покровителе охотников Афсати. Сека обработал народную песню о герое антифеодальной борьбы Чермене. И с того момента, как костаевская обработйа «Афсати» попала в народ, она почти полностью вытеснила народные варианты. С того момента, как народу стала известна секаевская обработка «Чермена», она почти полностью вытеснила народные варианты этой песни. Нужна ли еще лучшая аттестация для народного писателя?

Основной пафос произведений Сека направлен на бескомпромиссное утверждение человеческой личности.

Говоря об осетинской героической песне, я отмечал, что ее идейная и эмоциональная, доминанта – борьба за свободу лич-ности, за ее национальное, общественное и индивидуальное достоинство, против ее угнетения и унижения, против ущемления. ее прав, против насилия над нею. И здесь произведения Сека по своему духу обнаруживают разительное родство с народной героической песней. Любимые герои Сека – это мужественные люди, которым приходится вести жестокую борьбу за свои человеческие права и человеческое достоинство, но которые никогда не сгибаются и не отступают в этой борьбе. Их судьба бывает нередко трагической. Но даже когда они погибают, у нас не остается чувства пессимизма и подавленностн, ибо самая смерть их служит идее утверждения личности.

Чудесный рассказ «Азау»-осетинский вариант вечной темы Ромео и Джульетты-несмотря на трагическую судьбу героев, воспринимается как триумфлюбви.

Не случаино, что когда Сека задумал обработать народную героическую песню, его выбор пал на ту именно песню, где наиболее ярко выражена идея борьбы мужественного, но терпящего жестокую несправедливость героя за свои человеческие пра-ва, – на песню о Чермене. Не случайно, что один из своих рас» сказов он посвятил своему земляку Цыппу, одному из ярославленных народиой песней Кудских абреков. Парадоксально, но факт: в этом добрейшем человеке, избравшем профессию дьячка, жила душа протестантаабрека.

С непостижимой силой Сека раскрывает духовное богатст-во горской бедноты.

За внешним блеском и богатством может скрываться внутреннее убожество, и, наоборот, за внешней бедностью может скрываться большое внутрённее богатство. Трудно представить условия человеческого существования более тяжелые и неприглядные, чем те, в которых живут и действуют герой Сека. Казалось бы, какие душевные богатства могут родиться и расцвести в этой нищете, в условиях повседневной гнетущей борьбы за существование?

Сека показал, что это впечатление обманчиво, что в этой суровой бедности выковывались могучие характеры, кипели сильные страсти, беззаветная любовь и жгучая ненависть, что в этих убогих, дымных саклях жили люди, способвые на такой героизм и такую человечность, до которых далеко обитателям пышных дворцов и роскошных особняков.

С особой благодарностью и почитанием должны вспомнить. имя Сека осетинские женщины. Тяжелое было положение осетинки-горянки в прошлом. Непосильный труд и бесправие были ее уделом. Но у Сека женщины – не забитые и безгласные существа. Нелегкая судьба не подавила, а закалила их. душевные силы. Созданная им галерея женских образов – Азау, Айсса, Залда, Гурдзыхан, Тамар, Марине, Дыса, Манидза-лучший памятник женщине-горянке. Одновременно целомудренные и страртные, застенчивые и смелые, сохраняющие в любых испытаниях человеческое достоинство, душевную красоту и гуманность,– они внушают глубокую симпатию. И если в числе мужских образов Сека есть типы, внушающие отвращение и ненависть, то в числе его женских образов мы таких не находим.

Имя Сека будет жить, пока живет осетинский народ и его литература.

Сека вместе с Коста олицетворяют весну осетинской литературы. Отсюда неувядаемое очарование их произведений.

Вассо Абаев

*АЗАУ. Изд. «Иристон». Цхинвал, 1984 г.

ПРИМЕЧАНИЯ
Северной Осетии

Абхадз – так осетипы называли царского генерала И. Н. Абхазова, который в 1830 г. подверг разрушению и сожжению многие деревни в Алдар – князь, феодал.помещик.

Арака – водка (самогон).

Арвыком – букв. «небесное ущелье» или «зев неба»-так.называют осетины пойму реки Терек от Дарьяльской теснины до Крестового перевала.

Арвыкомская дорога – Военно-Грузинская дорога.

Атынжг – праздник, посвященный началу сенокоса.

Афсати (осет. миф.) – повелитель туров, оленей, коз и других благородных животных; покровитель охоты.

Барастыр (осет. миф.) – владыка загробного мира, страны мертвых.

Бонварнон – букв. «;утренняя звезда» – Венера.

Гал – вол, бык.

Гугуас цоли ламазиа – по-грузински – «жена Гугуа красивая».

Гудан – ущелье в Хевсуретии (в Душетском районе).

Джиуаргуба – осенний празднпх Уастырджи (см.), время свадеб в осетинских деревнях.

Дзам-дзам – чудеспый источник.

Дзауджикау – по-осетински-гор. Владикавказ (ныне-г. Орджоникидзе).

Дзимыр – горное ущелье в Южнсн Осетии.

Дзуар – святой, божество; часовня, святыня/церковь.

Зардаваран – религ. праздник вознесения.

Мр, Ирыстон – Осетия.

Кайджин – по-осетински букв. «сланцевое».

Калак – осетинское названАе гор. Тифлиса (ныне-Тбилиси).

Калым (по-осет.-иржд) – выкуп за невесту.

Косет – Квешети, селение по Арвыкомской дороге (в Душетском районе).

Куар – так осетины называют реку Кура.

Куд – так осетины называют Гуд, Гудское ущелье.

Ломис – часовня, святыня на границе Ленингорского и Душетского районов, где раз в год проводились религиозные празднества.

Моурау – управляющий имением, ймуществом алдара (см.), вроде приказчика.

Нана – мама, бабушка.

Ныхас – собрание мужчин селения и самое место сбора.

Саниба – горное ущелье в Северной Осетии.

Тагиата – алдары (см.), уздены Тагаурского ущелья в Северной Осетии.

Так называли себя все, кто, претендовал на благородное происхождение.

Тутыр (осет. миф.) – покровитель волков.

Тырсыгом – осетинское ущелье в Казбекском районе.

Уастырджи (осет. миф.) – покровитель путников и воинов.

Уацилла (осет. миф.) – владыка грозы и хлебных злаков.

Фандыр – музыкальный инструмент, род лиры.

Фынг – круглый столик на трех низких ножках, украшенный фигурной резьбой.

Хад (по-груз. – Хада) – грузинское ущелье на южном склоне Крестового перевала.

Хафын Карныхов – вымышленные имя и фамилия, образованные из слов «ограбастать» и «вор».

Хаджи (по-осет. – хадзы) – совершивший «хадж», поломничество в Мекку.

Хиу – так осетины называют Хеви (ныйе-Казбекский район), по-груз. букв. «ущелье».

Хиуцы – жители Хиу (по-груз. Хеви), мохеве, мохевцы.

Хетага сын – великий осетинский поэт Коста Хетагуров (1-859-1906).

Хоругвь – церковное знамя.

Цамакуд – женское имя, букв. едля чего нужна была».

Чермен – легендарный герой, кавдасард (букв. «рожденный в яслях»), незаконнорожденный сын одного из алдаров (см.) Тулатовых, восставший против них в конце XVIII века.

*АЗАУ. Изд. «Иристон». Цхинвал, 1984 г.

id=title>

СКАЗКИ

Оглавление:

Куртатинский хитрец. Перевод Т. Саламова

Искатель справедливости. Перевод Т. Саламова

Лиса-хаджи. Перевод Т. Саламова

Чертова уздечка. Перевод Т. Саламова

Афсати. Перевод Т. Саламова

КУРТАТИНСКИЙ ХИТРЕЦ

Жили в верховьях Куртатинского ущелья три брата. Отец оставил им небольшое наследство, они разделили его между собой, да только ненадолго его хватило. Остался из отцовского добра лишь круглый фынг на трех ножках. Стали братья думать, как разделить и его, ничего не придумали и взяли каждый себе по ножке, а круглая доска осталась общей.

Как-то раз говорит старшему брату его жена:

– Снес бы ты свою ножку на продажу в город Хадзарта, а на эти деньги купил бы еды: ведь мы скоро умрем от голода!

На другой день старший брат взял ножку от фынга и отправился в город. Встретился ему на окраине один алдар.

– Сколько ты просишь за эту ножку?

– Пять рублей, – ответил бедняк.

– Что там пять рублей! -сказал алдар. – Слушай меня: если сумеешь усыпить меня небылицами – дам тебе пять туманов. Ну, а не сумеешь – вырежу из твоей спины три ремня, и ножка будет моей.

– Хорошо, – ответил бедняк, – я согласен. Пошли они к алдару в дом. Алдар выставил на стол еду и питье и стал угощать бедняка. А когда тот захмелел, алдар улегся и говорит:

– Ну, теперь рассказывай. Усыпляй меня.

А бедняк спьяну еле языком ворочает. Побормотал он. что-то, побормотал, да и уснул.

Алдар вырезал у него из спины три ремня, отнял ножку от фынга и прогнал бедняка. Пошел бедняк, согнувшись, домой, в Куртатинское ущелье. Увидела его издали жена среднего брата и закричала мужу:

– Иди-ка сюда, никчемный, и посмотри вниз на дорогу! Вон идет твой старший брат,.согнувшись под тяжестью поклажи! Скорее бери ножку от фынга и неси ее в город, да смотри, не продешеви.

Отправился средний брат в город и с ним приключилось то же самое. Вернулся он домой сгорбленный, с изрезанной спиной, а ножка от фынга осталась у алдара.

Задумался младший брат: «Кто же так поиздевался над братьями? Придется, видно, идти в город, другого выхода нет». Собрался он в дорогу, взял свою ножку и пошел в город Хадзарта. И на окраине встретился с тем же алдаром.

– Эй, парень! Сколько просишь за ножку?

– Сто туманов! – отвечает бедняк.

– Что такое сто туманов! Вот если ты сумеешь усыпить меня, рассказывая небылицы, то получишь столько золота, сколько унесет осел.

– Что ж, хорошо, – сказал младший брат и пошел к алдару в дом. Алдар снова выставил угощение, еще больше прежнего. Перед тем, как сесть за стол, он спросил:

– Скажи, как тебя звать?

– Мое имя еще хуже. А как звать тебя?

– Меня? Алдар, как же еще! Ну, давай, пей.

– Скажи мне тост, алдар, и выпей первым. Я никогда не пил раньше хозяина дома1

Стал алдар говорить тосты и пить, и бедняк вместе с ним. Долго они пировали, наконец, алдар прилег и говорит:

– Теперь рассказывай небылицы, чтобы я уснул.

– Ты приведи сюда осла, да принеси золота, как договорились, тогда и начну рассказывать.

Пригнал алдар осла, принес два мешка золотых денег я снова улегся.

– Ну, слушай, алдар, – сказал бедняк и начал рассказ: – Было у меня когда-то огромное стадо, целых семь овец. Летом я их пас на горе Кариу, а к подножию горы провел желоба, по которым вниз текло молоко. А внизу моя мать его процеживала и делала из него сыр в большой корзине. Слил я как-то молокб в желоб, а там волк сидел. Снесло волка по желобу вниз, а там моя мать подставила сито, чтобы молоко процедить. Волк проскочил в дырочку сита и оказался в сыре. Сделала мать пироги с сыром и отправила мне на гору Кариу, где я сено косил. Разломил я пирог, а оттуда волк выскочил и – бежать. Бросил я в него косу – застряла коса в волчьей пасти. Швырнул я в него грабли – вонзились грабли в волчью ляжку. Бежит волк, спереди косит, сзади сено сгребает. Пока бежал, сотню стогов сложил. Тут коса ударилась о камень, высекло искру и все сенр сгорело. Тем временем пришла зима. Вся вода замерзла, скоту пить нечего. Посмотрел я сквозь игольное ушко, вижу-далеко внизу синеет река Фиагдон. Погнал я свое стадо туда, а пока добрался – и эта река замерзла. Слышу, подо льдом журчит вода. Сделал я из своей локтевой кости долото, из теменной кости кувалду, лед продолбил, стадо напоил, и стал возвращаться.

Шел, шел, смотрю-нет на мне теменной кости, на берегу забыл. Вернулся к реке и вижу: в моей теменной кости перепелка гнездо свила, двенадцать яиц снесла. Ну, думаю, бог дает-в окно подает. Изжарил себе яичницу, угостился на славу и пошел к своим овцам. Пока шел, овцы по кустарнику разбрелись. Стал я их искать, тут конь мой хвостом за что-то зацепился. Обернулся я, смотрю – огромная ива, вершиной в небо упирается. За вершину конский хвост и зацепился. А мне надо было к богу сходить-он мне ружье обещал. Пойду, думаю, прямо сейчас, лучшей дороги не будет. Полез на иву и по ней поднялся на небо. «Здравствуй, – говорю – бог. Помнишь, ты обещал мне ружье подарить». «Как же,-.говорит бог, – как же не помнить» – и подарил мне отличное крымское ружье. Дал он мне~ еще кое-какие поручения и я отправился домой. Глядь-а дерева нет, муравьи его корни подгрызли, вот оно и упало. Вернулся я к богу. Дерево мое, говорю, упало, придумай что-нибудь. Крикнул бог слугам, принесли они веревку из мякины, и спустили с неба на землю. Полез я по веревке вниз. Лез, лез, на полпути замерз и решил согреться. Развел костер, веревка вспыхнула и сгорела. Полетел я вниз, упал на землю, сломал двенадцать ребер. Поднялся, смотрю-под кустом перепелка сидит. Выстрелил я в нее из ружья и убил. Стал потрошить, полдня работал. Жиром ее наполнил двенадцать больших корзин. Дай-ка, думаю, смажу свои арчи, совсем, они у меня пересохли. Один арчи смазал, а на второй жиру не хватило. Тот, второй арчи, обиделся и убежал. «Чтоб ты сгорел,»-думаю, и пошел его искать, Смотрю, а он в Балте на Слоновском току волов подгоняет. «Эх, гяур, мой арчи,-думаю,-из кожи гяура сшитый!»Размахнулся я, ударил его по правой щеке – из него высыпалась целая куча проса. Ударил по левой щеке-высыпалась куча соли. Собрал я соль и просо и отнес на гору Кариу. Ты меня слушаешь, алдар?

А алдар уже уснул, только храп стоит.

Бедняк вкривь и вкось, клочками обрил ему голову, погрузил золото на осла и пустился в путь. В теснине Забиаг привязал он осла в лесу, в стороне от дороги, а сам уселся на обочине и стал ждать.

Тем временем алдар проснулся и бросился в погоню за бедняком. Скакал он, скакал и въехал, наконец, в теснину Забиаг, где младший брат сидел у дороги. Не узнал его алдар и крикнул:

– Ты не видел здесь путника с ослом?

– Удивительные вопросы ты задаешь, – ответил младший брат, – в этом ущелье у всех есть ослы.

– Его имя еще хуже, он украл мои деньги и я гонюсь за ним!

– Хуже тебя я никого не видел, посмотри-ка на свою голову.

– Не зли меня, я и так зол, – зарычал алдар, – один проходимец украл у меня целый вьюк золота и мне надо его догнать!

– А-а-а! Так он был здесь недавно и поехал вон в ту сторону. Но там узкая и крутая тропа, по ней не проехать на коне. Оставь коня здесь и беги за ним следом, пешком ты его быстро настигнешь.

Алдар оставил коня рядом с куртатинским хитрецом и помчался догонять человека по имени еще хуже. А бедняк отвел коня в лес, привязал его рядом с ослом, отрезал коню хвост воткнул его в мышиную норку неподалеку от дороги.

Тем временем алдар, никого не догнав, вернулся назад. Младший брат, увидев его издали, начал кричать:

– Скорей, скорей, алдар! Твоего коня мыши тащат в норку. Один хвост еще торчит. Но не тяни за хвост слишком, но – не дай бог, оторвется – не видать тебе тогда своего коня.

Схватился алдар за хвост, потянул что есть силы, и вынул из норки.

– Я же говорил тебе, не тяни слишком сильно,-сказал бедняк, – пропал теперь твой конь!

Поплелся алдар в город пешком, а младший брат сел на коня и с мешками золота на осле весело поехал домой, в Куртатинское ущелье.